Астери

      Юлиан       — И что, тебя опять до утра не будет? — строго спрашивает отец, когда мы ужинаем.       — Да, пап, — гипнотизирую горошек в тарелке. Он каждый раз с каким-то отвращением это спрашивает, хоть и не знает, кем именно я работаю. — Это же работа.       — Твой брат не позволял себе отсутствовать дома ночью и в это время спал, как все нормальные люди.       Накалываю на каждый зубчик вилки по горошинке. Вили нет уже четыре месяца, а он все равно остается самым лучшим сыном.       — И что это за фабрика такая дурная, что ночью работает? Глупость какая-то.       — Там две смены, пап. Во вторую платят больше.       — Учиться надо было идти, а не мамины нитки воровать.       Эти разговоры у нас происходят примерно раз в неделю. Я и взял-то эти нитки только раз, у меня мои закончились, как и деньги, что заработал на раздаче листовок. Подарок шил, отцу на день рождения, футболку. Я и принт на ней сам сделал, с медведем. Точнее, это скорее вышивка была, но тоже ведь считается. Да какая разница, если он ее все равно порезал и выбросил?..       Давлюсь четырьмя горошинками, что отказываются проглатываться, но вместо того, чтобы встать и плюнуть на этот ужин, фигурально выражаясь, естественно, закидываю в рот еще и кусочек сосиски.       — Тебе нужно брать пример с Вавилия. Царствие ему небесное. Учился, работал, спортом занимался, домой до одиннадцати возвращался и не позорил семью, в отличие от тебя.       Ага, знаю, какой он был. И получше твоего. Житья мне не давал. Наркотики продавал и даже сам пробовать начал. От воспоминаний, каким он стал под наркотой, хочется плечами передернуть, но продолжаю нависать над тарелкой и изображать ужинающего человека. Виля мог прийти домой в хорошем настроении, даже не трогать меня, а потом у него в голове что-то замыкало, и он мог среди ночи меня из кровати выдернуть и об стену шарахнуть. Об ту, что с окном. Чтоб родители не услышали. Хотя слышно все равно было, конечно. О чем они думали? Что мы играем?       Нет-нет-нет, не хочу вспоминать. Я скоро отработаю долги… Ну не совсем скоро, но отработаю, и просто уйду. Куда непонятно, но как-нибудь выкручусь. Можно и дальше «бабочкой», просто комнату снять и переехать, но я долго не протяну, даже если на меня каждую ночь, безотрывно, будет смотреть Александр Сергеевич. Даже ради него не смогу. Мне и сейчас фигово, мысли о нем, конечно, помогают, но… Не хочу я, чтобы меня трогали чужие руки, чтобы брали неизвестные мне люди. Я и так молодец, больше истерик в клубе не закатываю. Дома да, когда родители уходят куда, но я все равно прятался под одеялом в такие моменты. Я больше стараюсь занять себя, самое удачное это шитьё, я тогда вообще отбрасываю все лишнее. С зарплаты машинку куплю, швейную. Интересно, а Александру Сергеевичу понравится его подарок, или и он его выбросит?..       — Чайник поставь, — вырывает из мыслей отец. — Че сидишь, еду гипнотизируешь? Не хочешь, не ешь, никто не заставляет.       Я подскакиваю с табуретки и, поставив чайник, убираю за собой посуду, после чего иду собираться на работу. Все равно пораньше хотел приехать. Только надо что-то с фингалом придумать, а я не знаю что. Но и отпроситься не вариант. Что это за работник — без году неделя, а уже что-то выпрашивает?! Да и вообще, работа нужна, чтобы зарабатывать деньги, а не юлить.

