Не нужно бояться...

Чья-то тень незаметно скользнула в темноте коридора. Рискованно, да. Но странной невысокой фигуре было всё равно. Ей нужно было что-то сделать. Как можно было всё так запороть? Но она всегда лучше всех. И, конечно, придумала план, как выйти сухой из воды. Разве есть кто-то гениальней в этом колледже? «Нет, конечно», — эгоистичный внутренний голос подсказал абсолютно верный ответ. Девушка осторожными, но быстрыми и уверенными шагами направлялась к ненавистной и отвратной для нее комнате; обитель Сказочного Патруля. Хитрыми и ловкими движениями ей удалось дойти до поворота, завернув через который непременно можно оказаться там, куда она собирается добраться, и где ей самое место на данный момент. Злорадствующий смех, родившийся от мысли о реакции на ее небольшой трюк, чуть ли не вырвался из ее горла, но она придержала его, плотно смыкая розоватые губы. Она воздержится. Пока что. Клацающие стуки небольших каблуков чередой замысловатого и ровного ритма раздавались по коридору, несмотря на то, что их блондинистая носительница пыталась минимизировать возможные звуки до самого идеального, что можно было осуществить. Никто не должен узнать. Никто не должен догадаться. Надо лишь быстро выполнить то, за чем она сюда пришла. Надо лишь быть тихой и незаметной. Не зря же она учила пару новых заклинаний на отпирание замков. И что, что они запрещены? Это не так важно. Ничто по сравнению с ее собственной, и больше ничьей, безопасностью и достоверной для остальных, пусть и на самом деле ложной, неприкосновенностью не имеет значения. Надо же как-то найти оправдание своему нарушению и легкой глупости. Ее же легко могут выследить по аромату… Зоркому взгляду предоставилось зрелище, которые ей и нужно: дверь этих поганых волшебниц. Девичий нос поморщился в раздражении и отвращении при одном только воспоминании. Они всегда забирают то, что принадлежит ей: любовь, славу, признание. Они ей противны. Этой ночью она даже не стала просить своих подружек помогать; они слишком глупы по сравнению с ней и, как обычно, что-то испортят. А ей это совершенно не надо. Всё сама, всё, как обычно, сама! Но сегодня она подставит только одну из жалких жительниц этой комнатушки. Так и быть, сжалится над остальными тремя. На этот раз. Что ж. Пора. * * * Голова с тихим грохотом упала на стол. Больновато, но сейчас я об этом как-то несильно забочусь. Меня выписали из этого проклятого изолятора сегодня утром, как я и предполагала, как раз спустя пару дней после того, как туда уложили. Не сказать, что самым честным путём. Я просто невероятно хотела вернуться в нашу комнату и поболтать с девочками вместо того, что бы умирать от разъедающей мысли скуки. Пока медсестра отвернулась, я проделала кое-какие махинации с термометром с помощью магии… Она ничего не заметила. Хоть разок в чем-то мне повезло. И, вообще, по идее я могла бы пропустить занятия сегодня тоже. Если бы Маша не сказала, что сегодня у многоуважаемого профессора Кривозуба важный тест, который, если я не напишу сегодня, значит, буду писать в остальное время от уроков. Да еще и под его пристальным присмотром… Нет уж, такого мне точно не надо. Что ж, разочек придётся сходить на его занятия. Но только на эту работу! На всех остальных уроках я буду здесь заниматься своими делами. Точнее, готовиться к этой самой проверочной, может быть, регулярно отвлекаясь на игру на любимой гитаре и длящиеся вечность раздумья. Как хорошо, что у нас здесь довольно хорошая шумоподавляемость. Слегка повернула голову в задумчивости, теплой щекой ощущая прохладную деревянную поверхность. Глаза невольно упали на небольшую записку, которую я утащила из медпункта с собой… «Поправляйся.» Когда я спросила у девочек, кто из них это написал, то наступили лишь тишина и многозначительное молчание, переглядывания между этими тремя и озадаченные взгляды, всем видом показывающие, что они понятия не имеют, кому принадлежит эта бумага с одним-единственным словом. Почерк такой странно знакомый, но я будто бы не видела его часто. В тот