Астери

      Аид       В курилке я провел минут пятнадцать, пытаясь взять себя в руки. Это все абсолютно нечестно. То, что отец — владелец не только гостиницы, меня не удивило. На самом деле мне вообще все равно, сколько заведений в этом городе принадлежат ему. В крайнем случае я всегда могу уехать. Тут меня держит только Боря.       Четыре года назад, когда Матвей совершил этот ужасный поступок, поделив мою жизнь на до и после, я просто сходил с ума. Хотелось кидаться на стены, все крушить. Боль настолько сильно разрывала меня, что хотелось выть в голос. На учебу забил сразу. Какое образование, если от меня отрезали кусок? Отец, понятное дело, в восторге не был и пытался влиять. И тогда я ушел. Просто переехал на кладбище, где распивал шампанское. Да, неподходящий напиток для подобного случая, но в нашем доме было только оно, оттуда и унёс. Мама его любила.       В один из дней меня разбудил Боря, отец Матвея, и поднял из влажной глины. Он, потеряв жену и сына, успокаивал сына виновника всего этого. Отец нехило приложил руку к его семье и, знай я обо всем раньше, что-нибудь да придумал. Может, даже договорился с отцом. Но я узнал обо всем слишком поздно, найдя дневник Матвея, где было обо всем. И о том, как отец предлагал ему откуп, и как он повлиял на увольнение Бори, после чего ушла из жизни тяжело болевшая мама Матвея, и как всячески портил ему жизнь. Что бы ни говорил Лёха о суицидниках, но мой мальчик был сильным, он долго держался, плохо только, что молчал и ни о чем не рассказал.       До этого всего у меня были хорошие отношения с отцом, он проводил со мной много времени, занимался моим развитием. Я до хрена всего умею, благодаря ему. Я его любил. Даже после того, как избил меня ремнем из-за моей ориентации. Греки не сторонники такой любви. А что я могу, если вот таким уродился?!       А после того, что произошло с Матвеем, этот человек мне абсолютно чужой. И больше не отец. Есть только ненависть, всепоглощающая, затмевающая разум. Я хочу его смерти. Хочу, чтобы ему было так же плохо, как мне.       Боря забрал меня к себе и вправил мозги, заставил взяться за себя, вывел из состояния, когда я мечтал повеситься. Это было долго и тяжело. Я был словно больной, но он справился, за что я ему безмерно благодарен. Уже позже, проследив, когда уедет отец, вернулся в дом и забрал свои вещи. Там была мама. Она плакала и уговаривала остаться. Но ее для меня теперь тоже не существовало. Она никак не помешала тому, что произошло. Не повлияла на отца. Не рассказала мне. Из-за них я мертв наполовину.       Больше в моей жизни не было родителей, зато был Боря, а потом и Лёха появился. До этого всего у меня были друзья, но я о них и не слышал больше ничего. Отвалились сами собой, такие вот люди.       А теперь этот тип, который все никак не успокоится, заявляет, что подсовывает мне девушку и угрожает Мирославу. Это все ужасно. Он сделал это в открытую, и я не показывал, что мне страшно. При отце нельзя показывать страх, будет давить. И что с этим всем делать не знаю. Просто не понимаю, как выбраться. Но что-то точно нужно делать.       Беру себя в руки и возвращаюсь в зал. Раз меня не уволили, нужно работать. Деньги нужны. И, кажется, очень много денег, потому что непонятно, что дальше. Нужно быть готовым.       Только через час вспомнил, что забыл про Лёху и, не найдя его в клубе, заглянул в телефон. Он свалил. Ну и хорошо. Поговорим завтра, точнее, сегодня. Сейчас мне еще нужно все обдумать.       Когда людей становится меньше, замечаю Ксандра. Скорее всего, это он сообщил отцу про то, что я тут работаю. Злиться на него смысла нет, он хороший работник и все делает правильно. Плюс не знает, что у нас происходит.       На пилоны больше не смотрю, чтобы снова не натворить глупостей. Не хочу, чтобы все это отразилось на Мирославе.       Но как бы ни старался, в голове все равно рисуется его образ. То, как он плавно двигался, зарождая во мне пламя, то, как сияло в лучах прожектора его тело… Я уже видел танцующих парней, но он делал все иначе, он будто жил на сцене, от него невозможно оторвать глаз.       