Дополнение: А ещё он лжец / Addendum: He Is Also A Liar

Хогвартс, 1990 год Гермиона сидела возле камина — радуясь нежному теплу после того, как провела сегодня столько времени на улице — и пыталась проверить свои эссе. Однако как сильно бы она ни пыталась сосредоточиться, её внимание развеивалось прочь. Почему Том всегда такой противный? Каждый раз, когда она думала, что в их отношениях нашлась унция мира, он выбивал землю у неё из-под ног. Не то чтобы она думала, что знакомство с Гарри и Роном пройдёт как-то по-другому, но она всё ещё немного злилась, что Том даже не обговорил это сначала с ней. Он оставил после себя такой бардак, что она даже не знала, с чего начать. Рон сидел в раздумьях возле лестницы в спальни и даже не мог встретиться с ней взглядом, когда она пыталась с ним поговорить. По крайней мере, Гарри сидел напротив неё, хоть и тоже держался намеренно молчаливо — будто странного мальчика из прошлого не существовало, если они не будут его упоминать. Как же так получается, что два гриффиндорца могут так ухватиться за тайну трёхглавой собаки — и, серьёзно, Пушок, Хагрид? — но в то же время столько преисполниться в своих сомнениях в путешественнике во времени? Она-то уж точно знала, что с Томом не всегда легко ужиться, но Рон даже не попытался: он увидел герб Слизерина на мантии Тома, и это позволило ему прийти к мнению о нём, от которого, он ясно дал понять, он не так-то просто отступится. Гарри, в свою очередь, выглядел любопытно равнодушным, хоть она могла сказать, что молчание уже говорило о многом. Всю начальную школу и все долгие годы одиночества она не жаждала ничего больше, чем хотя бы временных друзей, но она никогда не представляла, что дружить так сложно! — Выше нос, Гермиона, — сказал Гарри, наконец подняв глаза от учебника по трансфигурации, и слабо улыбнулся ей. — Всё не так плохо. Его утешение показалось оторванным от реальности. Она не смогла сдержать тяжёлый вздох, когда подумала о том, что случилось на берегу Чёрного озера: — Это была катастрофа. — Да, была, — рассмеялся он, его глаза блестели, забавляясь. — Но сомневаюсь, что это прошло бы лучше, если бы ты попыталась заранее всё спланировать. Она прикусила губу и искоса взглянула на него: он, казалось, был в хорошем настроении, но, опять же, Гарри всегда в таком был. Либо ему блестяще удавалось спокойно преодолевать трудности, либо ему просто было всё равно: — Ты же не обижаешься? — с любопытством спросила она. — Дэвис — твой друг, — размеренно ответил он, подбадривающе улыбнувшись, — я понимаю, почему ты пытаешься его защитить. В смысле, конечно, ты могла бы сказать нам раньше, но я понимаю, почему не говорила, — он пожал плечами. — Нет смысла обижаться на это. — Спасибо, — с облегчением вздохнула Гермиона. — Рон всё ещё злится на меня? Гарри, на вид, едва удержался от насмешливого фырканья — хоть ему самому не особенно понравилась послеобеденная засада, ему всё же казалось, что Рон перегибает палку. Он тихонько подметил: — Он злится не на тебя. С его стороны это было мило, но, ей казалось, не до конца честно. Её разочарование нарастало: — Тогда почему он дуется в противоположной стороне Общей гостиной? — было уже достаточно сложно не знать бóльшую часть времени, что на уме у Тома, она вполне могла обойтись без попадания в эмоциональные приливы Рона Уизли! Он не мог рассчитывать, что она будет общаться только с гриффиндорцами — это просто неразумно! — и всё же его угрюмое настроение ясно дало понять, что ему не по себе от развития событий. Возможно, будь Том из Рейвенкло, его бы это так сильно не заботило, но ненависть Рона к Слизерину была его второй натурой. Будто читая её мысли, встрял Гарри: — Думаю, у его семьи случилась какая-то плохая история со слизеринцами, — предположил он. — Каждый раз, когда он говорит о них, то лишь о том, какими злыми они все оказались, — затем, хихикнув, он добавил: — На месте отвратил меня от того, чтобы даже принять этот факультет во внимание во время распределения — он сказал, что не было ни одной ведьмы или волшебника, ставших плохими, кто не был из Слизерина. Я вообще не думаю, что это правда, — он одарил Гермиону сдержанным взглядом, будто умоляя её не начинать импровизированный урок истории, — но он-то уж точно в это верит. Думаю, ему потребуется некоторое время, чтобы потеплеть к твоему другу, особенно если Дэвис всегда себя так ведёт. У неё бы ни за что не получилось сдержать свой неподобающий леди хрюк, уж не перед лицом подобного недооценивания всей масштабности: — Всё это, по крайней мере, я понимаю, — ответила она с выразительным покачиванием головы. — Мне самой потребовались годы, чтобы привыкнуть к Тому — он не самый социализированный мальчик, и когда мы впервые