Ариман вечно голоден

Глава 17. Гадкие грешники Хозяйка Аримана степенно и постепенно скрывалась из виду. Чутьё вскоре подсказало Касьяновой, что лучше женщину своим присутствием не беспокоить. Растерянно усевшись на тротуар и окунув ноги в грязь, брюнетка молча, словно замученный ишак, уставилась перед собой. Ночь Аримана была тиха и полна ужасов: после всех этих фантасмагорических событий, царившее кругом безмолвие страшило больше, чем любые шорохи и звуки. Здесь, в тишине, казалось, вызревали новые небесные кары. Брюнетка предпочла вы видеть опасность воочию, чтобы знать, с чем иметь дело. Ощущение затишья перед бурей резало по обнажённым нервам раскалённым ножом. «Так всё-таки, что общего между вороном и конторкой?», — вдруг задумалась Настя. Почему-то в такие напряжённые моменты в голову начинают лезть самые неуместные мысли. — «В книге загадка Шляпника остаётся без разгадки; но кажется, я читала, что сам Льюис Кэррол дал на неё ответ. Позже придумал. Но какой?.. Эх, вот бы вспомнить!..». Сейчас этот вопрос казался жизненно важным; все свои силы Касьянова направило на то, чтобы изыскать ответ, который, словно вертлявый угорь, постоянно выскальзывал из её рук. Внезапно все мысли вылетели у неё из головы. Девушку тихо тронул за плечо некто, оказавшийся при ближайшем рассмотрении жеманным блондином, одним из тех, кто хотел содрать с неё кожу. Настя узнала его не сразу: сначала она глупо моргала подслеповатыми глазами, словно заблудившийся крот, а позже опознала своего мучителя чисто интуитивно, на каком-то животном уровне. — Вы простите меня, — тихо, но настойчиво начал юноша. — Меня Уйтек зовут. Можно вас отвести в одно место? Вы нам очень нужны. Касьянова ничего не ответила. Она отвернулась, созерцая пустыми глазами обескровленный горем город. — Простите, — сконфуженно поник Уйтек. — Вы сами понимаете, я ничего не мог поделать в той чудовищной ситуации. Пойдёмте со мной, умоляю. Он тихо теребил девушку за плечо, пока та не поднялась и не поплелась за ним следом. Уйтек некоторое время петлял по Ариману, так что позже Касьянова была не в состоянии вспомнить, куда именно она попала. Собственно, в тот момент ей было всё равно: если бы по итогам прогулки незнакомец привёл бы её к криокапсуле и сообщил, что здесь ей придётся провести пару тысяч лет, Касьянова отправилась бы в вечный сон с совершенным равнодушием. Пришла в себя девушка в каком-то тёмном подвальном помещении, слабо освещённом свечами по периметру. Стены обступали чахлые стулья; вглядываясь в полумрак, Касьянова смогла разглядеть семь мужчин, которые выжидательно вытягивали шеи и с любопытством разглядывали гостью. В потолке приоткрылся люк; девушка увидела, как чьи-то руки бережно спустили лестницу, которую обхватили и закрепили на полу два крепких парня. По ступенькам начал спускаться грузный мужчина, осторожно контролировавший каждый шаг. Приземлившись, незнакомец слегка отряхнулся, степенно выпрямился и прошествовал на постамент в центре зала, где с достоинством занял небольшое чёрное кресло. Пришелец поставил перед собой свечу в длинном изогнутом подсвечнике, так что Настя смогла рассмотреть его получше. Это был экспонат лет сорока пяти, лицо которого, несмотря на некоторую усталость и побитость жизнью, хранило следы замечательного благородства. Его безвольно обрушившиеся под невзгодами судьбы щёки были окаймлены прелестной опушкой русых бакенбард. В глубине этого погребённого под злорадным хохотом рока лица виднелись печальные светло-синие глаза, взиравшие на мир с негодованием и нежностью. — Зачем ты вызвал меня, сын мой? — обратился он к Уйтеку. — Дядя! — взволнованно ответил паренёк. — Сегодня на площади Древа Жизни произошло нечто очень важное. Эта девушка — чужестранка. Да-да, та самая, которая пришла в Ариман невесть детодней тому назад. Знаешь, что она сказала?! Настя, поведайте нам свою историю, пожалуйста. Названный дядей