А потом меня осеняет. Это как гром средь ясного неба. Мирослав мне нравится! От этого осознания, чуть не выронил поднос, и посуда на нем недовольно зазвенела. Только этого не хватало!       Матвей, прости меня! Я не хотел этого. Мне за все время никто ни разу не нравился так, и вот на тебе…       Отношу посуду, пытаясь как-то уложить-укомплектовать новые знания в голове, и в коридоре встречаю Ксандра.       — Аид, можно на пару слов?       Киваю и почти механически следую за ним в кабинет. К счастью, отца тут больше нет.       — Присаживайся, — кивает Ксандр на диван, и сам садится в кресло за столом. Откинув назад длинный, ярко-алый хвост, молчит с полминуты, задумавшись, и, поправив очки, говорит:       — Аид, не буду ходить вокруг, это я написал твоему отцу; в тот же день, как увидел твои документы. Честно говоря, думал, что он и так в курсе, и все пошло с его подачи. Удивился только, что меня заранее не предупредили.       — Мы с ним давно не общались. И я не знал, что это место принадлежит ему. Мне рассказал Емеля, когда я был в баре и обсуждал с другом проблему вакансий в городе.       — Скажи… — Ксандер опять ненадолго замялся, постукивая пальцами по столешнице. — Ты хочешь ещё тут работать?       — Да.       Не нужна ему личная информация. Только никак в толк не возьму, к чему он клонит.       — Я достаточно хорошо разбираюсь в людях, поэтому так долго тут и работаю. Не зря психфак закончил. Ты неплохой парень, и мне нравишься. И как работник меня полностью устраиваешь. Но, в связи с выявившимися обстоятельствами, не могу позволить тебе и дальше работать в зале. К нам приходят люди, которые хорошо знают твоего отца. И тебя тоже. Если сначала я думал, что это какой-то эксперимент в воспитании наследников, теперь мне все видится в несколько ином свете.       — И?       Не тяни кота за хвост! Ты меня выставляешь или что?       — Я предлагаю тебе сменить должность. Могу поставить за сцену, нам нужны световики и организаторы, но там придется подучиться. Или можешь пойти администратором наверх, к «бабочкам». Я, так понимаю, тебя должны были обучать руководить.       — Да. У меня были очень насыщенные детство и юность. Христос очень рано озаботился своей заменой.       И это стало понятно еще лет в двенадцать. Даже моих богатых друзей так не загружали.       — Отлично. Что-то мне подсказывает, что ты с этой должностью справишься отлично. Давай так. Отоспись денёк и приходи во вторник, часам к четырем. Я тебе выдам личные дела и введу в курс дела. Работа специфичная. Мальчики у нас своеобразные, у каждого свои проблемы. Сам понимаешь, на такую работу просто так люди не идут.       Вот и кто бы мог подумать, что из-за отца мне придется так кардинально сменить деятельность?!       — Хорошо.       Пока плохо представляю себе весь треш работы наверху, но выбора нет и деньги нужны, так что я справлюсь, даже если это будет что-то за гранью.       — Вот и славно. И последнее. По поводу Мирослава. Не впутывал бы ты его. У мальчика и так жизнь не очень, новые проблемы ему не нужны.       — Какие у него проблемы?       Он мне, естественно, не ответит, но вдруг… От Мирослава, чувствую, такую информацию не узнаю. И непонятно почему меня так волнуют его проблемы, но не могу остаться в стороне, когда дело касается его. Я сам не хотел его втягивать. Было ошибкой считать, что отец отпустил меня с миром на все четыре. А еще уверен — что бы мы все ни сказали отцу, он все равно узнает о Мирославе больше. Просто на всякий случай. И парня нужно предупредить. И извиниться. Мне нельзя было расслабляться.       — Получишь его дело вместе с остальными. Он с клиентами наверх не ходит, но тебе все равно желательно на всех все выучить. Коллектив-то один.       Из кабинета я выхожу в приподнятом настроении. В любом случае все лучше, чем могло быть.       Доработав смену, еду на такси домой и отправляюсь на пробежку. Спать уже смысла нет. Полчаса погоды не сделают.       А, вернувшись и приняв душ, встречаю на кухне Борю. Наверное, опять спина ноет.       — Компресс сделать?       — Ой, да не надо, само пройдет. Погода, видать, портится. К дождю готовься.       