Место рядом с тобой

Я верю в одно — рядом с вами есть, кому вы нужны.

Человек, который хочет обнять вас, встряхнуть,

поцеловать, простить, терпеть вас,

ждать, дорожить вами, любить вас.

Всё будет хорошо — это вранье,

но я знаю точно — быть одиноким не обязательно.

26 октября, 15:40. Кото-Ку, Хирано 1-Тёмэ 13-8, Токио.       Впервые за всё время пребывания в «Синей Тюрьме» Кэзуки рада, что может свободно покидать её пределы. Воздух наполнен запахом османтуса. Тонкий персиковый аромат настолько похож на духи, что его легко принять за запах интерьера из окружающих отелей и бутиков. Кэзуки тянет носом и натягивает капюшон объёмной толстовки. Привычку надевать медицинскую маску Кэзуки давно поборола, но сейчас она была бы не против простого куска ткани, чтобы закрыться ещё больше. Чем ближе она к месту назначения, тем больше хочет стать невидимкой. Она и сама не понимает, почему, получив лаконичное сообщение от человека, с которым не виделась целых два года, соглашается на встречу почти без раздумий.

«Кэзу, знаю, возможно, ты не захочешь меня видеть, но надо поговорить о Розецу Токео.

ARISE Coffee, Кото-Ку, Хирано 1-Тёмэ 13-8. Буду ждать в четыре часа».