***

      Александр Сергеевич в зале, стоит на стремянке и меняет одну лампочку на другую. Тихонько мнусь рядом, дожидаясь, когда он закончит, и смотрю на его длинные пряди, что красиво переливаются в лучах подсветки и контрастируют с черной рубашкой. Я бы хотел дотронуться до его волос. Интересно, какие они на ощупь? Точно не такие, как у меня, мои-то почти пух, тонкие и легкие, и кудрявятся как у барашка. А у Александра Сергеевича гладкие, как глянцевые. Похожи ли они на шелк?       Александр Сергеевич спускается со стремянки, держа в руке перегоревшую лампочку, начинает складывать лесенку-чудесенку и замечает меня.       — Юль? — удивляется Александр Сергеевич. — Ты разве не взял выходной?       Ему, естественно, рассказали о происшествии, но это нисколько не удивительно.       — Добрый вечер, Ксандер Сергеевич, — я делаю шаг ближе и улыбаюсь. — Простите, но мне нельзя пропускать работу. Вы не знаете, чем можно прикрыть синяк? Может, мне можно, какую-нибудь маску взять?       Вообще, он может просто отослать меня дожидаться Аида Христосовича, он же администратор над «бабочками», но я очень надеюсь, что мне поможет именно Александр Сергеевич. Хочу побыть с ним немного, посмотреть на него. А Аид Христосович меня пугает, если честно, такое ощущение, что сразу уволит и все. Знаю, он так не сделает, но ничего с собой поделать не могу.       — Подержи-ка, — Александр Сергеевич отдает мне лампочку и уносит куда-то лестницу, а я стою и держу. Было бы прикольно, обладай я суперспособностью, и она бы зажглась в моей руке. Стою, такой, клуб освещаю.       Александр Сергеевич возвращается, уже без стремянки, и, махнув мне рукой, направляется в сторону своего кабинета. Я следую за ним, чуть ускоряя шаг. Смотрю на красивые волосы, что покачиваются из стороны в сторону при ходьбе, и не замечаю, как спотыкаюсь. Все происходит быстро. Вот я шел, пялился, а потом, бац и все, лечу целоваться с полом. Лампочка выскальзывает, отскакивает и разбивается. Морщу ушибленный нос и пытаюсь вспомнить: мне почему-то кажется, что в этих есть ртуть. Такое может быть? Или это в старых?       Александр Сергеевич останавливается, разворачивается и идет ко мне, а я так и лежу как глупенький, даже не сообразив, что встать нужно, до меня это доходит, только когда он руку мне подает и помогает встать, спрашивая:       — Не ушибся?       — Все хорошо, спасибо, Ксандер Сергеевич. Простите, я лампочку разбил.       — Ужас. Вычту из зарплаты пятнадцать рублей, — тон у Александра Сергеевича очень серьезный и если бы не его рука, что все еще держит мою, я бы, наверное, снова рухнул. — Нос точно в порядке? Лёд не нужен?       — Все в порядке. Это не больно. Спасибо.       Александр Сергеевич смотрит на мой нос, и я от его пристального взгляда веду им из стороны в сторону. Знаю, так грызуны делают, видел в зоомагазине и перенял эту дурную привычку, что изредка всплывает. Он отпускает мою руку и идет в кабинет, а я — искать веник и совок.       — Оставь, перед открытием уборщики все равно ещё раз пробегут, пошли, — останавливает меня Александр Сергеевич, и я бегу за ним, тормозя у самого порога в его кабинет, и захожу в помещение спокойно, закрыв за собой дверь.       — Сядь, — говорит Александр Сергеевич на пути к столу. Я тут же усаживаюсь на стул и кладу руки перед собой, а он нагибается, что-то открывая, и протягивает мне целлофановый пакетик с кучкой кубиков льда, со словами:       — Приложи.       Я прикладываю, а он садится в кресло, открывает крышку ноутбука и что-то изучает на экране, периодически щёлкая мышкой. Лед от соприкосновения с кожей тает, и конденсат с пакета стекает на щеку, которую приходится то и дело вытирать. Глаз уже онемел, мне кажется… Что будет, если отморозить глаз? Такое, вообще, лечат?       Минут через десять Александр Сергеевич отводит взгляд от экрана и дает мне кружку, в которую и отправляю «похудевший» пакетик со льдом.       — Кого на этот раз делили?       — Он просто расстроился. Ничего страшного.       