Дополнение: А ещё он лжец / Addendum: He Is Also A Liar

Хогвартс, 1938 год Том проснулся, как обычно, рано и потратил некоторое время, чтобы убедиться, что его форма была безупречной. Его одноклассники в лучшем случае были безразличны, но у него всё ещё оставался шанс впечатлить профессоров, и он собирался использовать его вовсю. Поскольку он никогда раньше их не носил, галстук было довольно сложно укротить, но, разобравшись и заправив его под жилет, он решил, что выглядит довольно эффектно. Всё было опрятным, даже миссис Коул не смогла бы найти изъяна в его внешнем виде. Его рот перекосило от мыслей о настоятельнице. С ней было легко управляться, легче подрывать, но его опыт с ней не оставлял ему никаких полезных советов, как справляться с его профессорами. Во-первых, его никогда раньше не заботило, что она о нём подумает, если только она не решила бы бросить его на произвол судьбы. А во-вторых, ему никогда от неё ничего особенно не было нужно, разве что оставить его в покое. Чего нельзя было сказать о профессорах: они владели знаниями и навыками, которые ему не терпелось освоить. В конце концов, не так уж много можно было выучить только по книгам, рано или поздно требовался эксперт. Часть Тома знала, что они были обязаны учить его по мере своих сил, однако он всё ещё хотел впечатлить их, насколько способным он был студентом. Если он приложит немного усилий — заработает высокие отметки и быстро освоит материал предмета, — тогда он получит немного взамен — заслуженную похвалу, возможно, дополнительные занятия. К сожалению, он не мог выжать этого из них, не так, как он обращался с миссис Коул. Впервые в жизни Том знал, что ему нужно примерно себя вести, иначе его отрежут от ценных отношений до того, как ему предоставилась возможность их построить. Он в некотором роде просчитался во время знакомства с профессором Дамблдором, раз уж его интерес предположительно что-то значил. Он не мог допустить этого ни с одним из других профессоров. На этой последней мысли Том тихо пробрался из спальни вверх в гостиную — видимо, пока что никто не проснулся, хоть он и предполагал, что некоторые усердные зубрилы уже добрались до Большого зала в ожидании завтрака, — поэтому он некоторое время изучал комнату без чужих взглядов. Факультет Слизерина не только располагался в подземельях, но ещё и был погружён под Чёрное озеро. Толстые окна со свинцовым переплётом пропускали зловещий зелёный свет, по ним скользили тени неизвестных существ, плывущих сквозь тёмные глубины. В ней был большой камин, который изо всех сил распространял по комнате тепло, а затенённые фонари и лампы давали более ровное освещение. Мебель: ряд вытертых диванов, кресел с высокими спинками и крепкие на вид столы — всё было сделано из тёмного, блестящего дерева с зелёными лампами по краям. Тут и там на холодных каменных стенах висели серебряные гобелены, добавляя проблески света в неумолимую темноту. Гостиная оставляла общее впечатление чего-то между затонувшим пиратским кораблём и игорным подвалом. Убранство Слизерина было не таким вычурным, как он мог бы предположить. Выправка его соседей по факультету навевала о благородстве, но это было далеко от жилых помещений, которые можно было бы ожидать от аристократии. Хоть язык не поворачивался назвать её пустующей, гостиная едва ли сильно отличалась от тяжёлой реальности камней подземелья. По правде, на всю комнату была всего лишь одна картина, лишь над камином — и это, на удивление, был не их основатель, а выбранный им герб: молочно-жёлтый питон, безмятежно обвивший ветку дерева. Змея осуждающе на него посмотрела, выплюнув: — Ты! О твоём простолюдинском имени вчера шептались, — она возмущённо прорычала. — И эта грязь в моих залах, какой позор! Том услышал приближающиеся шаги, поэтому сделал вид, что не понял змею, так же, как и прошлым вечером, когда она шептала потрясающе мерзкие вещи всем новым ученикам. Одна из старост вошла в гостиную, устало направляясь к выходу. Она