Дополнение: А ещё он лжец / Addendum: He Is Also A Liar

Лондон, 1936 год Том очень осторожно отложил свою книгу «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Он, должно быть, прочёл её уже четыре раза, но это не помогло больше, чем первое чтение. Он очень хотел бросить эту дурацкую вещь через всю комнату, но не было смысла портить собственное имущество, каким бы оно в итоге ни оказалось бесполезным. У него была коллекция книг о путешествиях во времени под кроватью — сплошь художественная литература, и практически все не освещали перемещения вперёд, — и ни одна из них не углубила его знания. Это сводило с ума. Либо его положение было поистине уникальным, либо он допустил ужасную оплошность, изучая названия книг. Однако он выяснил одну вещь, и это было скорее здравым смыслом, чем откровением: у путешествий во времени были последствия. Проблемой было, что он не видел никаких изменений в мире Гермионы. Теоретически, изменения одного события было достаточно, чтобы основательно переписать будущее — действия Тома в 1936-м были полностью продиктованы его умением прыгать вперёд во времени, но при этом не произошло никаких заметных изменений во временной шкале. Значит ли это, что с точки зрения 1980-х годов он уже путешествовал во времени и, следовательно, его действия были предопределены? Или же он просто не изменил ничего настолько важного, чтобы это было заметно? От этой цикличной логики у него разболелась голова, и его злило, что у него не было средств для дальнейшего изучения этой идеи. Чем больше он об этом думал, тем больше Тома тошнило. Неужели его действия были настолько неважными? Невозможно скользить туда-сюда по времени, ничего не меняя, и всё же ему это удалось. В другой день он бы решил, что это означало его могущество, но, по правде, это заставляло его думать, будто у него не было над этим власти. Ничего не подтверждало гипотезу и не было даже малейшей подсказки, что какое-либо из его действий производило хоть какую-то реакцию или последствие. Если только они не маячили на горизонте? Реки идут по пути наименьшего сопротивления, а Время? Вдруг оно накапливало маленькие ошибки в потоке и просто игнорировало их, пока давление не становилось достаточно сильным, чтобы изменить направление? Ему нравилась эта теория. Она мало что объясняла, но её было достаточно, чтобы снять напряжение от бессилия. Его порывом перед лицом такой проблемы было спросить мнения Гермионы, и он не был уверен, волновало ли это его или разъяряло. Девочка доказала, что она с ним на одном уровне интеллекта, и они провели многие вечера, решая задачи вместе. Однако этически… Гермиона была перегружена чувством нравственных обязательств, она взвешивала каждое решение с точки зрения социальных условностей. Зачастую ему приходилось прикусывать язык и соглашаться с ней, чтобы не ссориться, но раз или два он убедил её принять его сторону. И всё же по какой-то причине он знал, что путешествия во времени будут одним из вопросов, по которому у них будут жёсткие разногласия. Том всё ещё не рассказал ей о том, что он из прошлого, и он не собирался, пока не дойдёт до точки, когда будет уверен, что она не попытается избавиться от него. Но при всём своём пуританстве Гермиона была дьявольски любопытна, иногда на грани угрозы собственной безопасности. Вполне возможно, что она будет скорее заинтригована, чем рассержена, и с её помощью он сможет просмотреть книги и теории, которые ещё не были напечатаны в его время. Баснословная награда, но он не был уверен, что риск действительно того стоит, — несмотря на лёгкое завоевание её в день его рождения, потребовались недели, чтобы восстановить их отношения, заставить её снова доверять ему, — и если он оттолкнет её сейчас, то он не уверен, что сможет вернуть её обратно. Путешествия стали труднее после их примирения. Или, точнее, пустота стала длиться дольше. Теперь она доходила до пяти секунд. В некоторые месяцы она могла длиться аж шесть секунд. Это точно не предвещало ничего хорошего: если закономерность сохранится, как долго перед ним будет простираться пустота через год или два? Проблема была в том, что «закономерность» была непостоянной: пустота не увеличивалась в продолжительности постепенно, а скорее прыгала в хаотичных промежутках. В глубине души он догадывался, что это было не так уж хаотично, но ему ещё только предстояло вывести подходящую связь. Возможно, если он всё это запишет, если опишет проблему, он сможет подумать о её решении. Ничто из его действий пока не успокоило эту паутинку черноты, и ему до сих пор хотелось, чтобы он мог просто взять Гермиону с собой и покончить с этим — странно думать, что девочка значила для него больше, чем доступ к её временному периоду. Каждое путешествие было как крошечная проба смерти, зевающая пустота, ожидающая поглотить его. Не было слов, чтобы выразить, насколько глубоко он ненавидел это, но эту жертву он пока что был готов приносить снова и снова. Как бы ему ни хотелось это признавать, но в тот день, когда бездна завладеет им более чем на минуту, он может потерять самообладание. Но с текущим темпом до этого оставались годы, и кто знает, что он будет думать тогда?

***

Сельская местность, 1988 год Зима и весна прошли для Гермионы как в тумане, а лето подкралось к ней со своим сладким теплом и лениво-мечтательными днями. Конец учебного года всегда ознаменовывался большой экскурсией — в этом году они поехали в музей-усадьбу, где должны были узнать об истории и реставрационных работах, но в основном просто терялись и играли на ухоженных лужайках. Само поместье было поистине огромным, но оно не шло ни в какое сравнение с территорией, на которой было не только собственное озеро, но даже остров, украшенный руинами в греческом стиле. Всё это было ужасно искусственным, но ей всё равно было интересно исследовать их вместе с Томом. В этот момент они были совершенно одни, одноклассники обходили их стороной. Издалека на них бросали взгляды и показывали пальцами — любопытство к таинственному мальчику, который часто сопровождал Гермиону, было велико, но никто, казалось, не мог набраться смелости и подойти. По правде говоря, её это вполне устраивало. Изоляция означала, что они могли говорить свободно. В духе этого чувства она размышляла вслух: — Ты когда-нибудь задумывался… Том пригнулся за потрескавшуюся колонну и вопросительно промычал. — В смысле, — она проскользнула, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, — ты когда-нибудь гадал, есть ли ещё другие? Люди, как мы, с магией? Его брови удивленно приподнялись, но в голосе прозвучали нотки презрения: — Если и есть, то они слишком хорошо себя скрывают. Гермиона рассмеялась, привыкшая к его угрюмой вспыльчивости, хотя в последнее время она стала проявляться гораздо реже: — Ты обижаешься на них! — Если они существуют — и я готов смириться, что есть такая вероятность, так что прекрати ухмыляться, — я обижаюсь на то, что меня не поставили в известность, — что было достаточно справедливо. Однако он явно задумался над этим вопросом, потому что, похоже, не смог удержаться от дальнейших рассуждений: — Девять лет, и никто не может найти свободную секунду, чтобы сказать мне, почему я не такой, как все? Это непорядочно. Не говоря уже об упущенных возможностях обучения — представь себе, что может сделать тот, кто в три раза старше нас! — он отвернулся, мрачно глядя на храм-усыпальницу перед ними. — Но мы никогда не узнаем, Гермиона, потому что, если эти другие и существуют, то они, похоже, не хотят иметь с нами ничего общего. — Всё меняется, знаешь ли, — заверила она его ласково, проскальзывая своей ладонью в его. Том всё ещё был скупым на контакт, но это будто бы успокаивало его. — Лишь потому, что сейчас так, не значит, что так всегда будет. Он долго её изучал, его чёрные глаза оставались нечитаемыми. — А ты это к чему? — тихо спросил он. — Ты кого-то встретила? — Нет, не совсем, но был один мужчина... — Гермиона покачала головой и смолкла. С его подначиванием она попробовала объяснить ещё раз: — Мы ходили с мамой по магазинам, когда я увидела его, и сначала я решила, что он иностранец, потому что он был одет немного странно и как будто бы не разбирался в деньгах. Он просто купил книгу и нервно озирался, поэтому он привлёк моё внимание. Затем, — Том, смотри на меня, — когда он решил, что всё чисто, я увидела, как он сложил этот массивный фолиант в карман, который не мог быть больше неё! — она протянула открытую ладонь, внутренне изумляясь увиденному. Эта книга была размером со словарь, но при этом помещалась в пространстве в разы меньше. — И он поймал мой взгляд, знаешь, он пристально смотрел на меня какое-то мгновение, потом широко улыбнулся, подмигнул мне и исчез в толпе. Том не казался и близко поражённым, но его же там не было. — Может, это просто фокус, — он пожал плечами. — Может, он знал, что ты смотришь, и он решил развлечь маленькую девочку. — Может, — согласилась Гермиона, — но мне хочется думать, что это была настоящая магия. Он рассмеялся, и от этого звука её пробрала дрожь. Для такого сдержанного и точного человека его смех всегда был немного безудержным, немного диким. Казалось, он ему не совсем подходит, но всё же это