After Dark

Мне кажется, я прикрыла глаза буквально на секундочку, не успела даже пропасть в небытие и забыть, где нахожусь и при каких обстоятельствах, как Дима меня уже бережно расталкивает и говорит что-то неразборчивое. Поднимаю с его плеча гудящую голову, кряхтя, разгибаю занемевшую от неудобного положения спину, и дезориентированно озираюсь, ёжась от холода — Дима сидит рядом, сворачивает спальник, и выглядит при этом так, словно пять минут как вышел из комы: весь какой-то хмурый, припухший, нахохлившийся, с тенями под глазами. — Уже почти пять утра, — сообщает он мне охрипшим голосом, — Поехали нахер отсюда. — Ты не спал? — Ну так, — морщится Масленников, запихивая вещи в рюкзак, — Не представляю, как тебя рубануло, после всего, что было... Даже завидую. Да я тоже не представляю, если честно. Осторожно встаю на ноги, пытаюсь размяться, чувствуя себя лет на семьдесят, не меньше, и недоуменно прокручиваю в голове последние запомнившиеся моменты до падения в сон — я всегда чётко слежу за режимом дня и за приёмом таблеток, и этой ночью, естественно, уснула очень поздно, далеко не на восемь часов, и не приняла лекарства, потому что не очень люблю ставить в известность своих новых знакомых о том, что глотаю колёса горстями, чтобы хотя бы притворяться адекватным человеком; и всё же — если исключить отсутствие бодрости (а откуда ей было взяться за пару часов сна полусидя в прохладном помещении), никаких негативных последствий я не заметила — ни дереализации, ни паники, ни апатии. Даже сны, вроде бы, не снились. Должно быть, спасибо полугодовой дозе адреналина, которую за ночь перекачало моё бедное сердце. И спасибо Диме с его феноменальной способностью подавать сложную информацию простыми словами. Хотя, кажется, наш разговор и планы сходить на свидание как раз-таки и были сном? Во всяком случае, ведём мы себя опять как обычно. Может, тот диалог уже и не актуален вовсе?.. Мы собираем вещи, надеваем камеры и свет, и осторожно, хотя и всё ещё сонно и вяло, выбираемся из здания наружу, где небо уже заметно светится розовеющим пробуждением, и где-то неподалёку даже насвистывают птички. Я едва не поскальзываюсь на мокрой траве, но даже не замечаю этого, раскинув руки в разные стороны и долгожданно вдыхая свежий утренний воздух. Наконец-то. Наконец-то ночь на химзаводе закончилась. — Вот и утро, после самой долгой и страшной ночи, — слышу, как Дима за моей спиной уже с выражением отчитывается на камеру, и слабо улыбаюсь, прикрывая глаза. Вот это я сейчас помоюсь, никто за всю историю такого мытья не видел. А потом спать лягу — и фиг кто до меня добудится. А потом... А потом свидание, блин. Да ещё так, чтобы успеть до Диминого рейса. Закатываю глаза, но совершенно без негатива — невозможно раздражаться, когда наконец видишь, как поднимается солнце, хотя в какой-то момент даже не ожидала, что вообще доживешь до утра. Так что — ладно, и свидание переживу. Даже если в очередной раз придётся пожертвовать сном. На том свете отоспимся. Надо не забыть им в студию такую табличку сделать, обещала же. По мокрой траве, между ещё глубоких теней зданий, мы делаем последний круг почёта, чтобы собрать оставленные камеры, всё трижды пересчитываем, чтобы ничего не забыть, и затем уже шагаем к забору — прикинув, Дима даже предлагает срезать путь, чтобы побыстрее добраться до машины. По рации он будит Мишу, радостно оповещает, что нас всё-таки никакая хтонь не сожрала, и командует прогревать машину — задерживаться ещё хоть на десять минут в этом месте мы не намерены. — Ну что? Как впечатления? — Дима спрашивает без камеры и обычным голосом — так что я тоже не таюсь и говорю как есть: — Второй раз бы такое переживать не хотелось, потому что нет ничего опаснее, чем незнакомый человек с непонятными намерениями. Так что я рада, что нам не надо больше сюда возвращаться, и особенно в Ауксинино. — Чем тебе Ауксинино не угодило? — подтрунивает Дима, проходя вперёд и придерживая ветки какого-то разросшегося кустарника, чтобы я прошла и не застряла, — И я, кстати, специально ночью вчера заказал чёрные свечки, чтобы мы попробовали там что-нибудь провести. — Чёрные? — восхищённо переспрашиваю, притворно тихонько хлопая в ладоши. — Да, курьер очень долго меня разглядывал, — ржёт Дима, — Работа у меня такая — развеивать одни легенды, и тут же создавать другие... — он бросает взгляд в сторону забора, и вдруг чуть притормаживает, что-то там разглядывая. Затем, наконец, останавливается, уставившись в кирпичный пролом — не тот, в который мы влезли, а какой-то другой, случайный, без