подался вперёд и с интересом вгляделся в девушку. — Как вы относитесь к богохульствам по отношению к Великой Матери? — настороженно спросила Касьянова, проведя рукой по лбу. — Благодарю покорно, мне хватило полоумных, стремящихся отправить меня на мясной бульон. Руки-ноги мои им подавай! Если что, у меня ещё и икры отличные. Не лосось, конечно, но вполне сгожусь. — Своды этого дома, — торжественно покачал головой собеседник, — пропитаны скверномыслием по отношению к Святой Прародительнице, как алкоголики в вашем мире — самогоном. Ничего не бойся, дочка, говори смело. Моё имя — Тарзац. — Ничего себе! — воскликнула девушка, не веря своему счастью. — Кружок диссидентов! Такое тут бывает?.. Ущипните меня, я попала в волшебный сон. — Жизнь не бывает однородна, — грустно улыбнулся Тарзац. — Даже Ариман не вполне свободен от богохульств. — Прекрасно! — всплеснула руками брюнетка. — Я просто обожаю богохульства! Давно мечтала отвести душу. Вы точно не будете меня бить? — Точно, — дружелюбно закивали парни. — Вот это да! — восторг Насти нарастал с каждой секундой. — Мечты сбываются! Будем шатать режим вместе. — Скорее это вы захотите побить нас… Вряд ли способны на такое же кощунство, какое предпринял вчера я, — несмело заявил Уйтек. — Вы всё-таки чужая в Аримане, вы не будете принимать так близко к сердцу некоторые наши прегрешения. — Что же… Надо будет — побью. Обожаю бить людей. Раз так, раз вы открыты ко всему новому, то повторю вам всё то же, за что меня чуть не превратили в шванкмайерского уродца. Ваша Ариматара — обычный человек, самая заурядная женщина, блондинка лет тридцати, мелкого роста и ещё более мелких моральных качеств. Я говорила с ней не раз. Сначала она упекла меня в тюрьму просто потому, что в Верхнем городе не оказалось свободных гостиниц. Своим освобождением я обязана некому мастеру Эйхарту, убедившему её, что я сгожусь для неизвестного мне светлого дела… Больше месяца я жила у Зашоров. Это добрейшие люди и примерные ариманцы, которые почему-то оказались погребены под слоем грязи, будто главные нечестивцы планеты земля... Но они не такие, не думайте, они любили Ариматару-как-её-там больше чёрта, это правда! Кстати, Ари любит разгуливать по городу под личиной простого человека. Таила, кажется так она зовётся. Эта гадость создала культ имени себя, по сравнению с которым династия Кимов кажется образцом скромности и самоуничижения. А ещё «зови меня просто Ари» говорит. Сволочь. Тарзац склонил голову на грудь. Некоторое время он тяжело дышал, потом вздохнул и, не поднимая взгляда, начал вещать полным достоинства голосом: — Я знаю Таилу. Она происходит из семейства Тартанов, самого праведного в Аримане. Ни разу дом их не разрушался рукою Судного дня… И всё же ты говоришь странные вещи. Я не понимаю, зачем Великой Матери создавать своего аватара в Нижнем городе, если она сама, лично является нам в святой праздник Арихарата. В конце концов, ей открыта судьба каждого её детища. Насте показалось, что её со всей дури огрели по голове большим тяжёлым подносом. Так и сидела она оглушённая, сжимая и разжимая руки, минуту или две. — Нет, подождите, — спохватилась девушка. — Нет никакой Великой Матери, вы меня не слышали? Это в принципе технически невозможно. Парни, сидевшие на стульях, начали громко перешёптываться. — Оставим, дочка, — махнул рукой Тарзац. — Не провоцируй гнев Святой Прародительницы. Кто ещё породил мир, как не она? По чьей милости мы можем любоваться небом, вкушать драгоценное тихми, бродить по грязевому морю? Пусть я величайший из грешников, но каким-то чудом до сих пор живу на свете. Не хочу подводить тебя под хадан. Касьянова замолчала и уставилась на пальцы своих ног. Некоторое время она пристально изучала пол, потом тяжело вздохнула, подняла голову и дрогнувшим голосом заметила: — Тогда я не понимаю смысла моего присутствия здесь. — Думаю, стоит поведать грустную историю моего