After Dark

В квартиру вползаю, мысленно воспевая восхваляющую оду ванной, кухне и кровати. Не заботясь об аккуратности, выцарапываюсь из надоевшей за почти сутки одежды, стону от отвращения, заглянув в зеркало — ну и видок, кожа сухая, несколько длинных красных царапин поперек лица, волосы встрёпаны и глупо кудрявятся, глаза блестят, а синяки под ними напоминают чёрные дыры; под душем провожу ровно столько времени, сколько занимает необходимость в стиле Высоцкого «просто смыть этот день», изведя двойные порции шампуня и геля и пол-банки скраба — и только после этого, вывалившись из полного пара помещения в одном полотенце, наконец чувствую, что всё закончилось. Пока дежурю у микроволновки, следя за тем, как плавится сыр (миндального круассана явно не хватило, чтобы утолить голод, а при Диме брать ещё и сэндвич я как-то застеснялась), листаю накопившиеся уведомления — в директе обнаруживаю, к собственному стыду, пропущенное мной несколько дней назад сообщение от Игоря, вокалиста «Года Без Весны», где он прикрепляет ссылку на трек, над которым мне предстоит работать, и кое-какое расплывчатое ТЗ. В ответ обещаю за неделю набросать несколько вариантов, перенаправляю сообщения Шуре и себе в избранное, затем отвечаю на несколько диалогов по заказам на маски и костюмы, отмечая в календаре планы, и немного выдыхаю. Не в рабочем настроении я пока. Следующий заинтересовавший меня диалог заставил сначала улыбнуться, а потом заново расстроиться и застыдиться. Данияр Тауланов Арси, привет Дима ебу дал? Кратко и ёмко. А главное, совершенно понятно, о каком Диме идёт речь. И раз он сам начал диалог на интересующую меня тему, стоит прояснить детали. Арси Эрман | Проект «Мара Хорь» Привет, Даник! Слушай, это моя вина, я просто рассказала местную сказку, которая мне показалась интересной Я не знала, что он боится кладбищ, правда! И ты думаешь, мне удалось его отговорить? Как бы не так Я как раз нажимаю кнопку отправки в надежде, что Даник подскажет какой-нибудь вариант (наивно, конечно, раз Дима уже принял решение и даже назначил время, в которое он за мной заедет), когда вверху экрана всплывает сообщение от Масленникова — почти роняю телефон от неожиданности и радости. Чему радуюсь-то? Дима Масленников Скинь мне свой номер, а то мы так и не обменялись В три буду у тебя во дворе Не проспи Самое время перекраситься в блондинку, сменить имя и сбежать из страны. Но номер всё-таки послушно печатаю — в любом случае Даник мой телефон знает, и если Дима прям озаботится вопросом связи со мной, мне будет никак не скрыться. Микроволновка пищит, я не глядя открываю дверцу и достаю тарелку, свободной рукой набирая ответ вдогонку к номеру своего телефона. Арси Эрман | Проект «Мара Хорь» Если это для тебя напряжно, давай лучше рассмотрим другие варианты? Кроме «Павлина» Я себя уважаю Я жду, пока он прочтёт, всё то время, что ем горячий бутерброд, периодически отвлекаясь на другие сообщения, но Дима так и не появляется в сети — видимо, приехал в отель и сразу лёг спать. Вдвойне жестоко — тащить его ещё куда-то после такого ночного стресса. Блин, почему у меня всё вечно через одно место? Даже такую милую и забавную вещь, как несерьёзное свидание с хорошим человеком, умудрилась испоганить. Впрочем, после сытного завтрака, долгой кропотливой сушки волос и тканевой маски для лица заметно расслабляюсь, а в кровать укладываюсь уже с мыслью — чёрт с ним, едем так едем! Мы там даже не ночью будем, да и приключение, как в «Рик и Морти», на двадцать минут; к тому же опыта выводить людей из панических атак у меня завались — я всё-таки в театре несколько лет проработала, успела насмотреться на навзрыд ревущих актёров. Будильник ставлю на час дня, чтобы успеть неторопливо собрать себя по кусочкам. *** Лениво валяясь в тёплой кровати после восстановительного сна, долго листаю плейлист в поисках подходящего трека, и в итоге весьма энергично выпрыгиваю из-под одеяла под «Jerry Heil» — удивительная тенденция, потому что её песни у меня ассоциируются с домом в Крыму. Видимо, тот короткий разговор с Артемием позавчера повлиял. — А я йду вперед, крізь бур’ян і очерет… — с упоением бормочу себе под нос, гладко зачёсывая волосы, придирчиво рассматривая лицо в зеркало — усталое, но почему-то очень довольное, — Беру життя, як