не заметила младшего мальчика, но он всё равно прикусил язык. После впечатляющей реакции Дамблдора о том, что он змеевещатель, Том решил, что лучше помалкивать о своём таланте, пока он не разведает информацию о других предположительных змееустах. Когда девушка ушла, и каменная стена снова сомкнулась на входе, он вернул внимание к змее: — Быстро ты берёшься судить, — прошептал он, добродушно улыбаясь. Может, питон и был груб, но Тому всегда нравилось общаться со змеями. — Ты принадлежал Слизерину? Змее плохо удалось скрыть удивление, её глаза комично расширились. Кто знал, когда она в последний раз с кем-то разговаривала? Пытаясь немного загладить своё высокомерие, она презрительно фыркнула и ответила: — Слизерину, да, но не Салазару. Он ушёл на дурной ноте, знаешь ли. Но его потомки были рады вернуться, — то, как существо рассматривало его — словно он был просто паразитом, не заслуживающим даже такого его внимания, — достаточно говорило Тому, что оно о нём думало. Змееуст или нет, питон считал его не более подходящим для жизни в Слизерине, чем вошь. — Это всё же было их правом по рождению. — Но не моим? — он холодно приподнял бровь. Змеи обычно тянулись к нему, каким-то образом знали, кто он и как он мог им помочь, но картина явно не разделяла этот талант. — В тебе недостаточно крови! — дико проревела она, но затем быстро осеклась. Она долго молчала, пытаясь попробовать воздух, и продолжила: — И всё же… Том позволил себе понимающе улыбнуться и догадался: — Я змеевещатель. — Смею заметить, — скрутился питон, будто не желая придавать ему никаких положительных качеств, — я ненастоящая змея. Том разразился жестоким смехом и, пронизывая свой тон сарказмом, спросил: — Так что же, я притворяюсь? Мы с тобой ведём вполне разумную беседу на змеином языке лишь по случайности? — И то правда, — сдалась она, зная, что её прижали в угол. На короткое мгновение она позволила себе взглянуть на него с принятием. — В тебе есть что-то до странности знакомое, мальчик. Он подошёл поближе к камину, в любопытстве оттого, что эта змея, которая на самом деле не была змеёй, могла бы ему сказать о школе или даже, возможно, о его семье. Возможно ли, что они тоже были змееустами? — Распределяющая шляпа упомянула, что Слизерин в моей крови, что бы это ни значило. — Эта высокомерная пыльная тряпка?! — питон встал на дыбы, вновь раздувшись от ярости. Он слегка улыбнулся, счастливо слушая, как кто-то ещё порочил бесполезный головной убор: — Значит, вы не друзья? Она смотрела на него убийственным взглядом: — Она шарлатанка! Заводит эту песенку об основателях, и что они ценили, но она чаще всего просто отправляет учеников туда, куда они попросят, — змея в отчаянии оглядела гостиную, будто вспоминая былые времена, а затем произнесла мягче: — Уже целую вечность действительно хитрые не ступали в залы Слизерина. И всё потому, что эта охотница за славой слишком ленится выполнять свою работу. Ты такой же, без сомнений, ты попросил попасть сюда, как и все остальные! Картина вновь стала строптивой, но его это уже не особенно волновало. Она же не могла с кем-либо о нём поговорить — кроме разве что других змей, настоящих, которые всегда естественно ему благоволили. — Это был предпочтительный исход моего выбора, но нет, я не просил. — Ха, — огрызнулась змея, блеснув клыками в тусклом свете, — ты самый что ни на есть рейвенкловец. Его лицо стало бесстрастным: — У тебя острый язык, змейка, — предупреждающе сказал он со внезапно упавшим настроением. — Осторожней, разозлишь не того хищника. Но змею это не впечатлило, и она закатила глаза в очень людской манере: — Ой, значит, ты думаешь, что можешь меня переубедить? Том улыбнулся — широко, криво, слегка одичало — и буднично прошептал: — Знаешь, для картины существует так много способов испортиться. Немного больше тепла, и краска потрескается и облезет, или чуть больше влаги, и ты выпадешь прямо из своей красивой рамы, — он вопросительно провёл одним бледным, длинным