тропы, давным-давно заросший несколькими поколениями поросли. Я становлюсь рядом с Димой и тоже стараюсь смотреть в ту же сторону, чтобы понять, что привлекло его внимание — сразу за забором и зарослями колючих кустов видно только степь до самого горизонта. И всё-таки Дима смотрит очень пристально, внимательно, и вроде бы даже недоверчиво. — Отвечаю, — наконец громко произносит он, — если бы мы, блять, ночью это увидели, мы бы хер тут ночевать остались. — Что ты там увидел? — шепчу тревожно, мгновенно сбрасывая с себя остатки сонливости, и ещё старательнее всматриваюсь в заросли, слабо золотящиеся в лучах медленно поднимающегося солнца. Масленников уверенно и даже немного сердито начинает ломиться сквозь высокую траву к забору, что-то возмущённо бурча — не в мой адрес, а в адрес чего-то, что он там увидел. Снедаемая любопытством и опаской, вскидываю камеру, чтобы ничего не пропустить, и иду за ним по свежепротоптанной тропе, отодвигая ветки и стараясь не споткнуться об остовы фундамента и рассыпанные кирпичи. А когда достигаю вместе с ним забора — наконец вижу. — Напугал, — раздражённо хлопаю замеревшего на месте Диму по плечу, — Это же не могила, это просто памятник. Как возле дорог ставят на месте аварий. Что там... — сдвигаю Диму в сторону и, балансируя камерой для наилучшего обзора, подбираюсь ближе к сильно заросшему, но ещё заметному на фоне прошлогодней травы простому округлому камню с почти добела выгоревшей овальной фотографией и тщательно выбитыми данными, — Так... Какой-то Ма... Марш... Мартынов В.А., кажется. 1935-1976. «От семьи, от сослуживцев», — наклоняюсь пониже, чтобы отодвинуть траву и прочесть нижние строки, и чем-то неожиданно звякаю о камень. Несколько секунд под Димино беспокойное трещание рассматриваю находку, затем двумя пальцами её подбираю, и, дочитав остаток эпитафии, выпрямляюсь, — «Ровных тебе дорог», — обернувшись, показываю Диме древний, проржавелый под годами дождей и росы, готовый уже рассыпаться гаечный ключ. Он несколько секунд пялится на инструмент, потом на меня, и очень спокойно просит: — Арсюша, положи, пожалуйста, на место. Не надо тут ничего трогать. — Это механик был, определённо, — вдохновенно поясняю я, но всё-таки возвращаю ключ на место, снова звякнув им о памятник, и ползу обратно через примятую мокрую траву к Диме — судя по его обеспокоено-скептическому виду, глаза у меня при этом сияют счастливым безумием, как всякий раз, когда выпадает шанс посудачить о чем-нибудь близком к мистике, — Такое большое предприятие, столько лет функционировало — конечно, тут были случаи гибели работников, а не только того лаборанта. Просто этому ещё и памятник поставили, может, сильно хороший человек был. О, и кстати, — Масленников, видимо, устав слушать мои не по времени суток энергичные рассуждения, аккуратно берёт меня за локоть и ведёт за собой дальше по тропе, пока я захлёбываюсь предположениями, полностью оправдывая своё блогерское направление: — То здание, где мы слышали шаги и где я видела человека в чёрном, мы же подумали, что это была как раз автомастерская! — Призрак автомеханика? — Дима очень старается скрыть зевок, но ему это плохо удаётся. — Да! — с гордостью киваю, — Я возьму это в основу своей версии этих съёмок. Можно? — Ну, это будет выглядеть очень искусственно, тебе не кажется? — Я сделаю это место мистическим от начала до конца. Тогда контраст не будет бросаться в глаза, — рассуждаю я — мы как раз выходим к площадке, где нас дожидается машина и неповоротливо разминающийся Миша. — Тогда, наверное, ничего страшного. — Вы живы! — как-то даже удивлённо кричит нам Миша, завидев нас издали. Прежде чем переступить вслед за Димой пролом забора, бросаю взгляд назад, на рыжеющие в рассветном сиянии стены завода, на фоне которых ещё сохраняющиеся густые тени помещений кажутся куда мрачнее и угрожающей, чем даже в ночи; но солнце встало, мы пережили эти сутки и больше никого, живого или мёртвого, не встретили — а значит, уже не страшно. Может, после всех впечатлений мне удастся добить наконец образ Чёрного Сталкера. Может, в его образе и буду показывать историю химзавода и автомеханика, погибшего на производстве. Главное сейчас — наконец уехать отсюда в надежде больше никогда не вернуться. — Кстати, нормальная тема, — неожиданно оборачивается на меня Дима, в этот момент уже занятый разбором оборудования — я даже немножко настораживаюсь, что последние мысли ненароком произнесла вслух. Но, видимо, его просто нагнала замедленная обработка данных уставшего мозга, — Тебе реально не хватает роликов с какой-нибудь