Не нужно бояться...

Вновь прогул. Он даже не знает, должен ли уже обращать свое внимание. Наверняка ему просто надо смириться, так ведь? Все равно она никогда не признает своей обязанности ходить на боевые искусства ровно так же, как и на все остальные предметы. В прошлом году ещё могла появиться на этом уроке под влиянием подруг — сейчас же увидеть ее в спортивном зале не предоставляется возможным явлением. Мысль об одном ее приходе кажется чуждой, неясной и странной. Примерно то же самое, как если бы Василиса Васильевна пропускала учительские собрания — немыслимо и, кажется, выдумано кем-то очень верящим в варианты исходов, что никогда не произойдут. Но каждый раз Владислав Владимирович чувствует необычную надежду в груди, будто думая, что невозможное может случиться. И каждый раз он ругает себя за это. И это уже порядком надоело. Так глупо — такое ощущение, что он не имеет над собой же власти. Скорее, над своими мыслями, что, в принципе, нередко бывает, возможно, у всех. — Ну и где ваша подружка? — спросил, пытаясь выдавить как можно более безразличный тон. Патруль-то точно знает, по крайней мере, должен бы. Может быть, бесполезно спрашивать — какая разница? Ничего не изменится от того, что он услышит очередную бездарную и только что придуманную отмазку за Варю. А в голове все прокручивает эту сцену: Колючка, поджав колени к себе, сидит, как будто она абсолютно несчастная, в туалете посреди ночи с высохшими на лице слезами. Будто бы выговориться и некому. И снова это беспокойство за нее. Да, быть может, до этого он… Ну, прижимал ее к библиотечному книжному шкафу несколько дней назад, но это… Это другое! Тогда он сделал это просто, чтобы она не убежала. А то Колючка бы, как обычно, не скрывая всего своего презрения к его персоне, выбросила пару язвительных слов и ушла, будто ничего и не было. Можно сказать, что это была вынужденная мера. Ему просто надо было дать понять, что пора бы прекращать играть в героиню и пытаться сделать что-то самой. И все же от воспоминания ее легкого румянца и полностью ошарашенного выражения лица он испытывал странную тесноту в груди. Хотелось усмехнуться — настолько ее лицо показывало явный шок и горело от возмущения. Но… Тогда почему-то смеяться совсем не хотелось. — Просто боится опозориться, вот и не приходит, — знакомый слащавый голос, шепчущий среди мертвой тишины в спортивном зале, вырвал Владислава из мыслей. К сожалению, знакомый. После этой, на его взгляд, бессмысленной реплики, послышался тихий и противный хохот. Конечно. Любава и ее подружки. Невзирая на то, что, вроде как, эта староста относится к нему хорошо — получше Варвары — почему-то эта ее фраза распалила в нем странное раздражение. Почти что хотелось заставить ее делать пару десятков отжиманий под счет. Ему не очень нравятся такие комментарии о Колючке, если они сказаны не им. Объяснения этому он вряд ли находит. Но, наверное, так же его бы раздражали комментарии и о Рыжей, и о Белой, и о Маше. Поэтому ничего особенного. Просто они с Патрулём друзья. А друзей надо защищать, даже если от плохих слов. Правда ведь? — Я сейчас спрашивал Патруль, — он попытался звучать так менее враждебно, сколько мог, сжав журнал с очередной «н»-кой в клеточке на фамилии «Ветрова» в руках чуть сильнее. Ради