же момент я насторожилась, но не стала слишком много думать. В последнее время я и так перегружаю себя своими же бесчисленными догадками, и в кои-то веки я приняла правильное решение — просто перестать так много мыслить. Хоть и незнание адресата этого клочка клетчатой страницы вызывает сомнения и смятение… Позже разберусь. И так в голове тяжело от гудения суеты и быстроты протекающих дней, а неприятных событий вполне хватает. В конце концов, если эта записка с хорошими намерениями, то, вероятно, и человек тоже относится ко мне дружелюбно. Где-то рядом послышалась возня Маши, собиравшей в стопку все свои учебники, которые она только могла найти во всех тумбочках в нашей комнате, кажется. Иначе чем объяснить этот звук хлопка огромной стопки книг по тумбочке? Если мои полки обычно были забиты абы чем, — в принципе, всем, чем угодно, — то Машины были самой настоящей маленькой библиотекой в нашей комнате. Алёнка и Снежка уже ушли, кажется, на магическую историю — самый скучный и ненужный предмет в школе. После боевых искусств, конечно. И зачем я себе напомнила? Боевые искусства, на которые я с того момента, как наш класс упросил сделать их настоящим предметом, стабильно не появляюсь. А что? Стабильность — всегда хорошо, правда ведь? Уже который день не вижу Морока. Это настораживает. Иногда так и хочется с кем-нибудь поцапаться, но хорошего шанса не предоставляется. Или, возможно, я настолько привыкла с нашим бесконечным спорам, что даже скучаю. Если не учитывать то, что последние разы мы общались чуть по-другому, чем обычно. Этот учебный год… Ужас какой. Хотя, даже хорошо, что я его не вижу. В последнее время он ведет себя странно… Не могу забыть те пару случаев, к сожалению, с ним связанных. И это учебный год лишь начался. Что-то мне подсказывает, все это к добру не приведёт. Навязчивые мысли становятся отчётливее и яснее с каждым днём. Родители… Сколь бы ни было трудно просто думать о них, меня беспокоят. Василиса Васильевна так и не объявила о том, когда состоится эта глупая встреча. Но я знаю одно — я уж точно не попадусь им на глаза. Да ни за что в жизни! Я… Я не выдержу. Что они подумают, когда меня увидят? А увидят ли? Изменюсь ли я в их глазах? Стану ли… Лучше? Лучше, как они всегда и просили? Будут ли разочарованы во мне? Расстроены? Разозлятся? Проигнорируют? Может… Может, они забыли меня? Хотя, как было бы возможно не запомнить позор всей их жизни? В груди стало невыносимо тяжело, а к лицу и по телу разлился душный, неприятный жар. Брови сильно нахмурились, будто бы глубокие размышления засели в моей голове. Возня Маши ушла на задний план, а пальцы с силой вцепились в край стола. Хотелось вздохнуть и прогнать груз на сердце, дышать свободно, но даже этого не получилось. У меня никогда ничего не получается. По крайней мере, так говорили они. Люди, которых я долго звала своими родителями. Чувство беспомощности и незаросшей, невылеченной обиды разгорелось вновь. Если бы они меня увидели… Они бы с отвращением отвернулись и сказали бы пару фраз в мой адрес, не обращаясь напрямую. А я бы даже не смогла ответить что-то. Я бы не смогла посмотреть им в глаза. Я бы не смогла… Не смогла бы назвать эту чужую строгую и снисходительную женщину матерью, а этого деспотичного и устрашающего на вид чужого мужчину — отцом. Я больше никогда не поднимусь в их глазах. Я останусь там же, где была всегда: «хуже остальных». «Недостаточно». А если бы… Если бы я попыталась стать лучше? Если бы была более послушной? Если бы… Не дружила с Ветерком? Если бы не сбегала из этого чужого дворца, которого когда-то звала домом? Они бы… Они бы относились ко мне по-другому? Я бы была… Любимой? Мысли выходили из-под контроля и начинали уходить в глубину, как и всякий раз, когда внутренний оратор находил детские воспоминания и страхи. Он сразу же завладевал всем пространством и господствовал над тем, чтобы выключить какую-либо страсть к повседневным будням и на максимум поставить лишь скребущее на душе разочарование. Это безошибочный и вечный круг, из