Я ведь, и правда, у него клиента увел, но случайно. На человеке ж не написано, что у него «бабочка» есть уже. А остальное — домыслы, я не стучу и ничего такого не делаю.       Александр Сергеевич угукает, а потом говорит:       — Знаешь, хорошая мысль. В следующий раз, как расстроюсь, тоже пойду драку устрою.       — Вы, наверное, красиво деретесь, прямо как в фильмах про самураев, — тихо говорю я, представляя Александра Сергеевича с катаной.       — Конечно. У меня ещё и дед Джеки Чан, ты не знал?       Я хлопаю ресницами, смотря на Александра Сергеевича. Да не может быть, совсем же не похожи. Это шутка, да?       Александр Сергеевич встает, обходит стол и, подойдя ко мне, берет за подбородок, пальцами одной руки. Чуть прохладные… Отклоняет мою голову назад и внимательно осматривает лицо, а я его. Он очень близко.       — Уверен, что все ещё хочешь справиться с этой ситуацией самостоятельно?       Я вот так сидеть хочу, чтобы пальцы ваши моего подбородка касались и лицо близко-близко. Настолько, чтоб все крапинки в радужке сосчитать. А эта ситуация с Вивой… Я о нем вообще думать не хочу, особенно сейчас. Да и не буду я вас впутывать, и так постоянно отвлекаю со своими глупостями.       — Все будет хорошо, Ксандер Сергеевич. Не волнуйтесь, я постараюсь меньше доставлять вам неудобств.       Хорошо, что вы не в отпуске, вот тогда я бы, наверное, тут с ума сошел, не имея возможности вас видеть.       — Если впутаете в ваши ссоры гостей, обоих штрафану, не разбираясь, кто виноват, — говорит, смотря уже в глаза, а не на мой нос, который сегодня ослеплен вниманием. А потом отпускает мой подбородок, к моему разочарованию, и идет к ящикам стола, откуда достает три тюбика с чем-то бежевым — тональник или грим — и то ли черную пудреницу, то ли круглое зеркальце, не очень понятно. Посмотрев на меня еще раз, убирает один тюбик обратно и говорит:       — Дай руку.       Я протягиваю руку через стол и Александр Сергеевич капает нечто телесное на основание моего большого пальца из первого тюбика. Растирает краску и смотрит, следом проделывая то же самое со вторым, после чего и тот отправляется обратно в ящик, а Александр Сергеевич, обойдя стол, возвращается ко мне. Его пальцы приподнимают мою голову, все так же за подбородок, и теперь мне в глаз светит лампочка; в один, потому что второй я закрыл.       — Учись сам, пригодится, случаи разные бывают. В течение ночи следи, если сотрешь, подходи, но завтра уже сам.       — Хорошо, — соглашаюсь, и он начинает наносить на мое лицо этот бежевый крем, прямо своими прохладными пальцами, отчего кажется, что я сейчас растекусь как снежок, принесенный домой и уложенный на батарею.       — Тональный крем лучше спонжем наносить, спросишь в магазине косметики, там подскажут, да и тон помогут подобрать. Не размазывай, а вот так, как я сейчас, пальцами.       Какой же у него голос приятный и пальцы… Да я эти ощущения век помнить буду.       Но, он слишком быстро заканчивает и берет черную штучку, которая все-таки оказывается пудрой, и наносит поверх тонким слоем, но уже кисточкой. Этому тоже скоро приходит конец, и Александр Сергеевич, убрав палец с моего подбородка, что придерживал мою голову под нужным углом, запускает его в волосы, наматывая одну кудряшку. Он это делает ласково, не дергая, не оттягивая, очень легко. А я вдохнуть боюсь, кажется, что даже такое обыденное действо может все разрушить. Это длится лишь пару секунд, после чего Александр Сергеевич, возвращает кудряшку на место и как ни в чем не бывало идет убирать спецсредства в ящик, а когда и с этим покончено, садится в кресло и уточняет:       — Это все? Больше ничего не хотел мне сказать?       — Спасибо, Ксандер Сергеевич, вы лучший! — и это чистейшая правда. Хоть я и не знаю вас хорошо, но уверен в этом.       — Не сомневался. Если все, то можешь идти.       — Хорошей ночи, Ксандер Сергеевич, — я встаю из-за стола, а он снова погружается в мир ноутбука.       — Угу, и тебе.       А я иду на выход. Мне еще переодеться нужно.