болтовнёй. — Почему с болтовнёй? — Потому что аудиторию, может, какое-то время и устраивает просто смотреть красивую картинку, но согласись, куда интереснее наблюдать за живым человеком, — он аккуратно складывает разобранные камеры в предусмотрительно распахнутый Мишей багажник, — А ты пока просто образ, как нейросеть. — Ты про влоги? — наконец понимаю я, и тут же морщусь. — Ну типа. Всякие разговорные ролики. Что? — Не люблю такое, — начинаю отстёгивать карабины, наконец освобождая тело от крепкой хватки ремней, — Меня максимум хватает на аудиозапись текстов и страшных звуков на фон. — Ну и зря, — Дима принимает у меня ворох креплений и начинает складывать в сумки — видно, что ему сейчас, после тяжёлой ночи, совсем не до аккуратности, но движения у него всё ещё четкие и выверенные, разве что самую малость заторможенные, — Даже простые монологи по теме знаешь как подкупают? А ещё в такие видосы нехер делать понатыкать интеграции. А то долго на одной нативке не протянешь. — Я и так справляюсь. — И какая у тебя статистика переходов? — На жизнь хватает, Дима. — И только-то? — продолжает издеваться Масленников. Ловлю весёлый взгляд Миши и раздражаюсь ещё сильнее — вот уж получать поучения и советы от блогера, который даже близко не фольклорник, в мои планы точно не входит. — У каждого свой путь, — взвешенно отвечаю, тщательно закрывая объектив крышечкой, — В мой путь разговоры со зрителями не входят. Пусть лучше думают, что я — какая-нибудь лесная дрянь, которая не умеет разговаривать. Вот, кстати, ты знаешь, лешие не умеют сами говорить — только повторять. — Бережёшь четвертую стену? — Дима отбирает у меня камеру и сам закручивает крышку, которую я всё это время, сердитая, вертела не в ту сторону, а затем, сложив камеру в сумку, поворачивается ко мне лицом, — Вот они охренеют, когда этот «Гост» посмотрят. — Может, вырезать все моменты, где она говорит? — предлагает Миша, — Чтобы не рушить образ. — Очень смешно, — стараюсь держать лицо, наблюдая, как эти двое злорадно ржут, — Не каждая аудитория приходит слушать, как блогер рассказывает о жизни. Мои зрители приходят на такие каналы, как мой, в поисках эскапизма. Подальше от мира людей. — Давно твой менеджер в признаки ЦА заглядывал? — интересуется Дима. Я подсознательно понимаю, что он прикалывается не с целью меня обидеть и вывести на эмоции, а чтобы привести к какому-то смутному выводу, с которым я на данном этапе в корне не согласна — понимаю, с его-то опытом любая бесплатная консультация должна бы казаться рядовому мелкому блогеру вроде меня манной небесной и благословением божьим, но чёрт возьми, я же специализируюсь на совсем другом контенте. Разве можно в таком случае сравнивать наши совершенно различные целевые аудитории и критерии контентмейкинга, и ещё при этом надеяться на сногсшибательный результат? — Шура со своей работой справляется, — возражаю я, как обычно бросаясь едва не на амбразуру за своих людей, — И на первом месте моего канала стоит свободное творчество, а не... — чуть не сказала «заработок» и закрыла рот от греха подальше, но по Диминому прищуренному взгляду вижу — незавершённый акт лицемерия от него не скрылся, — Ладно, да, фигню сказала. Но поверь, мой стиль работает, и подписчиков всё устраивает. Конечно, ко мне сейчас, после выхода этого выпуска «Ghostbuster», придёт тёплая аудитория с «Погнали Шоу»... Ну да, тогда в этом всём диалоге есть хоть капля здравого смысла, но ради какого-то там процента заинтересованных в фольклоре подписчиков Димы менять подчистую стиль канала? Сделать Мару Хорь очередной говорящей головой с ютуба? Лишиться мрачного и загадочного шарма наглухо поехавшей лицедейки на радость жадной до подробностей и сплетен публике? Может, ещё сменить реальные локации на зелёный фон студийного хромакея?! — А ты их спроси, — предлагает Дима, захлопывая багажник и потягиваясь, щурясь на первых лучах неспешно выкатывающегося из-за химзавода солнце, — Откуда ты можешь знать, если никогда с ними не разговаривала. Или сядь и почитай, наконец, комментарии. Там-то всё понятно становится — кому что интересно, кто что хочет увидеть. Комменты для этого и сделаны. — Я читаю комментарии, — поражаюсь этому явному вбросу — чего ради? Какой блогер не читает комментарии, блин? Или хотя бы не имеет для этого специально обученного человека? Я-то по несколько раз на дню проверяю состояние канала, и Альбина с Шурой постоянно там. — Почитай комментарии и попытайся понять, чего от тебя хотят на самом деле, — терпеливо разъясняет Дима. — Хочешь, я тебе анализ канала сделаю? — вставляет