Дополнение: А ещё он лжец / Addendum: He Is Also A Liar

Лондон, 1990 год Гермиона старалась обвести взглядом платформу 9¾, чувствуя себя немного потерянной в море такого количества людей. Будучи маглами, её родители могли проводить её лишь до вокзала. Сначала она не особенно об этом переживала, но теперь, в окружении слезливых прощаний и радостных воссоединений, она чувствовала себя поистине одинокой. Её взгляд оставался начеку для Тома — почему они никак не договорились о встрече? — но вокруг просто было слишком много людей. Будет проще найти его в поезде. «Хогвартс-экспресс» был чудесным приспособлением, старомодным паровозом сияюще-алого цвета. Интерьер разительно отличался от всех поездов, на которых ей доводилось ездить: плюшевые ковры и блестящее дерево, каждое купе было просторным и на вид достаточно удобным для многочасового путешествия, ждущего их впереди. Жёсткие пластиковые сиденья подземки даже близко с этим не стояли. Гермиона пыталась поверхностно осмотреть поезд, но в него заходило и из него выходило так много людей, что она решила отложить это до отправления со станции. Она нашла довольно пустое купе для поездки, в нём был лишь ещё один мальчик. Она догадывалась, что он тоже был первокурсником. Он был долговязым, как Том, но его круглое лицо было открытым, разве что немного тревожным. В нём было что-то серьёзное, некоего рода непостижимая честность, которую она нашла привлекательной. В надежде завязать удачное знакомство, она протянула руку: — Я Гермиона Грейнджер. — Невилл Лонгботтом, — он казался каким-то странно благодарным, что она заговорила с ним. Они весело болтали несколько минут, и, хоть его серьёзность располагала, Гермионе стало ясно, что Невилл был слишком тревожным, чтобы составить приятную компанию. Возможно, это была несправедливая оценка — ведь в некотором смысле отправление в совершенно новую школу может быть пугающим, — он просто не был таким неотразимым, каким всегда был Том, а его нервный нрав мешал наладить контакт. Инстинкт сострадания в глубине её сознания подсказывал ей, что нужно помочь ему, защитить его от трудностей, которые она предвидела в его будущем. Быть другом, чтобы завести друга. Другая часть её души, подозрительно похожая на таинственного сироту, говорила ей, что этот мальчик не настолько интересен, чтобы заслуживать её внимания. Это была шокирующе грубая мысль, которую она намеренно отбросила в сторону, почти злобно желая протянуть руку помощи, когда Невилл в отчаянии заявил, что пропала его домашняя жаба. Было приятно постараться помочь, и она всё равно собиралась просмотреть поезд. Она изучила первую половину, а он — хвост, и, когда они встретились в середине, он ужаснулся, что они оба оказались с пустыми руками. Они обменялись половинами, продолжив поиски, и Гермиона начала немного чувствовать тревогу Невилла, ведь она всё ещё пыталась заметить жабу или Тома. Её логическая часть знала, что её друг должен где-то быть — как и жаба, хоть она была готова поспорить на что угодно, что Тревор был в порядке и рано или поздно появится, — но она не могла перестать волноваться. Что, если что-то случилось? Что, если Том пропустил поезд? Когда её фантазии вышли из-под контроля, она заметила его в окне купе. Гермиона отодвинула дверь, но разочаровалась, встретив мальчика, который определённо не был Томом, хоть её ошибку было легко объяснить их сходством. Бледная кожа, тёмные волосы, но было очевидно, что мальчик не стремился к жажде опрятности Тома — его волосы торчали во все стороны, и он сидел посреди небольшой кучи сладостей и фантиков. За стёклами сильно сломанных очков блестели его глаза добрым нравом и шаловливостью, практически как у чертёнка, и она сразу почувствовала, что её тянет к нему. В купе был и другой мальчик. Он был нескладным в сравнении с первым, со всполохом рыжих волос и взрывом веснушек. Его голубые глаза смотрели на неё с раздражением, он был явно