Wedding Ring / Обручальное кольцо

Весь пакет документов был собран, а испанским языком Ойкава овладел в совершенстве. Встреча с судьёй назначена через два месяца, и уже к зиме он должен получить гражданство Аргентины. Корреа замечал, как сильно этот процесс беспокоил Тору. К тому времени Бланко уже покинул клуб и возглавил национальную команду. Хотя новый тренер «Сан-Хуана» ни в чём не уступал ему в мастерстве, он не был тем человеком, ради которого Ойкава преодолел полземного шара. К огромному облегчению Корреа, команда всё ещё была настолько увлечена предстоящей сменой гражданства Ойкавы, что почти забыла о его загадочной жене. От Корреа не получилось скрыть их любопытство к тому, как Ойкава собирается поддерживать брак с человеком, находящимся так далеко. Но команда помнила те напряжённые, тяжёлые разговоры, которые Ойкава вёл по телефону в течение нескольких недель перед заявлением о натурализации, и потому у них хватило ума не касаться этой щепетильной темы. Корреа всё ещё мучила совесть за свою несдержанность, ведь из всей команды, включая даже бестактного Ламелу, именно он, капитан, оказался единственным, кто осмелился спросить Ойкаву, как тот мог оставить жену. Вместо этого команде пришла в голову весьма забавная идея — превратить Ойкаву в «настоящего аргентинца». Они обсуждали поездки в Бразилию и Уругвай, словно японский паспорт, в отличие от аргентинского, не позволял путешествовать по Южной Америке без визы (хотя Ойкава буквально провёл медовый месяц на боливийских солончаках). Маленькие аргентинские флажки буквально заполонили его жизнь: куда бы ни посмотрел Ойкава — они торчали из каждого кармана его спортивной сумки; сокомандники прятали их в ящиках его комнаты и даже пришивали к тренировочным футболкам. Это служило недвусмысленным намёком на неизбежный вызов Ойкавы в национальную сборную Аргентины. Но иногда Корреа удавалось подмечать те краткие моменты слабости — маска спадала с лица Ойкавы, и тревога на мгновение прорывалась сквозь его неистовую энергию. Команда перебрасывалась японским паспортом Ойкавы, что казалось Корреа немного рискованным, ведь он был уверен: Ойкаве ещё понадобится паспорт на слушаниях по гражданству. Однако Ойкава, казалось, воспринял это с удивительным энтузиазмом. Он смеялся вместе с товарищами по команде, пока те подбрасывали паспорт над его головой. Когда Ойкава наконец поймал его, то с театральным видом изобразил, как вырывает страницы, под бурные аплодисменты и смех окружающих. Команда была в восторге, а лицо Ойкавы озарила лучезарная улыбка. Но Корреа не обмануть: веселье едва коснулось его глаз. Когда внимание команды наконец переключилось с Ойкавы, Корреа заметил, как тот, оставшись наедине с собой, аккуратно перелистал паспорт, разглядывая каждый штамп, и рассеянно погладил обручальное кольцо, висевшее на шее.