баре, неважливо, «До» чи «Ре»… Как вообще одеваются на проверку деревенских легенд? А на свидание на кладбище? И как эти два стиля совместить? — Що нема пісень, як почутих у селі, — шепчу почти совсем тихо, будто в трансе, медленно проводя деревянным гребнем по волосам, — Що нема машин, як людей, що зі сталі… Ух ты, тематично получается. Как-то легко воспринимается, что Дима — тот самый человек из стали, на которого всегда можно положиться. Хоть я знаю его совсем мало, кажется, что так и есть — никаких сомнений. — А я пру напролом, по прямим и кривим, прикриває крилом мене Бог, як перлину пером… — под речитатив кручусь по комнате, разбрасывая вещи, пытаясь найти что-нибудь подходящее, — А перони пусті, тоді я на паром, бо я пру напролом с переломом ребром… Ну ладно, такое уж настроение: действительно, два года тишины, работа-работа-работа с редкими субботними истериками, и вот пожалуйста, вдруг иду на безумное свидание, которое сама спроектировала, с человеком, который мне (неожиданно) нравится. Анекдот. То-то Даник в шоке был. На секунду задумываюсь, стоит ли сообщить Шуре, или хоть кому-нибудь на свете, куда я еду и зачем, но в итоге отбрасываю эту мысль. Ничего серьёзного мы с Димой не планируем (ни по части проверки легенды, ни по части, упаси боже, отношений), а самостоятельные «поездки за сказками», как мы их называем в «Маре Хорь», я обычно ни с кем не согласовываю. Хватило мне сверхконтроля в своё семейное время. — Я надягну костюм три полоси, заплету ту-туго дві коси…— останавливаюсь посреди припева, уставившись в зеркало. Может, и правда?.. так, стоп, блин, что началось-то? Чем проще, тем лучше! Перед кем там выпендриваться, перед мертвяками? Отмахиваюсь сама от себя и добавляю, показав в отражение язык: — Хай в спину лають мені дикі пси! Перекопав весь гардероб, в итоге выряжаюсь максимально просто — в джинсы и толстовку; за полчаса до выхода настигает внезапный порыв накраситься — и зачем, перед призраками прихорашиваться, или перед Димой, который меня уже во всех возможных агрегатных состояниях видел? Ну ладно, незаметные стрелки тенями, консилер от синяков под глазами и чёрная тушь никому ещё хуже не сделали, а вот видок стал посвежее. Димин звонок меня застигает в момент, когда я всё-таки озабоченно заплетаю волосы в косу (в одну, чтобы не совсем уж несерьёзный вид иметь) и пытаюсь справиться с короткими задорными кудрями при помощи лака — совсем с ума сошла, когда в последний раз-то делала что-то подобное не ради съёмок?! Схватив рюкзачок, запрыгиваю в любимые, уже традиционные для таких походов жёлтые кеды, и лечу вниз по лестнице, ощущая, как сердце радостно колотится где-то в горле… Повторюсь, с ума сошла окончательно. По Диме, который дожидается меня в машине во дворе, и не скажешь, что он только что закончил снимать «Ghostbuster» на заброшенном химзаводе, спал буквально пару часов и собирается ехать чёрт пойми куда: как обычно, энергия пышет, улыбка во все тридцать два, глаза сияют… Мне снова становится стыдно, и в машину сажусь тихо, едва выдавив из себя «привет». — Может, всё-таки ну его? — предпринимаю очередную попытку, наблюдая, как он выезжает из двора. — Да не, нормально, — отвечает он, параллельно тыча в проигрыватель, чтобы подобрать трек, — Классно выглядишь! — он мягким взглядом косится на меня, — Успела поспать? — Ага, — бормочу в ответ, ощущая, как горячо бьёт в щёки кровь. Господи, что это такое творится? Обычно мне говорят комплименты, лишь когда я в каком-нибудь интересном образе, а не просто в повседневном, ещё и сонная, замученная и хмурая. Поспешно спрашиваю, пока не застеснялась окончательно: — А ты? — Держусь, я ж ещё в машине тогда спал, когда мы ехали. В самолёте посплю. До самого Хлопоткинского едем под негромкую музыку и расслабленные, ненапряжные разговоры — темы находятся как-то сами, без долгого затишья и особо ярких, горячих споров: полное ощущение, что мы знакомы не пару недель, а уже полноценно общаемся который год. Как-то легко и просто мы скачем с обсуждения рабочих будней на критику последних экранизаций от Нетфликса, с размышлений о загадочном, так и не проявившем себя человеке на химзаводе на подробный разбор очередной песни в плейлисте, с сравнения менталитета наших регионов на пугающую притягательность заграничья… И