Wedding Ring / Обручальное кольцо

На следующий день Ойкава появился в аэропорту, как всегда бодрый и увлечённо рассказывающий о планах, которые он подготовил для Ла-Платы и Буэнос-Айреса. Команда «Сан-Хуана» ничего не подозревала о нервном срыве, свидетелем которого Корреа стал накануне вечером. За исключением короткого замечания, в котором Ойкава поблагодарил Корреа за помощь и заверил, что его жена выписана из больницы и чувствует себя хорошо, он вёл себя так, будто ничего не произошло. Тем не менее, Корреа не спускал с него глаз, пристально наблюдая и ежедневно проверяя спортзал, чтобы убедиться, что Ойкава снова не затаился в его стенах. Каждый раз, когда Корреа проверял, к его облегчению, там было пусто. Решимость Ойкавы окрепла. Корреа больше не замечал и тени сомнения в его глазах, когда речь заходила о натурализации. Ночные оживлённые разговоры Ойкавы с таинственной женой возобновились, и жизнь в «Сан-Хуане» вернулась в привычное русло, словно Ойкава и не собирался через несколько недель радикально изменить свою судьбу.

***

Как и ожидалось, Ойкава блестяще сдал языковой тест и вышел из кабинета федерального судьи с широкой улыбкой на лице. Члены клуба «Сан-Хуан» встретили его, обернув в огромный аргентинский флаг и распевая во всё горло гимн, совершенно не заботясь о качестве исполнения, да и кто их видит или слышит. Хотя Ойкава прожил в Аргентине уже пять лет, он всё равно волновался перед собеседованием. До чемпионата мира FIVB оставалось всего три месяца, и Ойкава прекрасно понимал: если сегодня не получит гражданство, то турнир начнётся раньше, чем будет вынесено решение по его заявлению. Когда он публиковал улыбающееся селфи с судьёй, утвердившим его гражданство Аргентины, Ойкава почувствовал, как с плеч долгожданно свалился огромный груз. Он протянул телефон, чтобы товарищи по команде могли лучше рассмотреть селфи, и в этот момент почувствовал, как ткань флага сползает с плеч. Ойкава инстинктивно потянулся, хватаясь за края. Как только пальцы сомкнулись вокруг ткани, а взгляд упал на полосы небесного и белых цветов, Ойкава замер — его глаза затуманились, словно он оказался под водой. Ойкава моргнул: внезапно он оказался не у какого-то унылого правительственного здания в центре Сан-Хуана. Вместо городских улиц его окружала ярко освещённая волейбольная площадка, а толпа, словно лазурное море, бесновалась, когда Тору и его товарищи по команде размахивали аргентинскими флагами, празднуя победу. Ойкава моргнул снова. Небесно-голубые флаги в толпе сменились сотнями восходящих солнц на белом полотне. Тысячи лиц, похожих на его собственное, смотрели на него сверху вниз, чёрные глаза сияли гордостью и радостью. Форма Ойкавы изменилась — уже не синяя, а такая привычно-родная — ярко-красная. Где-то вдалеке он услышал, как знакомый голос со скамейки позвал его по имени, но, когда Ойкава поднял глаза, радостные крики толпы уже стихли. Однако лица японских болельщиков по-прежнему смотрели на него с трибун, и теперь в каждом из них читалось откровенное разочарование. Неожиданно ткань японского флага начала неистово жечь, и Ойкава отбросил его. Флаг снова приобрёл сине-белые оттенки, а восходящее солнце сменилось золотым, укоризненно улыбаясь Ойкаве в ответ. Товарищи по команде продолжали подбадривать его, но чувство осуждения, будто раскалённое сверло, пронзало насквозь. Ойкава не смог заставить себя улыбнуться. Было бы легче, если бы его освистали. Резкая боль заставила Ойкаву вынырнуть из глубин своих размышлений в реальность — Ламела случайно задел его локтем в висок. — Давайте отпразднуем! — раздался чей-то крик, и команда начала пробираться к дому капитана. — Твоё первое настоящее аргентинское барбекю, — сказал Ламела, протягивая Ойкаве целую открытую бутылку мальбека. — Я живу здесь уже пять лет. Мы вместе побывали на барбекю раз двадцать, — ответил Ойкава. — Это не одно и то же. Теперь ты настоящий аргентинец! — сказал Ламела, каким-то образом доставая ещё одну бутылку вина и жестом предлагая Ойкаве тост. Пока вся команда «Сан-Хуана» двигалась к дому Корреа, устроив мини-парад в честь Ойкавы, игроки один за другим подходили к нему, чтобы лично произнести тост и поздравить с успешной натурализацией. К моменту, когда они наконец добрались до заднего двора дома, Ойкава уже допивал вторую бутылку вина. Его усадили на почётное место в центре стола. Музыка гремела так громко, будто это был вовсе не будний день, а самый настоящий выходной. Стол быстро заполнился тарелками с только что приготовленным, дымящимся мясом. — Аргентина занимает третье место в мире по потреблению мяса, — сказал Соса, ставя перед Ойкавой ещё одну тарелку с сочным стейком. — В этом году мы обогнали австралийцев, так что теперь ты не можешь нас останавливать — ведь ты теперь один из нас. Казалось, команда «Сан-Хуана» была полна решимости сделать первый день Ойкавы в качестве аргентинца таким, чтобы он точно не смог его вспомнить. Поздно вечером Корреа, уложив сына спать, вернулся на задний двор, надеясь, что товарищи по команде поняли намёк и разошлись по домам. Однако вместо этого он обнаружил, что большая часть «Сан-Хуана» всё ещё развалилась на его садовой мебели. Хотя Корреа уже несколько часов тайно разбавлял вино газированной водой, товарищи умудрились наесться и напиться до такого состояния, что каждый второй из команды крепко спал у него на заднем дворе в разгар аргентинской зимы. Каким-то чудом Ламела и Ойкава всё ещё не спали, хотя капитан лично видел, сколько они выпили — количества явно хватило бы для разорения небольшого виноградника. Ламела вяло пытался уговорить Ойкаву допить последнюю бутылку вина, но тот был явно не в состоянии даже заметить эти жалкие попытки. Вместо этого Ойкава полностью увлёкся игрой с обручальным кольцом на цепочке, наблюдая, как оно раскачивается туда-сюда, словно мяч в волейбольном матче. — Что это? — спросил Ламела, жестом указывая на украшение Ойкавы, хотя его шатающаяся рука скорее указывала на Сосу, потерявшего сознание в алкогольном забытьи и обнимающего горшок с растением. В любом случае, Ойкава понял, о чём речь. — Это? — спросил он, держа кольцо так, будто видел его впервые. — Кажется, это обручальное кольцо. Я что, женат? Капитан, я женат? Прежде чем Корреа успел ответить, Ламела внезапно насторожился и закричал: — Конечно, ты женат, идиот! Ты же каждую ночь звонишь жене в одних трусах! Ойкава с ужасом вдохнул и нервно начал искать телефон: — Я ещё не звонил сегодня. Я забыл сказать ей про результаты собеседования! — закричал он, голос срывался от паники. Ойкава поспешно набрал номер и, дрожа от волнения и страха, поднёс трубку к уху, как только в динамике раздались гудки. — Mi amor! — он почти закричал, когда звонок наконец приняли. Ойкава был настолько взволнован, что запинался на собственных словах, а его испанский стал настолько искажённым, что никто из команды «Сан-Хуана» не мог понять ни слова, не говоря уже о жене Ойкавы, японке, проживающей в Калифорнии. В конце концов, после нескольких мгновений борьбы с испанским, Ойкава сдался и перешёл на японский. Разочарованию Ламелы не было предела — ему снова не удастся собрать никаких фактов для своей таблицы, и он уже собирался задремать, как вдруг услышал громкий голос Ойкавы, полный негодования: — Я не пьян! — это было сказано по-английски. Тору заметно съёжился, услышав ответ жены, прежде чем робко признаться по-испански: — Ладно, может быть, я немного пьян. Ойкаву ещё некоторое время явно отчитывала жена, прежде чем он наконец прошептал: — Не волнуйся, mi amor, моя команда здесь и проследит за мной. Поговорю с тобой позже, как протрезвею. Люблю тебя, precioso. Не успел звонок прерваться, как раздался громкий возмущённый крик Ламелы: — Precioso? Как тебе удалось сдать языковой экзамен, если ты путаешь рода у существительных? Не могу поверить: ты только что назвал свою жену «precioso» вместо «preciosa». Странное выражение промелькнуло на лице Ойкавы; он уже открыл рот, словно собираясь возразить, но в последний момент сдержался. Его лицо исказила натянутая улыбка: — Ах да, preciosa. Не precioso.