Миша, — Со скидкой, как Димасиной коллеге. — Вот, — довольно разводит руками Дима, отступая к передней двери спиной вперёд, не разрывая со мной зрительного контакта, — Пользуйся предложениями и слушай советы. — Но не все, — возражает Миша. — Но хотя бы некоторые, — Масленников вроде отвечает ему, но смотреть продолжает на меня, явно дожидаясь какой-то реакции. Видимо, они меня совсем за дуру держат. Ну ладно. Посмотрим, кто офигеет больше, когда я доеду на своём «недоразвитом» и «неговорящем» контенте до миллиона... Да и блин, в конце концов, кому, что и зачем я пытаюсь доказать?! Когда мы грузимся в машину и наконец трогаемся в путь, солнце уже показывается краешком над цехами. Я смотрю вслед удаляющемуся заводу, когда Дима с переднего сиденья с задором в уставшем взгляде и с хэндиком в руках зовёт меня: — Ну что, Арсюш, как впечатления? — А как бы ты отреагировал, если бы я сейчас оглянулась и у меня глаза были бы чёрные, например? — повернувшись, с укоризной смотрю ему в лицо, — Потому что уже в сотый раз — не Арсюша, просто Арси. — А что ты думаешь, это была проверка, ты с нами едешь или не ты. Призраку было бы похрену, — фыркает Дима, тыча камерой мне в лицо, — Так что скажешь про ночь на заброшке? — Что я скажу... — чешу затылок, всё ещё отдающий пережитым вчера ужасом, но неожиданно для себя быстро нахожусь (всё-таки нужно делать ударение на то, что я не обычный гость ролика, а тоже блогер, и притом весьма своеобразный), и устремляю сценически зловещий взгляд в объектив: — Всё происходит будто в страшном сне... и находи-и-и-иться здесь опасно мне-е-е-е!.. Уводя звук в страшное шипение, ради эффектного закрывающего кадра рывком накрываю ладонью с растопыренными пальцами хэндик, а заодно и Димину руку, тёплую и твёрдую. Дима, выждав положенные секунды, смеётся, и убирает камеру, на секунду знаково зацепившись за мои пальцы: — Ладно, нормально. У тебя руки холоднющие, печку включить? — Да у меня так всегда, — отмахиваюсь, и в следующее мгновение мне на колени летит фиолетовая худи, до того мирно лежащая в сумке в ногах Масленникова, а сам он невзначай интересуется, уже спрятав камеру и поворачиваясь обратно к дороге: — Так что за легенда на хуторе? Ты начала рассказывать ночью. — Вы рассказывали страшные истории, и не позвали меня? — притворно ревниво ноет Миша, — Я бы навалил вам... — М-м-м-м, не надо, — делано серьёзно отвечает Дима, и ловит мой взгляд в зеркало заднего вида, — Ну так что? Значит, наш разговор про свидание мне не приснился. Но раз мы обсуждаем предлагаемое мной место для милой романтической встречи в присутствии левого человека, серьёзность намерений остаётся под вопросом. Ну, то, что Ева права, и так было понятно — мои маленькие глупенькие мечты тут не котируются. На что я вообще могу рассчитывать? На большую, чистую и светлую любовь? Ага. Да. Щас. В моём случае уже хорошо, если мы не попрёмся в «Павлин-Мавлин», как среднестатистические парочки. Даже из интереса. Даже «по приколу». Впрочем, кто не любит страшные сказки? — Есть на Кубани, севернее Краснодара, один старый хутор, — вхожу в роль на редкость моментально, даже не приходится сипеть голосом нарочно — спасибо ночи при температуре, близкой к минусовой. Миша с Димой, кажется, проникаются — переглядываются явно без желания подшучивать, и слушают вроде бы внимательно. Я-то эту историю слышала несколько раз, от разных людей, рассказывала многим знакомым, и обожаю её до сих пор, — Полный грибов лес и охотничьи раздолья обрамляют ароматные луга с плодотворной землёй, где бьют родники с чистейшей водой, к которым склоняет ветви кроваво-красная калина... В середине девятнадцатого века одиннадцать семей покинули близлежащую станицу, и основали в этом волшебном краю хутор, со своими порядками и законами. Жили они обособленно, постепенно разрастаясь дворами вширь, занимались земледелием и скотоводством, не привыкли отдыхать — и сейчас их потомки живут так же. Этот посёлок в своё время дал жизнь и подарил детство знаменитому учителю танцев. Он был столь талантлив, что многие годы преподавал в Москве, но в то же время имел столь таинственную репутацию, что в родном посёлке его сторонились... Делаю паузу, чтобы произвести максимальное впечатление — а сама лихорадочно обдумываю, не сильно ли приукрасила в общем-то простенькое повествование. Ну ладно, даже если так — я же сказку рассказываю, а не реальную историю. Такова моя профессия. — И есть у этого хутора одна загадочная особенность: там два кладбища, — замечаю, как часто кивает Миша, явно узнав историю, но — спасибо, не