мне становится совсем, окончательно, бесповоротно хорошо — мы одновременно едем сквозь Краснодарский край и через тот щадящий рубеж, где остатки нервозности уже сходят на нет, а понимание, что я впервые за долгое время на свидании, пока ещё не настигли в полной мере. В сам Хлопоткинский не заезжаем — чтобы сократить время, я беру на себя роль навигатора и направляю Диму по найденной нами с Шурой в прошлый раз просёлочной дороге, которая выводит нас ровно к обрушенной каменной изгороди, за которой на фоне рыжеющего заката темнеют, словно в сумраке, разросшиеся туи и проглядывают покосившиеся ржавые кресты. А вокруг тишина, только где-то далеко, со стороны хутора, слышен стук, будто отбойного молотка, и ветер доносит отголоски мычания коров в полях. Меня действительно прикалывают кладбища, особенно эстетично-старые (с захватившего меня Смоленского кладбища в Петербурге, засыпанного снегом, помню, меня вылавливали всей командой, потому что я там гуляла несколько часов кряду, пока не замёрзла окончательно), и старое Хлопоткинское кладбище как раз относится к такому разряду — оно вызывало потусторонний трепет одним своим мрачным, одиноким, неприступным видом. Поворачиваюсь к Диме, чтобы высказаться на эту тему, но, заметив его крепящийся из последних сил вид, решаю промолчать — просто дожидаюсь, пока он остановит машину недалеко от давно провалившихся ворот и заговорит первым, глядя в полумрак кладбища с видом на горящий пожаром запад. — Ну и что за трек ты выбрала? — спрашивает Дима, заглушая двигатель и пристально рассматривая замшелые столетние камни и топорщащиеся колючками кусты, не тронутые свежей зеленью. — Более-менее подходящий для вальса, — отвечаю я в надежде отвлечь его от мрачных мыслей, и угадываю — Масленников уставляется на меня огромными, яркими от эмоций глазами и с нервной усмешкой: — Да я уж понял, что не контемпорари! Вряд ли твой учитель танцев из легенды это одобрит. — Ты же умеешь танцевать вальс? — интересуюсь, с притворной придирчивостью оглядывая его. — Как и всякий уважающий себя человек, — Дима даже чуть закатывает глаза, поражаясь моему сомнению, и я прыскаю, на что он наигранно-возмущенно косится, а после указывает взглядом в сторону ограды, намекая на жуть местности: — Ты бы хоть из вежливости прикинулась испуганной. Вопросительно изгибаю бровь, затем послушно делаю напряжённое лицо — видимо, недостаточно убедительно, потому что Дима смеётся, отмахивается и отстёгивает ремень, выбираясь на свежий воздух. На территорию кладбища он проходит первым, часто озираясь, я же немного задерживаюсь у прохода, и когда он оглядывается, то видит, как я выкладываю из рюкзака на землю маленький пакет с пряниками. Я же его красноречивый взгляд замечаю лишь когда, отряхнув руки и закинув рюкзак обратно за спину, выпрямляюсь: — Что? — Ты что сейчас сделала? — он смотрит на пряники так, будто это кукла вуду с его лицом — с недоверчивым ужасом и ужасающим недоверием. — Откуп положила, — независимо пожимаю плечами, — Традиция, которая ещё никогда не подводила, — Дима продолжает смотреть то на пряники, то на меня, так что приходится разъяснить: — Чтобы души мёртвых не гневались, надо дать им что-нибудь взамен. — Что? — раздельно и максимально спокойным тоном переспрашивает Дима, и я вспыхиваю от досады: — Ну, ты, может, и не веришь в то, что на кладбище к тебе может какая-нибудь дрянь прицепиться, а я верю! Еврейская привычка, понимаешь ли — верить во всё на всякий случай. — То есть ты думаешь, что если на кладбище к тебе может… — начинает он менторским тоном, но довольно быстро сдувается и устало, принимающе машет рукой: — Знаешь, я не удивляюсь, ладно. Просто на данный момент для меня самая страшная дрянь на этом кладбище — это ты. — Вау, ты сегодня прям расщедрился на комплименты, — закатываю глаза, проходя мимо него по едва угадывающейся тропинке между заросших, провалившихся в землю надгробий и обвитых поколениями вьюнка ржавых оградок. Кладбище совсем небольшое, и довольно скоро мы выходим на перекрёсток, свободное место, окружённое хилыми деревцами — почти сразу же нам в ноги, в пыль, которая много лет не видела следов, падает луч закатного солнца, едва проглянувший из-за скопившихся на горизонте туч. Дима озирается с явственным волнением, и я была просто