Эхо во пламени

Термометру было сложно верить. Но это не человек и не страна, бездушная вещь (если это не средство массовой информации) врать не может. Пруссия выдохнул струйку дыма и легонько подтолкнул резинового утенка. Тот, недовольно распуская волны на водной глади, проплыл несколько сантиметров и снова завис над дном ванны среди мокрых окурков. Термометр упрямо показывал 5 градусов Цельсия, а Пруссия беспокоился только о том, что брат, когда вернётся домой, учует запах сигарет. Наверное расстроится. Или разозлится. Со временем ему все сложнее было различать чужие эмоции, всюду чувствовалась фальшь, везде виделся подвох. Даже родной брат казался каким-то не таким. А ведь сначала была эйфория. Он искренне радовался воссоединению, пытался со всеми наговориться, не думать об увещеваниях Тьмы, но медовый месяц продлился досмешного мало. На место чувства счастья и комфорта, пришло ощущение клетки. Сначала он начал избегать встреч с теми, кого он считал друзьями, а потом уже и с Германией. Чем-то он их не устраивал, а они его. Вот так и получилось, что со временем Тьма осталась его единственным собеседником. Как-то его братец водил его по врачам, а к психологу и психиатру вообще с ними ещё и Америка пошёл, зачем непонятно. Шизофрению не выявили, не смотря на то, что Пруссия не особо-то и скрывался. Тьма тогда задумчиво хмыкала и посмеивалась над всеми ними. Впрочем, о воспоминаниях они почти не говорили. Тьма больше занималась обличением окружающих, искала тех кто лжет и вообще просто плохой человек по глазам, словам и аватаркам в соцсетях (а значит с ними можно было даже не начинать переписку). Потом его постепенно изжили из офиса, причем сделал это его собственный брат. А вместе с утраченной работой, Пруссия, кажется, вообще потерял желание что-то делать. У него пропало обоняние, исчез вкус, а потом он перестал чувствовать температуру. Вот и сейчас он лежал в холодной воде, но не чувствовал этого. Он все ещё был воплощением. Пруссия уже за глаза называл себя живым трупом и просто ждал, когда кто-то свыше над ним сжалится и добьет его. Он был жив только потому, что все ещё номинально был страной. Без людей, без земли, просто существующей в умах любителей истории и школьников, которые были вынуждены его историю учить. Самым, наверное, запоминающимся моментом за все это время позсе воссоединения, был тот случай в больнице, когда выяснилось что у него буквально отсутствует сердце. Пруссия тогда с большим интересом рассматривал седеющего на глазах доктора и ничего не понимающего брата. Тогда он громко рассмеялся, а потом потащил брата в бар, где он допился до невозможного состояния. Тогда он ещё чувствовал небывалый эмоциональный подъем, ему казалось, что если отбросить эти 45 лет, то все будет как прежде. Без сердца. Наверное поэтому он со временем так плохо себя чувствовал. Германия довольно быстро махнул на него рукой. Все как в сериалах. Сначала были недомолвки, потом скандалы. Пруссия был не доволен, что его согнали с его места, не предложив ничего в замен. «Вот она, пенсия,» — подумал тогда Пруссия, сидя в баре. Он всю ночь бродил по дождливому темному городу, а когда вернулся устроил брату сцену, не сразу поняв, что что-то идёт не так. Во-первых в доме ещё был Америка, а во-вторых… Он скандалил на русском языке, и ни Германия, ни Америка ни слова не понимали, кроме того факта, что это был русский язык. Подобное повторялось много раз, Пруссия сам не замечал, как переключался между языками. Когда он все же замечал, то замыкался и молчал несколько дней, а потом снова на показ веселился и кутил, чтобы не огорчать брата, однако это было до того, как тот выгнал его из офиса, сейчас они… Сами не поняли как стали друг другу чужими. Вода, утекая по трубам создавала воронку. Завораживающее зрелище. Он обтерся, нацепил старый халат и направился в свою комнату, не зная чем себя занять. Ничего не хотелось. Под мерное тиканье старых часов Пруссия лежал и думал, когда все пошло не так. Возможно, если бы у него не было амнезии, он бы назвал точную дату. Но у него не было такой возможности, а называть день, когда он очнулся в госпитале точкой невозврата, он не мог. — Эй, может в города хотя бы поиграем? — спросил он у Тьмы? Она долго не отвечала. В последнее время Пруссии даже казалось, что его вечная головная боль решила взять отпуск и улететь далеко и надолго, возможно даже, что навсегда. Но Тьма стабильно появлялась и с садистским удовольствием крушила его планы. Тьма была ещё и редкостной сплетницей, и хотя она всегда занимала довольно странную позицию, ее обличительный тон и железобетонная уверенность в своей правоте, не давала Пруссии поводов для сомнений. К тому же она часто оказывалась права, по крайней мере у него не было желания проверять или не верить своей единственной спутнице. — Давай, — соглашается она, — Москва, тебе на «а». — Астрахань, тебе на «н». Пруссия сам не знал, почему они играют именно в это. Ну или почему ему удобнее играть именно на русском языке, тогда как он в такие моменты даже не вспоминал, что он вообще-то (чисто номинально) часть Германии. Часть мозга придумало странную теорию, а другая его часть думала, какой же Россия всё-таки гад. Может и Америка прав тогда? Россия же одной своей хотелкой разрушил его жизнь, ну может быть двумя. — …тебе на «к», — сказала Тьма, когда они пошли по Транссибу в обратную сторону. Это было даже логично. Слухи о том, что Россия может, умеет и практикует медецину воплощений, уже давно были не просто слухами. Легко отделался тогда, получается, раз потерял только память и сердце. Довольно цельная картина. Отсюда и все его егодняшние проблемы. Ведь новый сосуд подрос и одно сердце два тела снабжать энергией в достаточном количестве уже не может. — На «к», — заторможено повторил Пруссия, — Калининград, тебе на «д». Кстати, Калининград вообще не знал немецкого языка. Коварство России не знало границ.