пальцем по золочёному краю, и питон от этого вздрогнул, будто он погладил его вдоль позвоночника. — Что же тогда с тобой случится, мне интересно? У картин есть души, или ты просто перестанешь существовать? — его чёрные глаза долгое время бессердечно буравили её взглядом. Затем он беспечно пожал плечами и улыбнулся заговорщицкой улыбкой: — К тому же, подумай об этом так: распределённый по ошибке или нет — а я тебе прямо сейчас скажу, что нет, — у тебя едва ли найдётся компания без меня. Его угроза явно обеспокоила змея, но он всё же прошипел: — И я должен быть благодарен за это — за содружество с предположительной грязнокровкой? Ему был не знаком этот термин, но он вполне говорил сам за себя. Его щёки залило краской злобы от ругательства, но ему удалось сдержать ярость в узде. Он высокопарно ответил: — Иногда нужно попрать статус-кво, чтобы добиться прогресса. Тебе хотелось хитрых в залах Слизерина? — Он глубоко поклонился, полный самодовольства и лишь немного издеваясь. — А вот и я. Или ты хочешь вернуться к своим чистокровкам без амбиций, чей величайший вклад в волшебный мир — просто родиться? Змея воздержалась от ответа, быстро выскользнув из рамы, чтобы он не успел вставить ни слова. Том скрипнул зубами и молча признал, что это было несчастливое начало его новой жизни. Несмотря на краткую лекцию Дамблдора по этой теме, ему не удалось принять во внимание, насколько действительно важной оказалась проблема чистоты крови. Но в то же время, исходя из своего скромного происхождения, возможно, он был намеренно слеп к этой теме. Этой ошибке потребуется время на исправление — он был уверен, что в его семье была история волшебства, ему нужно только найти связь. А до тех пор он не так уж много мог сделать, кроме как терпеть презрение и насмешки сверстников. Он не особенно волновался, он просто добавит это в учёт их грехов. А пока что ему нужно найти какой-то способ влиться в учебный коллектив, лишь достаточно, чтобы профессора не сочли, что с ним что-то не так. Последнее, чего он хотел, — чтобы весь преподавательский состав примкнул к знамени Дамблдора. Ему нужно выцепить хотя бы что-то в свою пользу. Но сначала он навестит Гермиону. Он гадал, как она справляется. Встретилась ли она с такими же трудностями, как он, будучи из семьи маглов. И вновь он был раздосадован, что не мог взять её с собой в своё время — по крайней мере, тогда они бы действительно были вместе.

***

Хогвартс, 1990 год Гермиона нервно кусала губу, крепко сжимая письмо, пока спешила по коридорам. Она надеялась, что скоро найдёт совятню: рассвет только начинал проливаться сквозь высокие окна, но она боялась опоздать на завтрак или, боже упаси, на самый первый урок. Хогвартс был простирающимся кошмаром изменяющихся коридоров и закручивающих проходов, и, хоть она была уверена, что быстро освоится, её текущая неуверенность бросала её в холодный пот. Казалось, никто ещё не проснулся, не считая странной кошки или привидения. Даже портреты спали в своих рамах. Повернувшись, она пожелала, чтобы кто-нибудь перешёл ей дорогу — в этот момент она была бы даже благодарна встретить Филча, злого на вид смотрителя. Стоило ей об этом подумать, призрак прошёл сквозь стену перед ней. Она вспомнила его с прошлого вечера — привидение Хаффлпаффа. Он был маленьким, круглым мужичком, вполне довольным и радостным для кого-то, умершего много лет назад. Возможно, это было просто натурой Хаффлпаффа, а, может, у Монаха просто было доброе сердце. В любом случае, он был безумно счастлив дать ей направление и безмятежно уплыл, прежде чем она успела спросить, не может ли он показать ей дорогу. Мёртвые явно не понимают проблем живых, с досадой подумала она. Гермиона решительно продолжила свой путь, но как раз в тот момент, когда проходила мимо пёстрого гобелена с изображением одной из гоблинских войн, её планы были нарушены. Из тени высунулась рука, увлекая её за гобелен. За тяжёлым тканевым занавесом оказался небольшой и тёмный