      Одно-единственное предложение, не считая времени и адреса, заставляет девушку пропустить приезд мировых звёзд футбола, прибывших в «Блю Лок» для тренировок с участниками проекта. Не то чтобы ей очень хотелось, но азартное любопытство всё же присутствует.       К своему стыду, Кэзуки почти не может перемещаться по Токио без навигатора. А после длительного пребывания в стенах «Блю Лока» улицы и вовсе почти пугают. Постоянно сверяясь с картами, она в последний раз сворачивает и оказывается на довольно широком и многолюдном бульваре. Следующее испытание — отыскать в изобилии кафе и ресторанчиков, вывески которых пестрят заманчивыми предложениями, нужное заведение.       Кофейня «ARISE Coffee» — Кэзуки усмехается выбору и, подавив желание развернуться и умчаться прочь, толкает прозрачную дверь от себя. В небольшом помещении царит какой-то невероятный творческий хаос. У одной из стен свалены декоративные мешки, наполненные зелёными бобами, на противоположной в качестве украшений использованы доски от скейтборда. На длинной деревянной стойке выставлены банки с кофейными зёрнами и разнообразные сувениры: лодочки, игрушечные ножи, цветы-убийцы. Кроме приветливой девушки-бариста и одного-единственного посетителя за самым дальним столиком внутри никого нет. Бархатистый запах свежесваренного кофе концентрируется в воздухе, забираясь, кажется, под самую кожу. Кэзуки знает: после выхода отсюда этот аромат ещё долго будет её преследовать.       Она подходит к стойке, слегка опираясь на прохладную деревяшку ладонями. Хватается, будто за спасательный круг. — Что для вас?       Кэзуки для вида пробегается взглядом по разнообразному меню. Она всегда пьёт одно и то же, но отчего-то всякий раз отмечает замысловатые названия вроде «лавандовая свежесть» или «апельсиновый взрыв». — Большой латте, пожалуйста. — Сироп, сахар, корица? — уточняет девушка, буквально ослепляя дежурной улыбкой. — Ничего, спасибо. — Занимайте столик, я всё принесу. — Благодарю.       Спасительная передышка в виде сделанного заказа заканчивается слишком быстро. Возможно, зря Кэзуки отказалась от сиропа. Из почти тридцати вариантов, доступных посетителям, она могла бы выбирать целую вечность. На ватных ногах минуя все свободные столики, она приближается к тому, за которым сидит молодой человек в тёмной куртке поверх тёплого блейзера. — Здравствуй, Оливер.       Глаза Оливера Айку — две бездонные, разноцветные пропасти. Всякий раз, сталкиваясь с его взглядом, Кэзуки чувствует себя мухой, угодившей в паутину. А когда он открывает рот и начинает говорить, то шансов противостоять почти не остаётся. Точно заправский гипнотизёр Оливер увлекает за собой в любое сказанное предложение. С сильными личностями у Кэзуки совершенно не клеится. И они, как назло, слишком часто тормозят на её жизненном пути. — Ты знала, что владелец этого заведения назвал кофейню в честь альбома бразильской рок-группы?       Она знала. Ведь этот альбом именно он когда-то дал ей послушать. Символичность — так в его духе. Заморочиться, чтобы… А, собственно, чтобы что? Кэзуки неуверенно встаёт напротив друга. Может ли она так его называть на самом деле? Возможно, ей стоит придумать их взаимоотношениям иное название. Дружба — слишком пафосно. Или глупо. — Я догадалась.       Оливер поднимается, чтобы отодвинуть для неё стул. Он проявляет чудеса хладнокровной учтивости и галантности, при этом не раскрывая ни единым своим действием реальных эмоций. У Кэзуки-то наверняка все эмоции выдают широко раскрытые глаза, алеющие щёки и слегка подрагивающие веки. — Слышал от отца, что ты проходила подготовительные курсы для поступления в Цюрих. — Я не… — прочищает горло, чтобы выдать неприятное: «Поступила», но Айку жестом останавливает на полуслове. — Я понял. — Давай ближе к делу, Оливер, — пытается придать своему голосу твёрдости или хотя бы уверенности.       Оливер отпивает немного кофе, выдерживая паузу. Кэзуки не назвала бы её театральной, потому что Айку не особенно любит красоваться. Скорее, хочет поиграть на нервах, чтобы посмотреть, как долго она сумеет оставаться спокойной. Ему отлично удаётся делать вид, что эта встреча — нечто само собой разумеющееся. Будто они пересекаются между его матчами и её работой по меньшей мере раз в неделю. — Слышал, проект «Блю Лок» — это твоя работа? Для человека, ненавидящего всё, что связано с футболом, это прямо-таки подходящий выбор. — Даже если так, тебе-то что? — Как грубо, Кэзу, — он ненадолго смолкает, лениво наблюдая за тем, как перед Кэзуки ставят чашку с кофе, — неужели ты всё ещё злишься? — Злюсь ли я, что ты променял меня на футбол? Ничуть. Я, знаешь ли, уже привыкла.       Оливер морщится. — «Променял на футбол». Звучит ужасно грубо. — А разве нет? — яростно шипит Кэзуки, угрожающе нависая над полной чашкой. — Мы дружили с восьми лет, ты был единственным сверстником, с которым я могла нормально общаться! А тебя настолько задело, что мой папаша не захотел тебя тренировать! Я, конечно, рада, что его отказ не сломал тебе футбольную карьеру, но чтобы ты там ни…       Слова выскакивают изо рта против воли. Обида, жгучая и мучительная, всё ещё терзает Кэзуки. Даже спустя почти два года, которые они не виделись, она не может простить Оливера Айку за предательство. По крайней мере, для себя Кэзуки именно так расценивает его поведение.

