Дополнение: А ещё он лжец / Addendum: He Is Also A Liar

Лондон, 1938 год Профессор Альбус Дамблдор — среднего возраста, средних лет, худощавого телосложения — был странным человеком. Его голубые глаза мерцали от юного доброго нрава, однако его истинный возраст выдавали серебряные пряди, испещряющие тёмно-рыжие волосы и бороду. Ему было бы не так трудно слиться с толпой, если бы не его ослепительно яркий бархатный костюм. Но, может, и нет: даже сидя в тусклой обыденности приюта Вула, Дамблдор излучал чувство большего, другого. Тому не нужно было его представлений, чтобы понять, что тот был волшебником. Его собственная магия приподнялась от любопытства в ту же секунду, как мужчина переступил порог. Волшебник. Не такое слово, какое бы выбрал Том, но сойдёт. Он был волшебником. Это знание окрасило всё его детство острой ясностью — неудивительно, что он всегда предводительствовал среди ровесников, сама его природа просто создала его выше них. И теперь появилась возможность учиться и расти, пойти в школу, где он мог бы быть среди себе подобных. Он так давно привык к мысли, что магическое общество не хочет иметь ничего общего ни с ним, ни с Гермионой, что это приглашение заставило его оглушённо замолчать. — В это тяжело поверить, — перебил его мысли профессор. Он говорил с добротой, но Том не мог отделаться от чувства, что про себя старик насмехался над ним. Он позволил своему лицу принять бесстрастное выражение, пытаясь отогнать красноту, потихоньку заливающую его шею и щёки. — Дело не в этом, — поспешил он сказать, что сбило его спокойный тон. — Я использовал магию годами. Я просто удивлён, что для неё есть школа. Дамблдор принял эту перемену настроения и, ошеломлённо улыбаясь, спросил: — Ты умеешь использовать свою магию намеренно? Том, насколько мог, изучил обстановку. Дамблдор представился заместителем директора и профессором трансфигурации, что бы это ни было — с этим человеком он будет общаться регулярно, он, возможно, будет властвовать над ним следующие семь лет, — попасть в его немилость — заведомо ужасная идея. И с учётом изначально дружелюбного отношения профессора, Том счёл, что любой из его более агрессивных талантов расстроит мужчину. Ему нужен был трюк, который будет и кротким, и впечатляющим. После мгновенного размышления он призвал малиновый огонь, позволяя ему безобидно гореть на своей кровати. Дамблдор оценил огонь, пропуская холодное пламя сквозь пальцы, и сказал: — Очень впечатляет, мистер Риддл, — его тон был не особенно хвалебным, но Том почувствовал, что тот был искренен. — Большинство волшебников твоего возраста не в состоянии сделать этого даже с заклинанием и волшебной палочкой. — Волшебной палочкой? — на короткое мгновение в голове Тома пронёсся образ, который увидел в прошлом году в пещере на побережье: Злой Человек размахивал непревзойдённо сильным куском отполированного дерева. — Это так Вы творите магию? Дамблдор достал палочку из внутреннего кармана, наклоняя её, чтобы Том мог рассмотреть получше. Она была из блестящего красного дерева длиной примерно с предплечье мужчины с изрядно потрёпанной от использования рукояткой, стёртой до гладкости за многие годы. На палочке не было никаких украшений, она не выдавала никаких признаков того, что вообще может быть магической, уж тем более сильной: дикое различие с той, что он видел в пещере. Однако Дамблдор провёл ею с уверенностью, без усилий изгнав огонь Тома, и объяснил: — Наши палочки — каналы, которые позволяют фокусировать и направлять наложение заклинаний. Беспалочковая магия, как ты доказал, вполне возможна, — он ободряюще улыбнулся Тому, — хоть обычно и не подходит для более сложных заклинаний, — он на мгновение замолчал, бегло взглянув на место, где плясал огонь. Когда он снова заговорил, его тон всё ещё был добрым, но к нему добавилась нотка властности, которую ни с чем не спутать: — Раз уж ты говоришь, что делал это долгое время, я должен спросить тебя, Том: насколько ты был открыт с другими о своих способностях? С осознанием, что до сих пор он был принимающей стороной этой необходимой секретности, этот вопрос распалил ярость Тома. На одну противную секунду он не был уверен, получится ли у него вовремя её проглотить, но он понимал необходимость успокоить Дамблдора. — Я никому не говорил, — с наигранной скромностью ответил Том. — Не то чтобы кто-то здесь мне поверил, даже если бы я рассказал. Но, как