приличия и чтобы не затронуть хрупкое эго, он слегка улыбнулся после этой фразы, глядя Любаве в глаза, как всегда улыбался именно ей. Слегка фальшиво, но тем не менее, ее это не смущало и даже удовлетворяло всем ее желаниям на очередной длинный день. Староста сразу же затихла, метнув взгляд на своих же подруг будто осуждающе, несмотря на то, что сама же и заставила их смеяться своим невероятно смешным предложением. Это… Смешно. Мороку почти что хотелось усмехнуться, но он сдержал, казалось бы, непреодолимый порыв. Просто наблюдать за Любавой и ее переменой поведения каждый раз, как только он сделает ей замечание или в принципе скажет что-либо в независимости от значения, довольно забавно. Она кажется практически… Послушной. В резкий контраст с Колючкой, которая, напротив, сделает все, что угодно, лишь бы совершить то, что Влад скажет, в точности наоборот. И это ему нравится немного побольше. И все же Владислав Владимирович вернул взор на трёх девочек, которые, кажется, выглядели не такими суетившимися, как обычно. По обыкновению они бы сразу оживились и совместно попытались придумать, как бы избавить Варю от этого страшного, но правдивого про нее слова «прогуляла». Но сейчас, как ни странно, этого всего нет. В учителе боевых искусств почти пробудился интерес. Что, неужели Колючка прогуляла по уважительной причине? Он едва ли верит. Легким наклоном головы и вопросительным выражением лица Морок как бы безмолвно сказал девочкам начать объяснять. Ему любопытно, что же такое случилось. Но все равно по привычке он ждал именно неуклюжих и несуразных поводов оправдать свою прогуливающую на постоянной основе подружку. — Ну, Владик… — Алёнка расставила руки по бокам и переглянулась со Снежкой и Машей, и последняя подхватила, говоря четко и без замедлений, а затем быстренько поправляя очки: — Варя заболела. Она в медпункте. — Угу, — Белая мягко кивнула в знак подтверждения и посмотрела на учителя. — Сильный кашель и насморк у Варечки. Владислав Владимирович почувствовал, как его глаза невольно расширились. Заболела? Легкая хмурость, появившаяся на его лице, показала, что ему не особо нравятся новости. Может быть, было бы лучше, если бы она прогуляла… Просто так. А не по болезни. А если у нее температура? Высокая? Или озноб, или… Опять это беспокойство. Но теперь уже чуть более обоснованное и чувствующееся. На сердце как-то нехорошо. Конечно, беспокоиться за Колючку — звучит тоже нехорошо, но… Все друзья же беспокоятся друг за друга? Друзья. Морок только сейчас понял, что чуть ли не выжег в Снежке дыру своим взглядом, пока задумался, и моментально опустил глаза куда-то вниз. Быстрый кивок девочкам в знак того, что он осознает ситуацию. Что ж… И вправду. И вправду веская причина. Ну, допустим. В этот раз даже ругаться на нее не особо хочется. Тяжелый вздох покинул его губы, в следующий момент поджавшиеся. Пока что все мысли надо отложить в сторону и сосредоточиться. До Владислава Владимировича как-то только сейчас дошло, что он не начинает урок уже минут пять. И опять это все из-за Колючки. Выпрямил плечи и откашлялся. Пора бы начать занятие. А потом… Может быть, даже сходить к Варе. Под предлогом проверки того, насколько правдиво то, что ему сказали Маша, Аленка и Снежка. Хах. Как он дожил до жизни такой?