на все сто уверена, что дело в тревожащей местности, пока он не посмотрел на меня и не сказал, смущённо и чуть иронически улыбаясь: — Извини. Боюсь опять сказануть что-нибудь не то. Надо же себя показать с хорошей стороны. Я почти успеваю выдать шутку, что могилам вокруг нас глубоко всё равно на то, что он может «сказануть», но до меня вовремя доходит: ну конечно, ведь вся эта поездка же позиционируется как свидание. Ещё бы он не нервничал. Скорее всего, даже отправься мы в итоге в ресторан или просто на прогулку, он бы чувствовал себя не особенно смелее — на встречах и съёмках он вести себя явно привык, не считаясь с чужим мнением и относясь одинаково ко всем; но вот свидание, со мной… Божечки, я смущаю Диму Масленникова. Это что ещё такое? Как это называется?! — Отнесись к этому как к обычному приключению, — советую я, поворачиваясь к нему всем корпусом. Теперь нас разделяют один шаг и несколько сотен пылинок в закатных лучах, — В другой раз устроим нормальное свидание. Если захочешь. — В другой раз устраивать буду я, — предупреждает он со смешком. Это почти что кадр из фильма, который хочется сохранить в памяти навечно и периодически доставать, чтобы пересмотреть: вокруг дикая тишина, забытые в веках могилы, хмурые деревца, таинственно шуршащие на ветру, режущий глаза и оставляющий на сетчатке яркие пятна оранжево-алый закат — и мы, Дима и я, стоим друг напротив друга, смотрим в глаза, и нет никакой необходимости разговаривать, чтобы разбавить молчание. Всё и так понятно — всё и без того взаимно. Ноль смущения. Ноль неудобств. Ноль сомнений. Всё так и должно быть. И мне сердце рвёт от того, какой он восхитительный, какой живой и понимающий, от того, как много в нём силы и любви. Не ко мне, это было бы смешно предполагать — он полон любви к жизни, к миру, к своему делу, той самой страсти, без которой человеком-то считаться странно. Удивительно, я ведь всегда старалась окружать себя такими людьми — но Дима… Дима переплюнул их всех. Улыбнувшись друг другу, будто о чем-то мысленно договорившись, мы ненадолго разрываем зрительный контакт, чтобы сбросить рюкзаки и оставить их у края перекрестка, а затем вновь сходимся по центру дороги — уже ближе, уже свободней и интимней. Я достаю телефон и беспроводные наушники, протягиваю один ему: — Я их протёрла дезинфицирующими салфетками. — Справки от врача на почту скинешь, — хмыкает он, и я слышу, что в голосе его уже пробиваются будоражащие хрипловатые нотки, а глаза сияют предвкушением, синим и глубоким, пронизывающим, как чистое апрельское небо. Вдеваем наушники, каждый по одному, продолжая рассматривать лица друг друга, как в первый раз — даже не верится, что не хочется ни обшучивать ситуацию, ни разговаривать о чем-то отстранённом; я прячу телефон в карман, предварительно запустив трек, и мы касаемся рук друг друга, на ветру ловя нужную позицию, принимая тело к телу, инстинктивно подстраиваясь под разницу в росте и соприкасаясь куртками, пробуя первые движения и мягкие, лёгкие шаги под первые нежные звуки клавиш. Для проверки легенды об учителе танцев и для нашего свидания на кладбище я выбрала песню After Dark — невесомую, щемящую, бесконечно печально-влюблённую, берущую каждым аккордом за сердце и тянущую куда-то в невиданные дали, где всё хорошо и куда невозможно попасть. Вижу по тому, как дрожат ресницы Димы, что он узнал трек с первых нот, и тихо улыбаюсь, ощущая, как трепещет моё глупое сердце. Темп легко находим, благо что трек нам обоим известен, и начинаем медленно кружиться, прочувствуя каждое движение — будто бы не в первый раз танцевали, а в последний, не слыша шагов, не слыша ничего вокруг, кроме быстрого перебора клавиш синтезатора. Моя рука надёжно лежит в ладони Димы, и он легко сжимает, будто в любой момент готов подхватить и уберечь от падения; его рука придерживает меня за талию, бережно, как стеклянную статуэтку, и я крепко охватываю его плечо, завершая круг прочной связи, которая давно уже формировалась вокруг нас — и как мы упустили этот момент? I see you, You see me, How pleasant This feeling… Странная магнетическая магия обвивает нас самой безопасной, самой бархатистой и кроткой тьмой, вроде той, куда в детстве прячешься под одеялом; для меня уже не существует ничего вокруг, ни старого кладбища, ни