существования. Рассудишь ты меня сама. Как человеку из другого мира, тебе могут быть понятны вещи, над которыми мы ломаем головы невесть детодней. Так вот, доченька, я — величайший из грешников Аримана. Эти люди, которые собрались здесь в одной комнате, также причастны к самому ужасному хадану, который только может совершить мужчина. Пастырь Аймин ставил его даже выше, чем поношение Великой Матери… — А пастырь Мон — нет! — злобно перебил его племянник. Для юноши, казалось, это было дело животрепещущей важности. — По этому шаткому вопросу нет единства в рядах пастырей… — примирительно кивнул проповедник. — Так или иначе, преступление это чудовищно, а мы до сих пор живы, здравствуют и наши семьи… Это кажется нам странным. Я видел, как на дно уходили достойнейшие из семей, в вере которых не могло быть сомнений; гибли люди, чья любовь к Великой Матери затмевала им разум и сердце. А мы процветаем. В попытке понять этот удивительный феномен мы собираемся здесь чуть меньше первокрови. И до сих пор не нашли ответа. Мужчина тяжело встал, опираясь на услужливо предоставленную палку, и побрёл в вглубь комнаты, где скрылся во мраке. Скоро он вернулся с длинной трубкой в руках и принялся курить, выпуская колечки грязно-фиолетового дыма. — Мы пришли к выводу, что Ариматара-Мархур-Здорма гораздо величественнее и необъятнее, чем могут вообразить себе наши проповедники. Они пытаются осмыслить её, это так. Но до конца понять так и не смогли. Иначе они объяснили бы нам, как может грязный грешник копошиться под небом пятидесятую подготовку подряд. — Что же вы совершили такого, из-за чего называете себя грязным грешником, отче? — спросила девушка, невольно пропитываясь к этому человеку тем уважением, какое вызывают лишь духовные лица. — Я мужеложец, — коротко ответил Тарзац, опустив глаза. — Ровно как и все, здесь присутствующие. Настя пожала плечами. — И в чём вы видите свой хадан? — Ну как же, дочка, — начал доказывать мужчина, медленно разгораясь пламенем негодования. — Я попираю законы природы. Женщина — прекраснейшее из творений земли, женщина — это Ариматара-Мархур-Здорма в миниатюре. И я не испытываю влечения к ней! Чувства мои обращены ко злу, к самому дурному и низменному — к яйценогим. Ум мой разбалансирован. И тем не менее я живу! Я боролся с собой, как мог. Бывали дни в моей юности, когда я заставлял себя любить ариподобных каждую минуту своего бодрствования. Однако великий дух так и не снизошёл на меня. — Я отвергаю саму Великую Матерь! — пламенно воскликнул какой-то юноша, которого Касьянова не могла разглядеть. — Можно подумать, будто я не боготворю её всеми фибрами души, но это не так… Просто в моём сердце так мало любви, что её хватает лишь на одну женщину — на Святую Прародительницу. И всё. — Это было во мне уже с рождения, — тихо дополнил Уйтек, глядя с надеждой на Касьянову. — Ариматара-Мархур-Здорма создала меня таким. Значит, я для чего-то ей нужен. Но для чего? Проповедники не говорят нам. Они твердят — и все понимают и соглашаются — что мужеложество ужасно, что оно противоречит логике благословенной творительницы. Но клеветать на нас — значит хулить Великую Матерь. Точно она неспособна создать именно то, что хочет, точно у неё может выйти бракованный товар! — Ты чужеземка, — тихо произнёс незнакомый юноша. — Может, ты знаешь нечто, способное разъяснить нам великую тайну Святой Прародительницы? — Скажите, — полюбопытствовала Настенька, засовывая указательный пальчик в рот, — а женоложество не считается в Аримане преступлением? — Нет, конечно, — синхронно ответили мужчины. — Разумеется! Естественно для женщины стремиться к прекрасному. Как логично. Ай да Ари, ай да молодца. — Итак, сможешь ли ты помочь нам, дочь моя? — Я отказываюсь вести беседу на эту тему до тех пор, пока из ваших рассуждений не будет удалён вирус под названием Ариматара-Мархур-Здорма. Вздох разочарования пронёсся по комнате. — Я