* * *

Отвратно. Этот глупый изолятор. Просто ужасно. Горло царапает каждый чёртовый кашель, и нос наотрез отказывается дышать и функционировать. Не надо было мне выходить тогда с утра на улицу сразу после душа, а затем ночью сидеть на холодном полу в туалете. Чем я думала? Своим нытьем по поводу того, как же у меня все плохо. Слабость лишь до этого и доводит, и я просто в очередной раз в этом убедилась. И где же ты теперь оказалась, Варечка? Правильно. В этой вызывающей полную тоску и уныние комнате с белыми стенами, белой постелью и, кажется, белыми мыслями. Потому что такое ощущение, что голова здесь затуманивается и ничего, кроме того, что бы спать, не хочется. Я просто лежу здесь уже второй день. И ничего не делаю. Ничем не занимаюсь, ни с кем не общаюсь, ничего не могу делать в принципе. Эта медсестра заставляет пить какие-то горькие микстуры и таблетки. Температура несильная, но все же есть — 37,1. Конечно, наверняка я выздоровею уже через пару дней. Точнее, в это верить очень хочется. Эта девушка в белом халате сегодня снова приходила записывать что-то в свой журнал по поводу моего состояния. За небольшим шкафом лежат еще пару человек, тоже с температурой, кажется. Они иногда общаются, и слушать, о чем они в очередной раз болтают, приносит хоть какое-то развлечение, даже если я понятия не имею, кто эти двое такие. Кажется, я начала сходить с ума настолько, что даже думаю о Мороке. Да, как бы стыдно ни было это признавать. Просто после того, что случилось там… Как он вообще мог застать меня там? В туалете и плачущую? Позор, боже мой. Сразу накатывает чувство стыда, хочется отвести глаза вниз, спрятать лицо, и ком неловкости подступает к горлу. А затем с невероятными усилиями постараться забыть, как эта ладонь лежала на моем плече. А я даже… Даже не оттолкнула. Прямо как в тот раз в библиотеке, когда я тоже ничего не сделала. Я просто не могла ничего с собой поделать! Я честно хотела, но тело будто не подчинялось, и… С меня довольно. Надо просто сделать вид, будто ничего такого и не было. Как и во все остальные разы, когда с этим проблематичным Мороком что-то происходило. Кашель вырвался с губ, с каждым разом прорезая горло и делая больнее, а дышать носом я и вовсе не могу, потому что он напрочь предает меня. Казалось, мой иммунитет устроил мне бойкот и просто ослабел назло. И теперь я не могу делать ничего, кроме как гнить в этой постели, медленно превращаясь в тлен, а мои мысли — в кучку несуразных предложений, связанных с тем, о чем в обычное время бы и не подумала. Это и называется медленно пробирающимся в голову сумасшествием? С раздраженным вздохом, я повернулась и уткнулась лицом в подушку. Душно, и будто бы все чешется, и я будто бы грязная, и будто бы все болит, и будто бы всё не так! Ужасное чувство. Ничего нельзя делать — ничего и не хочется. Может быть, иногда, верное решение — поддаться. Сдаться, да и всё, не пытаясь оттолкнуть неизбежное. Хотелось посмеяться над очередной глупой фразой в голове, которая пришла ко мне в этом больном бреду, но я решила поддаться и этому. Хотелось спать. Хотелось закрыть глаза и очнуться полностью здоровой, продолжить свое маленькое безуспешное расследование по поводу пропаж. После того кошмара с голосом Морока я не люблю много спать, но… Пытаясь бороться с накатывающей сонливостью, я одержала полный крах и рассыпалась. Все равно мне больше нечего делать здесь. Может быть, девочки навестят попозже, как сегодня утром, но пока… Пока я позволила себе прикрыть глаза и провалиться в бессознание и сладость сна.