не рад, что их прервали. Несмотря на это, было очевидно, что за секунды до этого им было весело, и от этого ей стало странно завидно — со всем их товариществом, со всей их близостью, за три года, что она дружила с Томом, она не была уверена, что им хоть раз было весело. Не так, как у ребят, просто ради потехи, как это у других детей. Он бы просто фыркнул и сказал, что они выше этого. — Вы не видели жабу? — спросила она, сморщившись от того, что её слова вырвались немного слишком требовательно. Попытавшись смягчить тон, она добавила: — Мальчик по имени Невилл потерял её, — но из-за своего смущения это прозвучало так же командирски. Рыжий мальчик нахмурился и объяснил: — Мы уже сказали ему, что нет. Гермиона хотела подметить, что она не могла этого знать, но она не думала, что это сильно поможет. Вместо этого она посмотрела на поднятую палочку мальчика и дружелюбно спросила: — Ты вызывал заклинание? — ей не терпелось увидеть, как другие практикуют настоящую магию. Но вместо того, чтобы разделить её энтузиазм, уши мальчика густо покраснели от стыда. Он сделал пространное движение парочкой и пробормотал что-то, что было больше похоже на стих, чем вербальную формулу. Когда «заклинание» не произвело никакого результата, его плечи сникли, и он залился краской. Какая-то часть её знала, что нужно оставить их в покое, попрощаться и продолжить поиски — люди не любили, когда их поправляли, — но она не смогла удержаться. Половина привлекательности знаний заключалась в возможности разделить их. Она знала, как сделать крысу жёлтой, почему бы не сказать ему? — Ты уверен, что это настоящее заклинание? Я бы использовала Инмуто Пигментум. — Что? Снова смутившись, она быстро выпалила: — Заклинание для смены цвета. Мы скоро его будем учить, полагаю. Я прочитала все учебники нашего года, понимаешь — оно в первой половине «Стандартной книги заклинаний». Оба мальчика смотрели на неё в шоке, в глазах отражалось знакомое и неприятное обвинение: выскочка. Даже настолько далеко от Лондона она не могла избавиться от ярлыка всезнайки. Почему Том был единственным, кто был готов это принять в ней? В попытках сохранить лицо — в отчаянии влиться хоть куда-нибудь — она сменила тему и вместо этого сказала: — Я Гермиона Грейнджер, — ни один из мальчиков не был рад представиться, но они посмеивались над ней. Рыжий проворчал: — Рон Уизли, — с совершенно кислым настроением после неудачной попытки всех впечатлить. Темноволосый мальчик не особенно возражал против её присутствия, но его ответ: — Гарри Поттер, — был осмотрительно бесстрастным. Гермиона почувствовала, что у неё отпала челюсть. Она знала, что была вероятность, что они будут учиться вместе в Хогвартсе, но она никогда и в мыслях не держала, что они могут встретиться. Перед ней сидела живая история: единственный известный человек, переживший Убивающее проклятие, спаситель всего волшебного мира! Он был не совсем таким, каким она его себе представляла — всё же в книгах о нём говорилось лишь как о младенце, — возможно, она вообразила кого-то более традиционного, более героического. Маленький озорной Гарри в болтающейся на нём одежде попрал все ожидания. Несмотря на это, в нём было что-то притягательное, и она подумала, что могла почувствовать в Гарри немного того же одиночества, с которым встречались они с Томом. В ту же секунду она решила, что хочет стать его другом. К сожалению, этого решения было недостаточно, чтобы сдержать в узде свой язык, и она вскоре обнаружила, что со скоростью пулемёта вываливает всё о книгах по истории и факультетах на двух мальчиков. Рон явно ждал, пока она уйдёт, а Гарри был просто ошеломлён тем, что она говорила, и поэтому она быстро удалилась, до того как всё окончательно испортит. Это было сомнительное первое впечатление — она сделала ничтожно мало для того, чтобы выставить себя в хорошем свете, — но, конечно, у неё будет достаточно времени, чтобы изменить их мнение.