***

Что-то явно было не так с Ойкавой. Игроки «Сан-Хуана» заметили, что он стал несколько заторможенным. Кто-то списал это на усталость после выходных, но Сантьяго Корреа не стал бы случайно замечать подобное. Он был капитаном по вполне заслуженным причинам и ощущал, что ошибки Ойкавы не сводятся лишь к похмелью. Корреа хотел бы поговорить с ним, понять истинные причины, но пока его игра не страдала настолько, чтобы это отразилось на результатах команды. Обычно он не вмешивался в личные дела игроков, особенно когда речь шла об Ойкаве, которого и так не щадили коллеги, постоянно подшучивая и поддразнивая. Когда Корреа покидал раздевалку после дневной тренировки, его внимание привлек знакомый звук, который отдавался эхом из пустого спортзала. Было вполне обычным, что игроки оставались после тренировки ради работы над индивидуальными навыками, но сейчас, после того как тренировка завершилась больше часа назад и впереди их ждал выезд в Ла-Плату на игру, никто не должен продолжать — стоило восстановиться перед предстоящим матчем. Корреа бесшумно вошел в зал. Ойкава не заметил его появления. Он был полностью поглощен своей работой: подбрасывал мяч высоко в воздух и стремился отправить в прыжке на противоположную сторону площадки. Мяч ударился о сетку и отскочил, будто издеваясь, остановился прямо у дальней линии, у ног Ойкавы. — Так ты не станешь лучше. Ойкава вздрогнул, едва не выронив мяч, который собирался подать. — Ты слишком много тренируешься, — продолжил Корреа. Со стороны Ойкавы послышался тихий смешок. — Иронично. Он постоянно так говорил. — Кто? — О, никто. Ойкава наконец обернулся. Он выглядел ещё хуже, чем раньше. Под глазами залегли тёмные круги, а лицо осунулось и выглядело настолько измождённым, что Корреа не мог понять, как тот ещё стоит на ногах, не говоря уже о том, чтобы тренировать атакующую подачу. Будь он юной версией себя, Ойкава, вероятно, не заметил бы присутствия Корреа и продолжал бы тренироваться до тех пор, пока не выкинули бы из зала силой. Однако с тех пор прошло почти десять лет. Теперь, став старше и набравшись опыта, он понимал, что чрезмерные нагрузки без отдыха могут привести лишь к травмам. И всё же, несмотря на это, продолжал оставаться на площадке, тренируясь в одиночестве до поздней ночи. Эта атмосфера возвращала его в школьные годы, заставляла верить, что вот-вот кто-то придёт, вмешается и остановит его. И кто-то действительно пришел; но Ойкава не мог избавиться от чувства разочарования, что этим человеком оказался именно Корреа. — Извините, капитан. Я приведу себя в порядок и уйду, — наконец ответил Ойкава. Корреа, казалось, хотел что-то ответить, но сдержался, опасаясь, что своим любопытством ещё больше расстроит Ойкаву. Тем не менее, он не мог оставить его одного, особенно в таком состоянии, пинающим мячи в спортзале. Капитан тихо вздохнул и, не говоря ни слова, приступил помогать Ойкаве забрасывать мячи в тележку. Он не собирался напрямую спрашивать, что того беспокоит, но надеялся, что Ойкава сам решится поведать правду. Единственным звуком, сопровождающим их, был тихий стук резиновых мячей. После долгого и неловкого молчания до слуха Корреа дошло слабое бормотание. Сначала ему показалось, что это лишь наваждение, но вскоре он снова услышал тот же звук — теперь громче, но все еще неразборчивый. — Прости, ты что-то сказал? — осторожно спросил капитан. Ойкава наконец поднял голову, но сразу же отвёл взгляд, снова и снова нервно сжимая и перебирая в пальцах обручальное кольцо, которое неизменно висело на шее. — Что значит — быть женатым? — Ойкава повторил вопрос в третий раз. Корреа не был готов к столь глубокому и философскому вопросу и не сумел сдержать своего замешательства. Увидев это, Ойкава поспешил уточнить: — Прости, капитан, это было довольно грубо. Я не пытаюсь расспрашивать о подробностях твоего брака. Но я знаю — у тебя жена, сын и дом. Иногда они приходят на наши игры. Ты показываешь нам семейные фотографии ваших совместных выходных. Твоя жена прекрасная и была так мила со мной, когда вы пригласили меня на семейное барбекю во время моего первого Рождества в Аргентине! Помню, она изо всех сил старалась, чтобы я чувствовал себя комфортно. А я даже не смог её поблагодарить, потому что едва знал испанский. Но дело не только во мне — она действительно добра ко всем, и