перебивает. Дима косится на меня в зеркало с каким-то нечитаемым выражением. Видимо, догадался, к чему тут учитель танцев. Или напрягся из-за упоминания кладбищ? — Одно из них действует до сих пор, а вот второе, совсем маленькое и ужасно древнее, хранит под слежавшейся землёй и пожухлой травой самых первых поселенцев, в том числе учителя танцев, который пожелал быть похороненным на родине — и оно, это старое кладбище, закрыто, никого там много лет не хоронят, и туда не ходят без крайней нужды... — Как будто на кладбища особо любят ходить, — бурчит Дима. Кажется, отпало у него всякое желание идти со мной на свидание, злорадно и слегка разочарованно думаю я. Ну он же понял уже, вроде, с кем связался, на что он рассчитывал после ночного заброшенного химзавода? — Ведь, говорят, когда солнце касается земли, а небо загорается гроздьями огненной калины, на том старом кладбище можно услышать музыку, нежную и манящую, доносящуюся из-за вековых деревьев, — продолжаю гнуть свою устрашающую линию, пока меня не успели перебить и разрушить всю атмосферу, от которой даже у меня уже побежали по предплечьям мурашки, — И если поддаться той музыке и станцевать достаточно хорошо, можно услышать, как старый учитель танцев аплодирует, будто одобряет каждый шаг и каждое движение. Но если танцевать плохо, дело обстоит иначе — в этом случае, по слухам, он покинет свою могилу, и... — Блять, да ну тебя, — бросает Миша, тряся головой, но не отрываясь от дороги, — Ты бы прям нашла общий язык с моей прабабушкой, та тоже любила дичи навалить, и потом типа, «а что ты боишься в лес ходить?». — Ты серьёзно? — Дима наконец поворачивается ко мне и очень скептически, но с оттенком мрачного веселья смотрит на меня, — На кладбище? На закате? Танцевать, блять? — А вы что, туда пойдете? — недоуменно переспрашивает Миша. — Кому вообще придет, блять, в голову танцевать на кладбище? — не обратив на него внимания, спрашивает Дима, и я неожиданно понимаю его заинтересованность — ну да, я же позиционировала ночью эту историю как отличный вариант для свидания «по приколу». Вот тебе и возможность узнать друг друга получше — я бы тоже охренела от такого предложения, конечно, но вряд ли бы долго раздумывала над тем, чтобы принять участие в проверке классной легенды; мой психиатр называет это саморазрушительным поведением, я называю это авантюризмом. А вот Дима, несмотря на его склонности к заброшкам и взгляды на творчество, похоже, такого не ожидал. Ну и отлично. Значит, сегодня мне больше никуда не надо ехать. В принципе, одни плюсы. — Да просто вспомнила, ты же говорил, что умеешь танцевать, — невинным голосом подтруниваю, и заслуживаю за это ещё один красноречивый взгляд, — Медляк простейший... Ну не хочешь — ладно, я не настаиваю. — Ахуеть, — реагирует тот, о чём-то напряжённо задумавшись. — Вы что, туда поедете? — недоумевающе влезает Миша, — Проверять легенду? Ты ж вроде улетаешь сегодня. — И слава богу, знаешь, — бухтит Дима, и я почти смеюсь вслух — похоже, он ожидал услышать историю попроще. Но больше не комментирует — в зеркало заднего вида наблюдаю, как он смотрит на дорогу, а в какой-то момент замечаю, как он вовсе вырубается, сонно приоткрыв рот и совершенно растеряв все свои внешние решимость и безупречную победоносность. Вижу, как глубокий усталый сон преображает его черты, делает их мягче, расслабленней, даже беззащитней, что ли; когда Миша включает на минимальной громкости какую-то радиостанцию, он вроде бы на мгновение просыпается, ёжится, но вновь укладывается поудобнее, сложив руки на груди и нахохлившись, и тихонько сонно млеет. Да и я вместе с ним — растроганная; кажется, не видела в своей жизни ничего уютней. И в контрасте с ужасом прошедшей ночи это тёплое ощущение только усиливается. Путь наш заканчивается там же, где начался — во дворе моей студии. Нас встречает Шура, которому я отчиталась об удачном завершении съёмок сразу же, как только увидела на телефоне первые палочки стабильной связи; невыспавшиеся и хмурые, мы особо ничего не успеваем рассказать, только сгружаем моему менеджеру мои вещи, которые обычно хранятся в студии, и едем дальше — Миша убедил меня довезти до дома, чтобы не каталась сквозь мутное холодное утро по Краснодару. Дима, вынужденно проснувшийся, сидит и медленно моргает, периодически вставляя что-нибудь забавное в Мишины монологи, а когда мы добираемся до района «Табачки», даже оглядывается на меня и обещает написать ближе к полудню. Когда я спрашиваю, зачем, смотрит как на дуру, потом выразительно косится на Мишу, будто в его присутствии