понимаю, — опечалился Тарзац. — Ты родилась и воспитывалась в землях, порождённых мужчиной. Твоё сознание изъедено миазмами зла. Сияющий свет Великой Матери не может проникнуть в твой разум. — Кем-кем, простите, порождённых? — Фёдором Кузьмичом, — ответил чуть удивлённый вещатель. — Набольшим мурзой Фёдором Кузьмичом Каблуковым, слава ему. Или ты существование Фёдора Кузьмича отрицаешь? Странные вы люди. Мужчина даже слегка прицокнул языком от удивления. — Вот кого-кого — Аллаха, Будду, даже харю Кришны — а некого Фёдора Кузьмича в роли прародителя всего сущего я ожидала в последнюю очередь! Можно поподробнее? Тарзац кивнул одному из парней, который мгновенно подскочил и подбежал к стене, тонувшей во мраке. Засунув руку в тайник, он извлёк оттуда книгу и преподнёс её Насте. Это была «Кысь». — Проповедник Куржут питал ко мне известную слабость, — начал Тарзац. — Не раз я ловил на себе его заинтересованный взгляд. Однажды — в ту пору я был незрелым юношей — он приказал мне остаться после проповеди. Мы провели уйму времени в самой обширной беседе. Отче высоко оценил гибкость моего ума и широту мысли. Однако случилось нечто важное: он заметил тревогу, глубоко скрытую в недрах моего существа. В неизвестных мне целях Куржут попросил меня задерживаться после проповедей. Прорывными мы обсуждали самые интересные вещи. Он поддевал меня разговорами на абстрактные темы, иногда совершенно бесплотными, он проверял моё мышление. Меня пугал этот новый опыт общения… Но так будоражил! Мало-помалу пастырь начал подбрасывать мне необычные мысли и сообщать такие факты, что душа моя забурлила, как неспокойные воды. Мировоззрение стремительно расширялось. Мне казалось, что мозг мой набухает с каждый днём, кипит и бродит. Вскоре Куржут начал учить меня читать, взяв предварительную клятву, что я не расскажу об этом ни одной живой душе, даже своим родственникам. Делиться полученными знаниями мне также запрещалось под страхом пламенного гнева Великой Матери. Выучился я довольно быстро, прорывных через семь. Какое блаженство — читать на бумаге о сотворении мира Ариматарой-Мархур-Здормой, о её великих добродетелях! Однако в один день он резко оборвал наши занятия. После общей проповеди Куржут подозвал меня к себе, объявил, что это была наша последняя встреча и поспешно скрылся. Больше его мы не видели. Тарзац печально поник головою. Казалось, незримая тоска тисками сдавливала его сердце. — И как же у вас оказалась книга? — А, это, — сказал мужчина, не сразу выныривая из океана своей скорби. — Однажды я прогуливался по городу и увидел книгу, возлежавшую на ложе из грязи возле дома проповеди. Никто не обращал внимания на этот предмет, но я знал, какие богатства он в себе таит, поэтому поднял, отнёс к себе и спрятал. Из этой летописи я узнал, как устроено всё в вашем мире. — А почему у вас тихми по полям-лесам разбредается? — живо поинтересовался небольшого роста каштановый паренёк с блестящими глазами. — Как это так, сама берёт и ходит? То мышей едите, то зайцев чёрных варите, то огнецы собираете. Видать, плохо о вас Фёдор Кузьмич заботится, что даже тихми приструнить не может. — Мужчина, что поделать, — сдержанно ответила Настя. — А у вас там много книг, да? — жадно пожирая глазами гостью, спросил долговязый юноша со взъерошенными чёрными кудрями. — И на торжище любую можно взять? И «Вечный зов», и «Козу-дерезу», и «Основы дифференциального исчисления»… — До ядерного взрыва вообще можно было всё что угодно в магазине купить, — на полном серьёзе заверила его девушка. — Да и санитары знатно постарались в книжной зачистке, так бы ещё больше книг у нас было. — А ты почему без последствий? — полюбопытствовал мужчинка с жиденькими блеклыми волосами. — Ни гребня на тебе петушиного, ни жабр, ни сисек в три яруса? — Всё в характер ушло. Мужчины до поры до времени себя сдерживали; но, как только предохранительный клапан был сорван и прозвучали