Тарталетки

Это похоже на лагерь. Ты едешь туда со смутным представлением о грядущем, листая каталог с фотографиями и обтекаемыми описаниями, в предвкушении и с лёгкой нервозностью. Заселяешься, знакомишься, пытаешься сразу запомнить, что и где. И на следующий же день носишься в ужасе как угорелый, потому что с восьми утра и до пяти вечера разрешено говорить только на английском языке, и будят вас громкой музыкой, под «Let my people go», что весьма иронично. Перед завтраком разминка, а потом череда бесконечных уроков. Уроки самообороны, рисования, этикета, танцев, верховой езды, пения, английского... И каждый вечер надо успеть сочинить сценку на заданную тему и показать её в актовом зале. Перед сном, собравшись в круг, в тёмной гостиной передают по кругу горящую свечу, и глядя на пламя каждый рассказывает о пережитых впечатлениях, страхах и радостях. К безумному ритму привыкаешь быстро и не успеваешь моргнуть, как настаёт пора прощаться. Обнимаешься с друзьями, нехотя пакуешь вещи. Возвращаешься домой, и по инерции продолжаешь жить по графику. Good morning! Зарядка, завтрак... Чимин лежит на полу в позе морской звезды и ловит ртом крекеры, что подкидывает сидящий позади него на диване Тэхён. Скучно. Послабление в расписании вызывало восторг несколько дней, а потом появилось чувство, что время растрачивается напрасно и попусту, и совершенно некуда себя приткнуть и нечем занять. В отпуск не смотаться, потому что дела всё же есть. К родителям не поехать тоже. Вечера в общежитии апатичные, ленивые. Активный отдых им более-менее понятен, Чонгук ездит на занятия по боксу, Тэхён расстреливает из пэйнтбольного ружья стену в художественной студии, Намджун — Намджунится, Хосок таскает за собой Чимина в спа-салон, Юнги играет в гольф, Сокджин… Сокджин, пожалуй, единственный, кто наслаждается пассивным отдыхом и недоумевает, почему возвращаясь в общежитие мемберы снова унывают. Он посмеивается над ними, а потом случается непоправимое. — Хах, мама затеяла весеннюю уборку, — с нежностью в голосе произносит Намджун глядя в экран телефона, и Хосок светлеет лицом, громко хлопая в ладоши. — Нам нужно помыть шкафы изнутри! — Нет, — нервно отзывается Юнги из кухни. — Нет. …Зрелище и впрямь не вдохновляющее — горы посуды, пирамидами теснящиеся на столе. Кучи одежды, сваленные на кровати и пол. Протереть полки и дверцы дело не долгое, но засунуть всё обратно, попутно сортируя на актуальность и чистоту… Всё это заняло полторы недели, мешками выгребая ненужное и поломанное, находя забытое и меняясь обратно присвоенным. Эстафету чистоты подхватил Чимин, собрав обувь и отправив в специализированную химчистку. Сокджин сдул пыль с системного блока и поменял термопасту. Тэхёну срочно понадобились новые шторы. Намджун поехал с Хосоком за постельным бельём. Юнги вызвал людей, что почистили матрасы. Комнаты сверкали чистотой и порядком. На душе царил покой. Приятная усталость и чувство выполненного долга настраивали на мирный лад. Джин готовил низкокалорийный ужин победителей. Он не видел, как Чонгук сгрёб все мягкие игрушки в мешок и увёз. — И чего же ты орёшь? — Юнги морщится, не решаясь переступить порог спальни и держась на безопасном расстоянии от орущего хёна. — ГДЕ?! ГДЕ МОЙ СЫН? МОИ ДЕТИ!!! Сокджин в приступе паники решает, что его ограбили. Намджун советует не драматизировать. Чонгук вместо того, чтобы защищаться — нападает, с жаром вещая о плюшевых пылесборниках и микроскопических клещах. Носясь за макнэ и отвешивая пинки Джин разгневанно шипит: «То есть это ты мне одолжение сделал?». — Инициатива наказуема, — зевает Хосок. Ночь приближается, наступает время сна, а Сокджину некого обнимать. Все, кто жил с ним под одной крышей знали об этой привычке, которой он не стыдился. Остынув под душем, Джин растерянно стоит у пустой и кажущейся непривычно просторной кровати. Он не злоупотреблял алкоголем или снотворным, не приводил девочек или мальчиков, всегда вовремя выключал компьютер и свет, чтобы не беспокоить соседа по комнате. Джин засыпал, обнимая альпаку или кого-нибудь ещё из своей мягкой, улыбчивой армии. Руки привычно тянутся в поисках… Он обречённо цепляется за собственные широкие плечи