не мог чего-то сказать... и тут-то до моего утомлённого бессонной ночью и килограммом эмоций мозга наконец доходит. Так мы всё-таки едем на тот хутор, чтобы проверить легенду про учителя танцев? Не поняла. Он же вроде ясно дал понять, что в гробу видал... плохая шутка... что не хочет ехать не пойми куда и не пойми зачем — даже ради миленького и весьма забавного свидания «по приколу» со мной. Или всё-таки попрёмся выводить из себя администраторов и официантов того противного помпезного ресторана? Тогда, пожалуй, стоит отключить телефон до вечера, пока он не улетит домой и не потеряет возможность потащить меня куда-нибудь на потеху высокомерной публике. Я-то больше предпочитаю публику в виде сто лет как позабытых могил. Ладно, понимаю, это странно. Под ленивые шутки, что теперь-то он знает, где я живу, и сможет провернуть ту угрозу с фиктивным похищением, мы с Димой и моим рюкзаком выбираемся из машины, оставив Мишу слушать новости последних суток (вдруг, пока мы ночевали на заброшке, в стране переворот случился, а мы и не заметили), и отправляемся в маленькую кофейню неподалёку, чтобы перехватить что-нибудь на зуб. — Бельтюки, — доказываю я, с упрямым топотом, чтобы подтвердить свои слова, шагая рядом, — Залить бельтюки, есть такое выражение. Ты правда никогда не слышал? — Нет, впервые слышу! — смеётся Дима, открывая передо мной дверь кофейни, — Ты придумываешь слова. — Да нет же! Бельтюки — это глаза, а «залить бельтюки» — это напиться. — Не может быть. Я тебе ещё после ян... Чего там? — Янтых, — закатываю глаза, приближаясь к стойке. К счастью, в тесном уютном помещении никого нет, только мрачный бариста, который мигом заулыбался, узнав меня как постоянную клиентку. — Вот, да, я тебе ещё после янтыхов твоих не верю, — подтверждает Дима, задирая голову, чтобы рассмотреть меню — я слежу за реакцией бариста: узнает его, не узнает? — Миша подтвердил, что тоже любит янтыхи, — возражаю я. — Ты ему просто заплатила. — Нет, просто Миша татарин, — Дима пялится на меня со смесью праздного любопытства и праведного возмущения, и я оправдываюсь: — Ну если он по фамилии Меметов, кто он, по-твоему? Если кто и знает про янтыхи, то только он. — Янтыхи, ты сказала, это просто другое название чебуреков? — Да. И другой способ приготовления, — фыркаю слегка раздражённо, но в конце концов иронично отмахиваюсь: — Всё равно я в Краснодаре не нашла нормальных. Так что забей. Считай, что мы с Мишей просто тебя разыграли. — Уверен в этом, Арсюш, — Дима определяется с заказом и начинает его озвучивать немало заинтригованного нашим фантасмагоричным диалогом бариста, разбавляя забавными вопросами и шуточками — я уже даже не обращаю особого внимания, приняв к сведению, что у человека просто такая манера общения, и без разницы, кто перед ним стоит: друг, коллега, незнакомец... Только поддакиваю под руку и советую миндальный круассан, который мне же в итоге торжественно и вручается вместе со стаканом латте и просьбой отключить, наконец, французскую составляющую моей души (и это мне говорит человек, который вот только что дразнился с бариста французским акцентом). Доведя кофемэна до крайней степени усталости, мы с чувством выполненного долга выходим с бумажными пакетами с едой и с холдером с кофе и чаем, и занимаем холодные стулья на узкой веранде, стараясь согреться на по-весеннему скупом солнце. Как уже хочется лета, даже передать не могу — к тому же у меня столько планов впереди. — Так ты серьёзно? — внезапно спрашивает Дима без шутливых ноток в тоне — отвлекаюсь от необыкновенно вкусного круассана и от созерцания подсыхающих луж, оставшихся после ночного дождя, и поворачиваюсь к нему. Масленников выглядит задумчивым и чуточку хмурым — веселья, которым он только что блистал в кофейне, как не бывало. Я даже не сразу понимаю, о чём он спрашивает, и поднимаю брови, — Про хутор. — А что? Думаешь, там правда кто-то аплодирует? Или думаешь, что это я искренне уверена, что там правда кто-то аплодирует? — Ну, мы эту тему начали вообще с другого. Вот тут я почти давлюсь тестом с хлопьями миндаля — приходится сделать пару глотков кофе, заодно взяв себе паузу на лихорадочное обдумывание. Он же не?.. — Ты хочешь туда поехать? — хрипло переспрашиваю и поспешно прокашливаюсь в локоть. — Не прям чтоб «хочу»... Ты реально любишь кладбища? — он морщится. — Не все, — неосторожно отвечаю, и тут же прикусываю язык — но Дима, кажется, подвоха не заметил. Тем лучше, рассказывать ему про так и не увиденную за два года могилу я бы не хотела, да и в принципе не смогла бы без вспышки внезапной