***

      — Не бойся меня, солнышко, — говорит Евгений Степанович, поглаживая мое бедро. — Я не обижу.       А я и не боюсь, мне просто непонятно, почему меня хочет человек вдвое старше. Нет, никаких предубеждений насчет разницы в возрасте, но ему же… Пятьдесят? Волосы белые от седины, но он за собой следит: ни обвисшего живота, ни дряблого подбородка или чего другого. Вполне нормальный, не отталкивающий, не вызывающий приступов тошноты. Но его подрагивающие пальцы и голодный взгляд не делают ситуацию комфортной.       Он наваливается сверху, отчего становится тяжело и до ужаса жарко, это как животом на батарею лечь, и ерзает, чтобы просунуть руку вниз и придержать член. Я прикрываю глаза, ни фига это не приятно сейчас. Он толкается в пространство рядом со входом, что вызывает дискомфорт, и я чуть приподнимаю бедра, чтобы он вошел уже наконец. Мужчина все же попадает куда надо и толкается до конца. Я бы тут взвыл, наверное, не будь растянут до.       Чувствую себя мерзко — куклой из секс-шопа. Евгений Степанович начинает двигаться, пыхтит, чувствую, как на лицо капает влага и, приоткрыв на чуточку глаза, понимаю, что это пот. Ужасно. И тут дело не в косметике, которой меня намазал Александр Сергеевич и которая точно потечет, а я потом еще и умоюсь обязательно. Дело в том, что мне противно и вообще не хочется продолжать.       Снова смыкаю ресницы и представляю прохладные пальцы Александра Сергеевича, его спокойный голос, его самого, репетицию ту, нашу, когда у него потемнели глаза…       — Какой ты хороший мальчик… — звучит сверху с одышкой, что резко выдирает из мыслей.       Ну вот и зачем сейчас болтать? Он не мог помолчать?       Я издаю тихие стоны и приобнимаю чужие плечи, трогать не хочется, но не могу же я тут лежать совсем безучастным. В следующий раз нужно выбирать кого-нибудь помоложе, хотя это пугает, у них сил больше, а вдруг извращенец какой? Ещё и от боли буду скулить долго.       Снова пытаюсь сосредоточиться на мыслях об Александре Сергеевиче, но гость как-то тоненько завывает и дергается во мне, тут же вытаскивая член, и придавливает собой. Я ему что, подушка?       — Ты молодец, солнышко. Полежи, отдохни.       Вот и за что меня похвалили? За то, что вытерпел?       Но я о том не спрашиваю, лишь вдыхаю нормально, когда Евгений Степанович с меня скатывается и уходит в ванную. Промокнув лицо одеялом, приоткрываю глаз и смотрю на часы. У меня еще сорок три минуты оплачено. Мне же не надо столько времени просто лежать? Я же так усну!       Евгений Степанович моется быстро, шуршит одеждой, одеваясь, и, накрыв меня зачем-то одеялом, кладет на тумбочку несколько купюр со словами:       — Это тебе на мороженое.       Хорошо, что не на машинку в «Детском мире».       — Спасибо вам, — я улыбаюсь, надеюсь, что довольно, ну или хотя бы просто не отталкивающе, и он уходит.       Стоит двери закрыться, как скидываю с себя одеяло и сажусь на кровати. Жарень. А на тумбочке лежат красненькие купюры, две штуки. Это что за мороженое такое дорогое? Беру их в руки и начинаю разглядывать. Выпуклость на шрифте, в верхней правой части, прощупывается, зеленый знак переливается, если наклонить бумажку, водные рисуночки видно на свет, а серебряный пунктир не слезает, если пошкрябать ногтем. Это мне подсказал Иоанн, когда я получил впервые на чай и не знал, что делать, поэтому и подошел к первой попавшийся в тот момент «бабочке» в нашей комнате. Конечно, будь там Вива, я бы и не подумал у него спрашивать. А Иоанн, хоть и необщительный, но в помощи не отказал.       Отложив деньги, иду в душ, где долго смываю с себя чужой пот. Вместе с прикосновениями. От тонального крема не осталось и следа, естественно.       Быстро собравшись, ухожу из этой комнаты в нашу, где убираю деньги в свой шкафчик на кодовом замке и расчесываю мокрые волосы, энергично трясу головой в разные стороны, чтобы кудряшки потом нормально выглядели, а не так, будто я жертва маньяка-визажиста. Сейчас разгар рабочей ночи и я здесь один, тут бы и остался на самом деле, но нельзя, я же на работе.       Спускаюсь вниз, Александра Сергеевича в кабинете нет, по крайней мере на мой стук, никто не отреагировал, поэтому начинаю праздно шататься по коридору, в ожидании его прихода. Не работать же в таком виде.       