встретились, вёл себя ещё более вызывающе, если ты можешь себе такое представить. Он не особенно удивился от подобных новостей, просто ему стало любопытно: — Что изменилось? — Время, думаю, — Гермиона пожала плечами. Ей было странно обсуждать Тома с другими людьми, высказать свои мысли и переживания, о которых она молчала многие годы. — Чем дольше мы вместе исследовали магию, тем сильнее он располагал к себе. Не думаю, что в приюте Вула у него была возможность завести друзей, и сначала он даже не понимал, как вести себя с ровесниками, — оглядываясь назад, было действительно поразительно, как сильно изменился Том: конфликтный и властный восьмилетка, с которым познакомилась Гермиона, был небом и землёй по сравнению с её любопытным и — осмелится ли она это сказать? — заботливым другом. — Потребовалось много времени, чтобы заработать его доверие и довериться ему в ответ, — хоть, если она будет до конца честна, построение доверия между ними всё ещё было в процессе — она не шутила, когда сказала Тому, что не до конца простила его за ложь. Она не будет вменять ему его отсутствие, но он пошатнул её веру в него. — Он как будто чувствует угрозу от того, что ты заводишь других друзей, — сказал Гарри, понимающе на неё взглянув. — Возможно, — кивнула она, потому что не было смысла это отрицать. Её путешественник во времени был одиноким существом — у него не было семьи, а если и были другие друзья, он никогда о них не говорил — по правде, ей иногда казалось, что она была его единственным светом в тёмном мире. Жаждать коротких мгновений, когда они вместе, не казалось необычным, но ему явно с трудом давалась мысль о том, чтобы делить эти ценные минуты. Так жить, должно быть, было утомительно. Она даже не могла представить себя на его месте. — Он никогда не упоминает никого из своего времени, так что не думаю, что он встретил кого-то нового. В глубине души я знаю, что он одинок, но он никогда не потрудится заводить друзей. Ему достаточно только меня, и я не представляю, как убедить его, что он не теряет меня из-за вас двоих. — Приглашай его время от времени, — без колебаний предложил Гарри. Ей показалось, что она была права: его внутреннее любопытство работало в её пользу. Она не почувствовала, что Гарри нравится Том, но каким-то образом его манил другой мальчик. — Мы можем поиграть во что-нибудь — помоги ему привыкнуть к идее проводить время вместе. Добавить элемент соперничества в их и без того натянутые социальные взаимодействия казалось рецептом катастрофы: — Я вполне уверена, что это закончится точно так же, как сегодня, — если не хуже. Том был конкурирующим до мозга костей — её саму никогда это не трогало, потому что ей нравилось состязаться в смекалке, но она знала, что он не преминет сжечь мосты, если это гарантирует ему даже самую мелочную победу. Она могла бы закрыть на это глаза, может, и Гарри тоже, но Рона это уж точно оттолкнёт ещё сильнее. Однако Гарри этот план казался рабочим, потому он отказывался от него отступать, объяснив: — Может, но тогда он своими глазами увидит, как ты общаешься с нами и с ним, и это может помочь ему убедиться, что всё в порядке, что у тебя может быть больше одного друга без проблем, — он остановился, украдкой осмотрев Общую гостиную, затем соскользнул со своему места и присоединился к ней на маленьком диване, прошептав: — Он правда из прошлого? — Думаю, да, — тихо ответила Гермиона. — Одежда Тома всегда сильно отличалась, и он тихо восхищался разными современными изобретениями в Лондоне, хоть и пытался это скрыть, — какая-то её часть действительно удивилась, что Гарри был готов рассмотреть эту возможность без весомых доказательств — даже ей самой иногда было трудно в это поверить, — но она не собиралась упускать возможность. — Он не говорит мне, из какого именно года, но, судя по форме и манерам, я ограничила разброс на какой-то год между 1920-ми и 1950-ми. Его изумрудные глаза блестели от восторга, прямо-таки пылали от восхищения. Это было странное голодное выражение, не слишком отличное от того, что он принимал всякий раз, когда говорил о Пушке: — Как он это делает? — спросил он с нетерпением. — Не знаю, — ответила она, всем сердцем желая узнать, — и он сам тоже. Том сказал, что первые два раза были случайностью, а потом он научился управлять этим, но как именно это работает — загадка, — конечно, Том упомянул свою теорию, что это вовсе и не путешествие во времени — что он просто нашёл мост к ней, — но она не была уверена, что верит в это, особенно с учётом того, что не было возможности это исследовать. Гарри проглотил информацию, сохраняя куда-то для будущего использования: — Должно быть, это странно для него, — сказал он после паузы. — Интересно, насколько всё выглядит