которого, кажется, выбраться не предоставляется и единой возможности. Благо, оживленные слова Маши, долетевшие до меня с легким опозданием, вырвали из этой нарастающей тяги грусти и транса: — Варь, я пошла! Не забудь, на следующем уроке к Криву Кузьмичу! Я зайду за тобой на всякий случай! Я резко подняла голову и выпрямилась, попутно вставая со стула и как бы оставляя все эти сопливые переживания здесь. Тут им и самое место. Но голос сначала не нашелся, а пытаться выговорить что-то уже было слишком поздно; подруга, явно спешившая и еле как удерживающая стопку толстых книг, и в то же время отчаянно пытающаяся, как обычно, поправить свои соскальзывающие очки, параллельно старалась нормально открыть дверь, чтобы выйти. Так что все, что я успела сделать — неуверенно и скомканно кивнуть ей вслед без каких-либо слов, непроизвольно сжав ладони в кулаки и моментально расслабив их. Как только раздался хлопок, оповещающий о том, что Маша уже ушла, моя голова будто сама опустилась, а ладонь аккуратно подпирала лоб. Ох… Как тяжело. Спустя еще пару безуспешных попыток тяжелый вздох, освободивший хоть какое-то напряжение внутри, все же произошёл. И на этом спасибо. Нет у меня времени на такие глупые мысли. Нет достаточного места внутри. Отбросив все ненужные мысли в сторону и заставив себя переключиться, я двинулась к своим книжным полкам. Правильно — надо готовиться к самостоятельной работе! Долго же это будет… Уже спустя десяток минут я поняла, что ничего не читаю. Точнее, читаю, но. Глазами, а не головой. Даже после того, как я пыталась установить порядок в этом внутреннем хаосе. Видимо, мои попытки были тщетны. Всё как обычно. Миллион разных вещей, и все они таятся в этой небольшой черепной коробке. Слишком много всего! Я громко закрыла книгу, понимая, что если не собраться с духом, то ничего не выйдет. А я не хочу получить от Кривозуба по полной, уж точно не после того, как пропустила пару его уроков. Поэтому… Придётся перечитать. Ещё раз. И ещё. Я искренне пыталась вдолбить себе эти буквы и сложить из них какой-то смысл, который авторы учебника хотели бы мне донести. Ровно до тех пор, пока по комнате витиеватой последовательностью не раздались настойчивые стуки. Сначала тише, будто тот, кто решил ворваться в нашу с девочками обитель, сомневался, но затем более уверенно. Странно… Урок уже давно начался, а кому-то понадобилось прийти именно сюда. И мне не кажется, что это девочки; вряд ли бы Крив Кузьмич отпустил их. Так кто это? Я невольно нахмурилась, однако пошла открывать. Делать нечего — а вдруг там что-то важное? Спешно я подошла ко входу, оставляя учебник открытым на своём месте. Пальцы механически двинулись, чтобы поправить неаккуратно торчащие из причёски тонкие пряди, и затем оказались на ручке. Надавила и дернула к себе лишь за тем, чтобы увидеть… Морока. Чудесно. Нос сам по себе слегка сморщился, а на лице появилось выражение настороженности, которое освещало мои черты каждый раз, когда мне доводилось видеть этого преподавателя. Я потянула дверь обратно к себе, на самую малость больше закрывая комнату от его пристального и молчаливого взора. Удивление и любопытство взяло верх. Что он здесь делает? Чуть суженные глаза смотрели на меня со смесью холода, что очень похож на тот, что появился, когда он выпытывал из меня слова в библиотеке, и легкого… Подозрения? Нет, мне, наверное, показалось. Или нет? Вид его взгляда заставил мои брови сдвинуться вместе ещё больше. Я уже забыла, какими ледяными и всецело учительскими могут выглядеть эти ледяные очи. Знакомые темные пряди, обрамляющие резкие черты, сжатая челюсть и аура власти, непременно оставшаяся ещё со времен правительства Темного Князя и Покорителя Душ. Но окончательно мой вид принял облик полного замешательства, когда за напряженными острыми мужскими плечами я заметила… Любаву? Что здесь творится вообще? — Ты… — само вырвалось сдавленным звуком. Непонятно, кому из них было адресовано. Староста с видом самой невинности во всем ее проявлении робко выглядывала из-за высокой и внушающей