я могу сказать, что в ответ её все очень любят. Сложно не заметить, как сильно её ты любишь и всегда рад снова увидеть, когда покидаешь её из-за очередного выезда. Ойкава бессвязно бормотал, и, как бы ни старался сдержаться, на глазах у него появились слёзы. Он так сильно сжал кольцо на шее, что Корреа едва не испугался, что цепочка порвется. — Я не слепой — все считают мой брак странным, — продолжал Ойкава, не смотря на Корреа. — У нас нет ни дома, ни детей. Мы не проводим вместе выходные. У меня нет мотивации возвращаться домой после выездной игры. Никто из команды даже имени её не знает. Он вздохнул, а голос его дрогнул: — Но мы были вместе всю нашу жизнь. С самого момента, как я родился, она была рядом, и мы провели вместе каждый день в течение восемнадцати лет. Каждый может купить дом или завести ребенка, но невозможно вернуться в прошлое и вырасти вот так с человеком. Влюбиться вот так. Я думал, что чувств будет достаточно, но теперь, когда я смотрю на наш так называемый брак, передо мной лишь этот крошечный кусочек металла. Ойкава наконец замолчал, уставившись на своё обручальное кольцо, как будто оно причиняло ему физическую боль. — Что-то произошло, — констатировал Корреа, не давая Ойкаве возможности возразить. Тот уже открыл рот, собираясь что-то ответить, но Корреа перебил его: — Ты едва можешь связно говорить, и дело не в плохом испанском. Я достаточно долго учил тебя. Ойкава сдался, вновь замкнувшись в себе, прежде чем наконец признаться: — Моя жена попала в автомобильную аварию прошлой ночью. Произошло это достаточно поздно, так что я уже спал. Ничего серьезного, но ей все равно пришлось лечь в больницу. Мы с женой из маленького городка в Японии. После окончания школы я переехал в Сан-Хуан, а она отправилась в Калифорнию в колледж. Конечно, у неё есть друзья и одногруппники, но, конечно, они и близко не так открыты друг другу, как мы. Здесь у меня хотя бы есть команда, но она там совершенно одна. Наступила долгая пауза. Хотя Корреа не был вовлечен в нелепую схему Ламелы по составлению таблицы о жене Ойкавы, он понимал: только что за эти пять минут узнал о ней больше, чем вся команда за последний год вместе взятая. Возможно, Ойкава был на грани снова замкнуться в себе, но, глубоко вздохнув, все же продолжил: — Когда она попала в больницу, в списке экстренных контактов не было моего номера. Они заметили её обручальное кольцо и спросили, могут ли позвонить супругу. И знаешь, что она ответила? — голос Ойкавы дрогнул, и Корреа понял, что тот с трудом сдерживает эмоции. — Она отказалась. Она знала, что я уже лёг спать и накануне у нас выезд, поэтому не хотела меня будить и тревожить. Корреа попытался утешить его: — Ты ведь сказал, что ничего серьезного, и в любом случае ты ничего не мог бы сделать. Но эти слова лишь усилили боль Ойкавы. Он схватился за лицо руками, и слёзы начали свободно стекать, оставляя следы на паркете. — Ты прав… — его голос дрогнул. — Я ничего не мог сделать. Совершенно беспомощен. Какой я муж? Моя жена всю ночь провела одна в больнице, а я мирно спал в своей постели, за тысячи миль оттуда. Всё могло закончиться фатально для Ива-чана, а я бы даже не узнал. Всхлипы внезапно прекратились. Ойкава резко поднял голову и взглянул на Корреа, его глаза были полны паники. — Ива-чан — это имя твоей жены? — тихо спросил Корреа, стараясь не нарушить напряженную тишину. Ойкава кивнул, а затем, еле слышно, произнес: — Пожалуйста, никому не говори. Я и так разболтал тебе слишком много. — Ты правда думаешь, что я стал капитаном из-за сплетен о своих товарищах? — с лёгким упрёком ответил Корреа, слегка задетый тем, что Ойкава мог предположить, будто он расскажет команде или журналистам о столь личном разговоре. Эти слова, кажется, успокоили Ойкаву, и Корреа продолжил: — Ты хочешь переехать в Калифорнию, чтобы быть с ней? Или остаться в Японии, чтобы однажды вернуться туда вместе с Ива-чан? Зрачки Ойкавы заметно сузились. — Я бы никогда не смог получить прощения от Ива-чана, если бы поступил так, — сказал он тихо. — А если бы ты не поступил так, ты бы смог простить себя? — спросил Корреа, внимательно следя за ним. Ойкава задумчиво перевёл взгляд на обручальное кольцо, взяв небольшую паузу, прежде чем ответить: — Я готов годами глушить обиду в своём сердце, если это даст Ива-чану шанс жить с чистой душой.