***

      Когда Кэзуки исполняется восемь, учитель Айку впервые приводит с собой сына. Лохматого, высокого, шебутного, обожающего футбол. Просто не с кем оставить — мать Оливера погибла, и его Айку-старшему приходится выкручиваться. Пожалуй, тот факт, что отец позволяет Оливеру оставаться в их доме, Кэзуки относит к тому небольшому списку вещей, за которые благодарна ему.       Мальчишка ей нравится. Несмотря на то, что без умолку трещит о том, что станет известным футболистом. Конечно, их общение несколько вынужденное, но за долгие годы Кэзуки прикипела и к своему учителю, и к его сыну.       Оливер тоже привыкает к ней, наверное, поэтому, даже когда он вполне может остаться дома один, всё равно напрашивается с отцом. Все последующие девять лет.       Приходит к ней в библиотеку каждый раз после занятий. Садится напротив, переворачивает стул спинкой к себе и терпеливо ждёт, пока Кэзуки закончит задания. Иногда делится новостями из школы, коротко вещает о своих футбольных успехах. Тема этого вида спорта почти под запретом, но Айку слишком хочется поделиться. Рядом с ним Кэзуки чувствует себя частью подростковой среды. Она зачем-то выучила имена всех его одноклассников, разузнала о них побольше, чтобы спрашивать о том, до сих пор ли Майко встречается с Нереем, или не оставляют ли Сакея Данко на второй год. Так Кэзуки может чувствовать себя частью недоступного школьного общества. И Айку всегда отвечает на вопросы, показывает фотографии, даже видео. Он много шутит, приносит ей сладкое. Она привыкла видеть его в этом доме и, кажется, совсем не осознаёт, что через несколько месяцев, когда старшая школа официально закончится, они не смогут встречаться так же часто. Кэзуки уже знает, что будет делать. Брошюры с информацией по поводу курсов припрятаны в верхнем ящике стола и ждут момента, когда она соберётся с силами, чтобы объявить отцу о своем решении поступать в Цюрих. — Отец говорит, что ты отлично сдашь экзамены. — Правда? — Кэзуки откладывает ручку, разминая пальцы. — Мой папаша так не считает. — Он просто не вникает, — Оливер чуть раскачивается на стуле, будто собираясь с мыслями. — Я хочу попросить его тренировать меня. Как думаешь…       Кэзуки плотнее сжимает челюсти. Снова футбол. Эта игра намеревается преследовать её до скончания жизни? — Избавь меня от этой темы. — Я подумал, может, ты сможешь поговорить с ним… — непривычно тихо шепчет Оливер. — Не буду я с ним говорить! — Кэзуки, напротив, переходит на визгливый крик. — Любой диалог с моим папашей — бартер. Хочешь что-то получить? Придётся заплатить. А я уже устала от такой схемы.       Кэзуки слегка кривит душой, потому что боится. Два одолжения для Эго Джинпачи — слишком. Она может попросить о чём-то одном. Кэзуки мысленно утешает себя: Эго — суровый тренер, и такому, как Айку, он просто не подойдёт. — Но… — Разговор окончен, Оливер! Хочешь о чём-то попросить папашу? Вперёд, я тебя не задерживаю. — Кэзу, ведь тебе ничего не стоит просто спросить. — С чего ты взял, что не стоит?       Он просто не понимает, что значит «попросить» у Эго Джинпачи. — Хватит делать из себя страдалицу. Может быть, поэтому твой отец… — он осекается, прежде чем выдать резкое: — так много от тебя требует. Я думал, мы друзья, Кэзу! — Мы друзья, но…       В эту секунду что-то ломается. С беззвучным истерическим хрустом между ней и Оливером Айку рассыпается на части хрупкое понимание. Тема отца — запретная даже больше футбола. Такая мелочь в одночасье сметает доверие между ними точно цунами. Гордость, обида, эмоции смешиваются в безумный и ядовитый коктейль.       Кэзуки не глядя хватает со стола учебники и выскакивает из библиотеки. Она знает, что продолжать бессмысленно.       От Эго Оливер получает отказ, зато его приглашают в запасной состав молодёжной сборной. Кэзуки кажется, что между ними всё наладится. Ведь несмотря на то, что папаша не взял его тренироваться, «Ассоциация» заметила талантливого футболиста. Но их отношения меняются. Оливер больше не приходит, а затем исчезает из её жизни, будто его никогда в ней и не было.