на первый взгляд фигуры. Это слащавое выражение полной нетронутости, что так хорошо нам с девочками известно. Знаю такое: она выглядит так только, когда отрицает что-то плохое в свою сторону. Но вот какого чёрта она здесь? В моей комнате на пороге? Ещё и с этим придурком. Я с этой мерзостью в обличье блондинистой недалекой на ум девчушки вообще сталкиваться не хочу, ровно так же, как и иметь общих дел или взаимодействовать. Да и один ее вид вызывает желание свернуть обратно и не возвращаться. А тут полный комплект. Владислав Владимирович и эта, еще и в дверях во время урока. Ну не прекрасно ли? Я ожидала, что карма настигнет меня позже, и к этому я была уж точно не готова. Всё тело неумышленно напряглось. — Доброго дня, — голос, в последнее время в моей жизни не появлявшийся. Но вот я снова слышу это. Он перевёл взгляд куда-то в сторону. Интересно… Морок не тот, кто боится зрительного контакта. Наоборот в его любимые привычки входит сверление взглядом. Что-то случилось? — Уже не доброго, — я тихо и неразборчиво пробормотала себе под нос. Но тот, кому это было адресовано, кажется, услышал, даже если ничего на это не сказал и, вероятно, просто сдержался, чтобы не закатить свои голубые глаза. — Могу я… — запнулся. Сжал губы, будто раздумывая над чем-то пару секунд или пытаясь перефразировать, прежде продолжил более холодно, — Мне нужно войти. Звучит, как сталь. Так же железно и непоколебимо, что идёт вразрез с его поведением тогда, ночью. Поддерживающим, теплым и понимающим. А сейчас… Обычное строгое поведение, которое он носит всегда, когда является учителем. Даже если мы… Друзья. Или как там остальные девочки нашего Патруля это называют. В сердце неприятно кольнуло от этого требующего, но все же не до конца твердого, тона. Не нравится, когда он так говорит. Будто я в чем-то виновата. Хотя… Наверное, мне должно быть всё равно? А Любава держала рот закрытым и всё продолжала прятаться за спиной Морока. Один вид этого заставил в животе что-то скрутиться, и мне пришлось постараться, чтобы на лице не читалось столь явное недовольство. Отчего это вдруг? Наверное, только потому, что я снова вижу это смазливое и целиком «не при делах» личико. Да еще и за Мороком… В горле чуть ли не появился ком неприязни. Эти двое вместе. Помнится, как-то недавно Маша говорила, что уже видела их в библиотеке. Значит, она была права? Они вместе так «мило» выглядят. От одной мысли ладони странным образом практически сжались, если бы не были такими напряженными. Это ещё что такое? — И зачем? — мой голос ничем не уступал и был не менее жёстким. Почему ему это вдруг понадобилось заходить в нашу с девочками комнату? И, если он ничего не сказал про отсутствие моих подруг, значит… Они ему не нужны сейчас? А я ему для чего? И… Эта блондинистая рядом тоже зачем? Разум заполнился бесчисленными вопросами, но всё-таки я решила попридержать их до момента, когда Морок мне сам всё расскажет, а это он непременно сделает. Если нет — заставлю. — Узнаешь, — более равнодушно, чем до этого. Что с ним? Настроение упало? Даже тогда в библиотеке он не был настолько… Холодным. Практически неприятно это слышать. Со снисходительным шумным выдохом я отошла на несколько шагов назад, скрестив руки на груди. Пусть заходит. А то ещё обидится. Все же, должна признать, и любопытство разъедало меня тоже. Хочется узнать, что является причиной этого визита. Морок окинул меня взглядом, еще несколько секунд так и стоя на месте. Но, в конце концов, сделал несколько осторожных шагов внутрь, и Любава, как какая-то маленькая девочка без собственной воли, последовала за ним. Этот вид наполнил меня отвращением. Она так себя ведёт, будто… — Ты в последнее время была в библиотеке? — раздался тихий, но уверенный голос, но Морок так и не смел глянуть мне в глаза. Что это с ним? В обычное время это он пугает всех своим пристальным взглядом, а сейчас будто… Будто… Боится, что ли? Или не совсем? — Нет. Несколько дней назад была, — пожала плечами, безразличным тоном отмахиваясь от вопроса. Сказала правду, потому