ни странно, Дамблдор, который казался таким доверчивым к окружающим, не поверил ему на слово. Он приподнял одну тёмно-рыжую бровь, рассматривая его поверх очков-полумесяцев блестящими голубыми глазами: — Никому? Он попался на лжи? Никто никогда не видел сквозь его уловки, даже Гермиона, а у неё была практика! Это было плохо — это не выставляло его в доверительном свете — но как он может спасти ситуацию? Возможно, если он будет выглядеть смущённым или сожалеющим — в конце концов, он же не знал правил заранее. Том опустил взгляд, пытаясь выглядеть сокрушённым, и объяснил: — Есть одна девочка, но она может делать почти все те вещи, что и я, так что и она должна быть ведьмой. — Мудро оставаться осторожным, мистер Риддл, — серьёзно ответил Дамблдор. — Наш мир окутан тайной не просто так. Если магл — человек без магии — заметит что-то, выдающее наше существование, это повлечёт за собой серьёзные юридические последствия. Это ясно? Том лишь немного ослабил силу, с которой сжимал челюсти. Каким образом всё это вообще его вина? Он был намеренно оставлен в неведении на одиннадцать лет, нельзя призывать его к ответу за то, что он сделал за это время! — Да, сэр, — смущённо ответил он, надеясь, что Дамблдор не увидит и сквозь это. — Однако, раз уж она умеет поднимать в воздух свой рабочий стол от земли на несколько минут подряд, я вполне уверен в своём мнении, что она ведьма, — его тон был нахальным, на грани грубости, но профессор, казалось, не заметил этого. Дамблдор был снова ошеломлён, хоть и явно заинтересован таким развитием событий: — Вы оба научили себя беспалочковой магии? — Да, профессор, — размеренно ответил Том. Было очевидно, чего бы Дамблдор ни ожидал, каким бы ни был обычный мальчик его возраста, Том уже это всё превзошёл. Подождав, чтобы сохранить лицо, он позволил голосу опуститься до робости и спросил: — Что-то не так? — в вопросе сквозила мелодичность насмешки, которую он не смог подавить. Остаётся надеяться, что старик просто спутает её с тревожностью. — Не так? Нет, — поспешил заверить его профессор. Вновь одарив его весёлой улыбкой, он продолжил: — Удивительно, возможно. Я действительно жду не дождусь встретиться с тобой в классе! Если, конечно, ты решил поступить в Хогвартс. — Я бы очень хотел, да, но у меня нет денег, — Том почувствовал, как жар величия утекает сквозь его пальцы, когда на него обрушилась реальность. В конце концов, он застрял на поразительно никакущих уроках, предоставляемых приютом, не просто так и уж тем более не потому, что они ему нравились. — Ведь, несомненно, обучение будет платным, нужно будет купить принадлежности, да и остальные расходы... У меня нет никакой возможности заплатить за всё это. — Даже если Хогвартс предоставлял стипендию, уже было слишком поздно на неё подать. Дамблдор сохранял спокойствие перед лицом его волнения и достал небольшой мешочек и толстый конверт из того же внутреннего кармана, откуда он извлёк свою палочку: — Школа в состоянии предоставить тебе годовую стипендию, — объяснил он, передавая ему предметы. — Это не очень большие деньги, к сожалению, но этого достаточно, чтобы покрыть всё необходимое, если ты не против купить несколько вещей с чужого плеча. Том взглянул на монеты — толстые золотые диски промеж серебряных и бронзовых монеток поменьше, не похожие ни на одну из известных ему валют, — прежде чем открыл конверт. Внутри лежали несколько кусков толстого пергамента с билетом на поезд с датой первого сентября. Он быстро пробежался глазами по пригласительному письму и короткому объяснению, как найти «Хогвартс-экспресс», а затем сосредоточил своё внимание на списке необходимых вещей. Аккуратные строчки названий учебников — Гермиона была бы в восторге, — за которыми следовали ингредиенты для зелий, основное оборудование, описание формы и общие указания о разрешённых питомцах — ослепляющая фантастика была перечислена строчкой за строчкой в самой что ни на есть обыденной манере. Но он не смог не заметить, что рекомендованные магазины не были отмечены рядом с указанными товарами. Как бы он ни был знаком с Лондоном, он не мог припомнить ни одного заведения, которое бы торговало необходимым. — И где мне всё это взять? Если Дамблдор и счёл невежливым его явное отсутствие благодарности, то он виртуозно это воспринял. Снова весело улыбнувшись, он пояснил: — Здесь, в Лондоне, есть торговый район — он называется Косой переулок — где ты найдёшь всё, что тебе нужно. Я могу отвести тебя туда прямо сейчас, если ты готов. Том провёл пылкий спор с самим собой за время, которое потребовалось Дамблдору, чтобы встать с места. С одной стороны, сопровождение кого-то, погружённого в магическое сообщество, предоставит Тому много полезной информации. С другой стороны, он не хотел, чтобы показалось, что помощь ему необходима, — как будто он волшебник, эквивалентный деревенскому мужлану. С победившей гордостью он решил: — Если для Вас нет разницы, сэр, я бы предпочёл пойти сам. Дамблдор простецки кивнул, но настоял: — Ты уверен? Появилась возможность. Понятие компромисса было для Тома сродни ругательству — признание, что по какой-то причине он не мог получить своего, — и, однако, в этом случае он мог сыграть на руку. Если он попросит старика проводить его на часть пути, у него всё ещё будет время выведать важную информацию. Подражая нервной улыбке, которую он несколько раз видел у Гермионы, он добавил: — Возможно, Вы могли бы показать мне дорогу, научить пользоваться деньгами. Но да, я бы хотел сделать покупки самостоятельно. Если это возможно, — это было, по правде, больше требованием, чем просьбой, и никакое количество напускного смущения этого бы не прикрыло. Но какая-то часть Дамблдора, видимо, поняла, что Тому хотелось научиться самостоятельно. Что сироте не нужны зрители, пока он будет пытаться растянуть каждую монету на сколь можно много товаров. Или чтобы его впервые увидели в компании человека, который явно не был его родственником. Возможно, он придавал слишком большое значение своим сверстникам, но ему не хотелось, чтобы кто-то выставил его в жалком свете, прежде чем у него появится шанс проявить себя, а профессор явно понимал, что это первое впечатление было для него очень важно. — Хорошо, — согласился пожилой мужчина. — Я провожу тебя до «Дырявого котла» — это вход в Косой переулок.

***

Лондон, 1990 год Профессор Макгонагалл сначала отвела их в «Гринготтс», где помогла обменять немного денег на волшебное золото. Обменный курс оказался достаточно приятным по отношению к магловским деньгам, как она объяснила: оказывается, они всё ещё восстанавливались после сильного падения рынка, начавшегося за годы до рождения Гермионы. Она слушала лишь вполуха: экономика была одним из немногих предметов, которые она считала глубочайше скучными, — слишком занятая, чтобы восхищаться банком вокруг них. Одно только фойе было огромным храмом мрамора и латуни, деловым ульем со снующими гоблинами и приходящими посетителями. Хоть оно и давало ощущение безвременности, в аккуратно отполированном полу и глубоком свете свечей её разум чувствовал себя в 1800-х, будто она только что зашла в заведение викторианской эры. Косой переулок тоже немного казался таким: нагруженная и извилистая улица, вымощенная брусчаткой, до краёв наполненная всевозможными магазинами, — таким она и представляла себе старый, не такой современный Лондон. Да, магия превращала его в нечто совершенно иное. То, что могло бы быть викторианским банком, казалось скорее дворцом, вырванным из царства Средиземья. Гермиона с лёгкостью могла представить эльфийского лорда, гордо лавирующего по холлу. Когда их компания, наконец, покинула «Гринготтс», она снова вобрала в себя живую эксцентричность Косого переулка. Ведьмы и волшебники оказались не совсем такими, какими их себе представляла Гермиона. Не то чтобы она разочаровалась. Вся обстановка вокруг неё была романтичной и причудливой — идеализация средневековой культуры, обручённая с нотками XVIII и XIX веков. Всё это выглядело просто очаровательно, и, где не хватало новейших технологий, на помощь приходила магия. Ни у кого в толпе не было персональных компьютеров, это точно — вообще в компьютерах не было нужды. Однако в глаза бросались анахронизмы — например, радиоприёмники, которые она заметила в магазине всякой всячины, — чтобы волшебное сообщество не было совсем уж отрезано от остального мира. Стоило ей присмотреться, лишь на очень немногих людях была нормальная повседневная одежда. Тут и там Гермиона замечала джемпер и пару брюк, но в большинстве своём народ предпочитал совершенно иную моду. Волшебницы в основном были одеты в платья, похожие на мантии: какие-то были более вычурные и сложные, в то время как другие оставались простыми и невзрачными, вроде домашнего халата. Сначала она занервничала от осознания: она ничего не знала о магловской моде, а уж тем более о том, что предпочитали её магические сверстники, — пока профессор Макгонагалл не проводила их в магазин одежды. Стоило ей рассмотреть форму Хогвартса, она больше не переживала. По правде, школьный наряд не так уж и отличался от того, что она бы носила в любой другой школе, единственным отличием была чёрная верхняя мантия, которая заменяла пиджак. Было ужасно трудно стоять смирно во время примерки: мысли Гермионы уносились вверх по улице, туда, где она заметила внушительного размера книжный магазин по дороге, — но мадам Малкин была терпеливой. Точнее, её измерительная лента была терпеливой: она безмятежно парила вокруг Гермионы, без посторонней помощи снимая различные мерки для швеи. Разобравшись с формой, они вернулись на людную улицу. Гермиона осталась немного раздосадована, что их следующие несколько остановок были посвящены обычному оборудованию — она решила пока обойтись без питомца, слишком нервничая об неопределённостях школы-интерната и незнакомых уроках, чтобы добавить к этому ответственность за животное, — но в конце концов осталось купить только книги и волшебную палочку. Профессор Макгонагалл провела их в место под названием «Лавка Олливандера». Это был старинный на вид магазин, витрина от времени покрылась толстым слоем патины, но с ярко отполированными позолоченными буквами. Профессор отправила её в одиночку, сказав, что связь между ведьмой и её первой палочкой должна оставаться личной. Внутри лавка Олливандера была зловещей. Там было мрачно и тихо, и из всех маленьких ящичков, выстроившихся вдоль стен, исходила неестественная тишина, словно они ждали с нетерпением. Пожилой джентльмен вышел вперёд из глубины магазина. — Ах, новое лицо. Добро пожаловать, — поприветствовал он, приближаясь. Мистер Олливандер был интересным на вид — он в какой-то мере напомнил ей Сказочника — и хотя его голубые глаза помутнели от старости, в них всё равно прослеживался острый ум. — Поиск палочки — деликатный процесс, он может занять и секунды, и часы. Нельзя быть нетерпеливыми, или палочки почувствуют это и заупрямятся. А упрямая палочка — безрассудная палочка, воистину дурная спутница. Гермиона вновь обрела голос, он был тихим и слабым в тяжёлой обстановке магазина: — Вы говорите, будто они инопланетяне. — В чём-то да, — согласился он, выставляя перед ней стопку коробок. Он осторожно снял крышку с верхней и бережно залез внутрь, произнеся: — Виноградная лоза, 10¾ дюйма с сердцевиной из сердечной жилы дракона. Это был бледный инструмент, заострённый с одного конца, с изящной резьбой на ручке, напоминающей плющ. Волшебная палочка показалась неприметной, ничем не отличающейся ни от какой другой из увиденных ею, и всё же, когда Гермиона взяла её у мистера Олливандера, её грудь наполнило тепло. Она казалась правильной, идеальной, будто ей было подвластно всё, если только она сделает это с этой палочкой. Она так наслаждалась этим ощущением, что почти пропустила его следующие слова. — С первой попытки, — тихо восхитился мистер Олливандер. Гермиона моргнула, слегка опустив палочку, и спросила: — Это плохо? — Это очень редко. Вы первая в этом магазине, у кого так случилось за, ох… лет пятьдесят, если мне не изменяет память, — объяснил он. Его накрыло любопытство, будто он разрывался между беспокойством и наслаждением. Он начал засовывать неиспробованные коробочки обратно под маленький прилавок, рассказывая истории: — Вы знаете, мой дедушка был увлечён историей и искусством создания палочек — в основном это просто детские сказки и успокаивающие банальности, но некоторые вещи оставались правдой. «Гаррик, — говорил он, — если тебе нужно выбрать только что-то одно для веры, поверь в это: палочки отчаянно жаждут великих людей. Если кого-то выберет самая первая палочка, которую они поднимут, это потому, что палочка не смогла пропустить величие. Это судьба». Он был большим романтиком в душе, мой дедушка, — объяснил он, грустно улыбнувшись, когда он повернулся лицом к ней. Сколько бы она ни пыталась оставаться непредвзятой, Гермиона всё ещё была логической девочкой — и что более важно, она не была высокомерной. Она была целеустремлённой, да, возможно, умнее своих сверстников, но разве это говорит о величии? Это всё просто совпадение — один шанс на миллион, всё же свершающийся по случаю. И, однако, она не могла не спросить: — Вы верите в это? Он