***

— Ты не звонил, не писал. Ты вообще просто пропал из моей жизни!       Оливер слегка подаётся вперёд, чтобы произнести отрывистое: «Ты тоже».       Эти два слова действуют как хлёсткая пощёчина. Кэзуки не в силах ответить что-либо подходящее, старается занять руки, спрятать глаза, исчезнуть. Она тоже. Истинная правда, что всё это время она трусила написать первой. Она виновата не меньше, но гордость не позволяет открыто признать ошибку. Оливер сильнее её, и что бы он ни намеревался сказать, он нашёл в себе мужество сделать это лично. — Ты… — заканчивать фразу нет смысла, и Кэзуки останавливается на полуслове. — Слушай, Кэзу. Я был обижен, ясно? Я считал, что ты назло мне не стала говорить тогда с отцом. Потом ты уехала и… Как-то глупо было писать или звонить. Не знаю даже, может, и не глупо, но неудобно. Папа сказал, что ты не в Японии. Я подумал: какой смысл? Прости меня. Правда, прости, если сможешь.       Бушующий монстр гнева и обиды внутри Кэзуки слегка затихает. Ей хочется простить Оливера, потому что собственное чувство вины всё ещё довольно сильно давит. В глазах собираются солёные капли. Хороший психолог тут бы точно пригодился. Но хорошего нет, есть только Розецу Токео, и, если верить сообщению, которое прислал Оливер, именно о нём он и хочет поговорить. — Я тоже была неправа тогда, мне жаль… — Да уж, — Оливер запускает пятерню в шевелюру, — я злился на тебя ужасно, особенно после того, как он отказал. Хотел потом написать, но…       Какая-то невидимая сила будто заставляет Кэзуки встать.       Шаг.       Ещё шаг.       Между ними всего полметра.       Ей кажется, или Оливер и впрямь выглядит удивлённым? Раз уж он находит силы извиниться, то она…       Кэзуки крепко сжимает капитана молодёжной сборной Японии в объятьях. Она сейчас совсем другая. Она не станет прятаться за маской безразличия. Ведь если человек твой — это сразу понятно. Айку сцепляет ладони за её спиной. Она успевает почувствовать едва уловимый за парфюмом запах давно забытого детства. — Слушай, — произносит Оливер, отстраняясь, — я хотел предупредить. Бурацута лютует. Он ненавидит твоего отца и искренне жаждет закрытия «Блю Лока». Он вынес эту инициативу на обсуждение, так что, наверное, вам следует подготовиться к худшему. Насколько я знаю, он приставил к вашему проекту своего человека, чтобы накопать компромат. Такие, как Хиротоши, все силы бросят, чтобы добиться своего. Он не чурается грязных методов. Так что, — Айку откидывается на спинку кресла, принимая более расслабленную позу, — тебе стоит держать ухо востро. 26 октября, 18:25. Коридор перед кабинетом Эго Джинпачи.       Дверь кабинета приоткрыта, и Кэзуки замечает Розецу Токео. Его беззаботная гаденькая ухмылочка, сдобренная елейным тоном, выводит из себя даже с такого расстояния.       Кэзуки ни за что не стала бы подслушивать разговор отца. Но сейчас дело обстоит немного иначе. Розецу Токео вызывает в ней совсем неправильные эмоции. Вовсе не те, которые, по её мнению, должен вызывать психолог. Кроме того, предупреждение Оливера свежо в памяти. — …я позволю себе заметить, господин Эго, — продолжает Розецу уже начатую фразу, — что ваши методы управления «Блю Локом» противоречат многим принципам психологии.       Эго отвечает незамедлительно. Кэзуки всегда поражается тому, насколько быстро отец находит ответ даже на самые колкие высказывания. Будто в его голове есть заготовки для любого диалога. Она сама не может быть и наполовину настолько уверенной в своей правоте. — Возможно, это потому, что я не психолог, а тренер? — хмыкает Джинпачи, лениво поправляя очки. — Но, будьте уверены, если мне потребуется мнение психолога по поводу моих методов, я обязательно обращусь к нему, — не меняя интонации, Эго чётко даёт понять: уважением к Розецу он не проникся. Его пребывание в своей тюрьме считает вынужденной мерой, навязанной «Ассоциацией». И бразды правления предпочитает крепко держать в своих руках. — Кроме того, — Роцезу идёт в наступление. Сквозь приоткрытую дверь Кэзуки видит, что он вновь применяет свою тактическую улыбку вежливости, в которой этой вежливости не чувствуется вовсе, — ваша дочь. Вас не смущает её пребывание в проекте в качестве технического специалиста, ведь у неё даже нет соответствующего образования? Конечно, я понимаю, что она помогала в создании «Синей Тюрьмы», но ведь «Ассоциация» предложила вам куда более квалифицированный персонал.       