первые вопросы, девушку погребли под лавиной выкриков и предположений. Тарзац величественно поднял руку: — Прекратите, сыновья мои. Невежливо вываливать на гостью весь груз интересующих вас размышлений. Растянем удовольствие. Вы могли бы иногда приходить к нам и рассказывать про Осквернённые земли, Настя? Особенно меня волнует вопрос о том, почему в вашем мире случился взрыв. И какова мышь на вкус. Можем ли мы перенять у вас наиболее занимательные рецепты? — Естественно, — ответила девушка, задумчиво разглядывая потолок. — Я бы ещё вам книжечку какую принесла. «Левиафана», например. Да, начнём с него, пожалуй. Боюсь только, отсюда мне не выйти. А если и выйти, то уже не войти. — Идите, конечно, — слегка изумился Тарзац. — Мы вас не держим. — Нет, я имею в виду Ариман. — Если у вас будут проблемы, — предприимчиво начал Уйтик, — вы к кому-нибудь из нас обратитесь. Мы постараемся найти то, что вам нужно. — Как?! Разве вы можете без труда покинуть город? Присутствующие с недоумением переглянулись. — Конечно, — ответил лохматый брюнет. — Тогда почему я не слышала ни одного рассказа о путешествиях вне Аримана? Ни от кого, ни разу, за всё это время? — Да кто же захочет променять добродетельный город Великой Матери на погрязшие в скверне земли? — удивился Уйтек. — Уйти в здравом уме и трезвой памяти в кровавый Дейт? Нужно быть ненормальным, чтобы так оскорбить Ариматару-Мархур-Здорму. Грех ляжет на всех, кому этот безумец сказал хоть раз слово. — А знаете-ка что? — лукаво спросила Касьянова; всё тело её преобразилось трепетом оживления. — Я вам разъясню великую загадку Святой Прародительницы. Только один из вас отправится со мной в путешествие. Кто самый смелый? Парни смотрели на девушку в таком ошеломлении, будто все боги Олимпа в едином порыве сошли на грешную землю Аримана. После бурных совещаний они выдвинули кандидатуру кучерявого брюнета, который не проронил до того ни слова. — Меня Любиц зовут, кстати, — сказал этот парень, слегка ошарашенный. Он как будто до сих пор не осознал, что произошло, и находился в лёгком шоке от самого себя. — Я Рупелс. — Я Бемион. — Я Клайстер. — Я Утиди. — Я Малиур, — по очереди представились остальные. — Отлично. Все цвета алфавитной радуги. Ну что, Любец, мужчина с глазами Лермонтова и кудрями Блока, я готова стать твоим Вергилием, проводником в дивный новый мир. Боги покинули нас, и в этих долгих сумерках я готова зажечь огонь просвещения, пусть даже придётся ради этого вырвать своё сердце из груди и бросить его на растерзание толпе, как отчаявшийся Данко. Идём? В такой воодушевляющий момент Касьянова встретила внезапную оппозицию. Прелестный Бемион принял оборонительную позу, скрестив руки на груди и расчленяя девушку острым, неприятным взглядом. — Это безответственно, — отрезал юноша. — Ради пустой забавы, вы подвергаете опасности душу нашего добровольца и рискуете накликать беду на его семью. Одному мирозданию известно, каких кощунственных мыслей он нахватается в этом грязном месте. — Грязнее места, чем Ариман, вы не найдёте во всей видимой Вселенной, это я вам точно говорю, — раздражённо повысила голос брюнетка. — Видите, я говорю всё это и даже больше могу сказать: ваша Святая Прародительница — позорная полевая мышь, кусок какашки, отрыжка человеческого рода… Или кто она там? Если демон, то крайне бездарный; в ней нет ничего, что цепляло бы глаз, что приглашало бы к размышлениям. Глядите: я произношу все эти вещи — можно только представить, о чём я думаю — а ваша Ари и не думает топить меня в грязи, я разгуливаю по её треклятому городу совершенно свободно. Хотите узнать, как это у меня получается? Тогда идёмте! При первых же богохульствах юноши шарахнулись подальше от Касьяновой, один даже сел на корточки и закрыл голову руками, будто пытаясь защититься от града летящих в него камней. Любец же изучал брюнетку с каким-то странным, мрачным огнём в глазах. — А вот