идольские игрища

“— что у тебя в руках: полынь или петрушка?

— петрушка.

— ах ты, моя душка!”

юноша сидел на столе, покачивая ногами в такт стука ногтей девицы по дереву. Ждан спал крепким, беспробудным сном на печи, а маленькая, догорающая свеча еле освещала горницу. — как тебе мой дом, Румянушка? — юноша заправил рыжую кудрявую прядь за ухо и обвел рукой избу, ухмыляясь, его глаза сощурились, как у кота, объевшегося сметаной. — неплохо, Ньяль, неплохо, — русалка в очередной раз посмотрела на крест, висящий на одной из стен. — удивительно, что я смогла войти в этот дом. — Ждан сам тебя позвал, как меня когда-то, теперь нам путь сюда открыт, — оборотень хищно ухмыльнулся, как же было легко манипулировать милосердным сердцем: притворись брошенным котом и вот у тебя уже кров, еда и почухивания шерстки. и Ньяль был доволен, ой как доволен тем, что “хозяин” о нем заботился. от этой мысли шерсть нахохливалась, а внутри само по себе зарождалось мурчание. в эту ночь горячая молодая кровь кипела, бурлила под кожей Ньяля, он весь искрутился, извился, превращаясь то в человека, то в кота, то в зайца, и каждый раз постукивая лапой или ногой. Румяна подливала ему остывающую воду с травами, да пела под нос, сама еле удерживая себя на месте. — не сидится тебе, — охнула девушка, когда заяц с ржавым оттенком шерсти больно спрыгнул ей на колени и ткнулся твердой головой в живот. — не могу, — ответил Ньяль, превращаясь в человека прямо на коленях у Румяны, та даже не отпихнула его, только покачала головой. — ночь веселая, люди хмельные, охота насыщенная, не знаю, как держишь себя в руках, сестрица. вот пошла бы, поманила бы гулящего, сейчас бы… — юношу прервал легкий подзатыльник. — никогда людей не ел ты, никогда не хотел этого, празднество за тебя говорит, не ты, — Ньяль замотал головой, хуля себя за несдержанность. но Румяна заблуждалась, словно ребенок в тёмном лесу, хотя сама этого и не знала, не знал никто, кроме самого Ньяля и Бога, который ждёт лишь смерти оборотня, чтобы низвергнуть того в самую глубину ада. юношу прокляли еще в детстве, еще в младенчестве все знали, что Ньяль не получит хорошей судьбы с таким-то Отцом: отступник от веры, отказавшийся крестить собственного сына. Отец же и проклял Ньяля, когда тому было шесть лет, желая, чтобы тот горел в огне в вечных муках. Ньяль не помнит страшных загадочных слов, но помнил, как ломались его кости, как он выл от невыносимой, разрывающей все тело боли, какой на вкус была алая человеческая кровь. в ту ночь он превратился в волка – в первое обличие любого оборотня – и съел собственную семью, не сумев обрести разум от нечеловеческой боли и гневной гнусной обиды. он не сохранил жизнь никому из них, не видя в Отце отца, а в матери мать, чувствуя лишь жажду и злость, что были инстинктами, погубившими всю барскую семью. пришел в себя и обрел разум Ньяль лишь на следующую луну, лежа в лесу весь в крови и ранах, он не мог превращаться по своей воле в человека, пока ему не исполнилось одиннадцать лет, до этого времени лишь в полную луну он становился человеком. тогда-то Ньяль и познакомился с русалками и берегинями,что нежно заботились о его ранах, тогда-то впервые он увидел Румяну, что чесала волосы, сидя на одной из веток дуба, совершенно нагая, а вокруг нее в хороводе кружили другие русалки, смеясь и резвясь. Ньяль не мог отвести от них взгляда, девушки завораживали своей смертельной красотой, чаровали даже смехом. еще не юноша тогда, совсем мальчишка в свои восемь лет, он встретился глазами с молодой русалкой на ветви, она невесомо спрыгнула с дерева, прошла сквозь своих подруг и оказалась прямо перед Ньялем. — не человек, — голос девушки казался потусторонним. — новая русалка? — Ньяль стоял перед ней такой же нагой, но в отличие от белоснежной кожи, что была совершенно чиста и гладка, кожа юноши покрылась грязью и шрамами от столкновений с волчьими