***

Хогвартс, 1938 год Путешествие с платформы 9¾ оказалось утомительно долгим. Сама платформа была приятным, хотя и коротким зрелищем — первым шагом в новом важном направлении, — но поездка на поезде навевала на Тома безотчётную скуку. Сверстники едва ли его интересовали, поэтому бóльшую часть пути он провёл, уткнувшись носом в школьные учебники. Он подумывал раз-другой о том, чтобы навестить Гермиону, но в итоге решил отказаться. Он никогда раньше не пытался путешествовать с движущегося объекта. Он не был уверен, появится ли снова в поезде или в долине, через которую он проезжал. Так как он не хотел оказаться высаженным, ему пришлось отказаться от этой идеи, хотя она могла бы стать желанным облегчением от скуки. На станцию Хогсмида начали опускаться сумерки, и к тому времени, когда новые ученики наконец впервые взглянули на Хогвартс, ночь распустилась во всём своём великолепии. Школа не была похожа ни на что, что Том видел раньше: простирающийся замок с башенками и башнями, вздымающимися в воздух, как дозорные; окон было больше, чем он мог сосчитать, бифории горели золотым светом каминов; пристройки и надстройки были разбросаны бессистемно, и всё это было вписано в склон большой горы. В архитектуре было что-то нелогичное, но очень приятное, а воздух вокруг школы казался богатым и древним, словно он был полон тайн. Словно он наконец-то был дома. Потребовалась целая вечность, чтобы переплыть через озеро и наконец оказаться в Вестибюле. Том практически ощущал тяжесть камней вокруг себя — древние, влиятельные пороги, выдержавшие века. Сколько могущественных волшебников приходили и уходили? Сколько великих людей переступили через эти двери? А сколько стояло так, как стоял он: жаждущим аколитом, стремящимся к завоеванию? От этой мысли у него перехватило дыхание, он алчно желал возможности оставить свой след. Если окружающие его одноклассники и чувствовали подобный призыв, то никак этого не показывали — на их лицах и в ярких глазах отражались благоговение и удивление, но ни капли решимости, пронизывавшей Тома. Как они могли быть настолько простодушными, настолько слепыми, чтобы не ощущать будоражащую, жгучую агонию амбиций? Почувствовала ли это Гермиона? Спустя пятьдесят два года проходила ли она мимо этих самых дверей и чувствовала ту же непреодолимую жажду властвовать? За недели перед сентябрём он прочёл как можно больше книг Гермионы, изучая всё, что мог, о Гриндевальде и Том-Кого-Нельзя-Называть. Информация была мрачной, и казалось, будто по ходу повествования оставляли стратегические пробелы — словно кто-то нарочно вырезал ключевые факты из записей, чтобы никто не захотел последовать по их стопам. Но Том всё равно считал их карьеру занятной. Каково это — как это будет — владеть таким количеством силы? Стать настолько единодушно страшным, что все живут в ужасе пред тобой? Сам Том лишь в микрокосмическом размере ощутил вкус этого в приюте Вула, и ему хотелось большего — даже большего, чем заоблачные высоты этих Тёмных Лордов, чтобы доказать всем, что он лучший. Что оставить его гнить в одиночестве в Лондоне было серьёзной ошибкой, которую он не простит. Конечно, достижение вершины займёт какое-то время, но Том был уверен в своих навыках — он не был, возможно, удачливым мальчиком, но вещи, которых он хотел, в итоге всегда доставались ему. Всё же у него было по крайней мере два образца для подражания в карьере: насколько это может быть сложно? Эти мысли были выдавлены из его головы с первым взглядом на Большой зал. Он лишь поверхностно прочитал о Хогвартсе, уделяя гораздо больший интерес изучению