Кэзуки клокочет от гнева. «Помогала в создании проекта» — с каких это пор работа с нуля почти в одиночку стала синонимом слова «помогала?» Все технические специалисты подключились куда позже, чем она закончила чертежи. В этот момент приходит осознание: они ни за что не дадут сохранить этот проект за её именем. Конечно, свой кусочек славы в конце списка имён создателей Кэзуки получит, но не более того. Жестокая несправедливость и обида жгут нутро, как раскалённое железо.       Однако папаша вновь быстро находится с ответом. — Наличие образования не делает вас, например, хорошим психологом. А для того, чтобы быть верным псом «Ассоциации», образование вообще не требуется. Впрочем, — Эго складывает руки на груди, и Кэзуки явственно представляет, как он всего на секунду меняется в лице, — возможно, где-то и учат шпионажу. Не мне судить. — Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, — деланно отмечает Розецу Токео и разворачивается на каблуках, картинно подняв руку вверх. — Доброй ночи, господин Эго.       Джинпачи не удостаивает психолога ответом, но когда последний выходит из кабинета, на его лице блуждает довольная улыбочка. Кэзуки это совершенно не нравится. — Сахарная, заходи, не стой на пороге.       Общение с отцом сегодня не планировалось, но раз уж вышло так, что Кэзуки стала невольным свидетелем, да и к тому же помирилась с Айку, пожалуй, можно нарушить планы на спокойствие. — Злишься? — интересуется Эго, когда они с Кэзуки одновременно распечатывают упаковку быстрорастворимой лапши. Из пёстрой коробочки приятно тянет пряными специями. Когда она в последний раз ела магазинный рамен? Вместе с отцом? Момент почти сакральный, а ведь это лишь лапша. Что будет, когда Эго придётся, например, выдавать её замуж? Ведь когда-нибудь это случится. Будет ли это традиционная японская свадьба, или торжество на европейский манер? — Немного, — признаётся почти без страха. — На что? — хищно осведомляется Эго, заливая лапшу кипятком. Комната наполняется тягучим ароматом, и Кэзуки сглатывает слюну, прежде чем проделать те же манипуляции со своей порцией.       На что она злится? Бесит ли её собственное бессилие, или несправедливость со стороны ассоциации? Бесит ли её Шидо Рюсей, или Розецу Токео? Перед глазами всплывает гаденькая усмешка, с которой Розецу сообщал об отмене решения Эго. Нет, всё это хоть и заставляет внутренности плавиться от негодования, всё-таки не идёт ни в какое сравнение с… — Раздражает, что они вмешались в систему «Блю Лока».       Эго демонстративно облизывает палочки, не особо скрывая довольной ухмылки. Лично ему, очевидно, доставляет несравненное удовольствие наблюдать за тем, как к Кэзуки то и дело приходят озарения. — Этот проект останется твоим, можешь не переживать, сахарная, — Джинпачи будто считывает страхи дочери, подкрепляя свои слова самодовольным смешком. — Где ты, кстати, была сегодня? — спрашивает как будто вскользь, на самом же деле следит за малейшими изменениями мимики.       Скрывать правду нет никакого смысла. — Оливер мне написал. — Это который капитан молодёжной сборной? Всё ещё дуется на тебя?       Кэзуки прекрасно осознаёт влияние отца. С его профессией установить наблюдение даже в мрачном Цюрихе не составило никакого труда, что уж говорить про родную Японию? Здесь глаза и уши у него буквально повсюду, а это значит, что обо всех перемещениях дочери Джинпачи узнаёт незамедлительно. Теперь её это отчего-то не злит. Жажда контроля видится чем-то вроде своеобразной заботы, на которую, как Кэзуки казалось ещё несколько месяцев назад, отец и вовсе не был способен.       