полузабытой истерики, поэтому побыстрее продолжаю говорить: — И не «люблю», мне скорее интересно просто. Даты, фотки, какие-нибудь цитаты... — А может, просто пойдем где-нибудь пожрём? — видимо, он всё ещё надеется на проблеск моей адекватности. — Трусишь? — Есть такое. — Ну так только интереснее, разве нет? — это уже превращается в извращённый вид спорта — проверить, насколько далеко проходят границы дозволенного и насколько скоро меня назовут больной на голову. Дело уже даже не в факте свидания — если вечером Дима улетит домой в Москву и мы вряд ли будем снова особо часто видеться (не говоря уж об отношениях — а что ещё может предполагать свидание «по приколу»?), нечего и рассчитывать на какие-то там серьёзные намерения; а значит, можно попробовать поиграть на своих правилах. Идиотских правилах, признаю. Никогда не умела вовремя останавливаться. — Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя с головой беда? — ладно, это даже звучит не обидно. И как ему только удается? — О, знаешь, — действительно вспоминаю подобные случаи, — Только один человек. — Удивительной проницательности, видимо, человек. — Просто не сошлись характерами и взглядами на творчество, — уверяю его, видя, как смеётся его взгляд — ну точно, я новый шут на его памяти. Помолчав, поддаюсь странному порыву искренности и поясняю: — Бывший муж. Не знаю, как так вышло, но он жуткий прагматик. Ему со мной было тяжело. — Ты и его на кладбище приглашала? — помолчав с минутку, осторожно уточняет Дима. — Нет. И развелись мы не из-за этого. — То есть мне ещё повезло, — фыркает Дима, — Ладно, понял. Меня обвинили во всех бедах, разнесли мою мастерскую, насильно отправили в больницу — да, только свидания в сомнительном месте не хватает для полноты картины. Андрей бы точно не оценил, даже в шутку... Так, жёстко напоминаю себе, достаточно заниматься себяжалением — насущные вопросы сами себя не решат, а расклеиваться сейчас попросту противопоказано. — А как познакомились-то? — интересуется Дима, — Как так вышло вообще? — Я работала в драматическом театре, и пребывала в счастливой уверенности, что там работают сплошь творческие люди, — самоиронично качаю головой, сковыривая с круассана миндальные лепестки. Даже не спрашиваю себя, с чего вдруг потянуло поговорить — хотя эту грустную, но ужасно банальную историю даже Шура не знает. Сейчас, слыша её будто со стороны, я даже задумываюсь над тем, что очень давно об этом не говорила, даже не думала... Видимо, опять Дима и его суперспособности к социальным контактам с кем угодно повлияли — разговорил, даже не стараясь, — Получилось довольно романтично: я делала декорации, он работал со светом, так что мы постоянно были в коннекте... это ещё до того, как я полностью ушла в самозанятость. Но оказалось, что быть световиком в театре — ещё не значит иметь творческие наклонности и желание творить что-то своё. Или хотя бы позволять своему партнёру это делать. Хотя тогда мне казалось, что мы просто таким образом друг друга дополняем. — Позволять? — искренне удивляется Дима, — В смысле? Он тебе запрещал снимать ролики? — Не запрещал, но и не поддерживал. Это, наверное, даже хуже, — чешу призрачно засвербевший затылок, но не без гордости осознаю, что за два года часть мучений забылась, а те, что ещё хранились в памяти, уже не вызывают особых эмоциональных терзаний. Сейчас беспокойство вызывал другой вопрос — откуда у меня накопилось столько доверия к Диме за какие-то несколько дней знакомства? — У меня была своя мастерская в квартире, я там выполняла заказы, готовила реквизит для своих съёмок. У меня такая классная съёмочная команда была, кстати! Ролики получались, конечно, не очень, всё-таки опыт нарабатывался с нуля и без подсказок со стороны, но... — А, я понял, — Дима щурится, откидываясь на спинку стула, и со странным выражением рассматривает меня, — Обесценивание. — Не достойная блогера причина прекращать работу, — самокритично признаю, но, похоже, понимаю его слова совершенно превратно — потому что он тут же возражает, закатив глаза: — Ага, если только оно не исходит от родного человека. Правильно сделала, что развелась. Нахер надо с такими водиться. Поверь, я знаю. — Что ты знаешь? — Что такое начинать проект без поддержки. То самое одиночество в толпе, помнишь, мы говорили, под «Трубой»?.. Помню. Конечно, помню.

— Когда ты один в толпе, тебя постоянно травит надежда, что среди всех этих людей найдётся кто-то подходящий...

— В толпе всё равно интереснее...

— Ты в толпе, и ты занят интересными вещами, но Скриптонит тебя всё равно пронимает...

