Тени божественности / Shadows of divinity

      Каждый раз, когда я вижу перед собой эти белые «спасительные» таблетки, то на меня накатывает раздражение, что моя жизнь завязана на том, чтобы сдерживать таким способом своё животное нутро. Раздражает потому, что если бы не эти ужасные эксперименты, то я бы мог родиться нормальным, как все люди, а не страдать от всей этой божественности в себе.       Но я понимаю, что должен пить их, чтобы не навредить своему окружению, поэтому без энтузиазма закидываю пару таблеток в рот, запивая их водой, только чтобы не почувствовать вкус «нектара», потому что он может одурманить, чем Эвелин очень даже пользуется, дабы побыстрее успокоиться, но мне отвратно от этого чувства. Теперь, когда Роза знает обо всём, мне каждый раз становится стыдно в её присутствии – я боюсь лишний раз показать своё отличие от неё, получив в ответ испытывающий взгляд, ибо раньше она смотрела только с интересом, думая, что мы вампиры.       Мне отчаянно хотелось, чтобы она снова увидела во мне юношу, которому можно доверять, но все хрупкие постройки наших взаимоотношений были разрушены.       Отставив стакан в сторону, чувствую, как по телу разливается тепло и успокоение, но мне хотелось это всё выплюнуть – ненависть продолжает бурлить во мне всегда, каждый день, и из раза в раз она разная. В данный момент, это ненависть к самому себе.       Для чего я создан? Зачем такие монстры, как я, вообще существуют? Я пытался использовать то, с чем родился, в пользу, с интересом изучая все эпохи и культуры этого мира, но я не могу быть причастным ни к одной из них, и то общество, в котором состою против воли, пропитано хладнокровием и желанием достижения цели, идя по головам, что было мне чуждо.       Почувствовав, как энергия снова начала брать надо мной верх, хотя только что принял «нектар», я понимаю, что дело плохо, поэтому решаю подняться на самый верх особняка, в уединённое и пыльное место, ибо не хочется пересечься с кем-то, когда я так взвинчен.       Стряхнув с головы и плечей паутину, протискиваюсь в маленькое окно чердака, чтобы вылезти на крышу, ибо сейчас мне не хватало того, чтобы ветер заглушил звон в ушах, который нарастал с каждой секундой.       Присев на черепицу, вдыхаю полной грудью пропитанный нотками леса воздух, постепенно успокаиваясь. Мои кудри развевались на ветру, иногда застилая лицо, и я закрыл глаза, погрузившись вглубь себя, на что тут же откликнулась рана в груди, что по боли ощущалась как открытая и чуть ли не сквозная.       Понимаю, что вариться в негативных эмоциях не вариант, тем более учитывая, как я на это реагирую, поэтому решаю подумать о своей семье и о временах, когда всё было хорошо, потому что это всегда дарило мне утешение и восстанавливало внутреннее равновесие – переживания больше не перевешивали надежду.       Погружаюсь в медитацию, читая неразборчивую мантру и тем самым освобождая голову от клубка мыслей, и я смог достигнуть желаемой границы, услышав голос мамы над ухом.       – Сын мой, пора вставать, – матушка тихо прошептала на моё детское ушко, потрепав меня за плечо, и маленькая улыбка выдала меня с головой, потому что игра в сон провалилась. – Я знаю, когда ты не спишь, тебе не обмануть меня!       Она всегда была проницательна, сквозь натянутые улыбки могла видеть настоящего меня, и это заставляло чувствовать уязвимость и тепло одновременно, ибо никто не ставил моё благополучие выше всего, как матушка, и даже я спустя столько лет не смог.       Мой обычный день в родной деревушке проходил так: я завтракал чаем масала и лепёшкой роти, иногда мне даже удавалось ухватить сладкий шарик расгуллы, на что матушка всегда шуточно ругалась; после я выходил во двор, играл со своими старшими братьями и сёстрами, а затем шёл на рынок, чтобы помогать отцу привлекать внимание к нашему ларьку с украшениями ручной работы, и люди всегда были рады меня видеть, поэтому часто могла собраться толпа зевак, наблюдающих за моими танцами или акробатическими трюками – я любил это искусство, передающее чувства через тело, ибо так мне казалось, что я полностью выражаю себя в этот мир.       Когда вечерело и все расходились по домам, мы шли с отцом в храм, молясь о нашей семье и ремесле, ведь мы были искусными ювелирами в течение нескольких поколений и никогда не обманывали покупателей, используя настоящие драгоценные камни, в отличие от многих нечестивых торговцев. Несмотря на такой ответственный подход, нас знали разве что только в нашей деревне, за её пределами наше искусство затмевали другие, более влиятельные и успешные ювелиры, но мы довольствовались тем, что имели, и были благодарны за это.       Из храма Брахмы мы часто выходили под косые взгляды, ибо после рабочего дня репутация нашей семьи возвращалась к простому люду, поклонявшемуся проклятому божеству, и все будто сразу забывали, как хлопали в ладоши от восхищения моими выступлениями.       – Мэри джан, сегодня нам соблаговолила удача! – отец был счастлив, ибо сегодня и правда был удачный день для продаж из-за редкой щедрости британцев, что решили прогуляться по нашим рынкам и удостоить вниманием и деньгами некоторые ларьки.       