пусть мои родичи искупаются в благодатной грязи, — сказал он, ядовито растягивая слова. — Они считают меня позором семьи, гадким дефектом; я у них главный злодей, любые неприятности списываются на меня автоматически. Очень даже и хорошо! Если я накличу на свой дом проклятье, то буду лишь счастлив. Это было чистое безумие. Воздух на улице был тягуч и вязок, как разварившаяся каша; он обволакивал, застилал глаза, самовольно проникал в кровь и лёгкие. Настя начинала привыкать к вездесущему мраку и находить в нём свои прелести. В конце концов, темнота скрывает, словно паранджа, и за этой плотной пеленой можно творить любое безобразие. Летящим, уверенным шагом, охотно озираясь по сторонам, парила Касьянова по улицам Аримана. Воодушевление несло её, словно мощное течение в открытый океан. Все жесты приобрели размашистость и плавность. Душевный подъём приподнял над землёй не только Настю, но и Любеца; хотя парня терзали неуверенность и страх, хмельное веселье чумного пира передалось и ему. Возле лифта, на удивление, никого не было. Настя окинула взглядом притихшее грозное небо, с улыбкой водрузила палец на кнопку и спросила: — Ну что, слепец из Аримана, готов промыть глаза чистой холодной водой, готов избавиться от закрывающей свет пелены? — Готов, — буркнул Любец, стискивая зубы. Глава 18. Неприятный опыт Двери распахнулись на площади Солнца, и гости на секунду зажмурились, ведь успели отвыкнуть от ярких касок. Нежный закат превратил Дейт в образцово-показательную картинку: небо розовело, распускало голубые прожилки, переливалось разноцветными искрами. Воздух был напоён свежестью и ароматами диковинных цветов. Город, словно успокоенный чей-то заботливой рукой, готовился отойти ко сну. После мрачной панорамы Аримана, покинутого божеством, Дейт предстал перед Настей настоящим Эдемом. Казалось, кто-то опрокинул флягу с радостным умиротворением, что разлилось здесь и пропитало сам воздух. Потянувшись и размяв косточки, девушка сделала решительный шаг на площадь Солнца. Краем глаза она заметила двух мужчин, которые всё так же играли на лавочке в карты, как при их первом знакомстве. Хотя внешне беседа текла легко и неторопливо, Настя почуяла, как подобрались в одну секунду собеседники, как следят они за каждым жестом ариманских гостей. К скамейке была привязана уже знакомая ей каштановая собака; завидев пришелицу, та огласила площадь торжествующим лаем — победоносной песней создания, отпустившего своё Божество в преисподнюю и увидевшего, как оно возвращается в родные пенаты. Любец вцепился в гладкую стенку лифта и прилип к ней, словно нарост к коре дерева. Зрачки его расширились от ужаса, влажные ладони причудливо изогнулись, обнажив уродливые шарниры пальцев. — Любец!.. — смутилась Настенька. — Что с тобой? Парень в панике закатил глаза; веки его задрожали, а голова медленно запрокинулась. Вот-вот — и упадёт в обморок. — Ну что же ты! Не бойся! Иди сюда! Смотри, как тут хорошо, как замечательно… Пришлось подойти к юноше и максимально деликатно, словно присохший к ране бинт, оторвать его от лифта. Он пошёл по площади, неуверенно шаркая ногами, как старик, боящийся поскользнуться на льду. Бедолага крепко цеплялся за Касьянову и лишь изредка приоткрывал глаза. Когда Любец и Настя дошли до края площади, их обдало свежим бризом колыхавшегося моря цветов. За то время, что Касьянова отсутствовала, прежние виды цветов сменили удивительные новинки. Здесь были ярко-фиолетовые, похожие на георгины бутоны, как будто расписанные золотыми узорами; благоухали ванилью едва заметные, скромные подснежники; выбрасывали фонтаны пыльцы в воздух массивные изумрудные подсолнухи. В воздухе носились небольшие серебристые пчёлки — одна из них самым наглым образом села Настасье на нос, вызвав у девушки приступ чихания. Жители Дейта только начинали выходить на улицы, браться за руки и возносить хвалу мирозданию своими песнями. В метрах