— Опять ты за своё, — мягко произношу, он мигом понимает отсылку и улыбается в ответ — понимающе и принимающе. — Так что, как этот хутор твой называется? — спрашивает он с притворным мученическим (или нет) вздохом, доставая телефон. Я опять поперхнулась, на этот раз не по-детски, и ему приходится хлопать меня по спине, чтобы продышалась. — Ты серьёзно? — сквозь выступившие слёзы хриплю. — Трусишь? — возвращает мне подколку, прохвост, — Надо понимать, сколько туда ехать, чтобы знать, есть шанс ещё поспать или нет. — Он недалеко совсем. Называется Хлопоткинский, — заглядываю в экран, где он рыщет в картах, прокладывая маршрут, — Да, вот он. Вот новое кладбище, а вот, с другой стороны, старое. Езды всего ничего, в общем-то, мы с Шурой за часа четыре туда-обратно съездили, ещё и опросили половину населения. — И сколько там надо танцевать? — Диму, очевидно, интересует чисто мистическая составляющая. Смотрю на него с уважением. — Не знаю, сколько песня длится, наверное. Минуты три. Вряд ли там будет действительно играть музыка, так что трек с меня, — сразу сообщаю, и он притворно возмущается одним лицом, прежде чем невесело фыркнуть и сохранить локацию в закладки: — Это будет самая быстрая проверка легенды на моей памяти. — Потому что ты заработаешь сердечный приступ раньше? — Знаешь, что-то эта поездка вообще вынуждает меня раскрывать перед тобой все свои фобии! — восклицает он, стуча пальцем по столу и сверкая вызовом во взгляде — то ли брошенным, то ли принятым, — На самолёте полетел, про боязнь высоты рассказал, пожалуйста, теперь ещё и на кладбище прёмся, как психи. О, блять! Щас, погоди, Данику ещё скажу, кстати, чтобы он охуел. — Ты боишься кладбищ? — удивлённо переспрашиваю, но он уже записывает голосовое Данику в директ притворно светским голосом: — Здоров, слушай, я тебе щас локацию скину, погляди по-братски легенды, статьи всякие, мистику, короче. Мы с Арси туда к вечеру поедем. Давай только реще, по возможности. — Дима-а-а-а, — тяну уже совсем разбито и виновато, — У тебя фобия? — Погоди, ща, погоди, — весело шипит на меня Дима, наблюдая за директом — я послушно замолкаю, расстроенно помешивая трубочкой кофе. Ну вот кто мог знать? Как вообще оно так по-идиотски совпало? Одно дело — тащить человека в необычное место, на тот же заброшенный химзавод, чтобы прикольно провести время и пережить совместный опыт; но когда дело касается глубинных страхов человека — это уже совсем другое, это куда серьёзнее и чревато последствиями! Получается, искала рубежи дозволенного Диминого авантюризма, а наткнулась только на собственную стену ужаса перед тем, на что толкаю человека за просто так. По приколу, блин. Доприкалываемся, если этому дураку вдруг плохо станет. Тем временем, пока я отчаянно грызу себя и раздумываю, как бы помягче предложить всё-таки поискать другой вариант для свидания, Даник присылает ответ — это коротенькое видео, где он показывает, как сначала с прищуром смотрит направо, потом налево, и наконец подозрительно спрашивает в камеру: «Это пранк?» — Если бы, — оторжавшись за кадром, так же преспокойно отвечает в голосовом Дима, — Мы реально туда поедем, надо найти легенды именно про старое кладбище хутора Хлопоткинское. Сообщение оказывается прочитано моментально. Полминуты Даник, видимо, собирается с мыслями, и наконец коротко пишет «Я тебе щас позвоню». И действительно звонит — я слышу, как он медленно, с искренним непониманием задаёт взволнованно смеющемуся Диме вопросы, и это только ещё сильнее погружает меня в отчаяние: видимо, его друг в курсе проблемы Масленникова, а значит — проблема реальна, обсуждаема, и, возможно, очень существенна. Проблема, в которую я его радостно за собой тяну! Впрочем, в речи Димы не слышно, чтобы он особо был недоволен или возмущен моим предложением — скорее, рассматривал это как челлендж. Сумасшедший. Просто наглухо поехавший. Даже хуже меня, пожалуй. Это точно надо прекращать, пока не закончилось вызовом скорой в богом забытый посёлок в сорока минутах езды от Краснодара. — Ладно, давай бросим это дело, — тянусь и кладу ладонь ему на руку, налаживаю зрительный контакт — уставшие синие глаза смеются, но я вижу, как мучительно, сардонически изгибается рот, пока он отвечает Данику, — Не надо никуда ехать. — Арсюша заднюю дала, — комментирует в телефон Дима, задорно глядя на меня, и неуловимым быстрым движением переплетает наши пальцы — выглядит и ощущается так естественно, что я замираю. Отвечает он вроде бы ошеломлённому Данику — но смотрит на напряжённую меня, — Короче, жду инфу. Постарайся до обеда, окей? — Я никуда не поеду, — испуганно шиплю, глядя ему в глаза, — И ты тоже. — Хера там, теперь поедем, — отведя телефон, где всё ещё что-то растерянно лепечет Даник, от уха, злорадно шепчет мне в ответ Дима, и с усмешкой шлёт воздушный поцелуй, прежде чем вернуться к разговору с другом.