альков, но, несмотря на плохое освещение, она смогла различить того, кто её туда затащил. Ей стоило больших усилий подавить инстинктивный крик — вряд ли Том оценит внезапный шум в таком тесном помещении. Он победно ей улыбнулся, в нём читалось чуть больше облегчения, чем когда-либо раньше. Она была так счастлива его видеть, так счастлива отложить все свои недавние страхи, что сразу же его обняла. Но было забавно, обычно он сначала цепенел от контакта, а потом постепенно смягчался. Однако в этот раз он поддался практически сразу, крепко и надолго сжав её, а затем отдалился на обычное расстояние. Её радость угасала с каждым дюймом, на который он отдалялся, и на её место пришли любопытство с ноткой гнева. — Где ты вчера был? — жарко потребовала она, засовывая теперь уже бесполезное письмо в карман. — Я прошерстила поезд вдоль и поперёк дважды, но тебя нигде не было видно. А потом на Церемонии распределения… — Гермиона резко осеклась, заметив вспышку зелёного в тусклом свете. Прищурившись, она впервые хорошенько его рассмотрела. Хрустящая рубашка, шерстяные брюки, жилет — серая кофта? — мантия сверху, зелёный с серебром галстук. — Ты слизеринец. — Ты будто удивилась, — протянул он, приподняв бровь. Она фыркнула: — Вообще-то, не могу этого сказать, — в нём действительно была доля хитрости, эдакая нота нравственной беспечности перед лицом собственных желаний. И хоть она бы поколебалась поставить его на тот же уровень, что других слизеринцев, с которыми встретилась вчера, ей пришлось признать, что никакой другой факультет бы ему не подошёл. Но всё же часть её надеялась, что он, может, найдёт себя в Рейвенкло, ведь он уж точно был достаточно умным — что было лицемерно, учитывая, что она сама попросилась в Гриффиндор. Длинные пальцы Тома протянулись и нежно вытащили её галстук: — Я бы отправил тебя в Рейвенкло, — признал он, проводя большим пальцем по её ярким красным и золотым полоскам. — Шляпа думала об этом, — она ударила его по рукам, поправляя форму. Он ухмыльнулся со странным горьким изгибом губ и с сарказмом произнёс: — Что ж, ну не странная ли мы пара? Гермиона критически осмотрела его. Он был разочарован — ей или собой? — и она хотела спросить его, в чём дело, но после того, как утолит своё изначальное любопытство: — А ты не собираешься ответить на мой вопрос? — язвительно спросила она, изо всех сил стараясь сдержать свой гнев до того, как услышит его объяснение — без сомнений, у его запоздалого прибытия есть объяснение. — Где ты был?! Я так волновалась! Его тёмные глаза холодно блеснули, он потешался над ней, хоть и пытался скрыть это за дружелюбной улыбкой: — Помнишь, когда я сказал тебе, что ты заметишь, что что-то не так, когда мы окажемся в Хогвартсе? Она нахмурилась, ей уже не нравилось, куда он ведёт: — Да. — Поздравляю, — пропел он, улыбнувшись ещё шире. Гермиона стиснула зубы и покраснела от злости: вчерашние нелицеприятные мысли переросли в глубокий гнев. — Иногда ты поистине выводишь из себя, — сказала она ему, вспоминая все те случаи, когда он говорил одно, а делал другое. Все те случаи, когда он случайно делал что-то, что опровергало мысль, что они действительно друзья. Или как она оправдывала его поступки, объясняла всё его бедственным положением — привычка, которую он явно не только принял, но и активно использовал. — Я всё ещё глубоко расстроена тем, что ты лгал мне три года подряд — а теперь ты ещё и шутишь по этому поводу? Что мешает мне просто уйти, Том? — она откинула гобелен, чтобы продемонстрировать свою готовность поступить именно так. Он снисходительно улыбнулся, видимо, решив, что она блефовала: — Твоё любопытство, — ответил он с лёгкостью, пока не заметил выражение её лица. Должно быть, она выглядела люто и внушала ужас, потому что его собственное лицо намеренно стало нечитаемым, пока он пытался объясниться: — Я надеюсь, три года верного товарищества переживут этот порыв. Я сам вырыл себе яму, — его выражение лица изменилось, глаза стали