Матушка настороженно относилась к тому, чтобы брать из их грязных рук деньги, ибо они натворили много того, что вызывало сомнения в их мнимомдружелюбии, но не могла не порадоваться за наш успех, ведь нужно кормить несколько голодных ртов.       – Они даже похвалили мои танцы и сказали, что меня ждёт великое будущее! – я радостно воскликнул, тут же выкрутив пируэт, на что матушка улыбнулась, но в её выражении лица сквозила гордость, перемешанная с грустью, что я начал осознавать только сейчас, прокручивая в сотый раз все события в своей голове.       Моя беззаботная жизнь продолжалась, пока я не начал стремительно расти, обогнав своих старших братьев, которым уже было по пятнадцать лет, а я в свои десять был с ними одинакового телосложения. Этого не могли не заметить наши соседи, поэтому начали расползаться слухи о том, что не довели до добра наши молитвы Брахме, и Шива решил проклясть долгожданного младшего сына семьи Дхату за все грехи.       Мне было тяжело видеть ужас и страх в глазах родителей, ибо они были совершенно растеряны, хоть я и старался доказать свою важность и затмить ею аномалии развития, предлагая помощь во всём и усердно молясь, надеясь, что боги дадут мне ответ на вопрос, почему я так отличаюсь и вызываю такой переполох, ведь я просто был ребёнком.       Чем взрослее становился, тем больше проявлялся мой жгучий характер – я мог открыто дерзить, во мне вдруг проснулась тяга к установлению контроля через насилие, но я старался держать это в руках, хоть поначалу и колотил своих братьев. Матушка говорила, что это всё подростковый бунт, особенно когда я проколол свой язык после того, как мне сказали, что его нужно отрезать за моё сквернословие. Я чувствовал, что во мне бурлило что-то горячее и жаждущее выхода, поэтому не мог спокойно управлять этим.       В какой-то момент начали проявляться мои навыки телепатии, и мне казалось, что я сходил с ума: в моменты обострения я мог слышать мысли отовсюду, они сливались в белый шум и я не мог разобрать ни слова, от чего моя голова раскалывалась и я пытался убежать как можно дальше от деревушки, потому что только тогда меня отпускало. Но самым тяжёлым было слышать мысли о том, что я странный и неправильный, но в лицо мне люди улыбались. Отвратительное лицемерие.       Двигать предметы намеренно я ещё не умел, мог лишь случайно, но и сам даже не задумывался, что это моих рук дело, но меня пугало, что каждый раз, когда я очень злился, что-то рядом со мной загоралось, и я боялся, что это Шива предупреждает меня об излишней вспыльчивости, которая до добра не доведёт.       Если все боялись меня потому, что я не такой, как все, то где такие же, как я? Неужели я один такой во всём мире?       Ответ на этот вопрос пришел быстро и неумолимо: только ступив за порог храма после одинокой вечерней молитвы, кто-то приложил мокрую тряпку к моему лицу, от чего мир потемнел перед глазами, и последнее, что я увидел, так это сверкание погонов на лунном свете.       Спустя неопределённое количество времени, я очнулся в странном железном ящике, в стенках которого были вкрапления чего-то красного, из-за чего я чувствовал слабость во всём теле и не мог пошевелиться, пока меня не выкатили на такой же железной доске наружу, и я судорожно вдохнул воздух, пытаясь привыкнуть в яркому неестественному свету.       – Две тысячи тридцатый, как самочувствие? – какой-то мужчина, лицо которого было спрятано за тканью, задал мне вопрос, пока я всё ещё приходил в себя от слабости.       – Мне плохо… Где я? – судорожно разлепив сухие губы, чтобы хрипло ответить, я попытался поднять руку, дабы потереть заслезившиеся глаза, но почувствовал себя прикованным, услышав лязг металла.       – Мама говорила тебе, что все взрослые должны учиться? Вот и ты приехал для этого сюда, ведь твоя божественная сущность рвётся наружу, – мужчина тихо усмехнулся, разговаривая со мной фамильярным тоном, и в следующую секунду я снова потерял сознание, так и не поняв что происходит.       Следующие дни я провел так, словно Шива действительно сослал меня в колесо Сансары, где раз за разом моя душа сжигалась до тла, не находя себе новой оболочки: на меня надели серую форму с порядковым номером, стерев мою личность и имя, и я проводил своё время либо в том железном ящике, который усыплял, либо на полигоне, что сначала казался открытым небом, но после того, как я увидел, как девушка хотела выпрыгнуть и разбила голову о прозрачный купол, рухнув на землю, я осознал, что это лишь иллюзия свободы.       На полигоне за нами следили несколько вооружённых людей, которые на моих глазах умерщвляли непокорных, и ещё пару людей с характерной белой униформой, и один из них явно был главным, потому что болтал ерунду без умолку, и все его слушались.       – Вы – будущее человечества, вы – вызов нашим инопланетным врагам! –мужчина средних лет с козлиной бородкой постоянно говорил такие громкие слова, от которых меня тошнило и я просто старался их не слушать. – Вы – моя гордость и моё достояние!       После его псевдо-воодушевляющих речей над нами каждый день проводили испытания – то мы тренируем свои сверхспособности, где я двигал с каждым разом всё более тяжёлые предметы, то мы сражаемся друг с другом для улучшения физических навыков, но в один момент испытания стали серьёзнее, и мы уже должны были убивать животных с помощью отработанных навыков.       