магии, чем месту, где будет учиться, и теперь он об этом жалел. Всё было таким новым, что он с трудом сдерживался, чтобы не выглядеть точь-в-точь как благоговеющие дети вокруг него. Большой зал был огромным — весь его приют мог в него поместиться, — длинные столы представляли каждый из факультетов, а за высоким столом сидели профессора — и всё это под морем парящих свечей, которые, в свою очередь, находились под простирающимся космосом ночного неба. Том никогда не видел так много звёзд, пронизывающих чернильную темноту, как бриллианты. Он смутно припоминал, как ему читала Гермиона, объясняя, что потолок в нём был просто зачарован, но эффект был ошеломляющим. Ему потребовалось немало времени, чтобы оторвать взгляд от этого зрелища и осмотреть остальную часть зала. И в самом деле, это был такой удивительный контраст по сравнению с приютом Вула и скучным старым Лондоном — куда бы он ни посмотрел, везде были насыщенные цвета и тепло. Хогвартс просто бурлил новыми ощущениями. Учеников было больше, чем он предполагал, — сотня или две за каждым столом, и ему стоило немалых усилий не выдать своей внутренней неприязни к ним — он сомневался, что кому-то из них пришлось пережить одиннадцать лет вынужденного изгнания. Прибывших студентов с почестями провели к передней части Большого зала, где Дамблдор ждал их на помосте. Он широко распахнул руки, когда они собрались вокруг него, и ободряюще просиял: — Добро пожаловать, первокурсники, на вашу церемонию Распределения — первую из многих прекрасных традиций, с которыми вы столкнётесь здесь в Хогвартсе! Чтобы поистине стать частью школы, вам нужно попасть в один из факультетов — Гриффиндор, Хаффлпафф, Рейвенкло или Слизерин — ваш новый дом вдали от дома. Том заметил, что его внимание пошло на убыль, стоило профессору завести речь об очках факультета. Это было просто системой вознаграждения. Серьёзно, что там нужно было объяснять? Вместо этого он позволил взгляду упасть на учительский стол. Профессора выглядели достаточно грамотными, определённо более компетентными, чем его старый школьный учитель, — хотя в целом они явно скучали и с нетерпением ждали начала пира, — но ему стоило оградить себя от поспешных мнений. То, как они управляются с классом, будет истинной проверкой, чего они стоят. — Но сначала, — проревел Дамблдор, возвращая внимание Тома, — Церемония, — он жестом показал на шаткую табуретку позади себя, и на ней, сильно дёрнувшись, ожила шляпа в заплатках. Она завела достаточно слащавую песенку о качествах, которые ценил каждый из факультетов, и впервые в жизни Том задумался, где он мог бы оказаться. Хаффлпафф и Гриффиндор — сразу нет, ни один из них и близко его не интересовал. Преданность надо было заслужить, а храбрость не казалась чем-то, на чём стоит строить всю свою академическую карьеру. Рейвенкло звучал неплохо, но немного обычно. Там можно было бы найти схожих по разуму людей, но все эти знания были бесполезными, если не применять их к цели. Однако Слизерин… Слизерин захватил его внимание — хитрость, амбиции и герб со змеёй? Он бы не подошёл ему лучше, даже если бы он создал его сам. Дамблдор достал толстый свиток пергамента и начал вызывать имена по одному. Каждый ученик по очереди надевал шляпу, некоторым нужны были лишь секунды, другим требовались долгие минуты, но Шляпа послушно распределяла каждого. Казалось, прошла целая вечность, когда Дамблдор наконец провозгласил: «Риддл, Том». Он подошёл к шляпе со спокойствием, которое на самом деле не чувствовал. Исход распределения может повлечь за собой настоящие последствия. По сути, он решит небольшую