нечленораздельно промычал: — Я могу лишь сказать Вам о том, что видел. Не впечатлившись внезапной уклончивостью, она настаивала: — А что тогда насчёт того другого? Вершил ли он великие дела? — Да, — вздохнул он с болью, давая палочке выскользнуть сквозь пальцы. — Хотя ради всех нас, молю, не следуйте по его тропе, — мир не вынесет ещё одного вроде него. Гермиона наблюдала, как он сложил палочку обратно в коробку и наклонился за толстым пергаментом и лентами. — Кто он? — Гениальный юноша, амбициозный, изобретательный, — вспоминал мистер Олливандер, аккуратно оборачивая узкую коробочку. — Он мог бы изменить саму суть того, чем должна быть магия, — его пальцы зависли в воздухе, слегка дрожа, когда он завязал нежный бант. — Вместо этого он так глубоко бросил себя в Темноту, что мы не осмеливаемся произносить его имя, — и на этом он выдвинул свёрток в её сторону, обозначив конец разговора. И всё же Гермиона не могла отмахнуться от его слов. Даже когда она ходила среди поразительных стеллажей «Флориш и Блоттс», даже когда ворковала над кладезем знаний, раскинувшимся перед ней, она всё ещё слышала мистера Олливандера на задворках сознания. Его последнее предложение ошеломило её, ведь она никогда не рассматривала такую возможность — существовали злые волшебники. Она не понимала, как это могло её так сильно удивить: если на то пошло, Ньютон научил её, что для каждого действия есть равнозначное противодействие. Значит, естественно, если есть чудесные волшебники, то должны быть и волшебники-монстры. Это всё было крайне логично, но в то же время вызывало тревогу. Так много силы в неправильных руках может привести к катастрофе. Например, Том — что, если они бы не стали друзьями, и он бы так и остался злым и жестоким мальчиком, которого она встретила в первый раз? Настоящая магия в его руках могла бы стать смертоносной. Ей хотелось думать, что она изменила его к лучшему, и она надеялась, ради всеобщего блага, что действительно смогла.

***

Лондон, 1938 год Пока они шли, Дамблдор объяснял волшебные деньги — странную систему, в основном основывающуюся на нечётных числах, — а затем они поговорили о ценах вещей из списка необходимого. Но в итоге Дамблдору больше нечего было сказать, и, хоть он заверил Тома, что это была короткая прогулка от приюта Вула, у них ещё оставалось порядочно времени. Том был не из тех, кто разменивается возможностями, а потому решил спросить об идее, которая давно будоражила их с Гермионой умы: — Это наследственное? Профессор резко остановился, возможно, он уже привык к установившейся за недавние секунды тишине: — Прошу прощения? — Магия, — прояснил Том, искоса метнув взгляд на пожилого мужчину, — это фамильная черта? Иначе почему только я и больше никто в приюте Вула ею не владеет? — Это может быть наследственной чертой, да, но не всегда, — ответил Дамблдор. Затем, будто осознав, насколько бессмысленным был этот ответ, поспешил объяснить: — Среди нас есть те, кого называют маглорождёнными, — люди, рождённые с магическими способностями, несмотря на их отсутствие в семейной истории. Однако, и это очень важно уяснить, несмотря на то, что некоторые из нас называют «статусом крови», нас очень мало — поэтому независимо от происхождения каждая жизнь бесценна. Это было до тошноты банально и в корне неправдиво — независимо от магического происхождения, некоторые люди просто рождаются никчёмными, и это факт. Том подавил желание закатить глаза. Если Дамблдор действительно считал всех людей такими ценными, то где же он был все эти одиннадцать лет? Том хотел было возразить ему, заставить его взглянуть в лицо своему пустому идеализму, но сдержался. Вместо этого он спросил: — А есть ли способ узнать? Кто-то в моей семье обладал магией или я первый? — хотелось бы надеяться, что он не записал себя на вторую часть нравоучительного трактата Дамблдора. — Мне жаль, Том, — тяжело ответил пожилой мужчина, и, со всем его цинизмом, даже Том осознал искренность этого чувства. — Твое положение злополучно уникально. В волшебном мире не так уж много сирот. Всё, что я знаю, — твоё имя было записано в школьный журнал с рождения. Однако Хогвартс тщательно хранит записи обо всех прошлых учениках. Возможно, если кто-то в твоей семье там учился, ты сможешь найти информацию в них. Это был достаточно бессмысленный жест: единственное полное имя, по которому он мог бы искать, — его отца, и оно ему ничем не