Александр Сергеевич проносится из зала в свой кабинет только минут через десять и я, обрадованный, что он пришел, иду туда же, но… Вдруг приходит Кристиан, которого я сегодня не видел. Он так-то частенько опаздывает, может и на смену не выйти или просто снять чокер с шеи и сесть за столик пить безалкогольный коктейль. Почему его не ругают и вообще тут держат, остается загадкой. Он поправляет светлые волосы и какой-то грациозной, словно кошачьей походкой, идет к кабинету Александра Сергеевича, где и скрывается, даже не постучав для приличия.       Мне ничего не остается, кроме как ждать. Кристиан красивый, выше меня, у нас его либо обожают, либо не переваривают, а я так и не понял, как к нему относиться. Да, болтает много, на любые темы, может и пошутить, и правду в лоб сказать, слишком прямолинейный. Хотя последнее в нем немного восхищает, но это потому что сам так не могу. Для меня сказать правду в лицо, значит поругаться. Что с родителями, что с клиентами. А я не хочу ругаться, я хочу, чтобы все было спокойно.       Ждать приходится долго, и я сажусь на корточки около стены, проваливаясь спиной так, чтобы дверь кабинета была в поле моего зрения, чтобы не пропустить уход Кристиана. А он все не выходит и не выходит. У нас поговаривают, будто он спит с самим Христосом Тритоновичем, которого я еще ни разу не видел, но наслышан. В эти слухи я не верю. Зачем бы Кристиану тут работать, имей он столь влиятельного и богатого любовника? Возможно, конечно, что они не сильно уделяют внимание вопросу кто с кем спит, и для них нет ничего такого, что один из них «бабочка», зарабатывающая сексом. Я еще и сам не понимаю каково это. У меня был парень, мы встречались два месяца, и он говорил, что раз вместе, то и спим только друг с другом. Ему самому, правда, это не мешало заниматься сексом на стороне… Поэтому и расстались, собственно.       Кристиан выходит, когда у меня уже начинают затекать ноги. Он там не меньше получаса провел. Улыбается довольно, как-то сыто, и тянется, подняв руки к потолку, отчего кофта задирается, оголяя плоский живот с темноватой дорожкой волос. Наконец-то он скрывается, уходя из коридора, и я, встав, иду стучать в кабинет Александра Сергеевича.       — Заходи, Юль, — слышу его голос.       Как он понял, что это я?..       Приоткрываю дверь и, проскользнув внутрь, закрываю. Тут как-то не так как обычно. Какое-то тихое, почти неслышное гудение, что оказывается вытяжкой. Я замечаю, как Александр Сергеевич убирает гребень со стола в один из ящиков. Тут вроде все как всегда, но все равно что-то не так.       — Садись, я сейчас, — говорит Александр Сергеевич и идет к шкафу, где наливает себе воды из того самого кувшина, из которого меня тогда поил. Я сажусь, а он, попив, идет за тональным кремом. А когда встает напротив, и я смотрю в его лицо, то вижу, что он расслабленный, как после отдыха…       Александр Сергеевич принимается за нанесение тонального крема на мое лицо, а я им любуюсь. Да, я понимаю, ему тоже нужно отдыхать… Кристиан красивый и, наверное, очень раскрепощенный, по-любому умеет что-нибудь такое, о чем я даже и не слышал. Мы с ним не то что на разных ступенях, мы на разных лестницах стоим.       — Как смена? — спрашивает Александр Сергеевич, заканчивая с нанесением крема и принимаясь за пудру. — Нормально все?       — Нормально, Ксандер Сергеевич, — отвечаю и сжимаю пальцами шов на штанах.       — Тебе так нравится мое отчество?       Вы мне весь нравитесь, Александр Сергеевич.       — Так правильнее. Не дает забыть, что вы мой начальник.       Не дает представлять то, что недопустимо, не дает мечтать о чем-то. Ваше отчество меня… приземляет.       — А что, так не похож? — Александр Сергеевич откладывает пудреницу и приподнимает бровь. Дотронуться бы до нее…       — Похожи, Ксандер Сергеевич. Это просто лишнее напоминание о границах.       — Не переживай, я напомню, если что, — проводит пальцами по скуле, отчего замираю, но и это заканчивается; он обхватывает мой подбородок, чуть поворачивая голову, рассматривая результат. — Все вроде.       Он отступает и идет убирать крем в ящик стола. А мне так уходить от него не хочется, кто бы знал…       — Юль, а как тебе Аид?       Не совсем понимаю почему он спрашивает это у меня, но отвечаю:       — Нормально?..       