часть его судьбы. Но эти переживания покинули его разум, когда зачарованная ткань накрыла его глаза. В природе Распределяющей шляпы было что-то успокаивающее, будто она производила чувство лёгкого похлопывания по затылку. — У тебя собранный ум, ты жаждешь знаний, — прошептал тихий голос в его мыслях, испугав Тома. — Рейвенкло мог бы сослужить тебе хорошую службу, если бы не твоя жажда власти, — Шляпа понимающе усмехнулась. — У тебя в голове змеи, молодой человек, и, смею предположить, Слизерин в крови. Это озадачило его, заставив сердце дико забиться: — Что ты имеешь в виду? — Твои амбиции заведут тебя далеко, и Слизерин поможет этому пути. — Ты нарочно прикидываешься тупой? — он сдержал ухмылку, хоть и не был до конца уверен, что Шляпа всё равно её не почувствует. — Что ты имеешь в виду, что он в моей крови? Но Шляпа не удостоила его ответом, а вместо этого произнесла: — Это судьба, знаешь ли. Тут нет никакого выбора. Это должен быть… СЛИЗЕРИН! Со стола Слизерина раздалось несколько сдержанных хлопков, но в основном они показались озадаченными, а в некоторых случаях прямо-таки презрительными. Каким-то образом что-то в Томе уже умудрилось их задеть. Он направился к столу, украшенному зелёным и серебряным, сев рядом с мальчиком, который казался скорее любопытным, чем оскорблённым. К его удивлению, мальчик тут же прижался поближе и прошептал: — Странно, что Шляпа отправила тебя к нам. Ты маглорождённый? — Нет, — соврал Том — хотя это могло быть правдой. Шляпа будто бы намекала, что кто-то в его семье когда-то был в Слизерине. Вот бы она ещё была достаточно учтивой, чтобы предоставить ему имя. — Просто… — мальчик запнулся, тщательно подбирая слова, — Риддлы не самое знакомое имя, если ты понимаешь о чём я. Том пожал плечами, предавшись высокомерной манере, которая дала ему пережить приют Вула: — Может, это не моё настоящее имя, раз уж я сирота, — это уж точно было ложью, он знал наверняка, что его назвали в честь отца. Пиршество началось в самый разгар их беседы. Тарелки с яствами, подобных которым Том даже не мог себе представить, появлялись на столе с поразительной быстротой. Однако его спутник явно привык к этому зрелищу и без паузы вёл беседу. — Ой, — поморщился он, — это прискорбно. — Однако, несмотря на это заявление, он продолжил в довольно дружелюбной манере: — Знаешь, тебе стоит пройти тест на наследственность в «Гринготтсе» — это очень дорого, но они могут проследить твою родословную на много веков назад, — взгляд его тёмных глаз со знанием дела прошёлся по их товарищам по Слизерину. — Полезно иметь несколько известных родственников, чтобы время от времени упоминать их в разговорах. Кстати, я Андрус Лестрейндж, второкурсник. Том долгое время рассматривал Лестрейнджа — он был крепко сбитым мальчиком с тёмной кожей и ещё более тёмными волосами, но с несвойственной доброжелательностью. Его лицо было приятной маской, но всё же маской, которую выдавал лишь расчётливый блеск в глазах: он что-то увидел в младшем мальчике, хотя не совсем понятно, что именно. Пока тишина не стала ещё более растянутой, Том спросил: — А у тебя много родственников, чтобы ими хвастаться? — потому что внезапно до него дошло, что он не знал ничего о социальной структуре Хогвартса, и это ставило его в явно невыгодное положение. — Ну, более-менее, большинство чистокровных семей так или иначе связаны друг с другом — по крайней мере, важные семьи, — пожал плечами Андрус. — Лестрейнджи входят в число «Священных двадцати восьми». У нас есть связи с Блэками, Флинтами, Малфоями, Пруэттами, да мало ли с кем. Иногда это доставляет