тридцати от пары шла группка из трёх парней и двух девушек — опрятных, чистых, красивых — и напевала: «Десница заката взошла над рекою, неспешно остыли цветные поля…». — Не бойся! — с ласковой улыбкой произнесла Касьянова. — Открывай глаза. Любец с превеликим трудом разлепил первый глаз, затем нервно отворил и второе веко. Ноги его затряслись, тело закачалось, так что Насте пришлось вцепиться в него мёртвой хваткой, чтобы бедняга не рухнул в одночасье на землю. Глаза мужчины с ужасом уставились в благословенную даль, где поющие горожане, взявшись за руки, совершали ежевечерний песенный обход. Казалось, что если бы на Любеца внезапно вынырнула из темноты собака Баскервилей, он бы и глазом не моргнул: испуг брюнета был так велик, что больше не мог расти и шириться. — Давай понюхаем цветочек, — продолжила вразумлять спутника девушка. Настасья, кряхтя, начала медленно приседать, увлекая Любеца за собой. Тот в пароксизме страха перестал замечать всех и вся перед собой, ослеп от лихорадочной горячки. Девушка осторожно оторвала от себя хваткие пальцы юноши и поднесла их к цветку, нежно-жёлтому, неприлично-весёлому, с притаившейся в глубине бабочкой, театрально махавшей красивыми крылышками. Любец прозрел. Глаза юноши расширились, словно пытаясь разом вобрать все недополученные впечатления этого и многих предыдущих дней его жизни. По зрительным нервам, словно по телеграфным проводам, забегали тысячи сообщений; когда перевозбуждённый мозг обработал полученные изображения, наделив их не только красками, но и смыслом, Любец нашёл свои пальцы обившимися вокруг основания цветка. Сквозь прорехи бутона вылетала золотая пыльца, юношу дерзко соблазнял бархат лепестков, беззастенчивое гудение бабочки присоединялось к общему такту беззаботной городской песни. Настя смотрела на него участливо, с пониманием, не силясь прогнать лёгкую улыбку с извивающихся уст. Любец завыл. Так воют собаки, привязанные к дереву в тайге, тоскливо глядя удаляющемуся вслед хозяину. Его лицо превратилось в маску, которой позавидовали бы искуснейшие компрачикосы. В глубине холодных синих глаз зарождался тайфун, грозящий разнести в порыве ярости это хрупкое тело. Волосы встали дыбом, как у волка, который видит охотника с ружьём. На шее пульсировала безумная прожилка. С диким воем юноша вскочил и стремглав бросился обратно, к центру площади Солнца. Касьянова оторопела, как курица, застигнутая врасплох, неуклюже заквохтала и кинулась за ним. Нагнала она Любеца только у дверей лифта; пальцы беглеца приросли к диковинному металлу, слились с ним, стали единым целым. Белый, как свежий снег, юноша трясся так сильно, что даже не догадался вызвать лифт. Настя сделала это за него. Она не трогала парня, когда тот, обессиленный, словно увидевшая кровь институтка, завалился в дальний угол кабины, не приставала с расспросами. Девушка лишь мрачно смотрела перед собой, размышляя о чём-то. В Аримане их ждала любопытная толпа. Любец, рыдая, бросился на шею кудрявому брюнету, впился в него несчастной хваткой и выдал какой-то бессвязный лепет. Спустя некоторое время, приняв утешение от каждого, кто был на той встрече в подвале, он начал сбивчиво объяснять: — Там нет Ари… Аримата… Ариматары-Мархур-Здормы! Нет нашей Святой Прародительницы! Её дух не парит над домами… Это кошмар, это мрак… Быть в Осквернённых землях… Как холодно там! И не видеть её! — Бедненький, — с сочувствием погладил его Уйтек. — Ты настоящий герой! Как только ты смог пережить этот ужас! Видеть все эти вещи и знать, что они не сотворены Великой Матерью! Дышать трупным, отравленным воздухом! Содрогаться от холода сердец, витающего в воздухе, впитывать порами кожи непристойную враждебность… Бедный наш Любец! Компания заботливо подхватила юношу, у которого резко подкосились ноги, и под дружные причитания повела его домой. Брюнетка задумчиво посмотрела им вслед, развернулась и медленно побрела восвояси.