был довольно приятный звук. — Конечно, да, — ответил он, утихомирив свой смех. — Ты не хочешь признать, что мы действительно можем быть одни, — это угнетает. Она смотрела на озеро, разглядывая мягко плещущиеся волны, размышляя над его словами. Что бы он ни говорил, она знала, что их не может быть только двое. Это просто вопрос вероятности. Иначе почему только они? Почему оба из Лондона? Должно быть что-то ещё или, по крайней мере, причина, почему это вообще произошло, и ей казалось, что он тоже так считает. Любопытствуя, она настаивала: — Так ты думаешь, что есть и другие? Том улыбнулся и игриво сжал её пальцы: — Я не стану отвечать, — он немножко дразнился. — Но я тебе скажу вот что: если они существуют, им нужно будет заработать моё прощение. Гермиона потрясла головой с добродушным остервенением. Только он посчитал бы прямым оскорблением, что не получил выгравированного приглашения узнать о том, как и почему устроена магия! — Ты всё принимаешь так близко к сердцу. — Не ты живёшь в приюте, Гермиона, — напомнил он ей, заводя их за искусно разваливающуюся стену. — Тебе легче прощать, потому что в тебе избыток надежды. Для меня надежда — это ценность, и у меня её ничтожно мало. Так что да, — он беспечно пожал плечами, — может, я и принимаю это немного близко к сердцу, но в моём положении это всё кажется довольно жестоким. Так и было, раз уж теперь она об этом подумала. Если существовало какое-то тайное общество магов, почему они оставили Тома расти в приюте? Что они выиграли, ничего не сказав ему о его наследии, — если слово «наследие» вообще было правильным словом? Или они даже не знали о детях? У Гермионы было так много вопросов, на которые отчаянно требовались ответы, но задать их было некому. — Я в такой же темноте, как и ты, — напомнила она ему, не в силах утихомирить бесконечный поток проблем, которые она вскрыла. — Да, у меня есть родители, но я не могу перестать думать о магии. В смысле, это очевидно не унаследованная черта, иначе у моих родителей бы она была. Или она унаследованная, а они мне даже не родители? Может, я тоже сирота, и никто не позаботился о том, чтобы рассказать мне? Он остановил её, одарив кривой улыбкой: — Ты слишком похожа на свою мать, чтобы не быть её, — сказал он, присаживаясь на ступеньки фальшивого храма. — Ты знаешь это.

***

Гермиона села возле него так близко, как никто не осмеливался раньше. Если бы они были в приюте, её бы сочли сорвиголовой из-за её обыденного покоя в его присутствии. В одночасье он был одновременно и в замешательстве, и зачарован её близостью. Какая-то его часть просто не любила, когда к нему прикасаются, если это не он инициировал контакт, но другая его часть млела от её ласковой поддержки. С каждым лёгким прикосновением её пальцев, с каждым дружелюбным толчком её плеч он мог чувствовать её магию — чувствовать, как она незримо проползала в воздух вокруг них, чувствовать, как она гудела под её кожей, похожая на электрический ток, — и это успокаивало его. Они сидели в дружеском молчании, глядя на фальшивые руины, и вместе закатывали глаза, пока её одноклассники блеяли и скакали, как овцы. Но он чувствовал, что за её губами таится некое заявление, и вскоре оно вырвалось наружу: — Мама, кстати, хочет с тобой познакомиться. Ну, они оба хотят. Том почувствовал, как напрягся: — Ты рассказала своим родителям обо мне? — он не был уверен, что ему нравилась идея превратиться в тему для беседы. Но, с другой стороны, это что-то говорило о том, насколько близкими они стали, раз Гермиона не могла сдержаться и не упомянуть о нём с другими. — Нет, — быстро заверила она его, — но между моим нытьём, когда ты пропал, и последующей радостью от твоего возвращения они довольно быстро пришли к подходящему выводу сами. Некоторое время он обдумывал этот сценарий. Было бы мудро снискать расположение у остальных Грейнджеров, но это и не принесёт ему особой пользы. Его не интересовали её родители: по их фотографиям он сделал вывод, что они были достаточно порядочными людьми, но невыразимо