головную боль, но я не завидую твоему положению. Том не потрудился спросить, что такое «Священные двадцать восемь», но мысленно отметил, что надо позже изучить это самостоятельно. Вместо этого он уставился в свою тарелку и с гневом осознал: — У меня нет истории, на которую можно было бы ссылаться, — по крайней мере, о которой он знал. Реальность обрушилась на него липкими волнами. В своём отчаянии сбежать из приюта, заявить о своём праве по рождению, он забыл всерьёз задуматься о том, в какой мир может попасть. Доступ ко времени Гермионы, к её знаниям о его собственной эпохе породил в нём ложные ожидания. Часть Тома просто полагала, что всё встанет на свои места — он будет продолжать проявлять все те же способности к магии, что и всегда, и это мастерство проложит ему путь к становлению Тёмным Лордом, — совершенно не принимая во внимание социальный аспект. Он не подготовился к атмосфере факультета Слизерина, и эта мысль не давала ему покоя: глупая оплошность, когда он знал, что способен быть гораздо более тщательным. Глубоко вздохнув, он заставил себя оценить своих соратников по факультету, как оценил бы любое проходящее мимо тело в Лондоне. Ему в глаза смотрел призрак приюта Вула: злые, двуличные, жестокие дети. И хотя элита Слизерина явно рассчитывала на власть, она была иного рода, нежели та, что благоволила приюту. В Лондоне ему нужно было просто быть сильным. Здесь в игру вступали махинации, которые он не до конца понимал, и у него не было никаких семейных уз, чтобы облегчить его дорогу. Он снова оказался голодранцем среди детей. Это было горькое откровение, и оно шокировало ещё сильнее, потому что он стал таким самоуверенным. Никто не переходил ему дорогу в приюте Вула, никто не делал этого уже целую вечность — он был неоспоримым владыкой игровой площадки. Но это не было игровой площадкой. Никто здесь не знал его или что он умел, и не было никакой причины предполагать, что они бы этим впечатлились, даже если бы знали — у всех в школе была магия. Его единственный верный рычаг влияния исчез! Его втянули в иерархию, о которой он мог только догадываться, не имея привычного преимущества. В Лондоне он был тираном. Здесь, в Хогвартсе, ему придётся пробивать себе путь наверх с самого низа, вооружившись лишь своими смекалкой и амбициями. Лестрейндж никак не попытался подсластить горькую пилюлю этого осознания, подкрепив его многозначительными словами: — Тебе будет трудно заставить кого-либо из Слизерина воспринимать тебя всерьёз. Том почувствовал, как покраснел от гнева, и теперь, когда он знал, в каком невыгодном положении находится, ему пришлось вступить в конфронтацию: — Тогда почему ты разговариваешь со мной? — Дамблдор был особенно заинтересован в твоём распределении, — с лёгкостью ответил Лестрейндж. — Можешь считать меня сумасшедшим, но он всегда бросается в самую гущу событий — его интерес в тебе что-то да значит. — Фантастика, — выплюнул он злобно. Последнее, чего он хотел, — особенного внимания от мужчины, которого он уже счёл потенциально опасным. Если уж на то пошло, до тех пор, пока он не окажется в более выгодном положении, ему не хотелось привлекать к себе ничьё внимание, и он не преминул сказать об этом Андрусу: — Тебе, наверное, лучше со мной много не разговаривать, знаешь ли. Обширная семейная история не всегда сможет спасти тебя от сомнительных знакомств. — Ты быстро соображаешь и мыслишь наперёд, — улыбнулся Лестрейндж. — Нам бы не помешало побольше таких в Слизерине. Серьезно, пройди тест на наследственность — чем быстрее у тебя появится влияние, тем быстрее ты сможешь заявить о себе.