Поначалу у меня рука не поднималась причинить вред этим маленьким существам, матушка всегда учила любить всех и каждого, но здесь это так не работало, и меня сурово наказывали за непослушание.       – Соберись, мелкий ублюдок! Я поставил на тебя слишком много, чтобы ты сейчас сопли распускал! – Люсьен, так звали этого козла, отрывался на мне больше всех, и его ругательства всегда сменялись сладким пряником, из-за чего со временем я понял, что мне просто нужно делать то, что скажут, чтобы потом не приходилось ждать, когда оторванный палец прирастёт обратно к руке.       Мне приходилось убивать всех, кого ко мне приводили, даже своих соратников, которые стали неугодны этим учёным, и всё это лишь для того, чтобы получить дозированное признание. Я очень скучал по семейной любви и ласке, ведь мне было всего шестнадцать, когда нас разлучили, и хоть я и был довольно смышленым для своего возраста, но я всё ещё нуждался в поддержке, особенно когда каждый день приходилось иметь дело с такими ужасами.       Поэтому я позволял Люсьену, когда у него было хорошее настроение, заботиться обо мне – он говорил, как ценит меня, и что никого похожего на меня нет, он часто давал мне вкусную еду, насыщенную «нектаром», после чего говорил, что я должен отплатить стараниями, и я делал это, делал всё, что он попросит, лишь бы не терять доступа к заботе и пониманию. Я думал, что получаю именно это, но со временем осознал, как жестоко ошибался.       Я не говорил никому, что умею читать мысли, и это стало моим огромным преимуществом: я научился совсем немного контролировать эту способность, чтобы читать мысли учёных и понимать, чего от меня хотят, поэтому они перестали обращать на меня пристальное внимание, удостоверившись в моей дисциплине, но во время приступов мне приходилось делать всё, чтобы этого никто не заметил, поэтому иногда ночи в железном ящике были мучительными и безумными.       Каждый месяц у меня брали анализы и проверяли физические показатели, я всегда удовлетворял своими результатами, что давало мне шанс избавиться от дополнительных тренировок и следующих за ними убийств, от воспоминаний о которых нередко мог словить паническую атаку.       Я был не только здоровым по показателям, но и уравновешен, но занятия с психологом были мне ненавистны больше всего – это было похоже на то, будто мне в голову закладывали нужные им вещи, ибо меня вовсе не слушали и даже помещали мою личность на самый дальний план. Из-за этого я часто терял нить сознания и отдавался механическим действиям, думая, что я – это то, что в меня закладывают другие, и у меня нет права выражать свои чувства. У меня их не должно быть.       Из жизнерадостного и солнечного ребёнка я превратился в робота, которого натаскали на то, чтобы служить «хозяевам». Это мы так шуточно называли этих извергов, когда за нами особо не следили и у нас был шанс поговорить, но все мы понимали, что это отчасти правда.       – Асур, пойдёшь с нами? Мы собираемся подсыпать этим кретинам крысиных костей в суп, чтобы они мучались от резей в животе,– мои «друзья» часто звали поучаствовать в маленьких актах отмщения, но я отстранённо отмалчивался, сидя на земле и сверля взглядом прозрачный потолок полигона, считая всё это пустой тратой времени, потому что настоящая месть – это заставить их всех пройти через то, с чем мы сталкиваемся каждый день.       Я был в себе и не в себе одновременно, мне было безразлично всё, кроме момента, когда смогу сбежать, потому что я уже три десятилетия провожу в этом аду, но не могу показать отвращения, ибо Люсьен сразу же отказался бы от меня и приписал к числу «гнусных шавок», которые часто становились пушечным мясом во время испытаний.       Со временем я отдалился от тех, с кем первый пытался найти контакт, потому что перестал видеть смысл в межличностных связях, которые, по моим наблюдениям, заканчивались предательством, дабы спасти свою шкуру от наказаний. Поэтому, в свободное время вместо общения, я стал делать из столовых приборов ожерелья и кольца, из веток и редкой травы на полигоне венки с браслетами – я полностью погрузился в почти забытое семейное ремесло, и даже надзиратели находили моё занятие забавным, прося сделать для них украшения, и вскоре почти у каждого был предмет, сделанный моими руками, но не все были сделаны со светлыми намерениями.       – Мой ангел, ты что же, скучаешь по своей семье? – я тяжело сглотнул, услышав противный голос Люсьена над ухом, и наспех доделал кольцо, выточенное из камня, тут же обернувшись к мужчине и протянув ему изделие.       – Н-Нет, нет… Ведь мой дом здесь, – мой голос предательски дрожал, я ужасно боялся, что он увидит моё отчаяние, поэтому специально хотел отвлечь его внимание, протянув ему кольцо, украшенное инкрустацией стекла из разбитого стакана, которое я подобрал в кафетерии.       – Очаровательно… Это предложение? – Люсьен расхохотался, принимая кольцо и надевая его на свой палец, и мне стало очень жаль, что оно подошло ему, как влитое. – Не зря я позволил тебе оставить эту железку во рту, вдруг бы ты разучился лить такие сладкие речи, что заставляют мою душу танцевать.       