Астери

      Юлиан       — На колени, — приказывает мужик с очень южными корнями, по нему видно. Кожа смуглая, волосы черные и их много, везде. Я не запомнил его имени, но и ладно, я точно не захочу повторять с ним. В зале он казался более доброжелательным.       Он запускает руку мне в волосы и дергает. Не люблю, когда так делают, неприятное ощущение. И я бы и так встал, зачем еще дополнительные действия-то?       — Соси, — тычет членом в лицо, стоит оказаться на коленях перед ним. Не надо мне его в глаз-то совать! Ты не видишь, что рот у меня ниже находится? Но не возмущаюсь на такое варварское отношение и послушно ловлю головку губами. Мне не нравится его запах. Он принимал душ перед этим, и тут присутствует запах геля для душа, но сам по себе, природный, мне неприятен. Напоминает чем-то просроченную колбасу, такую склизкую. Или это уже мои фантазии, и на самом деле все только кажется?       Он толкается в рот с такой силой, словно я что-то плохое ему сделал. У меня слезы выступают, задыхаюсь, по подбородку слюни текут, а ему хоть бы хны. Имеет меня. Его член периодически бьет по горлу, вызывая рвотный рефлекс, но до рвоты дело не доходит, потому что он отстраняется, давая возможность вдохнуть, и снова по новой.       — Грязная, маленькая, шлюшка! — на повышенных тонах обзывает меня. А я не девочка! У меня тоже член есть! И это видно, я тут голый сижу!       Ему плевать на меня, еще больше, чем остальным. Оттягивает мою голову за волосы, возюкает зачем-то членом по губам, а потом отшвыривает меня, из-за чего я на зад плюхаюсь.       — Встань на колени, на край кровати и прогнись как хорошая шалава, — звучит новый приказ.       Можно я побуду плохой шалавой и просто отсюда уйду? Вот только сомневаюсь, что меня отпустят, даже если я деньги верну.       Делаю, как велено, и получаю сильный шлепок по ягодице. После чего слышу шуршание, означающее, что он надевает защиту. Он врывается резко, весь воздух выбивая, и я даже поскуливаю от дискомфорта.       Это должно закончиться. Совсем скоро. Нужно перетерпеть и больше никогда не подходить к этому человеку.       Меня снова хватают за волосы, сильно оттягивая, вынуждая еще больше прогибаться. В этот раз я совсем не могу думать об Александре Сергеевиче, он слишком хороший, чтобы пачкать его этой ситуацией. Я могу лишь считать про себя, складывая секунды в минуты, пока в меня с яростью вбиваются.       — Тупая неумеха! — звучит новое обзывательство. — Что ты за блядь такая, которая ничего делать не умеет? Тебя только на трассе и иметь за пятьсот рублей. Большего не стоишь!       Меня потряхивает, и я жмурюсь. Вот только мыслей о Виле сейчас и не хватало. Он, наверно, года три твердил, что смогу заработать только так, на трассе, потому что больше ничего делать не умею. Добавлял еще, что в «Астери» на меня и не посмотрят. А меня взяли. Я бы не пошел торговать собой, попробовался бы на фабрику по пошиву, но… Там я столько не заработаю, а долг большой. Брат говорил, что я стану проституткой, и я стал, правда, не такой, какой он думал. Радуется на том свете теперь, наверное. Злорадствует.       Такое ощущение, что мне собрались переломить позвоночник: он одной рукой удерживает мое бедро, второй натягивает волосы. И больно везде. Не так, чтобы от этого кричать, но все же…       Меня вдруг резко сбрасывают с кровати на пол. Я ничего не понимаю и, повернув лицо, смотрю, как он стягивает с себя презерватив, откидывая прямо на мою ступню и… нет, не кончает. Это бы еще было понятно. Он на меня ссыт! Горячая, вонючая жидкость льется на мои бедра, вызывая тошноту и омерзение. Я прячу лицо в ладонях и отворачиваюсь.       — Девка продажная… — выстанывает он, все не прекращая делать эту мерзость. — Курица… Шкура подзаборная… Только дырку подставлять и можешь.       Он заканчивает и уходит в уборную, а я пошевелиться не могу, по щекам слезы текут и тошнит сильно. Но он не задерживается там надолго, через минуту возвращается и начинает одеваться, шурша одеждой, а потом вдруг говорит, абсолютно доброжелательно.       — Прости, что не предупредил, нахлынуло что-то.       Он уходит, и только после этого я срываюсь в душ, сразу же выкручивая ледяную воду на всю. Тру себя намыленными гелем руками, пока зубы не начинают стучать друг о друга. Делаю потеплее и продолжаю уже так. Не могу остановиться. Гель быстро смывается, и я беру еще и еще. Прохожусь по каждому пальчику на ноге, по бедрам, по животу и рукам. Мне этого мало. Мою голову. Дважды. Но и после не ощущаю себя чистым. Вытягиваю руку за пределы душевой и хватаю пасту с полочки под зеркалом. Выдавливаю сразу в рот. Полощу и полощу. Мне не помогает, меня трясет. Но это же глупо, очень глупо. Я все смыл, раз двадцать причем. Надо перестать.       Вытираюсь и возвращаюсь в комнату, где мне снова становится дурно, но нахожу в себе силы одеться и забрать стопочку синеньких купюр. Заплатил он. Лучше бы предупредил, что хочет сделать, я бы ни за какие деньги не согласился.       Вылетаю из комнаты и у меня нет ни капельки сил возвращаться в зал. Меня до сих пор трясет.

***

      Ксандер       — Эй, ты как? Полегче? — глажу по плечу парнишку, что калачиком свернулся в моем кресле. Тушь совсем растеклась по щекам, но он не обращает на нее внимания, открывает глаза и шмыгает носом, что дает понять — ни фига Андрияну лучше не стало. Успокоительное уже начало действовать, но в душе у него все равно ураган.       Андриян у нас давно, и работает, в общем-то, неплохо. Я помню, какой он наглый и важный был на собеседовании, и как легко, свободно начал, будто опытная шлюха. На самом деле, так оно и было, Андриян до «Астери» работал через инет, приезжая по вызову, но быстро пришел к выводу, что безопасность, которую предоставляет клуб, гораздо более значима, чем свобода самозанятого. Первые пару месяцев все было отлично, абсолютно никаких проблем, а потом его вот так же коротнуло после очередного гостя. Я тогда неплохо испугался, решил, покалечили мне парня, но позже выяснилось, что его периодически так ведёт, и что, в общем-то, это норма для него. Как это работает, я так и не разобрал, Андриян не употреблял, чтобы настолько резкие смены настроения были нормой, но вот так вот. Всегда нормальный, спокойно реагирующий вообще на все, опытный, с большим количеством постоянников, а раз в пару месяцев — бац, и его кроет ни с того ни с сего.       Поняв, что обычным разговором дело не исправить, сажусь на подлокотник и начинаю гладить Андрияна по волосам. В них вплетен дождик от новогодней ёлочки, и они из-за этого забавно переливаются под моими пальцами. Для «бабочек» у нас нет какого-то общего стиля, даже одежду они могут выбирать сами, брать на складе или, вообще, свою приносить. Это сделано специально, чтобы предоставить гостям максимальное разнообразие. Кому-то нравятся застенчивые, миловидные мальчики, кому-то по душе развратные, вульгарные шлюхи, кто-то, вот, клюет на таких, как Андриян, с косметикой, блестками и мишурой, а другие, наоборот, ищут строгого «папочку» или учителя. Да и парням проще работать в своем амплуа, чем навязанном извне.       