поможет, если магия идёт со стороны матери. И хотя он долгое время презирал её за то, что она поддалась смерти, он должен был признать, что имена вроде Меропы и Марволо звучат более похожими на те, что он слышал от волшебного сообщества. Но как далеко можно в школьных записях лишь с именами? И это если вообще предположить, что они учились в Хогвартсе. Всё ещё оставалась возможность, что он маглорождённый, но это предположение не казалось верным: где-то в глубине души он знал, что в нём должна течь старая магия. — Сильнее ли те, кто происходят из волшебных семей? Дамблдор насмешливо покачал головой: — Ты, разумеется, встретишь тех, кто захочет, чтобы ты считал это правдой, но нет никаких доказательств, что чистокровные волшебники хоть сколько-нибудь сильнее полукровок или маглорождённых. Значение имеет лишь человек, Том, — конечно, учитывая, что он заметил об идеологии Дамблдора, принимающей всё и вся, невозможно было сказать, что он слышит — факт или мнение. Не желая затягивать с ответом, чтобы случайно не спровоцировать полноценный цикл лекций, Том сменил тему: — Существуют ли разные виды магии? — О да, ты начнёшь учебный год с целым множеством предметов, — с энтузиазмом ответил Дамблдор. — Зельеварение, заклинания, травология, защита от Тёмных искусств, история магии, астрономия… — Животные? — его охватил внезапный порыв, желание произвести впечатление. Он знал, что обладает одной способностью, которой нет у Гермионы, — за исключением путешествий во времени, но об этом он держал рот на замке, — и, хотя Дамблдор, скорее всего, никогда не встретится с девушкой, в этот момент Том хотел выделиться. И всё же тихий голос на задворках сознания предупреждал его, что нужно попридержать язык. Если он не поделился чем-то важным с Гермионой, то почему он должен рассказывать об этом человеку, который объективно не заслужил даже унции его доверия? — Уход за магическими существами предлагается в качестве факультатива, начиная с третьего года, — кивнул Дамблдор. — Тебе нравятся животные? Том вёл молчаливую войну с голосом. Он знал, что уже произвёл впечатление на пожилого человека своим фокусом с огнём, но Дамблдор намекнул, что для этого трюка существует заклинание, а значит, это не так уж уникально, как он думал. Неважно, считал ли профессор его одарённым — одарённые студенты приходили и уходили, — Тому нужно было показать, что он не такой, как все. Маленький голосок проиграл борьбу. — Мне нравятся змеи. — Чудной выбор в городе, — легкомысленно сказал Дамблдор, явно посмеиваясь над ним. — Они находят меня повсюду в Лондоне, ищут меня, чтобы поговорить с, — он перешёл на змеиный язык, предпочитая использовать их слово, потому что у него не было собственного, — Змеевещателем. Дамблдор весь обратился во внимание, практически вздрогнув от шипения, вырвавшегося из его рта. Пожилой мужчина от любопытства замолк и, оставаясь мёртвенно спокойным, спросил: — Ты умеешь разговаривать со змеями? Он расширил глаза и напустил на себя серьёзный вид, спросив с мальчишечьей горячностью: — Это нормально для волшебника? — он уже отчасти догадывался, что нет. В конце концов, Гермиона никогда не показывала такой способности, и хоть двое детей составляли едва ли превосходный размер выборки для выводов, реакция Дамблдора поддерживала его мысль — это было уникально. Лицо Дамблдора танцевало среди любопытного множества выражений, не останавливаясь ни на одном достаточно долго, чтобы его определить. Спустя долгое время он сказал: — Змееусты редки, но были и другие, — он надолго задержал взгляд на Томе, и выражения лиц их обоих внезапно стали изучающе бесстрастными, а затем осмотрел улицу. — Вот мы и пришли, — сказал он, подходя к пабу со внезапным облегчением в голосе, что они добрались до назначения. — Просто попроси бармена показать тебе, как пройти. Мне подождать тебя здесь, чтобы проводить обратно? Мысль о змееустах явно расстроила пожилого человека, и, хотя Том хотел продолжить эту мысль, он не хотел отталкивать своего будущего профессора. Лучше убрать искушение и отослать его подальше. — Я уверен, что Вы очень заняты, профессор Дамблдор, — скромно ответил он. — Я хорошо знаю Лондон. Отдать ему должное, Дамблдор не позволил никакому облегчению, которое он, скорее всего, испытал, проявиться на его лице. Вместо этого он лишь кротко кивнул Тому: — Тогда я увижу тебя в начале учебного года, мистер Риддл, — и исчез