Кубанских степей — я смотрю в лицо Димы, поцелованное рыжеющим закатом, и мне этого более чем достаточно, чтобы ощущать себя счастливой. А казалось бы, ту безапелляционную подростковую влюбленность не вернёшь, да?.. The moment You hold me, I missed you, I'm sorry… Я делаю крошечный шажок ближе, чем следует для нашего неспешного танца, и Дима легко принимает меня в своё личное пространство, проскальзывая рукой по моей пояснице и притягивая к себе, ближе, так, чтобы чувствовать почти всем телом тепло, уверенность, силу, вдохновение, что там ещё… Не знаю — мою грудь будто заполнила плещущая вода, горячая, как кровь, не давая нормально дышать; и самое страшное — меня это даже не пугает. Я уже была знакома однажды с этим чувством, и хоть знаю, что оно сойдёт на нет, едва прозвучат последние звуки трека, всё равно живу эти четыре минуты и девятнадцать секунд полная надежды, что дальше будет только лучше. I've given What I have, I showed you I'm growing… Дима мягко тянется вперёд и прижимается горячей щекой с редкой колкой щетиной к моему виску, и я закрываю глаза, отдаваясь его рукам и позволяя вести в ритме битов и потустороннего голоса, звучащего в наших ушах — его запах, уже ставший родным за все сходки в Москве, за все походы, за все пережитые эмоции, окутывает меня и пропитывает насквозь самым важным обещанием — о безопасности здесь и сейчас, без обиняков и условностей. Сейчас. Когда у нас одна песня на двоих. Сейчас. Когда мы здесь. Сейчас. А что будет потом — не важно. The ashes Fall slowly, As your voice Consoles me… Я чувствую его спокойное дыхание — оно путается в моих волосах, растрепавшихся из косы, ускользает куда-то по коже, вызывая мурашки, согревая и успокаивая. Не нужны никакие слова — всё и так было понятно. Я открываю глаза в момент, когда солнце снова плещет янтарём из-за туч, и от неожиданности улыбаюсь. Предчувствуя припев, Дима отникает от меня, чтобы взглянуть в лицо, и, одарив улыбкой в ответ (ведь какая разница, улыбнулась я солнцу или ему?), ускоряет темп, удивительным образом сохраняя плавность движений и спокойный пульс — насколько он может быть спокойным в нашем случае. As the hours pass, I will let you know, That I need to ask Before I'm alone…       Приехать сюда — наверное, лучшее моё решение за долгое время. Потому что, если человек, до умопомрачения опасающийся кладбищ, сейчас танцует со мной среди могил, и полностью поглощён музыкой, не отвлекаясь на шорохи и проблески вокруг… наверное, это говорит о том, что это всё не настолько «по приколу», насколько мы оба считали. Если не учитывать тот ужасный факт, что я последняя сволочь, раз провожу такие странные и заведомо неприятные проверки — должно быть, мы правильно сделали, решив попробовать провести свидание именно таким образом. Мысли путаются… А ноги нет — Дима ведёт уверенно и держит крепко, и взгляд его меня не отпускает. How it feels to rest On your patient lips To eternal bliss, I'm so glad to know!.. Мы не натыкаемся на ограды, не теряем такта — рисунок танца чёток и точен, будто его ставил скрупулёзный архитектор. Учитель танцев, похороненный здесь, был бы в восторге… Но я даже не могу думать об этом — отвлекаюсь на лицо Димы, взгляд которого медленно, будто в полусне, параллельно спокойному дыханию, прогуливается от моих глаз к моим губам, и обратно. Нежно и томительно. Выжидающе. С открытым и живым желанием. We're leaving, We're talking, You're closer, It's calming… Это будет самое мучительное сотрудничество в моей жизни. Самое безумное и самое поехавшее. Самое нужное. As the hours pass, I will let you know, That I need to ask Before I'm alone… Переход трека звучит в наших ушах дрожью, звучит светлой, обнадёживающей грустью — и мне кажется, что так было всегда, всякий раз, когда мы вот так смотрели друг на друга, молча и с пониманием. Пусть понимание это не полное и не достоверное — одной лишь попытки уже достаточно. Дима, подчиняясь ритму синтезатора, замедляется, наклоняет голову и касается моего лба своим, зажмурившись, и я почти что слышу, как шумит от бесчисленных вопросов, волнений и сомнений у него в голове — должно быть, слышу лишь потому, что у самой голова сейчас пустая, как ваза без воды и цветов. Слышно лишь эхо колотящегося под горлом умирающего сердца. The night will