стаями, которые чувствовали в Ньяле чужака. — оборотень, — голос Ньяля не лился, словно вода, как у русалки, скорее скрипел, словно старые сосны на ветру – так долго он молчал. — совсем щенок, — выдохнула девушка, в ее интонацию проникла грусть. — при жизни меня звали Румяной. как твое имя, юнец? — Ньяль запнулся – тогда его не звали даже Ньяль, тогда он носил имя отца, которое ощущалось во рту, как кровь и хруст костей. — у меня нет имени, я больше не человек, — такие слова заставили Румяну нахмуриться. — ты мог потерять свой человеческий облик, но ты не потерял своей человечности, — девушка нежно сжала холодными руками его ланиты, аккуратно стирая с них землю. — не забывай об этом, братец, — Румяна нежно улыбнулась. — ты можешь звать меня братцем, если тебе будет это угодно, — и с того момента оборотень рос под опекой и заботой русалок. он стал старше, научился обращаться по своей воле в любое живое создание и любой неживой предмет, а его подруги не старели, не менялись, оставаясь такими же юными и мертвыми. а сейчас Ньяль был Ньялем и жил со Жданом. оборотень перевёл взгляд на священника и из его груди вырвалось утробное нежное мурлыканье. Румяна удивленно на него посмотрела, она никогда не замечала за Ньялем таких повадок, тот даже после шести лет в волчьей шкуре ни разу на неё не рычал. не успела Румяна оглянуться, как оборотень обернулся котом и прыгнул на печь, чтобы начать тереться о Ждана, оставляя все больше шерсти на и так шерстяном одеяле. “что же творилось в этой рыжей голове?” – русалка не понимала, но верила, что все к лучшему. к лешему не ходи, понятно, что Ньяль привязался к Ждану, никогда Румяна не замечала за ним и такого, но была только рада за своего близкого. от чистого сердца убеждала она себя в этом. русалочья ночь была в самом разгаре, но Румяна никогда не чувствовала желания участвовать в них, ее сестрицы не раз приводили околдованного юношу и щекотали, пока тот не умирал, задыхаясь от смеха и синея без воздуха. ей не было жалко людей, почти… возможно в ней еще не умерла вера, что когда-то держала ее на свету, а сейчас нависала со стен дома священника, но никакого милосердия к людям она больше не чувствовала – они все были уродливы внутри не меньше, чем нечисть, которую они хулят без разбора. лишь сегодня ночью Румяна, еще при жизни потерявшая веру в человечество, увидела человечного человека, ее холодное сердце затрепетало на пару ударов, пока она держала в руках валенки на несколько размеров больше. Ждан был странным человеком — так считала Румяна. кто побежит в бесовскую ночь к лесу? тем более из-за сбежавшего кота? тем более имея сан? Румяна не могла его понять, она впервые заинтересовалась чем-то, а точнее кем-то, со дня знакомства с братцем-оборотнем. Ньяль подал голос с печи, громко мяукая, а после обращаясь в человека. он сидел прямо рядом с Жданом и чесал ему голову, хотя обычно все происходило наоборот. — я не просто так тебя позвал сюда, — и больше ничего не произнес. Румяна знала это, она чувствовала, что этот дом ждал ее, что впустил он ее не по позволению Ждана, точнее, не совсем. Ньяль оказался спасен Жданом не просто так, остался жить с ним тоже не просто так. Судьба – клубок красных ниток, который сейчас валялся в углу дома и был игрушкой Ньяля. Судьба– то, что убило Румяну и сделало Ньяля оборотнем. Судьба– то, что привело всю нечисть в этот дом. Судьба– то, чего никто из них троих не сможет избежать. но что же было их судьбой? Румяна подошла ближе к печи, привлекая внимание Ньяля, тот вяло поднял на нее голову с плеча Ждана – он все еще был в человеческой форме. девушка провела рукой по рыжим волосам и ниже, оборотень прижался к холоду щекой, сонно улыбаясь. мягкой поступью она вышла из горницы в сени, закрывая за собой толстую дверь. свечка за ее спиной тихо потухла, за окном также затухали костры, пока вымотавшийся народ разбредался по домам.