по-другому? Гермиона почти рассмеялась: — Он никогда не говорит, — прошептала она, вспоминая, насколько твёрдо Том стоит на том, чтобы ничего не рассказывать о себе. — Он несколько чувствителен в этой теме, не даёт мне поискать ничего о нём. — В чём тогда смысл иметь доступ в будущее? — нахмурился Гарри, и она не могла с этим не согласиться, ей казалось, что это упущенная возможность — особенно странно, учитывая, что Том обычно использовал любую возможную ситуацию на всю катушку. — Думаю, он боится того, что может найти, — признала она. — В смысле, я бы уж точно не хотела услышать, что застряла на скучной работе, или умерла юной, или ещё что. Он нахмурился ещё сильнее, подобные размышления его не впечатлили: — Но если ты будешь это знать, то сможешь этого избежать! — Наверное, мы должны быть благодарны за то, что ему это неинтересно, — отрезала она. — Если линия времени может меняться, кто знает, какой хаос он мог бы учинить? — это чувство показалось ей немного наивным: то, что Том не искал конкретной информации, не означало, что он не мог изменить прошлое. Как бы она ни ценила свою дружбу с мальчиком-сиротой, трудно было удержаться от мысли, что они делают что-то неправильное или неестественное. Наверняка его визиты имели какие-то последствия! Но то, что она успела изучить, не давало никаких результатов — насколько она знала, так было всегда.

***

«Пустота», дата неизвестна Том всегда относился к Пустоте как к бездонному ничто, адскому царству, лишённому раздражителей и физического присутствия. В ней не было ничего, что можно увидеть или услышать, не было никакого способа узнать, есть ли у него вообще до сих пор тело, или он был просто парящим сознанием, плывущим сквозь вечность. Он представлял, что так выглядит смерть: полное отсутствие чего-либо, никакого облегчения или выхода от собственных всё более отчаянных и безумных мыслей, лишь подавляющий его неумолимый и неизведанный переход сквозь Время. Сама мысль о том, что он может тут застрять, наполняла его первородным ужасом, таким сильным страхом, что ему нужно было оправдывать свои путешествия. Он не будет, не сможет вновь бросить Гермиону, особенно после того, как наконец понял, насколько он стал прочной частью её жизни, — он был ей важен так же, как она ему, — и, если придётся, он свернёт горы, совершит невозможное, только чтобы мельком её увидеть. Однако он не мог отрицать, что цена за общение с ней вновь остро выросла: его сила казалась благословенно свободной от последствий, но спустя три года обстоятельства изменились. После Хэллоуина он был в шоке и ужасе, когда ему потребовалась почти минута, чтобы попасть в будущее, но это было ничто по сравнению с настоящим. Сегодня его возмутительное путешествие увеличилось примерно вдвое, открыв ему целый ряд новых проблем, о которых следовало волноваться. Пустота менялась. В ней всё ещё ничего не было видно, но он мог достаточно ощущать своё тело, чтобы почувствовать себя зажатым в неуютно узком пространстве. Звук тоже присоединился к репертуару, потому что он мог различить нестройную ноту, пронзающую его голову, — одновременно и высокую, и низкую, всепроникающую на космическом уровне, будто два огромных земельных массива медленно, но необратимо отодвигались друг от друга. Диссонанс причинял не физическую боль, но будто острые когти царапали саму его душу. А если и этого было мало, теперь ещё появились шёпоты, вокруг него велись сотни бестелесных разговоров, слова смешивались друг с другом, пока не оставались едва различимыми звуками. Том сидел неподвижно, волокна его существа распутывались, поглощаемые этими ощущениями. Он разрывался на части, рассыпался на куски, пока что-то ужасное проникало в само его основание. Каждая его частица одновременно разлеталась на части и собиралась воедино. Он попытался призвать на помощь свою магию, укрыться в её успокаивающей защите, но здесь не было никакой магии — только холодная, жёсткая неопределённость. Его предыдущие путешествия через Пустоту были сущим пустяком по сравнению с этим кошмаром. Это был край безумия, кричащего безумия, которое люди не должны были выносить. И всё же ему хватило сил сцепить зубы и благополучно пережить бурю. Он думал о карих, как у оленёнка, глазах и остром, остром уме, о безрассудстве, и лихачестве, и той неге, которую не находил нигде больше. Вселенная могла сколько угодно подбрасывать ему ужасы, но он не отступит. Никогда не будет другой такой девочки, как Гермиона, и лучше он будет бороться с Пустотой, чем ждать пятьдесят два года, чтобы снова её увидеть. Приют Вула хорошо обучил его: желая чего-то, нужно быть готовым сражаться за это до последнего, а Том Марволо Риддл был не из тех, кто отказывается от своих желаний.