в толпе прохожих. «Дырявый котёл» нисколько не впечатлял — это было обветшалое, пыльное заведение, задающее достаточно нищенский тон и сильно понизившее ожидания Тома от Косого переулка. Проходя сквозь морось пепла, который, видимо, собирался от куривших повсюду людей, он умудрился найти бармена и спросить, как он должен пройти. В итоге, стоя у входа в Косой переулок, Том признал, что он не мог ошибаться сильнее: переулок был восхитительным. За каждым поворотом находились магазины, торговцы даже располагались на улице, и ни одна из витрин не была заколочена. В отличие от Лондона снаружи, переулок был чистым, и светлым, и радушным: никаких голодающих оборванцев, побирающихся на объедки, никакой корки грязи на брусчатке, и, хоть ему и недоставало изысканных электрических огней, которые тут и там появлялись в городе, он уж точно не страдал от их отсутствия. Косой переулок держался в стороне от проблем внешнего мира тихой гаванью мира и процветания. Однако он не мог не обратить внимания на людей. В окружавших его ведьмах и волшебниках не было ничего необычного — они были похожи на всех, кого он когда-либо видел: одни высокие, другие низкие, некоторые умные, многие нет. На самом деле, если бы не магия, происходящее перед ним было бы вполне обыденным. Почему ему пришлось ждать этого одиннадцать лет? Почему это была какая-то великая тайна и кто решил, что вправе решать судьбу Тома? Кто счёл, что для него будет лучше расти в неведении? «Злополучно уникальное положение» или нет, но ничто не мешало любой из явно богатых семей, заселивших улицу, усыновить его, избавить от детства, полного горьких лишений. Что давало им право забыть о нём, выбросить его и надеяться, что знакомство с миром, частью которого он всегда должен был быть, сотрёт их грехи? Их ждёт неприятное открытие: Том Марволо Риддл ничего не прощает и не забывает. Это займёт время — годы, может, десятилетия, — но в конечном итоге он знал, что потребует должок и отмерит наказание за этот проступок. Отставив в сторону эти мысли, Том прошёл по переулку, покупая необходимое как можно более систематично. Ему никогда раньше не доводилось владеть многим, и все эти вещи были для него совершенно чудесными, хоть он не мог не презирать необходимость покупать столько всего подержанным. Он был настолько разборчив, прочёсывая полки вдоль и поперёк в поисках самых новых экземпляров и самого лучшего качества. Его книги были в относительно хорошем состоянии, хотя, к сожалению, денег не хватало, чтобы позволить себе несколько внеклассных изданий, основное оборудование было немного потёртым, но в остальном вполне приемлемым. Его мантии тоже были безупречны, и зоркие глаза не могли найти изъянов в школьной форме. Ему пришло в голову, что даже будучи подержанными, они всё равно были самой лучшей одеждой, которой он когда-либо владел. Но оставалась последняя вещь для покупки, единственная вещь, которая будет действительно и полностью его: волшебная палочка. Он не был до конца уверен, что думает о палочках — он творил магию достаточно хорошо и без неё, — но сама мысль о том, что это будет его первой вещью, которой никто до него не владел, была глубоко привлекательной. Лавка Олливандера отличалась от остальных магазинов в переулке: мрачная, тёмная, тихая, в ней не было блеска, предпочитаемого её соседями. Какой бы она ни была непритязательной, Том всё равно счёл её интересным местом. В воздухе густым вихрем вращался потенциал, невысказанные обещания могущества и богатства — тихий плач сотен палочек, умоляющих, чтобы он их выбрал. Каждая из неподписанных коробок звала его, молила о внимании. — А, ещё один отправляющийся в свой первый год в Хогвартсе, я полагаю, — из глубины магазина вышел мужчина. Он был худощавый и гибкий, с поразительно голубыми глазами, которые, казалось, видели больше, чем было на самом деле в физическом мире. Зная, что он вряд ли встретит этого человека снова — за исключением некоего рода несчастного случая — Том решил воздержаться от любезностей: — Как это всё работает? — спросил он, осматривая длинные ряды узких коробочек. — Палочка выбирает волшебника, — ответил мистер Олливандер таким тоном, будто это устойчивое выражение. — Испытания могут занять много времени, пока не найдётся подходящая пара. К сожалению, этот процесс никак нельзя ускорить, но если Вы хотите палочку, которая будет Вам полностью подчиняться, Вам стоит