как не вижу смысла лгать на такой глупый и простой вопрос. Меня только сегодня выписали из изолятора ведь. Морок очень сильно настораживает. Ведёт себя странно, да и смирная и далекая от своего обыкновенного вида Любава за ним не делает всё, что сейчас происходит, как-то лучше. — А если честно? Глаза сами по себе сузились. Я и не говорю неправды. С чего выводы, что я могу врать? Или он обо мне такого мнения, что считает, я буду рассказывать ему ложь по такому незначительному поводу? Я, безусловно, могу приврать где-нибудь… Но только если сильно надо. Сейчас же не видно многой нужды. Раздражённый вздох так и просился наружу. Я его пустила. — Я и не лгу, — всё же легкий намек на неудовлетворение вместе с некоторой резкостью проскользнул в голосе, когда я сложила руки на груди и совсем немного, гордо отвела взгляд. Его поведение начинает заставлять ощущать некую досаду. Ворвался в комнату, Любава молчит, он спрашивает меня непонятные вопросы. Это странно, что-то новенькое. Такого ещё никогда не было. Этот учебный год удивляет меня всё больше и больше… Лишь жаль, что отнюдь не в хорошем смысле. — Посмотрим… — Морок хмыкнул и оглядел своим взглядом всю комнату. Мы с девочками к этому его визиту совсем не готовились, поэтому здесь не то, что бы идеальная чистота. Но возмущение вспыхнуло в груди, когда он начал… Открывать ящики, стоящие рядом с моей постелью? — Ты что делаешь? — голос сразу повысился сам. Я моментально сделала несколько шагов к нему, еле сдерживаясь, чтобы не отдернуть его со всей силы. Гнев заполонил разум. Что он себе позволяет? Это вообще адекватно? Будет он рыться в наших с девочками вещах! Причём без чьего-либо разрешения! Больно много о себе возомнил. А Любавочка стоит рядом с абсолютно нейтральным и наблюдающим выражением лица, будто не удивлена от слова «совсем». Она с ним заодно? «Да что здесь творится?!» — мысль скользнула раньше, чем я хотела было начинать свою длинную и нещадную тираду. Но не успела. Выражение лица Морока… Внезапно остановившееся в одной лишь смешанной эмоции, когда он вытащил из моего шкафчика… Это что? Небольшая стеклянная вещица с чем-то внутри, которой я никогда не обладала и в глаза не видела. Откуда он это достал? Кажется, моё лицо выказывало точно такие же чувства, как и Морока. Я прищурила глаза в попытке понять, что он держит в руках и на что пялится с нечитаемыми эмоциями. …Духи? Не мои. — Я же говорила, Владислав Владимирович! — и вот староста подала свой тонкий голос, полный нот и окрасок жертвы, только что нашедшей доказательства своей непричастности. Вся ситуация начала закипать в районе груди. Одно время все, на что я была способна — переводить взгляд с Морока на его руки, на Любаву и обратно. Так несколько раз, прежде чем стряхнуть глупое наваждение, легонько помотав головой. О чём эта Любава говорит? И о чем говорила этому идиоту с ней напару? Вопросов слишком много, чтобы успевать думать об их возможных ответах. Но я не пущу отсюда ни одного, ни другую, пока они не объяснят мне всё до каждого своего действия! — Что тут происходит, Морок? — почти прошипела от злости, сжав руки в кулаки неосознанно. Лучше остановить свой бесконечный поток мыслей, пока я случайно не убила кого-то из них или хотя бы не перешла к действиям. Дрожащий выдох вышел в попытке успокоиться. Я всегда собранная и вполне себе нормальная. Пока дело не касается этих двоих. А тут они ещё и вместе… Опасная ситуация, но только не для меня. — Ох… — он потёр переносицу пальцами, быстро откладывая флакон куда-то в сторону после длинных изучений этого загадочного предмета. — Долгая история. — Я вытерплю, — почти сразу перебила. «Долгая история» — никакое не оправдание. Ради объяснений этого нахального и абсолютно раздражающего поведения я готова выслушать намного больше, чем просто «долгая история». И желательно также объяснить здесь, в нашей комнате, присутствие Любавы, пропищавшей лишь фразу с момента, когда зашла сюда. Тяжело вздохнув и не сумев сдержать жеста закатывания глаз, Морок наконец принялся