Андриян шмыгает носом и меняет позицию, укладывая голову мне на бедра. Так и сидим ещё минут десять, я его по волосам глажу, а он меня — по коленке. Мы уже поговорили, все обсудили, теперь ему нужна просто поддержка и немного тепла. И все бы ничего, но в такие моменты ко мне, из-за ощущений, приходят воспоминания, что навевают тихую, но болезненную тоску. Прошло пять лет, и хоть ситуации абсолютно разные, я не могу не окунуться в прошлое.       Сейчас, вот, я утешаю шлюху с тараканами в голове, а тогда, Илюшка, вот так же прибегал ко мне за поддержкой. И неважно из-за содранной ли коленки или ссоры с другом, или когда любимый радиоуправляемый вертолет разбился — он тоже укладывался ко мне на колени, а я его гладил по слегка растрёпанным волосам и обещал, что все будет хорошо и наладится…       Что впереди у него длинная, интересная, насыщенная событиями и впечатлениями жизнь, в которой будут ещё десятки игрушек и новые друзья, — настоящие, верные, — обязательно появятся, да и коленки он ещё не раз обдерет и, дай бог, чтобы это было его самой большой травмой.       Я так глубоко ухожу в воспоминания, что, когда Андриян шевелится, собираясь подняться, не сразу соображаю, где нахожусь и что происходит.       — Спасибо, Кас, — говорит он, грустно улыбаясь. — Что бы я без тебя делал?       Выходной бы взял да дома пару дней отсиделся… но вслух этого, естественно, не говорю, вместо этого сам встаю и, подойдя к столу, достаю из ящика пачку влажных салфеток, которые кидаю Андриану, чтобы лицо в порядок привел. На самом деле мне несложно помочь, когда вижу, что эта помощь человеку нужна, и уж тем более, когда о ней просят. Раньше хуже было, дурной был, и, только устроившись, ко всем лез, пытаясь мозги свои вставить. Ну а как иначе? Жалко же всех. Потом притупилось.       — Слушай, а чего ты к Аиду не подошёл? Он же ближе, да и он теперь над вами-то, — спрашиваю, когда Андриан заканчивает лицо отмывать. Он выбрасывает использованные салфетки в мусорку, отдает мне остальные и неопределенно плечами пожимает.       — Не знаю. К тебе привычнее как-то, ты уже родной и все знаешь. А Аид… Не знаю я его. Я тебя напрягаю?       — Да нет, ты ж не каждый день… ладно, дуй давай домой, я Аида сам предупрежу, что ты ушел.       Адриан ещё раз благодарит и сваливает, а я задумываюсь. «Бабочки» как ходили ко мне со своими проблемами, так и ходят, и я никак не вдупляю в чем дело. Я бы мог предположить, что это дело привычки, так-то не один год уже вместе, но новенькие-то? Правда, из новеньких ко мне только Юль бегает, но все же. Вроде Аид и справляется со всем, и парень очень ответственный. Не доверяют? Время еще надо? Или пора вмешаться и помочь ему?       Размышления прерывает стук в дверь, это даже не стук нормальный, а такое… будто кто-то зайти хочет и при этом разбудить боится. Так в «Астери» может только один человек стучаться, забавно, только что его вспоминал. Хотя я, последнее время, вообще, слишком часто о нем думаю, прям из головы не идет. И вроде более-менее у него все налаживается, а все равно, прохожу по залу и невольно его выглядываю.       — Заходи, Юль, — приглашаю громко. Дверь приоткрывается, и в кабинет тихонько, бочком протискивается Юль, и я сразу определяю, что случилось что-то плохое, это невозможно не понять. Пришибленный, бледный, волосы мокрые, встрепанные и аж трясет всего. Глаза на меня поднимает, поражая грустью, а потом вдруг бросается ко мне и прямо на пол, в ноги падает. Я и дернуться не успеваю, а он в коленку мою вцепляется, обнимая, прижимаясь, и тихо, практически беззвучно, начинает плакать, всем телом содрогаясь. Да чего за день-то такой сегодня?..       — Юль… Юленька, посмотри на меня, — прошу, опуская руку на его макушку, и поглаживаю, пытаясь успокоить. От него разит гелем для душа и почему-то зубной пастой, и сильно, я даже сверху чувствую. Юль всхлипывает и медленно приподнимает голову, но тут же зажмуривается, будто испугавшись чего. Все щеки мокрые, а слезы так и не прекращаются, рекой текут, с подбородка капая. Ох, кто ж тебя так?.. Как тебя вообще обидеть-то можно, ты ж как солнышко маленькое… но сначала надо другое выяснить.       — Юль, сейчас важно очень, сосредоточься, пожалуйста. Тебе физическая помощь нужна? Болит что-нибудь?       Отрицательно головой мотает, и снова лицом в коленку мою утыкается. Ну, будем надеяться, что не обманывает.       Наклоняюсь и, подхватив всхлипывающего парня под мышки, вверх тяну, чтобы сразу его обнять. Юль вцепляется в меня, крепко, мнет рубашку, жмется, будто боится, что я его оттолкну. Он и так невысокий, а теперь совсем мне маленьким кажется. Глажу его по волосам, по спине, и шаг к креслу делаю, за собой его утаскивая.       — Все, все уже в порядке, — шепчу, перемещаясь дальше. — Все прошло, тут уже нет никого…       Добравшись до кресла, падаю в него, садясь, и Юля за собой тащу, на колени к себе усаживая. Хорошо б до успокоительного добраться, но как его отпустишь-то? Он так и жмется, всхлипывая, и я продолжаю его гладить, нашёптывая:       — Всякое бывает, Юль, ты молодец, что дошел, ты вообще большая умница, знаешь? Маленький мой, не переживай, хорошо все будет, ты же сильный у нас, да? Другое пережил, и это переживешь…       На самом деле я без понятия, что у него случилось, догадки можно бесконечно строить, но идиотом надо быть, чтобы не понять, что событие явно ударило по парню. Не знаю уж, речи мои помогли, или просто тепло чужого тела, но он постепенно перестает содрогаться, а потом и всхлипы становятся все реже, и реже, правда жаться ко мне не перестает, да и не нужно, так даже лучше.       — Спасибо, Ксандер Сергеевич… — хрипло и тихо говорит он, когда всхлипы совсем на нет сходят. — Простите, что отвлек опять.       — Не извиняйся, я сам говорил приходить, — продолжаю его гладить, будто этим могу его боль забрать. — Расскажешь?       — Это противно.       — Юль, расскажи, пожалуйста, — говорю тихо, к уху его наклонившись. Раз «противно», скорее всего, с гостем что-то связано, а такое на первых этапах лучше проговорить, чтобы прочувствовать, что вся та грязь, что от некоторых личностей исходит, с ними же и оставалась, не должно это прилипать, иначе с ума сойдешь тащить это все на себе.       — Тогда и вам будет противно меня трогать.       Он ещё сильнее жмется, как будто есть куда. А я, перестав его гладить, просто обнимаю и к себе прижимаю, давая понять, что никуда его не сброшу, а, наоборот, удержу ещё.       — С чего ты такую глупость взял? Я, думаешь, не знаю, что в «Астери» за закрытыми дверями творится? Или не понимаю, что не всем нашим гостям хватает просто секса? Знаю, и уж поболее тебя. Но мне не противно тебя трогать, я тебя даже поцеловать могу. Хочешь?       — Хочу… — шепчет, будто боится своих желаний, и я, наклонившись, касаюсь губами его виска, а потом и ниже спускаюсь, оставляя поцелуй на скуле, единственном месте лица, что мне доступно, так как он до сих пор не оторвал нос от моей рубашки. От него прям несёт шампунем, перебивая вообще все, и я ловлю себя на мысли, что мне обидно. Было бы здорово его настоящего почувствовать.       — Вот видишь? И вовсе не противно, даже приятно, — тихонько ему на ухо. — А теперь давай, рассказывай все.       — Он грубый был и говорил так… Как брат делал, — мне плохо слышно, так как говорит он, не отрывая лица от моей груди, но понятно. Но я знаю, что это не все, и оказываюсь прав, так как Юль совсем сжимается и рваным, потерянным, голосом еле слышно продолжает:       — А потом он на меня пописал.       