***

Хогвартс, 1938 год Мир вновь сформировался вокруг него с непредсказуемой резкостью. Пыльные коридоры Хогвартса никогда не казались столь гостеприимными. Ему нужно было удостовериться, что он путешествует лишь из малоиспользуемых частей замка, всегда оставаться осторожным, чтобы никто не мог поймать его на том, что не сможет объяснить. Его скрытность в этом была утомительной, но — пока ноги Тома сдались, и его колени хрустнули о жёсткий, каменный пол — он был этому рад. Он не мог перестать трястись, дрожь неслась по его телу так отчаянно, что он практически бился в конвульсиях. Это была беспрецедентная минута уязвимости, поэтому, конечно, именно в этот момент его самый нелюбимый профессор показался из-за ближайшего угла. Профессор Дамблдор стоял в нескольких шагах, сначала ошеломлённый, но затем отчётливо подозрительный: — Мистер Риддл? — спросил он, и Том удивился, что услышал в его голосе искреннее беспокойство. Дамблдор относился к нему где-то между безразличием и откровенным подозрением — он часто подбадривал его на уроках, но не испытывал того энтузиазма, который был у его коллег по отношению к юноше. — Что случилось? С Вами всё в порядке? — его взгляд метался по пустому коридору, будто ожидая, что заметит учеников постарше, спешно пытающихся удрать. Том почувствовал, что его немного оскорбило предположение профессора: он не только недооценивал способность Тома постоять за себя, но ещё и проявлял отчаянное непонимание, как работают слизеринцы. Чистокровные волшебники не утруждались его травлей. Пока что он оставался настолько за гранью их внимания, что вызывал лишь смутное раздражение и неловкость перед лицом их идеологии. Понимая, что объяснять это всё Дамблдору бесполезно, Том стиснул зубы, взял себя в руки и соврал: — У меня просто на мгновение закружилась голова, профессор, — у него в животе бурлило от тошноты, мышцы всё еще сотрясала мелкая дрожь, а ноги казались слабыми и опустошёнными, но, когда ему удалось встать, они, к счастью, выдержали его вес. — Я в порядке. Дамблдор критически осмотрел его: — Вы уверены? Возможно, посещение лазарета… — Я сказал, я в порядке, — твёрдо перебил он его. Никакое количество лжи не сможет перекрыть то, насколько он был измотан, тем более для человека столь проницательного, как Дамблдор, но у него не было никакого желания, чтобы ещё кто-то увидел его настолько выбитым из колеи. — Тем не менее, — добродушно пропел профессор, — лучше поберечься, чем потом жалеть. Вы уже посещали мадам Помфри? Том чувствовал, что Дамблдора уже не отговорить от этой затеи, если судить по мягкой, но непреклонной хватке на его плече. Он выругался про себя, но сдался перед неизбежностью: чем скорее профессор будет удовлетворён, тем скорее он уйдёт. Вздохнув, он нехотя начал идти и ответил: — Нет, сэр. — Ах, — улыбнулся Дамблдор, всегда до странности радостный, несмотря на то, что Том знал, что пожилому мужчине было неловко, — Вы из числа счастливчиков. Большинство учеников находят к ней дорогу за первые несколько недель учебного года — даже магия не в состоянии предотвратить распространение лихорадки, — они дошли до своеобразного перекрёстка, и у Тома возникло искушение просто броситься вниз, в подземелья. Профессор, должно быть, это почувствовал, потому что осторожно направил их в противоположную сторону, добродушно пробормотав: — Сюда, будьте добры. Наступило молчание, было легко, но неприятно. Том не мог перестать думать о последнем разе, когда Дамблдор куда-то его провожал, — об их дороге в Косой переулок все те месяцы назад. Вспоминая их разговор, он был готов дать пинка самому себе из-за того, что открылся ему. С