Я не совсем уверен в том, что нужно говорить сейчас.       — А почему ты к нему с этой проблемой не подошёл?       Потому что вы мне нравитесь, а его я побаиваюсь.       — Простите, Ксандер Сергеевич. Больше не буду.       Надо будет очень постараться не стереть этот слой, чтобы до утра хватило. К Аиду Христосовичу, я, конечно же, не пойду.       — Да нет, приходи, я не из-за этого. Юль, я уже говорил, ты можешь подходить с любой проблемой.       Тогда я ничего не понимаю… Александр Сергеевич, заметив выражение моего лица, говорит:       — Не парься, это к тебе отношения не имеет, я про Аида хотел узнать.       — Я просто его боюсь немного, — решаю признаться. — Он же меня тогда успокаивал… Теперь думает обо мне плохо, наверное… Не хочу повод давать… Да и, судя по отчеству…       Все в кучу собрал, но как-то так.       — Юль, это его работа. И поверь, твоя истерика отнюдь не единственная. Думаешь, всем «бабочкам» так легко дается эта профессия? Для чего, по-твоему, у нас в штате психолог?       — Я понимаю…       Понимаю, но к Аиду Христосовичу все равно не пойду. Надеюсь, никогда.       — Юль, я серьезно. Не считай себя хуже других только потому, что ты один раз позволил своим чувствам взять верх. Это абсолютно нормальная реакция. Многие идут сюда, думая, что раз они любят секс, значит, все нормально будет, а потом, когда сталкиваются с реалиями, приходит понимание. И даже если бы ты вообще после первого клиента решил, что не справишься, никто, в том числе и Аид, не подумали бы о тебе плохо.       Так я хуже не из-за чувств, а в совокупности! На других «бабочек» смотреть приятно, они такие красивые, плавные, знают, чего хотят и что делать, а я как за борт выброшенный с неумением плавать, барахтаюсь смешно в воде и ничего не понимаю.       — Хорошо, Ксандер Сергеевич. Я запомню.       Все же слишком часто я к нему наведываюсь, надоел, наверное, надо пореже.       Александр Сергеевич смотрит на меня изучающе, а потом, обойдя стол, подходит и, присев передо мной на корточки, берет мои руки в свои. Прохладные, такие приятные. Можете меня так подольше подержать, пожалуйста?..       — Юль, ты ничем не хуже других. Ты красивый, милый, и кудряшки у тебя очаровательные. А в глазах так вообще утонуть можно. Опыта мало, но это наживное. Хватит так стесняться, если захочешь, на тебя половина зала слюни пускать будет, ещё сам выбирать будешь с кем спать и кому какую сумму называть. И да, я все ещё считаю, что ты совершаешь ошибку, и что все это вот абсолютно не твое, но главное, это то, какие решения принимаем мы сами. Захочешь, все у тебя будет, только смелости немного наберись.       Я хочу, чтобы вы держали свои прохладные пальцы на мне. Я могу даже побыть подлокотником ради этого.       — Спасибо, Ксандер Сергеевич. Вы очень добры.       Александр Сергеевич проводит ладонью по моему бедру, но это точно безо всякого неуместного контекста, а так… с поддержкой.        Он поднимается, и мне пора. Желаю ему хорошей ночи и удаляюсь.       Но стоит оказаться в коридоре, как вижу Вива, зло сверкающего в меня глазами. Он стоит, привалившись к стене, скрестив на груди руки, и явно ждет меня. Как он узнал, что я здесь? Предположил?       — Опять за свое? — выплевывает Вива, скорчив лицо так, будто ему противно.       Вот и что опять я сделал? Я же даже рядом старался не находиться, а на другой, противоположной, стороне зала. Или он про то, что снова ходил к Александру Сергеевичу?       — О чем ты? — спрашиваю, сохраняя между нами дистанцию в пару метров.       — Не бери чужое, Юлька. Жеша мой! Если еще раз… — Вива не договаривает свою угрозу, потому что позади меня тихонько скрипит дверь. Виву как водой смывает, так быстро он удалился. Не хочет на третий штраф налететь.       Я тоже иду в зал, пока Александр Сергеевич меня не заметил, а то спросит ведь, почему я в коридоре стою, а не в зале. Работаю.       Тут все гости давно поделены, а мне что, по их мнению, делать? В сторонке стоять? И я никого не заставляю, если что, клиенты вправе отказаться. Хах, а было бы забавно. Я, такой, вцепляюсь в мужика и тащу наверх, тот кричит, брыкается, просит помощи у своей «бабочки», но я непреклонен, пру, будто ничего не замечая. Вот тут да, возмущаться можно. А так-то? Евгений Степанович сам захотел, его и уговаривать не надо было.