С одобрительной ухмылкой рассмотрев украшение на пальце, мужчина провёл рукой по моим волосам, приглаживая короткие кудри, что каждый раз подстригались из-за норм внешнего вида. Внутри я будто разрывался, мне приходилось отчаянно сдерживать слёзы, чтобы не показать своих истинных эмоций, и я до крови прикусил язык, от чего пирсинг врезался в моё нёбо, но боли я не чувствовал, внутри меня было выжженное поле.       Я жалел о том, что поначалу был откровенен с Люсьеном, рассказывая ему о своей жизни, потому что он маниакально запоминал каждую деталь, часто припоминая при возможности, как с пирсингом на языке, и мне было противно от такого внимания.       Сталкиваясь с таким «особенным отношением», каждый раз стараюсь подавить приступ тошноты, ведь подсознательно осознавал, что это всё неправильно, но не мог показать этого, натянув кривую улыбку на губы и продолжая прикидываться послушным. Благодаря своей адаптации, я заработал статус ролевой модели для новеньких, и тех, кто всё продолжал отбиваться от рук, но едва ли это приносило мне радость, ведь я мог советовать им лишь пресмыкаться и не перечить, чтобы выживать.       Однажды, идя в свой «железный гроб» и следуя за охранником, который только меня не заковывал в цепи за примерное поведение и благодаря покровительству Люсьена, я услышал любопытный разговор из приоткрытого кабинета и постарался идти как можно медленнее, дабы уловить суть диалога.       – Две тысячи тридцатый уже вполне адаптирован и подогнан под наши стандарты, – женский голос звучал натянуто и серьёзно, словно там присутствовав ещё один человек, с которым она вела спор.       – Чушь собачья! Ему нужно провести ещё как минимум пять лет здесь, он не совсем готов! – Люсьен из последних сил придумывал аргументы, дабы оставить меня поближе к себе ещё на какое-то время, и это вызвало леденящий холодок по спине, потому что я уже просто не мог продолжать терпеть его сальные шутки и намёки.       – Асур может доучиться всему необходимому со мной, если это потребуется, – этого глубокого голоса я раньше не слышал, но обрадовался возможности, которую незнакомый мужчина предлагал. Даже если бы он оказался таким же мерзким, как Люсьен, то я бы хоть мог попытаться сбежать от него вне проклятой лаборатории.       Когда назначили дату моего освобождения, я старался не пересекаться с Люсьеном, и мне уже было плевать, что он обо мне думает, потому что я больше не мог идти против себя. Другие Иные с завистью провожали меня взглядами, ибо слухи разнеслись быстро, но никто не смел мне что-то сделать, потому что боялись, но было противно слышать вслед: игрушку этого козла лучше не трогать, иначе всё станет хуже, чем есть сейчас.       Я приковывал к себе всё внимание и меня уважали не за то, кто я есть, а за то, кто за мной стоит – мерзкий мужчина, что питает слабость к молодым юношам, видимо свихнувшийся от жизни длиной в более чем двести лет, но заслуживший неоспоримый авторитет, потому что стоял у истоков создания «Рука Бога».       Молясь Брахме, я просил, даже умолял, чтобы с моей семьёй всё было хорошо по прошествии стольких лет, и я даже позволил себе чуточку эгоизма, попросив о том, чтобы они приняли меня снова так же, как и всегда, но я понимал, что такое едва ли возможно, и самым главным было то, чтобы все были живы, ибо я желал снова увидеть всех своих родных больше всего на свете.       Когда наступил этот день, то я не почувствовал ничего, что ожидал – ни радости, ни успокоения, словно все эмоции притупились и я просто был машиной, в которую установили необходимые настройки, работающие на автомате. Когда меня погружали в ящик, в котором постепенно сознание начала одолевать слабость, я услышал тот бархатистый баритон, что звучал в разговоре в том кабинете.       – Как только ты очнёшься, то уже будешь в родном доме, ты счастлив от этой новости? – мои уши звенели от давящего действия неизвестных красных камней, вставленных в железные стенки, поэтому, даже если бы я очень захотел выдавить из себя эмоцию, то не смог бы.       – Мне просто легко от мысли, что я покину это место, – тяжело сглатываю, когда мой голос эхом ударяется об маленькое пространство, заставляя меня поморщиться, а мужчина лишь хохотнул в ответ.       – Легче снаружи уже не будет, помни об этом, – сказав это напоследок, мужчина закрыл железную дверь, оставив меня в темноте, разбавляемой красным свечением. Мою грудь сдавила паника от нагнетающих мыслей и возможности, что мои родители уже умерли, или что я смогу убить их, не совладав с собой, и в таком беспамятстве я провёл всё время, пока мы добирались до Индии из места, в которое я никогда не захочу возвращаться.       Как и сказал мужчина, я очнулся на пороге своего дома, как брошенный котёнок, придя в сознание от звука знакомых голосов изнутри дома, и судя по шуму, там было оживлённо. Поднявшись и отряхнувшись от песка, я очень долго не решался постучаться, просто не зная как сделать это правильно, меня не учили такому на полигоне, поэтому я так и стоял в нерешительности до момента, пока дверь передо мной не распахнулась. Сначала я увидел непонимание и ужас в глазах родных, но словно не мог воспринять это и просто стоял с пустым лицом на пороге, не узнавая повзрослевших братьев и сестёр, а родители сильно постарели, у отца даже волосы стали белёсыми от седины.       – Мой мальчик… – меня передёрнуло от слов матушки, что сейчас была похожа на натянутую струну, но отчаянно пыталась это скрыть. – Мы усердно молились за твоё благополучие, и ты вернулся к нам!       – Я тоже молился… – мой голос был похож на противный скрип двери, и я нервно сглотнул, осознавая, что если мои родные молились за меня, и всё равно происходили все эти ужасы, то значит, что всё это было совершенно бесполезно и глупо.       Все расступились, не сказав ни слова и позволив мне пройти внутрь: я был босой, всё в той же серой форме с порядковым номером, мой взгляд дико бегал по каждому новому лицу, и я понял, что у моих старших братьев и сестёр уже появились свои семьи с детьми, которые выглядели как я, хоть мне уже было где-то около пятидесяти лет. Такое ощущение, что меня засунули в лёд на всё это время, ибо мои родные так изменились с возрастом, а я остался прежним, и именно в этот момент меня пронзило осознание, как же сильно я отличаюсь от нормальных людей.       Снова живя в родном доме, я думал, что сон в любимой кровати и возвращение прежней рутины поможет мне забыть всё и жить как раньше, но это являлось заблуждением – я отвык от всего, что было мне близко, первое время я даже просто спал на полу, потому что не мог иначе, ибо ощущение мягкости перины вселяло больше страха от непривычности, чем комфорта.       Временами отец предлагал вместе сходить на рынок, но я отказывался, потому что моё тело словно стало деревянным и шарнирным, кто-то постоянно дёргал за верёвочки, заставляя двигаться, и сам воли я не имел, что уж думать о танцах, которые я так любил.       Когда родственники приходили в наш дом, они часто отзывались обо мне, как об отшельнике, который хоть и не тратит ресурсы, но и не делает ничего полезного. На полигоне я начал пить таблетки, которые нам выдавали на завтрак, обед и ужин, и у меня пропала потребность в еде, словно она никогда не была мне нужна, поэтому на отвыкших рецепторах редкий деликатес из рук Люсьена ощущался потрясающе, и хоть я не насыщался физически, ментально мне становилось легче, когда я испытывал человеческие ощущения. Теперь эта способность сыграла роль того, что я не напрягаю родителей, но даже в таком случае люди находят за что зацепиться.       Но мне было тяжело осуждать их за такое мнение, ведь более двух лет я просто сидел в своей комнате, пребывая больше в трансе, чем в реальности, не имея смелости подпустить к себе кого-то близко, мне стали чужды все связи, поэтому я очень долго оттаивал, не сближаясь даже с матушкой, ибо ожидал, что даже она может причинить мне боль.       Со временем я всё же начал свыкаться с мыслью, что теперь могу взаимодействовать с окружающими без угрозы наказания, но первые мои попытки были неловкими, мне потребовалось несколько месяцев, чтобы без напряжения сказать хоть слово, не обдумывая это тысячу раз и не сверяясь с теми ожиданиями, что сидят в голове у собеседника.       Из-за того, что на полигоне нам не разрешали общаться друг с другом и приходилось делать это тайно, моя социофобия развилась до небывалых высот, и я не мог выдерживать разговор более пяти минут, даже пытаясь побороть это в себе, поэтому почти всё своё время проводил в храме Брахмы, ибо там редко кто молился, разве что сразу шли в зал, отведённый Сарасвати, его жене и покровительнице искусств, и родные стали теперь молиться только ей, поэтому я чувствовал себя ещё более брошенным и одиноким.       – Так ли была черна моя карма, что я обязан нести столь жестокие истязания судьбы? – голос мой был монотонным и спокойным, но из глаз потекли крупные слёзы горечи, которые я сначала испуганно смахнул, но после вспомнил, что больше не на полигоне, и меня никто не сможет упрекнуть за проявление человеческих чувств.       Каждый раз задавая вот так вопросы в пустоту и не получая ответа, я не чувствовал облегчения, потому что мне просто хотелось, чтобы кто-то сказал, что я не чудовище, что я заслуживаю искренней любви так же, как и все живые существа в этом мире, но пока мне приходилось самому с усилием произносить это в голове, чтобы сдержать особенно сильные приступы тревожности.       После того, как в один день я пришёл из храма, моя мама и сёстры зашли ко мне в комнату с сундучками украшений и кипой одежды, и только тогда я задумался, что до сих пор хожу в этой унылой форме, не приводя себя в порядок, ибо все зеркала из своей комнаты я выкинул, не имея сил смотреть на своё безжизненное лицо и потухшие глаза.       – Как повезло, что твои проколы не затянулись! – сестра хлопотала надо мной, вытирая лицо мокрой тряпкой, пока матушка аккуратно расчёсывала спутавшиеся кудри, что успели непривычно длинно отрасти, едва доставая до плеч. Когда они добрались до моих проколов, то нашли там небольшие металлические затычки, которые я сделал специально, чтобы проколы не зарастали, потому что я несколько раз делал их заново в порыве сильной тоски по родному дому, и так раз за разом: они зарастали, я чувствовал, что таким образом теряю связь с семьёй, и прокалывал их заново, используя подручные средства.       