запастись терпением. Том позволил пальцам проскользнуть по этикеткам, остановившись на той, где почувствовал сильную тягу. Отрешённо, рассеянно, он спросил: — Но любая палочка ответит? — В большей или меньшей степени, — пожал плечами Олливандер, — но никогда палочка не будет и близко такой удобной, как та, что действительно выберет Вас. Эта коробка ничем не отличалась от остальных, но воздух вокруг неё чувствовался по-другому. Эта палочка рычала от желания быть его. Она делала воздух густым от злости с нотой распахнувшей объятия жадности, что он счёл до странности приятным. На этикетке значилось, что в ней: «Тис, 13½ дюймов, Перо феникса». Ему всегда нравились тисовые деревья — древние, стойкие, в состоянии пережить великие потрясения и не поддаться смерти или катастрофе. А перо феникса — навевающее мысли о великих циклах смерти и возрождения — достаточно необычным, чтобы заставить его улыбнуться. Тому не нужно было даже касаться палочки, чтобы знать, что это была та самая. Но имидж требовал поддержания, и не было смысла набивать цену за то, что показался грубым. Повернувшись к Олливандеру, он указал на коробку и вежливо спросил: — Можно? По выражению лица взрослого мужчины было ясно, что так дела не делаются, но он казался достаточно любопытным, чтобы не обижаться: — Конечно. В конце концов, надо же с чего-то начинать. Том высунул коробочку из окружения её соплеменниц и осторожно снял крышку. Палочка внутри была белая, как кость, почти незаметно закрученная в нежную, сужающуюся спираль. Рукоятка открывала естественную красоту дерева, а выбоины и шрамы на ней сходились с такой регулярностью, что поначалу казалось, будто они создают намеренный и замысловатый узор. Он едва осмелился вздохнуть, когда его пальцы сомкнулись вокруг удивительно лёгкого инструмента. При первом же прикосновении жгучий магический ожог мгновенно пронзил руку, но это не было больно — это было как триумф, как завершение, как жизненно важный придаток, которого ему не хватало все эти годы. Из любопытства Том взмахнул палочкой, вызывая язычок лазурного огня — он появился так же легко и непринуждённо, как если бы он стоял в насыщенном воздухе той пещеры на берегу моря. Олливандер наблюдал за ним в ошеломлённом восторге, ему потребовалось время, чтобы осознать, что только что произошло. Наконец он пробормотал цену, и задумчивые глаза проводили мальчика, покидающего магазин. Том не стал тратить время на раскладывание покупок, когда вернулся в приют. Он с жадностью просматривал книги, изучал палочку, перечитывал письма, чтобы убедиться, что понял всё, что от него требовалось. Хогвартс изменит всё. Наконец-то у них с Гермионой будут должные указания, чтобы… Гермиона! Учитывая, что Хогвартсу уже более тысячи лет, можно было достаточно уверенно поставить на то, что он всё ещё существует через пятьдесят два года, и не было никаких сомнений, что Гермиону тоже позовут поступить. Точно так же она и будет знать, что он, несомненно, поступит. Как же объяснить, почему они оба были первокурсниками одной школы и при этом не имели общих уроков? Возможно, ему удастся продержаться несколько дней, но уже через неделю она поймёт, что что-то не так. И что же он ей тогда скажет? «Прости, Гермиона, но всё это время я тебе лгал, и на самом деле я навещаю тебя сквозь несколько десятилетий из прошлого», — казалось, это отличный способ разозлить её. Нетерпимая к жестокости или нет, у него было ощущение, что она действительно может дать ему пощёчину, если эти слова сорвутся с его губ. Если бы только существовал способ переключить её внимание с чего-то, ожидаемо воспринятого как предательство, так, чтобы она обрадовалась перспективе… Может быть, если он представит это как головоломку? Гермиона любила загадки — она могла бы так увлечься идеей разгадать его секрет, что её гнев отступил бы на второй план. Это было рискованное предприятие, и какая-то часть его сознания понимала, что продолжать лгать ей не стоит, но это было лучше, чем позволить её гневу поглотить оставшиеся недели их лета. В Хогвартсе она будет окружена незнакомыми людьми, и Том — хорошо знакомый и на сегодняшний день её единственный друг — станет для неё ещё более приятным и дорогим. Неужели она будет злиться на него, когда ей больше не к кому обратиться? Он так не думал. Том был готов пережить бурю-другую, но, в конце концов, он знал, что она простит его — она всегда это делала.