Хочется выдохнуть облегчённо, но держусь, чтобы не надумал себе чего лишнего. Ей-богу, доведут меня когда-нибудь «бабочки», и даже краска уже не спасет от такого количества седых волос.       — Тебя брат оскорблял? — специально ухожу от темы мочи, которая явно его задела сильно. Мы вернёмся ещё к этому, но сейчас не стоит на этом внимание заострять. Так-то «золотой дождь» не самая редкая практика, но нормальные люди о таком заранее говорят. Плохо, конечно, что с ним впервые это без предупреждения случилось, и гостю бы этому по-хорошему втык дать.       — Да. Всегда. Но лучше словами, чем…       — Чем пописать? — договариваю за него и ещё раз в висок целую. Глупое дитя… это ж разве самое страшное?       — И это тоже.       — Брат и бил тебя? — доходит до меня. Блядь, ну чего вот за придурки эту землю населяют? Сколько работаю, уже столько историй узнал, а уж про семьи, так вообще, чего только нет. И все равно, каждый раз страшно становится от мысли, что все эти люди живут с нами бок о бок, ходят рядом, возможно, улыбаются, доброго дня желают, а потом приходят домой и творят дичь всякую.       — Да… Я же всегда такой был, а ему это очень не нравилось. А я же не виноват.       — Какой «такой», Юль? — спрашиваю аккуратно и опять начинаю его спину гладить. Он во мне такие чувства вызывает… странные, давно забытые. Хочется от всего мира его защитить, укрыть и забрать куда-нибудь, спрятать. И ещё каким-нибудь десертом накормить. С персиком. Не знаю, почему именно с ним, я даже не знаю, любит ли он их, но вот хочется. И чем больше мы общаемся, тем тяжелее мне с этим желанием бороться.       — На девочку похожий.       — Глупости, — фыркаю и рукой в его запутанные волосы забираюсь, начиная их аккуратно перебирать, разбирая мокрые пряди. — Смею заверить, абсолютно не похож. Просто ты миловидный, красивый. А всех красивых мальчиков почему-то с женщинами только ассоциируют. Не привыкли у нас к тому, что и парни тоже могут быть красивыми. А знаешь почему?       — Почему?       Он даже голову от рубашки отрывает, чтобы на меня взглянуть, так любопытно. Улыбаюсь этому, рассматривая его покрасневшие глаза, и отвечаю:       — Красивых девочек на улице больше. Не потому что они от природы красивые, а потому что у них больше способов себя украсить, сделать лучше. Пухлые щеки? Прикрыла длинными волосами и нанесла на кожу контуринг, что делает лицо визуально худее. Маленькие глазки? Подвела стрелки, увеличив, подкрасила тенями. Ресниц нет? Нарастила или накрасила. А парням чего? Каким родился, таким и ходит, ну максимум зубы отбелил да прическу подходящую подобрал, и то большинство и этим-то не пользуется. От природы красивых людей не так много, но из-за того, что девушки пользуются хитростями, а большинство парней — нет, создаётся ощущение, что девушек красивых больше. А ты от природы красивый, тебе даже делать ничего не надо, вот и говорят, что на девушку похож. Считай это комплиментом.       Юль улыбается, давая понять, что я в правильное русло тему увел, да и лицо от меня больше не прячет.       — Спасибо, Ксандер Сергеевич. Вы замечательный.       Да нет, просто опытный в этом… Знал бы ты сколько у других «бабочек» комплексов, волосы бы на голове зашевелились.       А Юль действительно красивый, тут и лукавить не надо. Он как фигурка фарфоровая, что искусный мастер сделал. Печально, что при виде такой красоты, у некоторых людей из-за собственных комплексов вместо желания любоваться возникает желание уничтожить то, чего себе заполучить не можешь.       — Ксандер Сергеевич, можно я еще минуточку так посижу, пожалуйста?.. — просит, в глаза заглядывая, а у меня от этого в груди что-то сжимается и хочется вообще его больше никуда никогда не отпускать.       — Я никуда тебя не прогоняю. Юль, тебе надо ещё этого гостя обсудить? Ты сможешь сам с себя его сбросить?       Юль опять кладёт голову мне на грудь, щекой прижимаясь, и только после отвечает:       — Я о нем уже не думаю. Я с ним просто не пойду больше. Мерзкий…       — Ты, главное, запомни, что мерзкий он, а не ты, ладно? И если такое повторится, с ним ли, или с кем другим, держи это в голове всегда, не забывай. Они ж поэтому к «бабочкам» и идут в поисках продажной любви, потому что им в своей мерзости признаться стыдно. Он тебя оскорбляет и унижает, не потому что ты плохой, а потому что ему необходимо себя возвысить. В обычной жизни его шпыняют все: начальник на работе дебилом считает, жена держит за подкаблучника и половую тряпку, а он и ответить никому не может, потому что духу не хватает, слабый слишком. Вот и идёт к тебе за помощью. Двадцать минут поунижает, чувствуя себя при этом кем-то значимым, и потом у него силы появляются дальше терпеть. Вы же как лекари, только те тело лечат, а вы людям жить помогаете. Не принимай всю ту мерзость, что они выливают, на свой счёт, хорошо?       — Хорошо. Спасибо, что вы такой хороший. Не представляю, как бы я без вас тут смог…       А может, и лучше бы тебе без меня было. Психанул бы да свалил, найдя нормальную работу. Не удивлюсь, если когда-нибудь, я за свою «помощь» в ад попаду, когда выяснится, скольких я так, благими намерениями, людей сгубил.       Ничего не говорю, просто касаюсь губами его макушки, да по спине глажу. Он вроде уже успокоился, но мне чёт так не хочется его отпускать…       А потом я замечаю, что его дыхание совсем тихим и ровным стало. Опускаю глаза и вижу, что он, сжимая прядь моих волос, что из хвоста выбилась и через плечо перекинулась, дрыхнет вовсю.       — Юль?.. — говорю тихо, чтобы не напугать нечаянно. — Мне работать надо.       Он не реагирует и, пока спит, не видит, что я ещё раз его рядом с ухом целую. Хороший такой, как щеночек, его бы ласкать да гладить, а не вот это все дерьмо хлебать. Юлиан никак не реагирует, и мне приходится его чуть за плечо пошевелить, чтобы просыпался. Но как бы аккуратно я ни старался, он все равно вздрагивает и дёргается от неожиданности, ещё и прядь моих волос, что до этого в руке сжимал, тянет. Не больно, но неприятно. Глазами хлопает ошарашенно, замечает, что чуть волосы мне не выдрал, и, испугавшись, кладет прядь обратно на грудь, ещё и гладит ее, будто извиняясь.       — Простите, Ксандер Сергеевич. Я не специально, — произносит вслух то, о чем я подумал, и я как-то непроизвольно улыбаюсь.       — Мне очень нравится так сидеть, ничего не делая, и симпатичного парня при этом обнимать, но, как ни прискорбно, мне работать надо, — говорю, последний раз по его спине ладонью проведя, и торможу в районе поясницы.       — Зовите, если захотите еще, — говорит и вдруг краснеет весь, даже кончиком носа.       Отвечаю голосом, полным серьезности:       — Договорились, если мне понадобится антистресс, я знаю к кому обратиться. Слазь давай.       Последнее добавляю, потому что чувствую, еще намного, и хрен я его вообще выпущу. Юль на это улыбается и говорит:       — Хорошей ночи, Ксандер Сергеевич.       — И тебе, Юлиан, хорошей ночи.       Он без особой охоты сползает с моих колен и, больше не оборачиваясь, идёт на выход, а я пытаюсь мысли в кучу собрать. Чего я там сделать-то хотел?..