hold us close, And the stars will guide us home. I've been waiting for this moment, We're finally alone… Он распахивает глаза, почти задевая меня ресницами — настолько мы близко — и мы тянемся лицами друг к другу одновременно, соприкасаясь губами осторожно и ласково, пробуя на вкус, примериваясь… Я срываюсь в ощущения моментально, неосторожно и жадно вдохнув, кажется, атмосферу всей планеты, вжимаясь крепче, запрокинув голову — но Дима легко и умело меня тормозит, действуя будто бы вдумчиво, не торопясь, растягивая удовольствие в каком-то ему одному известном ритме. И меня всё же уносит в далёкие дали — но уже по его правилам. I turn to ask the question, So anxious, my thoughts… Дима целует уверенно, увлечённо, и просто совершенно растворяюще; во мне закипает что-то невероятное, что-то одновременно бодрящее и успокаивающее, приводящее в равновесие и выбивающее из колеи — и я бесстрашно лечу навстречу этим чувствам, ощущая, как хрупка эта странная близость, какой мир вокруг далёкий и неважный — будто фон. Дима не спешит, он сосредоточен, будто знает наверняка, что любое лишнее движение может развеять это мгновение — и всякий раз, чуть прикусывая, осторожно заигрывая с языком, я чувствую, как его прошибает от удовольствия и восторга, как он улыбается мне в губы, как отвечает, как поддаётся, как увлекается всё сильнее — весь открытый, словно книга. И черт… его губы мягкие и тёплые, с едва заметным привкусом чего-то домашнего, словно бы запах любимого лета, или чего-то до боли знакомого и трепетного, оставшегося в памяти с детства… Откуда я могу это знать? Почему человек, которого я встретила только пару недель назад… Кажется, что в этом поцелуе спрятаны десятки слов, которые мы не решались произнести — не только сейчас, но и, может, всю жизнь, и сотни чувств, которые до сих пор пылились где-то за моральными устоями, страхами и тоской… но сейчас, наконец, нашли выход. Будто истина открылась — вот только что. И вот сейчас мы, Арси Эрман и Дима Масленников, два самых долбанутых человека на памяти наших компаний друзей, найдя друг друга, вдруг становимся самими собой, открытыми, уязвимыми и честными. Хотя бы с собой. Your lips were soft like winter, In your passion… I was lost… Моё тело насквозь прошивает дрожь, и спустя мгновение, дотянув моё сознание до полного отключения и единолично насладившись этим чувством, Дима отстраняется. Улыбается при этом просто отвратительно хитро и коварно, рассматривая моё ошалелое и недовольное лицо, и следом в ритм бита тащит меня дальше по рисунку танца, явно абсолютно не переживая из-за того, что выволок меня на жуткую смесь эмоций — а даже скорее очень этому радуясь. As the hours pass, I will let you know, That I need to ask Before I'm alone… Да и я не переживаю. Я смотрю ему в глаза, чувствую на губах призрачное тепло, ощущаю, как его руки держат меня, и мне совершенно хорошо. How it feels to rest On your patient lips To eternal bliss, I'm so glad to know!.. Трек заканчивается непозволительно скоро — и когда последние звуки в наушниках затухают, начинается новая песня, и Дима останавливается, я несколько секунд продолжаю стоять и пялиться на него, вдохновенная и часто взволнованно облизывающая губы. — Это что, кей-поп? — со смехом хрипло спрашивает Дима, вынимая наушник. Я вынужденно буквально за шиворот выдергиваю себя из счастливого ступора, заливаюсь краской от неожиданности и поспешно достаю телефон, чтобы выключить проигрыватель. Ёлки-палки, ещё и трек такой подходящий выпал — «Crazy Over You». Долбанные BlackPink, я их слушала сто лет назад, когда была по уши влюблена и не видела вокруг ничего и никого больше. — Кажется… — я оглядываюсь, не торопясь выныривать из его объятий — уж очень в них хорошо и тепло, — Легенда проверена. — Я, кстати, подумал, что аплодисменты, которые типа слышали после танца, что уже само по себе странно для кладбища, — Дима фыркает мне в волосы, и я тоже улыбаюсь, уткнувшись ему куда-то в ключицы, где кожу холодит застёжка куртки. Его голос вибрирует совсем рядом, зачаровывая и завлекая, — Короче, скорее всего, эти «аплодисменты» на самом деле хлопки крыльев птиц. Что-то в этом роде. Просто кому первому в голову пришло потанцевать на кладбище — вопрос интересный. Мне даже не хочется отвечать, вообще разговаривать — слушая его голос, подмечая тональности, всё никак не могу прийти в себя. Вот что значит — два года без отношений, простой милый поцелуй выбивает из колеи так, будто в жизни не испытывала ничего круче и восхитительней; тяжело быть впечатлительной личностью. Тем резче и болезненней будет наше расставание сегодня вечером, когда он улетит в Москву. Зачем мы это натворили вообще?.. Для Димы-то, может, подобные мини-интрижки и в порядке вещей, а я чем думала, решаясь на подобное, зная, чем всё закончится?.. — Арсюш, — зовёт он меня, и я нехотя отникаю, не размыкая объятий, поднимаю на него взгляд — Дима выглядит чуть обеспокоенным, — Всё норм? — Да, — признаюсь и перед ним, и перед собой, и вновь тянусь навстречу — мне не отказывают, завлекая в глубокий и приятный поцелуй, такой теплый и уютный, что бьёт под дых. Не разреветься бы от нахлынувших эмоций. — Давай обратно в город, — бормочет он, на мгновение отникнув, и я соглашаюсь, почти не слушая, захватываю его губы жадно и отчаянно, словно он сейчас растворится в воздухе. Он же сейчас, наверное, в гостиницу поедет? А может, всё-таки принять то предложение расслабиться?.. так, стоп, фу, плохая Арси. Принципы просто на нуле, как не стыдно. С территории кладбища выходим, когда горизонт совсем уж залило темно-рыжим — держимся за руки, поближе друг к другу, и разговариваем негромко, интимно, будто делим на двоих одну тайну. На выходе шутим снова про пакет с пряниками, который так и лежит мирно в траве, никем не тронутый, забираемся в машину и уезжаем навстречу темнеющему небу — умиротворенные и нерационально счастливые, будто бы пристукнутые, часто переглядываясь и улыбаясь. — Ты не думала о переезде в Москву? — спрашивает Дима, и смеётся тому, как я морщусь, — Что? Там тоже есть леса, кладбища, и что ты там ещё любишь. А ещё масса возможностей и классных людей. — Возможности и масса людей перечёркивают все позитивные стороны, — невесело хмыкаю я. Помолчав, наблюдая за пролетающим мимо сумеречным пейзажем, осторожно, доверительно добавляю: — Не могу себя даже представить на постоянке там. Все эти машины, электрички, торговые центры, толпы людей — мне и тут всего хватает. К тому же тут моя команда. — У нас тоже есть команда, — напоминает Дима, — Ну и всегда можно найти ещё подходящих специалистов. Прикинь, как вырастет твой канал, если повысить уровень роликов. — Моя команда прекрасно справляется, мы уже отлично сработались, — отвечаю угрюмо, косо на него глянув — терпеть не могу критики моих людей. Мы с ними столько пережили вместе, столько обсудили и напланировали, столько притирались — как я их оставлю и просто свалю в поисках местностей, где трава зеленее? Какой тогда был смысл начинать совместную работу? — Да я не спорю, у вас классные ролики получаются, — отвечает Дима, ничуть не смутившись, — Просто потолок ещё не пробит, и, если ты хочешь развиваться дальше, стоит попробовать повысить уровень. — И для этого нужно обязательно переезжать в столицу? — Ну, мы бы тебе помогли, — негромко, сосредоточенно, словно сверял пункты в договоре, говорит он, — С жильем, с работой, со студией, с командой, с подготовкой к роликам, со съёмками, с продакшеном, с маркетингом. Да со всем! Ты в наш коллектив здорово влилась, мне кажется, да и тебе, вроде бы, нравятся наши ребята. — Да, вы клёвые, — не выдерживаю и улыбаюсь, припоминая все посиделки с менеджерами, операторами, блогерами и всеми-всеми-всеми остальными. Все эти локальные шутки, подбивки, креативность, сумасшедшая взаимовыручка и бесконечная преданность общему делу здорово подкупают, — Но Москва не для меня. Ты бы, например, в Краснодар бы точно не переехал, вот и я бы не смогла жить в Москве. — Ну во-первых, если бы я переехал в Краснодар, это было бы понижение уровня… — Вот спасибо, я передам твой номер телефона в службу защиты кубанцев. — Угроза Краснодарского масштаба, — смеётся Дима, и вскоре серьёзнеет вновь, увлеченный темой и своим взглядом на вещи, — К тому же ты можешь ездить сюда хоть каждый месяц. Просто если дело касается работы, а не просто съёмок от нехрен делать, то лучше находиться поближе к единомышленникам. — Я плохо впишусь в ваш круг, — возражаю я. Замечаю вдруг, что мы так и не включили музыку в машине — и даже не заметили её отсутствия, — В смысле, вы