чего он решил, что хорошая идея — дать Дамблдору узнать, что он змеевещатель? Неужели ему настолько отчаянно хотелось одобрения, восхищения человека, которого он даже не знал? Он с трудом мог осознать собственное безрассудство. Это было едва ли не хуже, чем осознание того, что профессор Дамблдор, глядя на обездоленного сироту, забыл упомянуть, что быть змееустом — наследственный признак. У Тома была семья, и семья эта была чрезвычайно важной. Почему этот человек хотел скрыть его корни, казалось не столь важным, как тот факт, что он пытался это сделать. Сама мысль об этом заставляла Тома пылать, не давая ему сдержать обвиняющий вопрос: — Профессор, почему Вы ничего не сказали мне о моей способности говорить на парселтанге? Жизнерадостность Дамблдора на мгновение ослабла. Хотя его тёмно-рыжие локоны и спокойные черты лица никак не изменились, на краткий миг он показался неописуемо старым: — Это редкий дар, мой мальчик, — ответил он, тяжело вздохнув. Его тон был достаточно покорным, чтобы показать, что он уже давно ожидал этого разговора. — Это путешествие к открытиям должно быть Вашим собственным. И что Вы теперь будете делать с этой информацией, решать не мне, — он посмотрел на Тома поверх очков-полумесяцев, не то чтобы мрачно, но и без обычного блеска во взгляде. — Я бы посоветовал Вам проявить благоразумие, учитывая противоречивый характер парселтанга, но я не могу указывать Вам, что делать. Однако его мнение было кристально ясным. Будучи во всех отношениях гриффиндорцем, Дамблдор слишком осмотрительно относился ко всему змеиной натуры — хоть эта способность и дана Тому от природы. И если честно, это было немного лицемерно: он бы никогда не предупреждал наследника ни одного другого факультета хранить молчание, но почему-то наследника Слизерина нужно было бояться. Какая же чушь, будто старый козёл нарочно пытается оставить Тома в невыгодном положении! — Вы не думаете, что мне нужно кому-то рассказать? — сказал он, стараясь, чтобы в его тоне не было упрёка, но это ему не совсем удалось. Дамблдор снова вздохнул. Вот бы он жалел об этом ненужном разговоре: — Вы схватываете магию на лету, и пока что Вы прилежный ученик. Если можно и что-то сказать по последним нескольким месяцам, Вас ждёт блестящее будущее — жаль было бы подвергнуть его опасности. Тошнота Тома прошла, и хотя у него всё ещё была слабость в ногах, гнев наполнил его новой энергией. Он чувствовал, как его магия устремляется сквозь него, а по шее ползёт тёмный румянец: — Но это часть того, кто я, — кто моя семья, — ответил он, стараясь сохранять нейтралитет, но, скорее всего, не попал в точку: трудно говорить без раздражения сквозь стиснутые зубы. — Почему я должен это скрывать? Если профессора и оскорбил его тон, то он не показал этого. Вообще, в его бледно-голубых глазах проблеснуло что-то практически отвратительно-жалостливое: — Я понимаю, что это не тот ответ, который хотел бы услышать сирота, но иногда требуется удерживать имидж, мистер Риддл. Вы молоды, Вас не знают. Пока магическое сообщество не поймёт лучше, кто Вы и куда устремляются Ваши настроения, возможно, лучше придержать эту информацию, — он замедлился лишь у входа в лазарет и повернулся к ученику, пытаясь утешить его: — Я не говорю, что Вы должны отрекаться от своего происхождения, просто что лучше соблюдать осторожность. Том не мог сдержаться от глумливой усмешки: — Разве быть честным не храбрее, сэр? Но Дамблдор просто рассмеялся под нос: — Не более, чем защищать собственные интересы, — хитрее, я полагаю, — сказал он и в последний раз мягко поманил мальчика в сторону больничного крыла, оставив его наедине со своими мыслями.