Вопрос звучит из предусмотрительной вежливости. Но права солгать или что-то утаить у Кэзуки нет. Впрочем, она этого и не планирует. Теперь, нравится ей это или нет, они с отцом в одной лодке. Название этой лодки — «Синяя тюрьма», и потопить её Кэзуки никому не позволит. Поэтому девушка пересказывает всё случившееся, делая акцент на предупреждении Оливера. — И ты ему веришь? — Не до конца, — признаваться в этом как будто бы просто. Ведь Оливеру платят сотрудники «Ассоциации», а его появление ни с того ни с сего не может не вызывать вопросов. — Уже хорошо. — Даже не знаю, радоваться или расстраиваться такой реакции. — Учиться не обращать внимания на чужие реакции. — Тебя не беспокоит упорство Борацуты? — У меня есть парочка козырей на этот счёт, не переживай. Как идёт процесс подготовки к экзаменам? — резко меняет тему Джинпачи. — Вчера успела позаниматься?       Кэзуки чувствует, что лицо заливает краска, а уши горят огнём. Тактичностью Эго не отличался никогда, но чтобы настолько в лоб подтрунивать над собственной дочерью… Неужели его, как отца, не волнует моральная сторона вопроса? Кэзуки поспешно запихивает палочку в рот, выдав только возмущённое: — Папа! — Даже так? — Джинпачи причмокивает губами. — Тебе что, совсем плевать? Другие отцы уже закопали бы Мегуру под ближайшим деревом. — Избавь меня, — поморщившись, Джинпачи вытягивает лапшу из тарелки, издав характерный звук, — я не собираюсь читать вам нотации. Ты уже взрослая девочка, а он у меня на виду. Облажается — получит, а пока, — он картинно закатывает глаза, — пусть наслаждается тем, что ты его выбрала. 27 октября, 21:18. Комната Кэзуки Эго.       Шидо Рюсей возвращается в «Блю Лок» триумфатором. Он — первый и единственный на данный момент, кто появился в стенах проекта после страшного «Lock-Off». Такое положение делает его особенным в собственных глазах, королём ситуации. Тогда как остальные футболисты делятся на тех, кто робеет в присутствии своевольного форварда, и тех, кто втайне желает набить ему морду. Впрочем, после случившегося едва ли кто-то рискнёт провернуть подобное.       Кэзуки не знает, как относиться к вынужденному заточению. С одной стороны, она больше не должна наблюдать за футболистами в естественной среде. Теперь это задача Розецу Токео, появление которого вызывает немалый интерес среди участников эксперимента. С другой, у неё появляется куда больше времени, которое можно уделить своим прямым обязанностям. Например, консультированию технических специалистов, а кроме того — учёбе. Впрочем, занятия она всё так же откладывает в долгий ящик, ведь почти каждый вечер к ней пробирается Бачира. Несмотря на то, что испытания в самом разгаре, свои таланты Мегуру демонстрирует не только на поле. — Игра с Рином — это что-то потрясающее, — восторженно вещает Бачира, укладывая макушку на колени Кэзуки. Он всегда приходит после душа, распространяя по комнате аромат геля для душа и бальзама после бритья. Его запах всё ещё пробуждает в девушке животные инстинкты. — Тебя не расстраивает, что Исаги проиграл? — Неа, — Бачира резко поднимает голову, чтобы коснуться её губ, — Исаги обыграет Рина, вот увидишь. Но даже если нет или не сейчас, я уверен, что смогу.       Кэзуки только вздыхает. На Итоши отец делает ставки, она сама видела записи: «выдающийся игрок», «потенциальная единица». Исаги хоть и выглядит перспективно, ровной игрой похвастаться не может. Так что Ёичи, показывая результаты выше среднего, пока не слишком стабилен. Но вслух о таком младшая Эго говорить не хочет. Она многое упускает в их беззаботных диалогах. Например, они не обсуждают статус отношений, в которых оказались. Кэзуки кажется невероятно глупым задать вопрос вроде: «А мы теперь встречаемся?»       Кэзуки здесь до завершения первого эксперимента. Где она будет потом — уже не уверена.       Правило «здесь и сейчас» всё ещё действует — изменять ему Кэзуки не намерена. — Как первая сессия у психолога? — Он мерзкий, — просто отзывается Бачира.       «Мерзкий» — не совсем то слово, которое Кэзуки предпочитает употреблять в отношении нового субъекта в «Синей Тюрьме». Роцезу, скорее, скользкий, неприятный, отталкивающий. Но учитывая тот факт, что он работает на футбольную ассоциацию, иного ждать и не приходится. — О чём вы говорили? — Пытался убедить меня в том, что «Блю Лок» — не лучшее место для раскрытия футбольного таланта. Пугал, что если провалюсь здесь, то многие возможности будут закрыты. — Тебя это не тревожит? — А должно? — спокойно отзывается Бачира, слегка ёрзая на её коленях. — Хотелось бы мне хоть малость твоей уверенности.       