объяснять. Совершенно неохотно и отводя взгляд: — Я дежурил в библиотеке. Ты и так помнишь, наверное, — с уверенностью произнес, чуть повернув голову в сторону стены и продолжая говорить сухо и, как обычно, без всяких подробностей, ни на секунду не удостаивая меня своего взгляда, — в запрещённом отделе кто-то был. Я не успел подойти. Там был запах женских духов. Сначала подумал, может, Любава… — в этот момент он мельком глянул на молчавшую девушку. — Спросил. Мне указали на тебя… Не признался ей, что сразу не поверил. Он же знает, что это не она. Что это не Колючка уже точно. — …И вот, — Морок кивнул в сторону склянки духов. Глаза сами по себе расширились, и все встало на свои места, совершенно неправильные и совсем не правдивые места. Нисколько и одновременно сотни слов жгучим ядом поднялись к горлу. Вот же змея. Подставить меня решила, да? Да кто она вообще такая? — Это всё неправда! Я понятия не имею, откуда у меня в ящике эти духи! Я даже такими не пользуюсь! — не смогла сдержать выходящего наружу закипающего гнева. Он-то знает, что она пользуется не сладкими ароматами. Она любит не такие. Более резкие. Не то, что Любава. — Ну… А на это что скажешь? — Морок сложил руки на груди с некоторым… Расстроенным? выражением лица. Взглядом вперился в чертовый чужой парфюм. Я более, чем уверена, что это всё подстроила Любава. Не знаю, как, но просто уверена всем своим нутром! Та же просто стояла, притворяясь, что абсолютно ни при чём. Знаю я это точно лгущее выражение, так и кричащее: «я ничего не знаю». — Это всё Любава! — не в силах более пытаться придумать, как объяснить более или менее адекватно, я просто устала и почти что крикнула. Напряжение в воздухе зашкаливало и вполне могло бы превысить объем самого воздуха в комнате. Морок стоял, устремив взор вниз и помалкивая. Думал, кажется. Да что здесь думать, если всё и так понятно?! Вид его был полон противоречивости. Будто бы и хотел верить, но… Не мог. Или сам отказывался. Или просто не знал, что делать в такой ситуации. Мысль о том, что он может поверить этой подлой дуре, а не мне, странным образом оскорбляла. В груди заныло чувство обиды за то, что он даже допускает идею того, что, возможно, это я прокралась в запретный отдел библиотеки. Ну зачем мне это? Будто бы своих проблем не хватает. Пусть Морок подумает своей головой хоть один раз! А Любава, вон, похоже, что-то затевает, раз ей понадобилось провернуть весь этот бред, и всё это ради того, чтобы выставить себя в чистом свете. Или не попасться на чем-то плохом? Брови нахмурились ещё сильнее. А зачем это ей понадобился запретный отдел? Туман подозрительности и осознание того, что здесь кто-то нечисто, проникли в разум. Мои глаза гневно метались с одного к другой, выискивая их реакции. Во рту противный привкус от всего, что происходит передо мной. Рядом никого из моих подруг нет, никто и помочь не может… …Я и так всё всегда сама. — Разве ты не понимаешь, идиот? Ну подумай своей головой хоть один раз, если она еще работает: зачем мне запретный отдел? Зачем? Тем более, меня только сегодня из изолятора выписали! — я начала тараторить вне себя от злости и понизила голос чуть ли не до язвительного шепота, непроизвольно делая к нему шаг от бушевавших эмоций. Морок впервые посмотрел на меня прямо за всё время, что он в этом помещении. Его плечи и грудь вместе поднялись в беззвучном вздохе, голова опустилась в раздумьях, когда он делал просто самый очевидный выбор! Выглядел разорванным и тянутым за обе руки в разные стороны. Конечно, я не лгу. Ну же… Морок, ты ведь меня знаешь. Я бы так не поступила. В мысли полезли почти что оправдания. Перед Мороком? Я бы никогда. Никогда в жизни я перед Мороком оправдываться не буду. А это… Это потому что если он подумает иначе, у меня могут быть серьезные проблемы. Это я делаю для себя и своей чести, а не чтобы он думал обо мне лучше. Именно так. — Любава… — пробормотал сдавленным голосом, — как… Я могу тебе доверять? Маленькая победа тихонько взорвалась в сердце, заставляя мышцы расслабиться. По