* * *

Владислав Владимирович всеми возможными манипуляциями выпытал у Алёнки, в какой палате лежит Варя. Сразу же пожалел, что спросил именно у нее; с Машей или Снегурочкой было бы гораздо проще. После окончания уроков ему надо было бы работать с документами и всеми остальными ненужными бумагами, как каждый грёбаный день, и по приходу в свою комнату он сразу же оставил их у себя на столе. Доспехи слегка удивились, но Морок не стал чего-либо объяснять, напросто отмахнувшись и сказав пару неубедительных фраз. Ничего не сказал: ни того, почему он решил прийти работать в свою комнату, а не в тот маленький кабинет, который ему выделен, как учителю боевых искусств, ни того, куда он отправился сразу после того, как оставил весь этот мусор. Прости, Доспехи, но тебе знать этого необязательно. Шагая по коридору в сторону медпункта, он надеялся, что Колючка спит. Потому что… Ну, во всех остальных состояниях, кроме как без сознания, она вряд ли позволит ему быть рядом с собой. Даже если он просто пришел посмотреть на ее состояние во время болезни. А ему бы не особо хотелось, чтобы она в очередной раз его выгнала. Если она не сделала этого недавно, в туалете — достаточно лишь вспомнить ее выражение лица, когда она заметила его, и сразу станет ясно, что Варя просто была слишком в ступоре, чтобы что-то предпринять. И даже если поблагодарила, что странным теплом отзывалось в нём, не факт, что эта девчонка все равно захочет его видеть. Очередной поворот за угол, и вот: медпункт. Потянулся к ручке и открыл белоснежную дверь, кивком встречая медсестру, которая выглядела слегка удивленно. Не ожидала увидеть его здесь; оно и ясно. Учителя в принципе редко приходят навестить кого-то, а тут еще и Владислав Владимирович… — Хотите видеть кого-то? — постаралась звучать дружелюбно и не казаться, что лезла не в свои дела. — Да, — коротко отрезал, осматриваясь в поисках палаты под нужным номером, который ему назвала Аленка. Что же… Медсестра не стала давить на него дальше, как бы любопытно ни было. В конце концов, он — учитель боевых искусств, а на этом предмете травмы — не такая уж и редкость. Морок был практически благодарен и, найдя нужную цифру, направился к двери. Лёгкий стук сильно сжатым кулаком. Всего несколько раз, чтобы понять, есть ли там кто-то неспящий. Не услышав ответа, он еще разок постучал. Полная и гнетущая тишина. Значит ли это, что там все спят? Владислав Владимирович нервно сглотнул. Признаться — он до этого момента никогда не навещал учеников. А тут Колючка… Страшновато. Но, собравшись с духом, он приоткрыл дверь самую малость. Вот так… Голубые глаза осторожно выглядывали из небольшой щели. И, когда его взгляд упал на каштановые вперемешку с фиолетовыми прядями волосы, учитель слегка вздрогнул. Совсем как мальчишка. Хватит! Надо перестать так нервничать, будто… Ладно. Была не была. Он аккуратно открыл дверь, ожидая всего, что угодно, но обнаружил только… Мирно спящую Варю. Такую, какую он еще никогда не видел. Глаза мужчины слегка расширились, и он почти хотел отвести взгляд. А ее можно вообще видеть, когда она такая? Постоял в проходе ещё пару мгновений, как какой-то дурак в ступоре. Лишь затем понял и закрыл за собой дверь, кажется, слишком громко. Подавил раздраженный вздох, оставляя его умереть в горле. Он ощущает себя абсолютно слабым и неуверенным; и вот он снова потерял всю свою непоколебимость и стабильность из-за неё. И, знаете… Это разочаровывает. Обычно резкие, но сейчас совсем каплю рассеянные глаза оглянули комнатку. Скудно, как и во всех изоляторах. Белые стены, белая тумбочка со всякими пустыми склянками от лекарств, которые, похоже, Варя принимала, белый стул, белая постель, белое постельное белье. Все как всегда. Но вот только вид Колючки привлекал его внимание чуть больше, чем обстановка в комнате. И плевал он на остальных двух на вид