Бачира поднимается, чтобы растянуть руки в стороны. Он напоминает довольного кота. Чеширского кота. Он молчит некоторое время, а потом выдаёт никак не связанное с их предыдущим диалогом: — Как насчёт того, чтобы обменяться номерами, Кэзуки-чан?       Сердце Кэзуки делает какой-то дикий кульбит. Ей кажется, что воздух из лёгких выкачали одним махом. Всё, что осталось, — это сидеть с глупым видом и открывать рот, будто рыба, выброшенная на берег сильной волной. — Ты в порядке? — справляется Мегуру, пододвигаясь к её лицу и внимательно изучая малейшие изменения. Его беззаботность выбивает почву из-под ног, пусть Кэзуки и сидит. — Но в «Блю Локе» у вас забрали телефоны, или ты обменял голы на…       Бачира не даёт договорить и интенсивно качает головой. — Неа, я вообще забыл, что голы можно на что-то менять. Но ты запиши мой номер. — Но… — Кэзуки ощущает, как кровь приливает к вискам. Ей совсем не хочется ляпнуть какую-то глупость, и всё же она на грани. Мысли, точно кузнечики, сменяют одна другую, пока девушка лихорадочно размышляет о том, что надо сказать. — Дай телефон, — требовательно произносит Бачира, прежде чем Кэзуки успевает придумать достойное возражение. Заполучив смартфон, Мегуру быстро набирает несколько цифр и забивает их в записную книжку. Затем демонстрирует ей экран. После иероглифов имени красуется смайлик сердечка. — Пока так, — он возвращает гаджет владелице, — потом посмотрим. — Потом? — глупо повторяет Кэзуки, ища глазами любую спасительную точку, за которую сможет зацепиться. Она ведь только решила, что не будет даже думать об этом самом «потом», а теперь в её записной книжке забит номер Бачиры. Кэзуки прикидывает, сколько людей в принципе записала в телефоне. Не больше десятка. Общительной её точно не назовёшь. — После «Блю Лока», я имею в виду. Но, может, — Бачира заговорщически подмигивает, — мне стоит получить свой телефон назад? Смогу писать сообщения. Что не так?       Вероятно, не заметить смущения Кэзуки невозможно. Щёки её буквально горят изнутри, а это значит, что и снаружи они пылают как задница бабуина. Несмотря на свою непосредственность, Мегуру отличается исключительной эмпатией, хоть и скрывает этот факт под соусом вопиющей бестактности. — Мегуру, я просто…       Произнести вторую часть предложения не хватает духу, и Бачира услужливо делает это за неё: — Ты думала, что это останется здесь? Или хотела, чтобы это осталось здесь?       Под словом «это» Бачира, очевидно, подразумевает их сложившиеся отношения, которым Кэзуки не подобрала подходящего названия. Хлёсткость сказанного бьёт по щекам наотмашь. В ушах звенит, будто Мегуру действительно залепил ей по лицу. «Это» — то, о чём она думает как о приятном приключении, заставляет сердце ныть. Хочется ли Кэзуки попробовать нечто большее? Разумеется. Может ли она позволить себе рушить судьбу кого-то из них в угоду эгоистичным желаниям? Едва ли. В ней не нашлось даже смелости начать этот разговор, а о том, чтобы принимать решение — взвешенное или не очень — и речи не идёт. — Я думала, что пока длится… — Стой, — форвард берёт её ладони в свои и слегка сжимает, — не говори ерунду, которую я не хочу слышать. «Синяя тюрьма» — не навсегда, верно? Значит, после… — Я уеду учиться, Мегуру. Я планирую поступить в университет. В Швейцарию. Прости, я просто не могу…       Бачира смотрит прямым, серьёзным взглядом. Выражение его лица не меняется. Он ничем не выдаёт своей реакции на сказанное. — Чего не можешь? — Не могу обещать, что будет «после», — Кэзуки говорит это. Холодеет внутри, почти не дышит, произнося болезненные слова, которые так давно лелеет внутри, не желая признавать хрупкость настоящего. — Там что, нет футбола?       В комнате почти нет освещения, но даже в полумраке Кэзуки видит, что Бачира расплывается в своей фирменной улыбке. — Причём тут футбол? — Ну, — он пожимает плечами, озвучивая то, что считает слишком логичным, — я всё-таки футболист.