Киваю, сажусь за стол и понимаю, что обязан все ему рассказать. Что просто не смогу держать это все в себе, и мне нужна поддержка, даже если это будет одно слово или взгляд. Хоть что-нибудь.       И я рассказываю подробности, где именно работаю и что это не просто клуб, и про отца, нагрянувшего и не забывшего, и про повышение, и про Мирослава.       — Прости меня. Я не хотел. Я Матвея люблю, а тут… оно само как-то вышло, — заканчиваю, уже готовый услышать что-нибудь не очень хорошее. Чувствую себя предателем.       — Аид, глупый ты ребенок, — качает головой Боря, внимательно меня выслушав. — Как считаешь, мой сын был хорошим человеком?       — Очень, — честно отвечаю я. Для меня так вообще лучшим.       — А тебя любил?       — Да.       И это были не только фразы, но и действия. Он оставался со мной, даже когда все из-за меня катилось в бездну.       — Я уже начинаю сомневаться, действительно ли ты так хорошо знал Матвея. Считаешь, он бы хотел, чтобы человек, которого он любит, всю жизнь страдал в одиночестве, хороня себя заживо? Ты бы сам ему такого пожелал?       — Нет и нет, но я чувствую себя из-за этого предателем.       — Четыре года прошло. Ты выносил траур даже больше, чем должен был. Не думал, что когда-то такое скажу, но тебе пора его отпустить. Я не говорю, что нужно забыть все, твоя любовь к нему никуда не денется, но уверен, он хотел бы, чтобы ты жил дальше. Хотел, чтобы был счастлив.       Борясь с поступившими слезами, только Матвей у меня их вызывает, точнее, стал вызывать, когда его не стало, говорю:       — Борь, спасибо тебе, за все.       Он хватает меня и прижимает к себе. Он правда лучше отца, для меня уж точно. Обнимаю его крепче и, все-таки не выдержав, роняю пару капель соленой воды ему на футболку. Как ребенок прям.       — Иди уже, оболтус, на учебу опоздаешь. А по поводу отца твоего… Поговорить бы вам нормально. Только, боюсь, рано пока.       Не представляю, о чем и как мне с ним говорить, но киваю, отстраняясь от Бори и вытирая глаза.       А на учебе вижу странного больше обычного Лёху, который почему-то не улыбается и о чем-то думает. Даже не пошутил ни разу. На мои вопросы отмахивается, и я решаю дать ему время. Мирослав, как обычно, сидит впереди, не обращая на меня внимания.       На разговор решаюсь после физры, когда раздевалка потихоньку пустеет.       Удачно или нет, но остаемся только мы с Мирославом. Он не особо активный днем и делает всё медленно. А ещё, вне клубной полутьмы, отлично видны его все увеличивающиеся синяки под глазами. Он вообще спит?       — Мы можем поговорить? — спрашиваю под аккомпанемент с грохотом открывающейся двери.       Смотрю на Лёху и не понимаю, что на него нашло. Весь день какой-то неадекватный. И зачем греметь дверями, если я вообще весь день рядом был. Он внезапно вспомнил о моем существовании?       — Помогите мне!       Сейчас охреневаю еще больше. Лёха вообще никогда не просил о таком. Да еще и обращается к нам двоим, а с Мирославом я не видел, чтобы он общался.       — С чем?       — Мне нужно узнать, что случилось с Иоанном. У него явно какие-то проблемы, но из него не вытянешь. Он всегда таким был. Я только спустя шесть лет узнал, что его мама наказала за мои проделки.       — Иоанн? Из «Астери»? — удивляется Мирослав.       Лёха кивает.       — А кто это? — решаю уточнить, потому что не слышал это имя.       В помещении становится тихо-тихо, только стрекота сверчков на заднем плане не хватает для пущего эффекта.       — Шатен с волнистыми волосами, он вчера работал, вы должны были пересекаться, одни столики обслуживали, — поясняет наконец Мирослав.       Киваю. Да, помню такого. Просто мне не особо до него было и уж тем более не до какого-либо общения.       — Ты не знаешь, но раньше я жил не здесь, а в маленькой деревеньке. И он там жил. Мы дружили. А вчера я его встретил. И очень хочу помочь, но не знаю как. Он… Ты просто не представляешь…       Лёха явно что-то недоговаривает, и что вчера произошло остается загадкой, но что-то явно было. И вообще он слишком взвинченный. Мы как-то встретили парня, с которым он за месяц до того переспал, так Лёха его даже не узнал. А тут…       Если все получится с моим назначением, то информация у меня будет. Не знаю, поможет она ему, но хоть что-то.       — Я постараюсь узнать, — говорю уверенно, решив пока не сообщать о новой должности. Хрен знает, что может случиться.       Но Мирослав на это возмущается:       — Вам не кажется, что если он не хочет рассказывать, значит, на то есть причина?       — Конечно есть, он думает, что справится со всем сам и не хочет втягивать других. А я не могу просто жить дальше и забыть. Ну не мог он сам захотеть вот так поменять свою жизнь. Приехать учиться и стать «бабочкой»… Я даже предположить не могу, что у него произошло, но правда хочу ему помочь. Хочу, чтобы он делал то, что хочет, а не то, что нужно. Хочу, чтобы улыбался по-настоящему, а не наигранно.       — Не думаю, будто он считает, что может справиться, — говорит Мирослав, поднимая с лавочки свою сумку и явно собираясь свалить. — Он и не пытается слезть, насколько знаю. Большинство в «Астери» уже смирились с тем, что выхода нет и не предвидится. Пойду, вряд ли я тут чем могу помочь.       Не могу его упустить, иначе… Да просто не могу. Поэтому хватаю за руку.       — Подожди, пожалуйста.       Лёха на нас особо внимания не обращает и продолжает свое.       — Мирослав, он на чем-то сидит?       — Да. Давно и сильно.       — А у вас нет общего знакомого, который толкает?       — Мы не настолько близкие друзья, чтобы делиться подобной информацией. Я, на самом деле, не так много знаю о нем. Он помог мне недавно, сам влип из-за меня, после этого только общаться начали. Знаю, что живёт один, где-то в моем районе, и, собственно, все.       Лёха кивает, загрузившись, а потом вдруг резко разворачивается и, уходя, говорит:       — Аид, я жду, это срочно!       Дверь закрывается, но уже более спокойно. Что с ним происходит вообще?       — Ты меня отпускать собираешься? — разрывает образовавшуюся после ухода тишину Мирослав.       Смотрю на руку, которой до сих пор держу его ладонь.       — Надо бы, но не хочется. Выслушаешь меня?       — Аид, мне действительно нужна эта работа. И если мне придется выбирать между «Астери» и отношениями, я сделаю выбор не задумавшись ни на секунду, как бы сильно мне кто ни нравился.       Нравился… я ему нравлюсь?       — Прости за то, что было вчера. Я надеялся, что он оставил меня в покое. Я сам не хочу, чтобы ты из-за меня пострадал. И…       Говорю что-то совсем не то. Слова не хотят нормально складываться.       Поднимаю взгляд от наших рук и смотрю в глаза, через стекло. Мне нравится, когда он без очков. Прям как у меня дома или в клубе. Зря подумал про клуб. Сразу вспоминаю как он танцевал и губы его. На каких-то десять секунд он ответил, и это было обалденно.       Делаю шаг и оказываюсь очень близко. Глаза его с ума сводят. Он замирает, а потом обреченно, со звуком выдыхает и… сам тянется и целует.       Притягиваю его свободной рукой ближе к себе и отвечаю. И это так мягко, так нежно, так приятно.       Мы целуемся долго, словно оба не могли этого дождаться. Он вытаскивает ладонь из моей хватки и обнимает меня, прижимаясь.       Не могу оторваться. Даже если сейчас сюда ворвется отец, я не остановлюсь. Не могу. Не хочу.       Мирослав прерывает поцелуй сам, и теперь я выдыхаю, но печально. Мне понравилось. Очень.       — Прости. Нельзя было… Я пойду. Мне домой надо.       Пытается отстраниться ещё больше, но я не могу разжать рук, они к нему приклеились.       — Нельзя… — почти шепотом выдыхаю. — Если что-нибудь начнет происходить… Даже если это не связано напрямую с клубом или с отцом, скажи мне, ладно? Я не знаю, будет ли он сейчас действовать и что именно может сделать… Я не могу допустить, чтобы еще кто-нибудь из-за меня пострадал.       — У меня все время что-то происходит. И дело не только в твоём отце. Наши дороги слишком разные.       Киваю, будто могу понять, как он определяет наши пути. На самом деле я ни хрена не понимаю. И что делать, тоже не представляю.       Провожу пальцами по его спине и, отпустив, выхожу из раздевалки.       Хрен знает, что дальше, но мне не мешало бы поспать. Голова вообще не соображает.