Я ничего не отвечал на их бесконечные возгласы, просто закрыв глаза и чувствуя страх вперемешку с теплом от их прикосновений, но когда на меня надели украшения и поднесли к лицу зеркало, я сначала отшатнулся, боясь увидеть там безжизненный взгляд, но они действительно сотворили чудо, и я смог увидеть в отражении старого себя, каким был до того рокового дня.       – Совсем они тебя загоняли, бедняжка… – матушка нежно провела рукой по моей голове, что сначала напомнило мне мерзкие прикосновения Люсьена, из-за чего я снова дёрнулся, но после заставил себя отбросить эти мысли, и металл, которым защищено моё сердце, чуть-чуть нагрелся, позволяя почувствовать хоть отголосок прежних чувств.       Я настолько воодушевился, когда переоделся в бело-золотой шервани, что у меня появилась смелость в том, чтобы выйти из дома и сходить на рынок к отцу. Ступая по некогда родным улицам, я позволил себе хотя бы представить спокойствие и умиротворение, скользя взглядом по людям в шумной толпе, и хоть я и был равнодушен к косым взглядам и осуждению, ибо сталкивался с этим на протяжении долгих лет, всё же некоторые слова я не мог пропустить мимо ушей.       – Это его отправляли на «обожествление», да? Совсем за годы не изменился, либо же имя его заколдовано, Асур Дхату, – вздрагиваю, услышав своё имя из уст сплетников, и я было хотел обернуться к ним и спросить, что они обо всём этом знают, как оклик отца отвлёк меня, и я неуверенно продолжил свой путь.       – Сын, ты всё же решил прийти! Скорее иди сюда, я покажу тебе чему новому научился, пока тебя не было! – отец очень осторожно подбирал слова, за что я был ему благодарен, но и понимал, что они знают больше моего, раз не встретили меня с криками и слезами радости как без вести пропавшего, скорее были немного удивлены моему холодному поведению и тому, как я неожиданно появился на их пороге во время семейного праздника, но тогда я был слишком потерян, чтобы задумываться о таком.       Осматривая украшения на прилавке, я с гордостью отметил, что отец действительно стал делать украшения не хуже ювелиров из крупных городов, ибо они стали более сложной формы, и камни завораживали своей разноцветностью, переливаясь на солнечном свете. Мне остаётся лишь с тоской вспоминать попытки не разучиться ремеслу, вытачивая украшения из чего придётся, и я стыдился показывать семье свои наработки, которые мне удалось пронести с собой, ибо не смог бы вынести жалость в их взгляде.       Отец звучно зазывал всех к ларьку, как в своё время это делал я, но сейчас же стою молчаливо позади него, сложив руки за спиной, боясь и шага ступить, ибо мне всё ещё нужно привыкнуть к тому, что теперь я могу делать то, что захочу, не ожидая приказа. Заметно то, что теперь отцу не приходится привлекать внимание слишком долго, видимо прознали местные, что только наши украшения лучшие во всём городке.       – Это же наш sunahara ladaka? От чего же не танцуешь? – добродушная тётушка подошла прямо ко мне, прикоснувшись к лицу и проведя пальцами по золотой цепочке, что тянулась от кольца в носу до серёжки в ухе – сёстры и матушка на славу постарались над моим преображением. Я узнал эту женщину, ибо танцевал перед ней, когда она ещё была молодой девушкой, и осознание того, что люди вокруг меня медленно умирают, заставило сердце сжаться от тоски.       Я не смог что-то ответить, смутившись от большого количества внимания к моей персоне, но когда тётушка потянула меня за собой, в центр пыльной дороги, я услышал подбадривающие хлопки со всех сторон и встретился с тёплым взглядом отца, который впервые посмотрел на меня так, как прежде, и это чуть-чуть отогнало тревоги.       Глубоко вздохнув, я вызвал к своему телу, после чего раскинул широко руки и постепенно отпустил контроль, прислушиваясь к музыке бродячих музыкантов, что всегда помогали мне поймать мелодию и пуститься в пляс. С каждым изящным выпадом с меня будто снимались внутренние блоки, и даже плотная ткань моего одеяния не стесняла движений, работая в дуэте и добавляя ещё больше фигурности танцу.       Я даже позволил себе улыбнуться, когда почувствовал непривычный и одновременно родной дух свободы, но всё это продлилось лишь краткое мгновение, пока не заметил тьму британской формы среди пёстрых одеяний жителей городка.       Они стояли позади, также наблюдая за моим выступлением и хлопая в ладоши со всеми в унисон, но я уже не мог относиться к ним так же благосклонно, как раньше, потому что теперь понимал, для чего они здесь – высматривают подходящих детей и вербуют их в свои ряды, и хоть я не до конца понимал как они это делают, в любом случае мне было тяжело контролировать свою ярость.       Не успела и мысль пронестись в моей голове, когда я прорвался сквозь толпу к ним, схватив одного из них за горло и заставив повиснуть в воздухе, узнав погоны на его плечах, которые видел в ночь своего похищения, и его глаза были красного оттенка – я видел этот цвет у всех надзирателей на полигоне.       – Он сошёл с ума? Неужто бхут в него вселился? – толпа зевак начала быстро расходиться, выставляя на всеобщее обозрение сцену того, как я продолжал сжимать горло мерзавца, в глазах которого застыл лишь животный страх, ибо он явно понимал что я такое и на что способен.       – Асур, живо прекрати! – вздрагиваю, услышав строгий возглас отца, и британец рухнул на землю, откашливаясь и пытаясь прийти в себя, а я медленно перевёл мёртвый взгляд на отца, который пытался скрыть ужас за напускным раздражением. – Мы уходим домой.       Когда мы вернулись, меня сначала встретили радостными улыбками, но после рассказа отца в доме воцарилась тишина, сопровождаемая завываниями ветра и моим тяжёлым частым дыханием. Я забился в угол своей комнаты, сжавшись в комок и смотря безумными глазами перед собой – страх настойчиво твердил, что за мной вернётся Люсьен и мне придётся сделать что-то ужасное, чтобы заслужить его прощение за свой проступок, и когда кто-то коснулся моего плеча, я в ужасе отшатнулся и отполз как можно дальше, пока не разглядел в полутьме встревоженное лицо матушки.       – Асур… Не бойся, – ей было тяжело говорить со мной, она сама страшно испугалась, когда я так резко отскочил, как от огня, но она отбросила все сомнения и крепко прижала меня к своей груди, ее слезы закапали на мой лоб. – Сын мой… Какой же ужас ты пережил! Знала бы я, к чему это приведёт, ни за что бы не послушалась воли богов!       – Воля богов? – я опешил, услышав эти слова, но не отстранялся от объятий, безвольным мешком припав к ней, вдыхая успокаивающий запах жасмина, что было любимым ароматическим маслом матушки.       – Боги явились мне… Сарасвати, покровительница нашего ремесла, передала мне волю Брахмы, и он сказал, что мне нужно послушать советы чужестранцев и взять у них то, что они предлагали! – матушка вытерла слёзы тканью сари и отстранилась, садясь рядом со мной на пол, продолжая рассказ. – Британцы пришли в наш дом, когда я была беременна тобой, и они рассказали про элексир, который помогает детям жить дольше и рождаться без болезней… Я не смогла отказать, потому что однажды я уже столкнулась с тем, что потеряла дитя, после чего мы узнали с отцом счастливую новость о тебе, и я не хотела рисковать твоей драгоценной жизнью из-за своего здоровья!       Матушка рассказывала о том, что у неё слабый иммунитет, поэтому она часто проводила время в храме или в стенах дома, ибо могла легко подхватить какую-то заразу, и в таком состоянии организм один раз не выдержал, лишив её счастья, но она была непреклонна в том, что хотела ещё одного сына – и вот он я, благословение или проклятье.       – Мы любим тебя, Асур, ты часть нашей семьи Дхату, и всегда ей будешь! – матушка взяла мою руку в свою, крепко сжимая и со всей уверенностью и нежностью смотря в мои потухшие глаза. – Тебе суждено было родиться таким, так тому и быть, ты ни в чём не виноват! Вся вина на мне, за то, что я поставила свою слабость выше здравого смысла!       Слёзы покатились по моим щекам, и я заплакал так отчаянно, падая на колени перед матушкой и вымаливая у неё прощение. За что? Я не ведал, но мне просто хотелось услышать, что кто-то прощает меня за всё, что я сделал – я чувствовал себя грязным, ничтожным, ведь мог всё же попытаться противостоять законам на полигоне, мог бы умереть достойно, не преклоняясь перед чей-то волей, но выбрал слабый путь пресмыкания, хотьблагодаря этому сейчас рядом с семьёй… Я полностью запутался в ненависти к себе и в любви к близким, этот коктейль опьянял и лишал мою голову ясных мыслей.       Мы просидели вот так ещё долго, обсуждая всё то, что я так и не решался спросить и сам рассказать, и всё же я не смог рассказать полностью всё, чтобы матушка не слишком беспокоилась за меня, ведь её сердце не выдержало и разорвалось бы от вины за прошлые решения и поступки.       – Мой дорогой, и всё же мне кажется, что тебе с нами покоя не найти, – я напрягся, нервно покручивая золотое кольцо на пальце, но в её голосе не было страха, она действительно переживала за меня. – К нам заходил пару дней назад мужчина, пока ты был на рынке с отцом, и сначала я подумала, что это просто заплутавший британский господин, но он сказал, что готов позаботиться о тебе, и всё же я не дала ему ответа, ты должен решить всё сам.       Медленно киваю, и холодок пробежал по моему позвоночнику, потому что я не совсем понял что это за мужчина, но был благодарен ей за то, что сейчас она предоставила мне шанс самому всё решить, хоть во мне бурлили слабость и сомнения.       Когда я вышел из комнаты, оказалось, что мы разговаривали всю ночь, потому что рассветные лучи ослепили меня, пробившись сквозь тонкие шторы. После этого разговора мои мысли каждый день крутились вокруг загадочного мужчины, что не сказал когда вернётся, а где искать его понятия я не имел, и теперь думаю, что он дал мне почти год на то, чтобы я смог сделать всё то, что хотел, дабы потом не жалеть. Я пытался как-то взаимодействовать с семьёй, но они стали сторониться меня после того случая на рынке, поэтому все попытки были тщетны, и я не знал как мне всё наладить. Возможно, это уже было и не нужно.       В день нашей встречи дома был только я и отец, впервые за столько времени решивший инициировать взаимодействие, чтобы сказать, что тот мужчина вернулся и зовёт меня. Переполненный адреналином, я подскочил и пронёсся мимо отца, в последний момент остановившись и обернувшись к нему, почувствовав укол вины где-то глубоко внутри. Мы обменялись тяжёлыми взглядами, никто из нас двоих не решался что-то сказать, язык будто завязался в узел, но я почувствовал лёгкую перемену в его суровом поведении, и напоследок он лишь кивнул, после чего я вышел из дома уже навсегда.       