знакомых девушек, видимо, тоже слёгших с болезнью и спящих с ней рядом на своих кроватях. Спят — значит, ничего не узнают. Он не собирается делать чего-то плохого. Просто проверит состояние своей прогуливающей ученицы, вот и всё. Хотя бы в когда-то во взаимоотношениях с ней можно сделать из того, что он — ее учитель, маленькое преимущество. Почти не раздумывая, Владислав Владимирович сел на стул рядом с ее кроватью. Перекинул ногу на ногу по давней привычке; еще будучи Темным Князем так делал. Нашел время вспомнить старые времена… Глаза быстро пробежались по ней. Он был не слишком уверенным в своем взгляде. Видеть ее такой — ее без какого-либо представления, что он вообще находится здесь и смотрит на нее, пока она спит — кажется… Неправильным. Но когда его заботило? Правильно, никогда. Так почему же должно заботить сейчас? Правильно, не должно. Он осторожно осматривал ее черты лица; такие другие. Не такие, какими он их обычно видит. Вся резкость покинула ее образ, сменяясь почти детской, как это бывает во сне, невинностью и мягкостью. Должен признать, ей идет так; нет той моментальной язвительности или напускной, совершенно фальшивой и натянутой лишь из сухого принципа, злости. Только тихое спокойствие, расслабление привычной нервозности и красивые чёрточки, на которые, он, наверное, смотрит уже больше, чем это сделал бы кто-то другой, кто хотел бы просто удостовериться в ее состоянии. Обычно сверкающие аметистовые глаза сейчас нежно прикрыты, и длинные ресницы еле подрагивают каждый раз, когда она неровно вдыхает. Изгиб носа, мягкие на вид щеки и слегка приоткрытые во сне розоватые губы. Коса, обычно аккуратно ею собиравшаяся по утрам, потрепалась. Непослушные и малость запутанные от того, как она ворочалась и лежала, каштановые и лиловые пряди лезли на лицо и мешали ему увидеть каждый симпатичный недостаток, делающий её… Ей. Он сморгнул ее образ, отводя взгляд. Слишком долго и напористо смотрит. Почти пялится. Хочется покривиться от мысли. Другая его привычка — вечно разглядывать людей. Ему нравится рассматривать или подмечать что-то, что на первый взгляд не видно. Это интересно. Тем не менее, со Сказочным Патрулём такого почти что никогда не было; только если когда они были еще неприятельницами, а о пристальном созерцании собственных учениц после того, как он стал их преподавателем, речи идти и не могло. Неправильно бы поняли. Хотя, некоторым юным учащимся в этом колледже особам, может, было бы и интересно внимание или взгляды Владислава Владимировича. Но вот ему это, напротив, в отношении к ним вовсе не нравится. На мимолетное мгновение и глупое мгновение Мороку захотелось протянуть руку — дотронуться до ее лба. Его глаза легонько сузились при виде красноты на ее скулах. Она горяча на первый взгляд. Не в том смысле! В смысле температуры. Но он сразу же развеял эту идею. Трогать ее, пока она спит, не самое лучшее решение, даже если это столь простое прикосновение, как проверка температуры из искренней заботы. Заботы? Полный восторг, он уже думает о том, что заботится о ней. Она точно что-то с ним сделала. Да и зачем? Ему не нужно касаться до Колючки. Они же лишь приятели. Нет нужды в излишествах. Владислав в любой момент может попросить у медсестры сведения об ее состоянии и узнать температуру оттуда. Но все-таки лицо преподавателя безошибочно отражало легкое… Беспокойство. Сжал ладонь в кулак, чтобы уж точно не дотянуться до ее лба или румяных от жара болезни щек. Когда это он начал страховать себя от того, чтобы не докоснуться до какой-то девушки? Он сам не понял, но даже думать об этом не стал; он уже не поведётся на все эти провокационные мысли и бесконечные раздумья, которые бесповоротно каждый раз следуют после них и не дают его чрезмерно много думающей натуре спать. Одеяло только частями покрывало ее тело, и он не смог остановить свои глаза