скучными и уж точно без магии, как их дочь. Заработать расположение взрослых Грейнджеров могло бы потенциально помочь его борьбе за Гермиону, но в этом была перспектива и обратного выхлопа, который он не смог бы исправить. Родители властвовали над ней, и этот контроль всегда одержит верх над его собственными махинациями, если они окажутся лицом к лицу. Ему нравилось, когда Гермиона была изолирована, когда он был её центром внимания во время их совместного времяпрепровождения. Он не хотел этим делиться, особенно с членами семьи, к которым она была бы склонна тяготеть в первую очередь. В общем, он решил, что это доставит гораздо больше хлопот, чем того стоит. Но как объяснить это Гермионе, когда она смотрит на него такими жаждущими глазами, как у оленёнка? Тихо, негромко и нерешительно, чтобы добиться максимального эффекта, он ответил: — Не уверен, что мне это понравится. Она нахмурилась, явно расстроившись, но ухватилась за его тон, как он и надеялся. Как бы его это ни раздражало, её верность общественным приличиям иногда шла ему на руку. — И не нужно, — осторожно сказала она, всегда на цыпочках ходя вокруг его сиротства, если он не припоминал о нём первым, — если тебе от этого неприятно. Просто, если ты встретишься с ними, тебе больше не придётся прятаться в доме. Это изменило бы всю динамику их визитов: их исследования природы магии были бы низведены до уровня детских игр и прочей мирской чепухи. Сама идея показалась Тому невыносимой, если не сказать унизительной. — Да, — заметил он с хладнокровием, которого не чувствовал, — но тебе придётся начать спрашивать разрешения, и нам всё равно придется скрывать магию, — в её глазах зародился контраргумент, и он решил опередить её. Добавив себе некоторой нервной робости, он продолжил: — В любом случае, это не самая лучшая идея. Я вообще-то не должен покидать приют, не говоря уже о том, чтобы посещать людей на другом конце Лондона. Что, если им станет любопытно и они попытаются связаться с настоятельницей? Это будет катастрофа, — воистину, они сочтут его сумасшедшим, когда он назовёт имя женщины, которая, по всей вероятности, уже давно умерла. Гермиона поверженно вздохнула и привалилась к нему: — Можно я хотя бы расскажу им о тебе? Не про магию, конечно. — Конечно, — Том закатил глаза с тихим смешком. — Я могла бы просто сказать им, что встретила тебя в школе, — настаивала она, — что мы говорим о книгах и разных вещах. Это не так уж далеко от правды. — К чему напрягаться? — его тут же поразило, что её дилемма была любопытно односторонней. У него в жизни не было никого, с кем бы он хотел поделиться знанием о ней. И даже если бы был, он бы вряд ли это сделал. Тому нравилась эта секретность: личный, магический друг, о котором больше никто не знал. Мысли о ней вызывали в нём некий трепет, когда кто-то утверждал, что у него нет друзей, — возможно, не такой большой, как доказать им, что они неправы, но природа этого путешествия предотвращала эту возможность. Гермиона, казалось, задумалась в том же направлении: — Другие люди не молчат о своих друзьях, нечестно, что мне нужно! — она выпрямилась и повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. — К чему эта секретность? Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что он увидел, но когда это случилось, он не смог сдержать улыбки: — Ты хочешь похвастаться мной, — дразняще обвинил он. — Ты гордишься мной, Гермиона? Хочешь выставить меня перед всеми, кого ты знаешь, чтобы доказать, что у людей вроде нас могут быть друзья? Её глаза сузились, и она оборонительно распушилась от фальшивой издёвки его тона. Ей явно не импонировала его дурашливость в этот момент: — Ты умён и целеустремлён, ты любишь учиться новому, как я, — тихо перечисляла она с лёгким отчаянием. — Почему мне нужно доказывать кому-то, что не только я такая? Что я не урод? Его резко отрезвили эти слова, а голос стал дьявольски ласковым, когда он спросил: — Кто-то назвал тебя так? Она нервно отвела взгляд: — Нет, — ответила она, но это прозвучало больше