все классные, мне с вами хорошо и интересно, но… У меня совсем другой взгляд на контент. Да и сам контент значительно отличается… — Ну так тем лучше, обменяемся опытом, — оптимистично отвечает Дима, — Я тебя ж не сейчас прям тащу с собой на самолёт. В первую очередь я не беру тебя с собой в Москву потому, что билетов на рейс больше нет, — фыркает он, — А на самом деле, конечно, советую прям серьёзно подумать над этим. О, кстати, если прям сильно переживаешь за команду, предложи им поехать с тобой — кто бы отказался, блять, поселиться в Москве, зная, что тебя там уже ждут работа и знакомые люди? — Дим, — тяну осторожно, и он замолкает, хоть и продолжает сверкать уверенностью и вдохновением — но готов слушать, — Это, наверное, опять эйфория. Общий опыт, всё такое… Наш самый страшный враг, который объединяет необъединяемое. — Я тебе давно хотел предложить. Ещё до того, как мы договорились на свидание пойти, — замечает он, напряжённо глядя на дорогу, — Я же вижу потенциал твоего канала. Просто сейчас это желание помочь тебе как блогеру только усилилось, понимаешь? — И какой потенциал ты видишь? — интересуюсь искренне, хоть уже и предполагаю, что все последующие предложения, скорее всего, уже обсуждались в команде «Мары Хорь». — Разговорные ролики, как я уже говорил. Даже в фольклоре твоём можно знаешь как развернуться? Рассказывать сказки, например — это же на поверхности лежит, спроси вон Чернеца, он у нас спец по этому. Или какой-нибудь интерактив, типа, собрать блогеров или подписчиков и устроить соревнования или игры, знаешь, со всякими там прыжками через костер, не знаю, пусканием венков по реке на скорость, — я смеюсь, представив подобное зрелище, — Короче, что-то вроде «Форт Боярда», только со славянским колоритом. Понимаешь? — Понимаю, что не вывезу подобное мероприятие. — Вывезешь, — уверенно заявляет Дима, — Ты же, блять, крута, — он говорит это так легко и просто, будто прописную истину, и я примолкаю, испуганно задумываясь, — И мы поможем с организацией. Локации, атрибутика, сюжеты, съёмки — ты же видела наш ангар, нам что угодно по плечу. Это, конечно, займет месяцев шесть навскидку, но всё равно, результат того стоит, поверь моему опыту. — Я не сомневаюсь в вас, — тихо вздыхаю, чувствуя, как в животе ворочается беспокойство — общее счастье схлынуло, пора возвращаться к реальной жизни, — Но, честно, я не могу себя представить в Москве. — Может, стоит выйти из зоны комфорта? — Дим. — Что, Арсюш? — Давай я подумаю, — прошу его, даже не реагируя на уже, похоже, окончательно приклеевшееся прозвище, — В июне у Даника день рождения, я приглашена, так что увидимся там, и я скажу тебе точно, что решила. Дима кивает в знак согласия и молчит, внимательно следя за дорогой — кажется, слегка разочарован или даже обижен, что я так сопротивляюсь столь гениальному и неповторимому, как он считает, предложению. — А до тех пор?.. — наконец произносит он, бросив на меня пронзительный взгляд, — Я же тебе должен свидание. — Ну да, — малость удивляюсь — неужели вальса на кладбище ему показалось недостаточно, чтобы понять, что с поехавшей мной лучше не связываться? — И что ты предлагаешь, в Москве? — А почему нет? Полтора часа на самолёте, — невозмутимо отвечает Дима, и мне кажется — а может, это лишь самовнушение — что в его голосе мелькают нотки надежды и скромной просьбы, — В десять вечера уже будешь дома, так что не переживай, мама не наругает. — Ну, — взвешенно бормочу, — Наверное, да, ничего страшного. — Я гляну график свой, а ты свой, — уверенно распоряжается Дима, — Найдём подходящий день вместе. Боже, куда я лезу опять. — Да, думаю, найдём, — произношу в ответ сквозь странный пульсирующий ком в горле. Кажется, это предвкушение? Легко перепутать с ужасом. — Ну и отлично, — он ловит мою руку, переплетает пальцы, притягивает к себе и весело чмокает костяшки, будто электрическим разрядом колет — я только прикрываю глаза в согласии и принятии, пока внутри растекается тёплое и уютное чувство нужности, важности и доверия. В памяти пролистываю свой график на месяц, выбирая в ближайшие две недели самые неважные события, которые ещё пока можно сдвинуть на пару дней, и делаю в уме пометку — попросить Шуру посмотреть билеты на самолёт. Уже предчувствую, как он офигеет от подобной просьбы.