крайней мере, он не всецело отдает свои подозрения лишь мне. Естественно! Мы с девочками с ним общались больше, чем эта… Эта… Кажется, начать сравнивать нас с Любавой — слишком низко. Ладно, пора бы мне прекратить и вести себя выше, чем это всё. — А разве не видно? — староста сделала медленный и растянутый шаг к преподавателю, еле склонив голову в бок. — Вы же и сами видите, Владислав Владимирович. Хуже произношения имени, чем это «Владислав Владимирович» от такой стервы я не слышала. Не голос, а мёд. Приторно, наигранно сладкий. Такой, от которого во рту и горле остаётся ужасный привкус сахара, зубы начинает сводить, а в голове только мысли о том, кто вообще может любить такое. — Как я могу знать, что ты это не подстроила? Тон голоса стал более резким, и брови Морока чуть приподнялись в вопросе, когда он пронзительно опустил взгляд на блондинистую. Та же похлопала глазами, выглядя наиболее оскорблённой и задетой его словами, но затем просто тихо рассмеялась, как бы прощая ему оплошность в качестве шанса на то, чтобы усомниться в ней. Пф… Какая же она глупая. — А как ты можешь знать, что Варя, — пресвятая Василиса Васильевна, не дай Боже я снова услышу свое имя с её уст, — тебе не лжет? — Я первым задал вопрос. Это тупик. Дилемма. Мы все погрязли в пучине обвинений и неимении доказательств со всех сторон. Игра на доверие. И проверка моего терпения. Разочарование в Любаве возрасло до уровня озонового слоя атмосферы, кажется. Я не ожидала, что новые уловки этой противной старосты начнутся так относительно быстро с начала учебного года. Но на то это и Любава, правда? Созданная быть непредсказуемой и невероятно мерзкой. И тут у меня само вырвалось. Наболело, собираясь в голове слишком долго, это остро-обиженное: — Не хочешь, не верь. Гордо сложив руки на груди, я просто отвернулась и уставилась в окно, за которым был ярко-рыжий, как волосы Алёнки, листопад. Мы так никогда не решим эту проблему, если Морок будет так туго и долго думать, кому ему доверять. Серьёзно, как он мог вообще мыслить, будто мне нужны запрещённые и опасные книги и эти… Слащавые духи? Ладно, может быть, основания думать о том, что я могла бы прокрасться в запретный отдел библиотеке, у него есть: тогда в библиотеке, когда он поймал меня за чтением книг об артефактах, наша перепалка была довольно внушающей… Но всё равно он неправ! За спиной послышались недовольные ворчания мужским голосом, которые я не могла разобрать. Я не понимаю, Любава совсем язык проглотила? Или разговаривает только по команде ее любимого Владислава Владимировича? Это жалко, просто жалко — очередная подстилка этого смазливого и пользующегося всеобщим вниманием идиота. Ну, раз Морок мне не верит, и пусть. Пусть пойдет к Любаве, снимет с нее все подозрения, с презрением посмотрит на меня и вынесет вердикт моей ложной виновности, а затем… Да. Он ведь ей верит. Она же ему… Ближе, чем я. В груди заклинило. Всё верно — он ведь ценит Любавочку больше. Они ведь воркуют вместе, часто общаются, он ведь ради неё даже устроил всё это расследование с внезапно попаданием в нашу комнату. Поцелуйтесь ещё. В груди стало еще теснее, чем было. Это чувство… Не буду думать о том, как оно называется. Это, наверное, и вправду слишком. Мне должно быть на них все равно, так ведь? Вот и порешили на том. У них свои отношения, свои тёрки, свои чувства, своя… — Мне надо подумать, — голос рассёк напряжение, выливаясь медленным и задумчивым слогом. Подумать, значит? Так, да? Вот такие мы с тобой… …Друзья, что ты аж смеешь меня подозревать в том, чего я не делала, вот как это всё получается? Почему-то осознание сделало больнее, чем нужно было. Плечи опустились в немом разочаровании, которое принесли его слова. На языке так и вертелось самое язвительное «понятно» из всех, которое кто-то когда-то слышал. Только сейчас я заметила, что руки крепко сжались в кулаки. Значит, будет разбирательство по этому поводу. Точно будет. Морок не сможет хранить этот конфликт в тайне от Василисы Васильевны. Это может принести столько проблем… К