***

Хогвартс, 1990 год Гермиона сидела за столом Гриффиндора, разрываясь между возбуждением и тревогой, пока она ждала конца церемонии Распределения. Она тихонько болтала с Перси — старостой, который так явственно был похож на Рона Уизли, что она сразу поняла, что они братья, — и, хоть его тон был помпезным, он, казалось, был достаточно рад ответить на все её вопросы. Было освежающе просто общаться с ним, хоть она и не могла перестать исподтишка бросать взгляды по Большому залу в поисках знакомой опрятной копны чёрных волос. За каждым столом было чуть меньше сотни студентов, но Тома нигде не было видно. Она прочесала поезд вдоль и поперёк, но её друга просто не было на борту, ни в одной из лодок по дороге к замку, а теперь он странным образом отсутствовал на пиру в честь начала учебного года. По правде, профессор Макгонагалл — уже подходя к концу алфавита, — просто-напросто пропустила его фамилию, будто в списке и не было никого по имени Дэвис. Что вообще происходит? Где может быть Том? Он обещал, что они пойдут в Хогвартс вместе! Она напишет ему письмо первым делом с утра, чтобы понять, что происходит. Могут ли совы найти кого-то без адреса? Приняв это решение, Гермиона изо всех сил постаралась насладиться пиром. Остальные первокурсники были достаточно дружелюбными, но она могла уверенно сказать, что Рон всё ещё был против неё, и поэтому она провела бóльшую часть вечерней беседы с Перси. Раз или два Невилл пересекался с ней взглядом и робко ей улыбался, воскрешая её надежду завести друзей. По крайней мере, ему она, вроде бы, нравилась. Наконец, трапеза подошла к концу. Прозвучали последние объявления и напоминания, прежде чем старосты начали разводить первокурсников по факультетам. Хогвартс оказался большей школой, чем она себе представляла для такого малого количества учеников, полным извилистых переходов и запутанных коридоров. Найти Общую гостиную Гриффиндора оказалось достаточно сложно, и Гермиона была почти поражена, когда Перси вскользь упомянул, что лестницы двигаются. Как она могла самостоятельно добраться до места, если архитектура постоянно перестраивается? В животе у неё образовался болезненный узел, и она вдруг испугалась, что может опоздать на первые уроки. Однако Перси, похоже, разбирался, что к чему — возможно, в этих перемещениях была какая-то закономерность, — и вскоре все первокурсники собрались вокруг картины, которую он называл «Полная Дама». С отработанной лёгкостью он назвал пароль, и портрет отодвинулся, открывая потайной вход. Их быстро провели внутрь, показали Общую гостиную, а затем направили в спальни. Спальня для девочек располагалась на несколько пролётов вверх по винтовой лестнице. Гриффиндор был в одной из многих башен, как она теперь поняла. Их комната была круглой, по всему периметру стояли огромные кровати с балдахинами на четырёх столбиках, а в центре располагался камин. У каждой из пяти кроватей в изножье стояли их сундуки вместе с шарфами и галстуками в цветах факультета. Первый курс в Гриффиндоре начинали ещё четыре девочки: Лаванда, Парвати, Фэй и Кейт — и, хотя их всех утомил длинный день, девочки ещё долгое время весело болтали между собой. Гермиона изо всех сил постаралась присоединиться, но ей нечего было сказать о моде и волшебных знаменитостях. Она пошла спать раньше остальных, крепко задёрнув шторы балдахина, но даже сквозь тяжёлый бархат можно было расслышать шепчущиеся смешки. — Ты видела её волосы? — А ты видела её зубы? Гермиона крепко зажмурилась и перевернулась на другой бок, изо всех сил стараясь не обращать на них внимания. Не сказать, что раньше она не слышала издевательств, но они всё ещё жалили. Хогвартс не становился таким, как она себе представляла. Какая-то её часть надеялась, что здесь ученики будут бесконечно похожими на неё — начитанными и отличными от других, — но пока что они ничуть не отличались от людей, которых она встречала в начальной школе. Кроме Невилла и Перси, конечно. Завтра, твёрдо решила она, всё будет по-другому. Завтра она вольётся в коллектив — или найдёт своего своенравного друга, смотря что наступит раньше.