от того, чтобы не пустить свою привычку чуток дальше, чем только на её лицо. Он об этом точно пожалеет. Но сейчас… Он уж больно сильно чувствует себя довольно странно. Не думает головой. Всё просто отключилось, оставляя его бороться за нормальные мысли. Слегка мятая, но без сильных заломов, одежда. Оно и ясно — девушка же лежит здесь уже некоторое время. Одета в какую-то шёлковую тёмную пижаму из необлегающей рубашки со свободными брюками, а на ноги натянуты теплые шерстяные носки. Он пару раз видел, когда с утра заходил к Патрулю на пару слов. Или, как в последний раз, с мрачными вестями про очередную пропажу. Колючке идет, он может признать. В этом же нет ничего такого? Он же может признать, что, например, Снежке идет ее… Ну, платье, или Маше идут, э… Ее очки. И ничего в этом страшного. Это ни о чем не говорит и не показывает. Волосы, выбившиеся из косы, спадают на плечи с каким-то странно красивым изгибом. Владислав Владимирович не помнит, чтобы в последнее время замечал такие необычные детали, но в ней это будто выделяется. Он ничего не может с собой поделать. Тонкие аккуратные пальцы, что так часто сжимались, когда Варя была крайне недовольна выражением лица или поведением, а может, просто присутствием Морока, вцепились в покрывало. Из-под воротника можно разглядеть совсем немного от ее изящной ключицы. Это все как-то сочетается между собой, будто идеальная, но, конечно, со своими прелестными неровностями, мозаика. Все же за каникулы она слегка изменилась и похорошела. Взгляд невольно скользнул чуть ниже к паре плавных небольших изгибов ее тела и чуть ли не остановился там. Ее гру… Стоп. Боже. Пресек мысль на полуслове, не давая себе окончить. Резкий вдох, и глаза юноши сразу упали куда-то вниз. Жар покрыл щёки и шею. Он чуть ли не выругался вслух. На самого себя. Это уже точно слишком. Как он мог даже…? Сердце на миг дрогнуло. Тяжело сглотнул, не смея больше поднять на нее своего взгляда. Владислав Владимирович внезапно перестал особо доверять себе и своим глазам. Ужасно. Он чувствует себя полнейшим глупым и невероятно мерзким извра… Стиснул зубы. Будто ни разу девушку не рассматривал за всю свою долгую, мучительно долгую жизнь. Вообще-то, ну… Но это Колючка, а не просто какая-то девушка! Так нельзя. Нельзя смотреть на ее… Тело. Она же больше, чем это. Она спит. Она его… Приятельница и неприятельница одновременно. Она бы не одобрила и больше ему ни слова не сказала бы. Она же его ученица, ну же… А на учениц так смотреть нельзя. Так, пора бы уже уходить отсюда. Давно пора. Он засмотрелся. Залюбовался. Потёр пальцами переносицу, стараясь поунять тепло на лице. Всё, всё, всё, ему и вправду пора! Еще документы заполнять, бумажки, а потом прибирать инвентарь в спортзале. Сдавать отчеты Василисе Васильевне и выслушивать все ее замечания и скрытые за вежливыми словами недовольства. И дежурить в библиотеке заместо Звездочёта, у которого там какие-то достаточно важные и уважительные обстоятельства, чтобы пропустить свое дежурство в третий раз за первые пару недель учебы. Жалкая попытка отвлечься от происходящего. Даже он признал. Разочарованный вздох. Владислав Владимирович в расстройствах. Впервые за долгое время он кажется… Смущённым. Он просто ни на кого так в последнее время не смотрел, вот и всё! И дело совсем не… Не в Колючке! Было бы стыдно, если бы кто-то из учеников или, не дай бог, учителей, увидел его в таком состоянии. Покраснел, как глупый подросток. Ну, по существу, так оно и… Со смешанными мыслями, больше походившими на кашу после его блуждений взором, он встал со стула, все еще не глядя на свою ученицу и добровольно, всецело отказываясь от дальнейшего созерцания столь невинного, по сравнению с его взглядом, и спящего рядом болеющего существа. Да… Он вряд ли посмотрит ей в глаза в ближайшие пару дней так точно. Легкий звук шевеления, и в