огромной стопке трудностей и загадок, на которые мозг лихорадочно и безжалостно требовал ответа, добавилось ещё несколько. И всё благодаря Любаве. Ненавижу её. Всегда приносила проблемы и решила заняться этим же в этом учебном году тоже. Кто вообще может её любить? Как она может кому-то нравиться? Возможно, мои размышления жестоки, но думать о ком-то с высокой и идеальной позиции, что прививали с детства, — знакомая ситуация для меня. Может быть, потому что когда-то со мной обращались так же. Морок мягко прочистил горло, еле слышно откашливаясь в крепко сжатый кулак. В последний раз глянул на странную склянку с парфюмом с каким-то тяжелым выражением в ярко-голубых глазах, что сегодня, казалось, без причины меня избегали, прежде чем железно объявить: — Всё. Не буду отнимать времени, разберусь сам. Какой самостоятельный мальчик. Как сложно разобраться в том, в чем этого делать совсем не нужно: я не виновна и чиста, пока с этой противной что-то не так. Не думала, что он настолько тугой в принятии верных решений. — Ну… Удачи тебе разобраться, — сочилось ядовитым сарказмом, но я ничего не могла с собой поделать. Уж больно много эмоций, которые надо заглушить привычной язвой самозащиты и гнева, образовавшейся еще очень давно. Даже слишком, чтобы быть незажившей по эту пору, но ничего невозможного ведь нет. И иногда язвы могут, кажется, не зажить и напоминать о себе невольно. Он, милосердно проигнорировав, направился к выходу из комнаты. Просто великолепно! Ворвался, обвинил, подумал и ушёл. Ничего и не меняется, правда ведь? Всё, как обычно — неясными и резкими, яркими и ослепительными всполохами он появляется в моей жизни, оставляя после себя одну только горечь пульсирующих противоречивых мыслей. «Противоречивость». В голове что-то щёлкнуло. Как же это слово ему подходит! Любава, казалось, не собиралась уходить. Это ещё что такое? Злость почти начала наполнять меня вновь. Чего это такое, милая? Неужели в этот раз не последуешь за своим Владиславом Владимировичем, оставаясь специально ради меня? Было бы лестно, если бы не было так отвратительно моей душе. — И ещё, — внезапно тихий твердый голос, теперь обращенный к двери, начал. Морок будто собирался с мыслями, прежде чем продолжить более мягко, — прости, Колючка. Внезапно с груди упал какой-то груз, который лучше бы не падал. Он все правильно просит прощения; врываться в комнату резко и по непонятным причинам — довольно нервирующее дело. Еле слышное «ничего страшного» родилось на кончике языка, но тут же умерло. Это Морок, — напомнила я себе. Его слова так и остались повисшими в воздухе без ответа. Любава всё ещё здесь. Что ей нужно? Недовольный взгляд моих глаз прожигал её, и…

* * *

Не успел Владислав Владимирович отойти и на десяток шагов, как звук небольшого и с явно большой силой разбитого стекла заставил его сердце остановиться. Любава осталась там неспроста. Гнева стало даже больше, чем когда эта староста указала ему на Варю, которая, как он прекрасно знает, не виновна. Но нужно притворяться, что нет. Колючка, его Колючка в таких делах не участвует. Так ведь? Он же знает, она здесь ни при чём. Да, она может повести себя глупо, но и по обстоятельствам не укладывалось, что она могла быть вором книги их запретного отдела. Морок, честно, чувствовал себя идиотом за то, что вообще зашел к ней в комнату… Но духи, оказавшиеся в ее ящике, конечно, компромат, который он отрицать не смеет. — Так и знал… Так и знал! — он прошипел сквозь стиснутые зубы, прежде чем обернуться и направиться обратно в комнату. Он так и знал, что нельзя оставлять Любаву с ней. Даже если он сегодня Варе не смог нормально смотреть в глаза из-за того времени в изоляторе, что он провел, разглядывая её, то уж оставлять этих обеих на неминуемый конфликт было глупо. Впервые за многие годы Влада кольнула… Вина. Волнение затрепетало в груди, когда преподаватель уже через несколько секунд оказался там же, возле этой двери. Рука дёрнула за знакомую ручку, пока Владислав Владимирович со страхом представлял, что там… Ох.