Встреча наша состоялась возле храма Брахмы, где случилось то похищение, что перевернуло мою жизнь. Ко мне спиной стоял мужчина, длинные седые волосы которого были собраны в низкий хвост, и одеяние на нём точно было европейское, я часто такое видел на полигоне.       – Что от меня нужно? – я нервно спросил, не сводя глаз с его спины, и когда он обернулся, на его губах играла лёгкая улыбка, а очки в золотой оправе сверкнули от закатных лучей солнца.       – Асур Дхату, две тысячи тридцатый, – я вздрогнул от упоминания этих цифр, что долгое время были моим единственным именем, и понял, что этот мужчина разговаривал со мной в день моего отбытия, ибо узнал его бархатистый голос. – Я обещал, что заберу тебя, и слово своё всегда держу.       – Я смогу адаптироваться к жизни здесь, – нервно сглотнув, я пытался казаться уверенным в своих словах, и лишь заламывание пальцев могло выдать моё смятение, но в глубине души я понимал, что навечно останусь изгоем в родном доме.       – Пока ты не надоел Люсьену, он будет делать всё, чтобы вернуть тебя, – я отшатнулся, едва не упав на спину, на что мужчина сочувствующе улыбнулся. Неужели этот мерзкий старик всё ещё грезит о том, чтобы я провёл у его ног всю свою жизнь? Я не мог допустить того, чтобы он ошивался у дома моих близких, ибо и так уже принёс им достаточно проблем.       – Если я пойду с тобой… Моя семья будет в безопасности? – это было единственным, что волновало меня сильнее всего, и когда я получил подтверждающий кивок в ответ, решил, что больше не смогу видеть, как моя семья краснеет за то, что я неосознанно вытворяю, поэтому в тот вечер я ушёл вместе с Наставником, даже не попрощавшись, о чём я потом ещё долго жалел, но вернуть время нельзя. Так я отпраздновал свой пятидесятый день рождения.       Холодный ветер щипал глаза, и я не заметил, как накрутил кольцо на пальце до такой степени, что появилась кровоточащая рана. Стиснув зубы, снимаю кольцо, наблюдая за тем, как рана затягивалась прямо на глазах, а когда-то я просто мечтал умереть от потери крови или её заражения, но для меня это невозможно. Во сне матушку Сарасвати не обманула, я никогда не болел даже лёгкой простудой, так что здоровье у меня отменное.       Хотел погрузиться только в счастливые воспоминания, а в итоге вспомнил практически весь путь, но удивительно то, что мне стало чуточку легче, будто многократное осмысливание причин и следствий помогало бороться с тревожностью.       Вздохнув, я понял, что сижу здесь достаточно долго, от чего мышцы ног и спины ощущались деревянными, как вдруг отчётливо почувствовал колебание пространства – это всегда происходит, когда Малис использует свой навык телепортации. Спустившись с крыши вниз, в гостиную, я окликнул его и Амброзию, что точно была в доме, ибо я лично видел, как она ворчливо разносила домашнюю библиотеку, но, услышав в ответ тишину, заподозрил неладное.       Быстро забегаю в кабинет Наставника, что был на удивление открыт, и я всё понял, когда не нашёл вторую часть ожерелья в шкатулке – Малис взял её и телепортировался вместе с Амброзией, чтобы её не убило действие ожерелья, и я был уверен, что она решила обратиться к своим родителям за ответами, потому что её мысли всегда становились громкими, когда её что-то тревожило.       Не долго думая, я решил направиться к ним, и хоть волновался из-за того, что это будет мой первый выход из особняка спустя несколько лет, я не позволил этому повлиять на принятое мною решение. Быстро добравшись до окраины города, я осторожно осмотрелся из тени дерева – тут было мало людей, но я уже мог слышать отголоски их мыслей.       Больше свою скорость я использовать не мог, дабы не привлекать лишнего внимания, но вот с телепатией было трудно, ибо чем глубже в город я заходил, тем сильнее уши сдавливало шумом со всех сторон. Стиснув зубы, я заставил себя идти и не обращать на всё это внимания, но некоторые люди мыслили так, словно кричали, и я удивлялся тому, как они не могут слышать своих искренних желаний, раз даже у меня голова разрывается от их громкости. Люди так слабы, ибо не всегда могут жить так, как хотят, и мы, Иные, в этом с ними похожи.       Когда становилось совсем туго, я вспоминал тренировки с Амброзией, и она была терпеливым напарником – первые занятия давали мало результатов, но она не переставала поддерживать меня, снова и снова позволяя читать её хаотичные мысли, которые всегда были полны самоуничижения, прикрытого юмором. Иногда я мог услышать проскальзывающие выводы в её голове о том, что она не узнала нужной ей информации у Наставника, и поэтому пришла ко мне, но меня это не расстраивало, потому что это было шансом провести время вместе, и я дорожил этим.       Спустя пару кварталов, пройденных в отработанной блокировке телепатии, я пришёл к её дому и внезапно почувствовал одно знакомое присутствие, и это меня ужасно напугало – я не ощущал этой мрачной ауры с момента, как покинул чертоги полигона.       – Вечер добрый, беглянка, – этот голос я мог узнать из тысячи, ибо только он мог вызвать во мне приступ тошноты и желание убежать настолько далеко, насколько это возможно.       Это был Люсьен.