как вопрос, чем утверждение. — Ты лжёшь. Я ненавижу, когда ты это делаешь, — осторожно ответил Том. Он хотел взорваться и кричать: он категорически не выносил, когда люди пытались провести его, но он не мог рисковать разозлить её. Вместо этого он проглотил свой естественный порыв и выдал ей упрёк. — У тебя это не очень хорошо получается, знаешь ли. Гермиона ничуть не извинялась: — Мне не нужно, чтобы ты мстил во имя моей чести, Том, — мрачно сказала она ему. — Мы уже говорили об этом. — Это ведь снова тот негодяй Смайт? — понимающе спросил он, замечая вдалеке знакомую светлую копну волос. Его раздражало, что она по-прежнему не признавала его права защищать её, что она воздерживалась от защиты в пользу бессмысленной дипломатии, но пока у него не было другого выбора, кроме как уважить её решение. Он не мог позволить себе отпугнуть её, и это всё ещё было их больным местом. Со временем, он чувствовал, что сможет снова развязать этот спор или, возможно, захватить контроль, но пока что их положение было слишком шатким. — Пожалуйста, — напирала она, проскользнув своей рукой к нему, — просто оставь это. Он проглотил свой гнев, выжимая из себя добродушную улыбку: — Ты слишком добрая для своего же блага, — весело возвестил он, хотя в уединении своих мыслей это было скорее обвинением. — Он не заслуживает твоего милосердия. Она закусила губу, но никак не могла перестать спорить: — Том… — Нет, — оборвал он её, ободряюще сжав ладонь, — я бросаю это. Я не скажу ни слова, — он изобразил, как запирает свой рот ради неё, — дурацкий жест, который, он знал, ей нравится. К сожалению, Гермиона стала замечать его привычку успокаивать её умалчиванием — осторожно построенными не-обещаниями, которые позволяли ему держать слово, но делать, что ему заблагорассудится. — И ничего не сделаешь, — твёрдо дополнила она. Он не был уверен, восхитила или разозлила ли его её проницательность. — Ну разве ты не умница, — легкомысленно пропел он. — Ладно, — уступил он, обвивая свою руку вокруг её, чтобы мягкое прикосновение её магии могло успокоить его. — Я ничего не сделаю, даже если он полностью этого заслуживает. Знаешь, — Том ласково встряхнул её, прижимая ближе к себе, — ты ничуть ему не помогаешь: задиры, которым не дают отпор, остаются задирами. — Это лучше, чем опускаться на его уровень, — жарко заспорила она. Её слова раздражали его, но то, как она слегка зарылась в его тепло, компенсировало это, и он решил не ссориться, а продолжать дразнить её: — Защищаешь мою добродетель? К счастью, она приняла изменение тона и рассмеялась: — Охраняю твою честь, — кивнула она с насмешливой серьёзностью в голосе. — Ты странная девочка, Гермиона Грейнджер, — он улыбнулся ей. Это было правдой — она была не похожа ни на одну девочку, которую он встречал. Она была слишком независимой, слишком необузданной, чтобы даже сравнивать её со скучными кикиморами в приюте. Однако его заявление, похоже, задело её за живое. Она нервно спросила: — Правда? Том изучил её на мгновение, просчитывая. Независимая или нет, она всегда так отчаянно пыталась показать себя достойной, что в это мгновение с этим приглашением из её собственных уст появилась идеальная возможность ещё сильнее вплести себя в её жизнь. — Ты умная и хочешь влиться в коллектив, — серьёзно ответил он, — но ты не собираешься ничего в себе менять, даже если знаешь, что это поможет, — в тебе слишком много гордости. Но ты права, люди должны принимать тебя такой, какая ты есть, или не принимать вообще. Хотя такое отношение немного мешает заводить друзей, разве нет? — «Я вижу тебя, — сказал он ей сквозь все красивые слова, — я вижу тебя так, как никто никогда не увидит». — И несмотря на всю свою начитанность, ты немного диковата на поверхности, ну знаешь: волосы, одежда, характер, который ты прячешь глубоко под своей неуверенностью, уж не говорю о магии. Но знаешь что, Гермиона? — он прижал её ближе, прежде чем смущение заставит её отстраниться, положил свою голову на её голову и прошептал: — Мне весьма нравится странное.