и тяжело вздыхает. — Да Господи Боже, взрослый мужик ведь, а. Юнги ворчит, шлёпая босыми ступнями по полу. Сокджин моргает, видя в темноте лишь очертания невысокого силуэта, текуче движущегося навстречу. — Я бы даже поделился с тобой кумамоном, что само по себе героизм, знаешь ли… — Гук забрал их всех. — У тебя там заначка была спрятана в потайных кармашках? Или игрушки в игрушках? — Юнги-я! — Джин толкает ногой, отчего успевший сесть на край кровати Мин почти скатывается. — Раз нет, то потерпи. Один великовозрастный ребёнок похитил игрушки другого великовозрастного ребёнка. Какая трагедия. — Ты мне над ухом брюзжать пришёл? Нравится издеваться, упиваясь чужой болью? — Если я лягу с тобой, перестанешь ныть? — Что? — Что? —…Погоди, ты серьёзно? — Время ожидания вышло, всего хорошего. — Подожди! Сокджин резко садится, хватая за запястье и тянет вниз, отчего Юнги неловко валится боком поперёк кровати. — Я просто подумал, что твои игрушки это замена человеческому теплу… И можно на одну ночь восстановить баланс… — Как насчёт того, чтобы я называл тебя Арджеем? — Вот уж нет! — Не вырывайся, останься, я шучу. У них был раньше и сон вдвоём, и обнимашки. И всё-таки, сейчас есть отличия. Юнги пыхтит и ёрзает, устраиваясь в позе эмбриона, кладя одну ладонь под щёку, а вторую зажимая между колен. Сокджин пытается абстрагироваться, даже закрывает глаза и привычным жестом притягивает к груди — Юнги, что замер и перестал дышать на несколько томительных секунд. Он крупнее любой имеющейся игрушки. Тёплый, с растрёпанными волосами и ледяными ступнями. Джин обнимает его со спины, толкаясь коленями под колени, умиляясь рефлекторно поджавшимся ягодицам и ждёт, когда спадёт напряжение в мышцах, чтобы стало по-настоящему комфортно. Юнги мягкий, сопит, а не храпит, и о том, что он в шаге от полного погружения в сон свидетельствует конвульсивно дёрнувшаяся нога. Ладонью старший находит мерно стучащее сердце, вдыхает запахи шампуня и геля, отстранённо размышляет, из какого материала сделана пижама, и сам погружается в крепкий сон. Утром Юнги обнаруживается сопящим в шею, лёжа на плече хёна, обвив руками и закинув на него ногу. Мин причмокивает во сне и какой-то весь невинный и трогательный, хрупкий. Джин гладит по спине, гадая, скоро ли зазвенит будильник… Судя по хлопку двери где-то в глубине общежития, безмятежного времени осталось немножечко, приятное тепло исчезнет, превратившись в сварливого и хмурого Шугу. Может быть, маловероятно, и всё же… Что, если Юнги в действительности не хватает объятий и его порыв это не только помощь старшему, а взаимовыручка? Он ни за что бы не полез вместо плюшевой игрушки сам, в этом Сокджин уверен и благодарит случай в лице Чонгука. Крепко стиснув напоследок, Джин хохочет от писка, что издал дезориентированный Мин. Подспудно, затаённо, он ожидает неловкости и смущения, бросая украдкой взгляды на Юнги, что выглядит… Обычно. День проходит без происшествий, вполне типично, и даже Чонгук не вызывает злости и раздражения, сообщая о том, что вся плюшевая армия будет доставлена в целости лишь завтра. Юнги спокойно чистит мандарин, тихо переговариваясь с Хоби о чём-то. Никаких тайных знаков и покрасневших щёк. При всей сценической интенсивности, вне работы подобная пассивность приятна и нужна. Не всегда и не обязательно должно происходить что-то чрезвычайное. — Поспишь со мной снова? — Угу. Чистая комната, чистая кровать, чистый Сокджин в ней, отодвигающийся в сторону, чтобы вновь обнимать Юнги вместо мягкой игрушки. Будучи в сознании, тот не предпринимает попыток обнять в ответ, сворачивается калачиком и трётся щекой о наволочку. — Если бы кто-нибудь зашёл сейчас к нам и спросил, какого чёрта тут творится, ты бы что ответил? — Чтобы они катились вон из нашей комнаты. — Вот именно поэтому никто и не явится. Твоя репутация. — М-м. С Юнги уютно. Его дыхание замедленное, а тёмные, отрощеные натуральные волосы без краски мягкие и пушистые. Сокджин не замечает, в какой именно момент начинает гладить по затылку. Без дурачеств, подколов и образа, Джин-хён именно такой, какой он нужен — даже колючему и сварливому Юнги. Ласково и крепко обнимающий в ночной тишине и темноте.