груди ёкнуло. Не… Не просыпайся. Только не просыпайся. Он не мог заставить себя посмотреть на нее, но молча молился, чтобы она не встала и не обнаружила его здесь. Затем тихий приглушенный кашель. Слабый и изнеможденный. И вот он борется с желанием проверить ее температуру снова и посмотреть на ее красивое лицо, когда она издает звуки болезни. Искренняя озабоченность ее состоянием вырисовывалась на его лице, практически предавая его с головой. Смущение смешалось с беспокойством, и на нем это выглядело... Странно. Но со стороны довольно очаровательно. Полное смятение и растерянность идут в резкий контраст с обычной уверенностью и самодовольством. Однако он не поддался ни одному из этих странных желаний и просто повернул голову чуть больше, отказываясь хоть на каплю слушать собственные мысли. Какой-то сонный протяжный звук с ее губ, и вот она снова неподвижно лежит, устроившись чуть поудобнее и приобняв одеяло. Владислав Владимирович сдержал в себе выдох облегчения. Рука нервно полезла в карманы брюк. Вытащил какую-то аккуратно сложенную маленькую бумажку и поставил на тумбочку рядом со стаканом, наполовину наполненным водой, — или наполовину пустым? — избегая какого-либо попадания Колючки в его поле зрения. Он надеется, она не поймет, от кого эта записка. Даже не подписал её, как какой-то боязливый мальчик. Но на ней всего одно слово… «Поправляйся.»

* * *

Расхаживал по библиотеке, как ни в чем не бывало. А в голове одно только «идиот». Зачем он вообще пошел к этой девчонке? Одни проблемы на его и так измученную и уставшую от преподавательства и того, что происходит в этот еле начавшийся учебный год, душу. Скоро уже заканчивать дежурство. Хорошо, что сегодня никто не нарушал ничего и не хулиганил. Тихо и спокойно. Самое то, чтобы задумываться уже в шестой раз. Нет, он серьёзно считал. Уже шесть раз за время здесь он ловит себя на том, что просто пялится, как пялился на свою ученицу до этого, в одну точку и раздумывает над чем-то. Он бы продолжил свою искреннюю задумчивость и поникший настрой взволнованного от событий дня и воспоминаний спящих черт сердца, если бы не глухой стук. Тёмные брови нахмурились, и глаза — которые ранее так бесстыдно рассматривали… — обратились в сторону звука. Будто какая-то крупная книга упала из чьих-то рук. На мгновение все другие мысли, кроме одной, пропали. Это же звук из запретного отдела. Хм. Интересно. Владислав Владимирович уже довольно давно не слышал о том, что кто-то пытается прокрасться в запретный отдел. Зачем? Легкое чувство беспокойства сдавило ребра. Надо проверить, что и как. В конце концов, он не может этого не сделать. Подозрение заставило ледяные глаза легонько ожесточиться и сузиться самую малость, а черты лица заостриться и приобрести довольно обычную для Морока резкость. Вся задумчивость рассеялась. Осторожные, но слегка дерганые в силу торопливости шаги рассекли восцарившую после того странного хлопка тишь. Прошел через несколько стеллажей с бесчисленным количеством справочников и учебников, прежде чем оказаться в укромном и уединенном местечке, где собраны книги, для учеников не предназначающиеся. Тем не менее, он ясно слышал звук. Не галлюцинации ведь, в этом он уверен. Казалось, все вокруг затихло, и воздух остановился в напряжении. В животе скрутило. Бегло и быстро осмотрел все полки, тщательно высматривая. Черт. На первый взгляд так и не сказать, что что-то пропало. Книг много, и сложно понять, какая из них была выронена. Или, быть может, даже украдена? От мысли на его лице отразилось строгое и учительское недовольство. Но в следующий момент в голове щелкнуло. Брови оказались чуть выше, чем в предыдущее мгновение, и его поразило очевидное осознание. Этот аромат… Он был бы глупым, если бы не понял. Этот назойливый запах. Сладкий, приторный, неясный и часто оказывающийся в спортзале… Духи Любавы.