ласковыми и раскрылись в том, что она расценила как просчитанную попытку мольбы. — Теперь я это понимаю и прости… — Лучше бы ты этого не говорил, — огрызнулась она, перебив его, — ты ведь на самом деле так не считаешь. Впервые Том показался ошарашенным: — Что? — Ты выкладываешь извинения, будто это талисманы, будто просто их наличие всё исправит. Подбрось сверху пару банальностей, и всё станет, как было, — она тяжело вздохнула, внезапно она почувствовала себя усталой и грустной от этого разговора. — Но потом ты всегда идёшь и вновь делаешь всё то же самое — так что либо ты совершенно не способен учиться на ошибках, либо ты на самом деле не сожалеешь. Он нахмурился, расстроенный, а, возможно, даже искренне задетый, и сделал шаг вперёд: — С чего ты взяла? — Ты ранил меня и продолжаешь врать мне, даже когда проще всего было бы сказать правду, — заметила она, пытаясь оттолкнуть его. — Ты правда рассчитываешь, что я спокойно это приму и буду рада тебя видеть? За кого ты меня принимаешь, за заискивающую тряпку? — Ты злишься на меня, — понял он с неуклюжим удивлением. Гермиона была готова взорваться: — И ты только сейчас это понял? — она собралась ударить его по плечу — не то, чем она могла бы гордиться, но злость наполняла её неудержимой энергией. — Ты такой умный, но при этом такой слепой! Том с лёгкостью схватил её запястья, притянув её ближе, признавшись: — Я думал, наша дружба переживёт это, — его слова звучали отчаянно потерянными, он был ослеплён её яростью. Но впервые она отказалась поддаваться: — Ты сам поставил её под такую угрозу! — Уже прошёл месяц, как я рассказал тебе свой секрет, — огрызнулся он, его собственная ярость была готова встретиться с её, — почему же ты злишься сейчас? — а затем, будто только что поняв, что она сказала, он сжал её крепче и спросил со зловещим спокойствием: — Хочешь сказать, мы больше не друзья? Она попыталась вывернуться от него, но его хватка была безжалостной — не то чтобы крепкой, но, безусловно, неумолимой. Её бесполезные попытки лишь разозлили её сильнее: — Я пыталась не расстраиваться, — с жаром объяснила она, — дать тебе презумпцию невиновности, но иногда ты меня так сильно бесишь и даже не понимаешь, почему я так обижаюсь! — Гермиона, — он осторожно её встряхнул, это было странно нежно, хотя она видела, как яркая краска заливает его щёки, — ты хочешь сказать, что ты прекращаешь эту дружбу? — Пока нет, — дерзко произнесла она. — Может, никогда, но я совру, если скажу, что хочу тебя сейчас видеть. Что-то дёрнулось в его тёмных глазах от этих слов, что-то одинокое и забытое — распахнулось окно, случайно открыв уязвимость. В его голосе звучало болезненное чувство опустошения, когда он прошептал: — Это больно. Но тогда она не собиралась заботиться о его чувствах. Горькая чернота разрывала её мысли, желание сделать ему больно так же, как он ранил её своей ложью. Она изо всех сил старалась подражать его манере и тону, когда произнесла для него одно из его неискренних извинений. Обычное протяжное «прости» поразило своей пустотой. Том отпустил её, будто обжегшись, отступил назад, и его выражение лица было ужасающе холодным: — Хорошо, — ядовито ответил он, его слова были пронизаны духом тысяч горьких зим. — Твоё желание исполнено, но просто помни, что ты сама этого хотела! — и прежде чем она успела отреагировать на его заявление, он пропал. Гермиона обычно не считала себя человеком, за которым должно оставаться последнее слово в ссоре — по правде, она старалась вообще не ссориться, — но его резкий уход ничуть не успокоил её. Лишь спустя некоторое время, за завтраком, когда он снова подчёркнуто отсутствовал в Большом зале, она задумалась над его странным выбором прощальных слов. Она предположила, что он имел в виду, что будет какое-то время игнорировать её, а не исчезнет совсем. Однако он не мог избегать уроков. Рано или поздно у них будет совместное занятие. Возможно, к тому времени они оба будут настроены на более разумное общение.