After Dark

Несмотря на то, что я вернулась в гостиницу из ангара в третьем часу ночи, утром (ну как сказать утром — в половину одиннадцатого) нашего с Шурой последнего дня в Москве просыпаюсь неожиданно легко — предвкушение приятного дня в хорошей компании одновременно согревает изнутри и здорово бодрит; я с первой же секунды пробуждения думаю о планах на сегодня, а воспоминания о шуме стройки, активном общении и пролетающем за окнами машины ночном городе ещё достаточно свежи — и, как и всякие новые впечатления, здорово вдохновляют даже на самую обычную рутину. Хотя какая там рутина с такими приключениями на каждый день. Вчера я так и не поужинала, предпочитая зрелища — хлебу, поэтому первым делом после умывания бегу стучаться в соседний номер, чтобы утащить Шурика на поздний завтрак. — Это что? — открыв дверь, будто с готовностью, с порога спрашивает мой менеджер, подняв руку с зажатым в ней нетерпеливо вскрытым пакетом службы доставки. К сожалению, не еды, просто курьерской службы. Заинтересованно принимаю пакет и извлекаю из него свой блокнот. — Я его вчера забыла у Димы, — признаюсь, даже не заботясь о том, как звучит эта фраза. — У Масленникова? — уточняет Шура, выходя из номера и запирая дверь. — Вот какого ты обо мне мнения? — я отхожу вглубь коридора, бездумно прижимая блокнот к груди, менеджер идёт за мной, продолжая гундеть: — Масленников твой так настращал курьера, что он не хотел отдавать доставку ни мне, ни администратору на ресепшен, ни, наверное, даже президенту, и планировал дождаться, пока твоё величество проснётся, на диване внизу. Пришлось показать ему половину документов и паспорт, чтобы убедить не торчать тут, а просто отдать мне пакет. И то он переживал, что втык получит. — Странно. Мы же сегодня в клубе увидимся, мог бы и там отдать, — пожимаю плечами, иррационально совершенно не переживая из-за сложившейся ситуации — почему-то мне кажется, что это абсолютно в духе Димы, с его гиперответственностью и склонностью выполнять любую задачу на сто процентов, и оттого настойчивость припугнутого курьера меня нисколько не удивляет и не напрягает. Хотя, если подумать, ситуация складывалась не весьма здравая, и мне тут же хочется оправдать Диму: — Может, он подумал, что в моём блокноте что-нибудь тайное зафиксировано, и не хотел, чтобы кто-то это увидел. Он же знаменитость, и понимает, к каким проблемам может привести любая лишняя запятая. — Или мне всё-таки стоит начать беспокоиться? — хмурится Шура, как-то уж очень пристально заглядывая мне в лицо, пока мы неспеша спускаемся по лестнице, — Где же ты вчера забыла блокнот? — Мне дали одним глазком взглянуть на их будущий проект. Под грифом «совершенно секретно», разумеется, между нами, блогерами. — И ты будешь в нём участвовать? — К сожалению, нет. Но Дима вроде как придумал, как мы будем снимать коллаб, — притормаживаю у дверей в столовую, Шура привычным движением открывает передо мной створку, — Это будет тот его проект, где он ходит по заброшенным зданиям и ищет призраков. — «Ghostbuster»?! — почти орёт Шурик — на счастье, столовая в такой поздний час, за двадцать минут до окончания времени завтрака, уже пуста, а официанты за три дня уже достаточно привыкли к эмоциональности моего менеджера и не обратили никакого внимания, — Ты будешь сниматься в «Ghostbuster»-е?! Это точно уже? — Коммерческая тайна, — я бодро подбираюсь к «шведке», поближе к подносу со свежей ароматной выпечкой, почти ощущая, как готова капнуть слюной. — Какие у тебя могут быть коммерческие тайны от твоего собственного менеджера? — ворчит Шура, разбираясь с тарелками и деловито присматриваясь к салатам. — Можешь сегодня спросить Диму сам. Уже через четыре часа, когда будем в клубе, — оглядываюсь на него, с серьёзным видом сдвинув брови, — И хватит дуться. Кофе? — Лей, — бурчит тот, продолжая косо на меня поглядывать, но до самого конца нашего завтрака больше не озвучивает никаких своих претензий и догадок. С аппетитом пережёвывая сырник и параллельно придирчиво ковыряясь в омлете с сыром, я нет-нет да кошусь в сторону мирно лежащего рядом на столе блокнота, и когда поднимаюсь к себе в номер, даже зачем-то перелистываю давно знакомые страницы — и хотелось бы сказать, что подобное рвение порождено внезапной вспышкой вдохновения, а не каким-то кинематографичным желанием обнаружить среди рисунков знак или послание. Во всяком случае, если бы момент с почти волшебным возвращением блокнота ко мне фигурировал в каком-нибудь из моих роликов, в конце концов где-нибудь на листах, среди эскизов, нашлось бы что-то вроде номера телефона, или загадочной записки… Наверное, я слишком долго живу в выдуманных мирах. Конечно же, никаких новых символов и отметок на страницах не появилось — вряд ли Дима вообще его открывал. Да блин, вряд ли даже вообще он отправил курьера — может, после моего сообщения в директ он просто позвонил тем, кто остался в ангаре, и попросил организовать возвращение блокнота хозяйке. С лёгким разочарованием отложив блокнот, и усмехнувшись сама себе, беру телефон, чтобы включить плейлист для похода в душ — обнаруживаю ещё гору новых сообщений от незнакомых людей, и одно — от знакомого. Дима Масленников Доброе утро Тебе привезли твой блокнот? Ну конечно, он всё контролирует. Чувствую, как губы растягивает глупейшая улыбка, но тут же её пресекаю и просто печатаю ответ. Арси Эрман | Проект «Мара Хорь» Привет! Да, спасибо тебе большое Не стоило так заморачиваться, правда, отдал бы в клубе Приехала, называется, на три дня отснять материал для ролика. Скорее получается челлендж «Три дня напрягаю незнакомых людей всеми возможными способами». Из душа, вдоволь начистившись скрабами и намазавшись лосьонами, выползаю довольная — не похоже на меня, когда дело касается тусовки в клубе, но Москва, похоже, умеет удивлять. Времени идеально хватает ровно на то, чтобы собрать вещи в дорогу домой, выгладить свежекупленную одежду и привести себя в полный порядок: даже поверхностно зная контент Диминого канала, легко предположить, что он даже обычные посиделки будет снимать на случай, если произойдёт что-нибудь забавное, а значит, выглядеть нужно как минимум хорошо. Во всяком случае, именно такое оправдание я себе придумываю, когда ловлю себя на том, что уже шестой раз подряд терпеливо пересобираю волосы в два низких хвоста. С таким энтузиазмом я обычно только к съёмкам и готовлюсь. Пока одеваюсь и крашусь (вот как знала, что пригодится одна из моих безумных палеток теней!), задаю настроение танцами перед зеркалом под свой плейлист — я не тусовщица совершенно, но вот делать вид умею неплохо. По крайней мере, вельветовый костюмчик лавандового цвета сидит превосходно, новые белые кеды не теснят ноги, а глаза сияют почти так же ярко, как стразы, прихотливо наклеенные в уголках глаз. Ноль от Мары Хорь, сто от Арси Эрман образца пять лет назад. Хотя и странное чувство это — когда за окном солнце, середина дня, шум уже почти привычных толп людей, перекличка сигналов автомобилей на трассе, а ты в это время собираешься на тусовку. Буквально на тусовку, в клубе. Одеваешься соответственно, красишься ярко, настроение задаёшь — и всё это при свете дня. Очень необычный опыт. Хэштег «спасибо_Диме_Масленникову». В условленное время в дверь аккуратно стучится Шура — на нём белая рубашка с мелким рисунком, бомбезный тёмно-зелёный пиджак и джинсы. При виде этого жениха картинно ахаю и делаю вид, что сейчас рухну в обморок. — Эй, я хотел первым так сделать! — возмущается Шура, привычным движением ловя меня за локоть, чтобы не убилась об стену в приступе театральных потуг, — Выглядишь вообще потрясно. — Не потрясней тебя. — Я скинул Эле фотку, а она сказала, что я похож на поступившего в универ лягушонка Кермита, — жалуется он, пока я, проверив, что ничего не забыла, запираю за собой дверь номера. — И что в этом такого ужасного? — Так и знал, что ты скажешь что-то такое, — бурчит Шура мне в спину. В последний свой день в столице, к тому же перед отправкой на важное мероприятие, решаем шикануть и вызываем такси — влетело в копейку, конечно, но зато выгружаемся на парковке клуба «Труба» очень уверенно, почти пафосно, и этим обстоятельством совершенно не отличаемся от ещё нескольких человек, которые подъехали как раз к этому моменту. Приветственно улыбаюсь и машу рукой забавному Васе, который с готовностью начинает отыгрывать очередную свою сценку в формате жителей южных гор, Лёше Столярову, который выглядит так, словно для него лучшая тусовка — это палатка в тайге и медведь вместо диджея, и Егорику с Яной, которые смотрятся так хмуро и насупленно, словно только что поссорились, хотя рука парня закинута девушке на плечо и никто из них вроде бы не против этого. Я шагаю было в их сторону, но, заметив краем глаза кое-что удивительное на парковке, замираю как вкопанная и, наверное, даже открываю от изумления рот: — Это что… Гелендваген?! Офигеть, — пялюсь, хлопая глазами, на огромную стильную машину, чувствуя прилив какого-то детского восторга — серьёзно, я такие только в фильмах про бандюков и в модных рэперских клипах видела. А тут вот он, стоит, красавчик, гордо подняв блестящий чёрный капот, будто выточенный из вулканического стекла. — Не позорь меня, — шипит Шура, хотя — вижу, тоже восхищен, но виду не подаёт, — Это Масленникова твоего машина. — Да ладно?! — поражаюсь ещё сильнее и даже неверяще кошусь на него, пытаясь понять, разыгрывает он из себя всезнающего, или говорит как есть. — Арси, прошу, хоть бы иногда делай вид, что ты в курсе, что у него на канале происходит, — закатывает глаза Шура, — Пока я тебя не заставил начать писать конспекты по его роликам. Ты же, блин, его коллега. — Шур, я в своей жизни из «Геленов» встречала только «джик», — парирую, продолжая восхищённо рассматривать гордые ровные черты машины. Настоящий танк, только дизайнерский. Сгусток самой благородной тьмы, — Дай пообалдевать. — У вас в Краснодаре нету такого? — пародируя Сабурова, выдает подошедший к нам Вася, я наконец оттаиваю и принимаюсь проявлять хоть какую-то вежливость, здороваясь и тепло обнимаясь со знакомыми. Мы сбиваемся в беспрестанно галдящую кучу и, не теряя времени (разве что я ежесекундно оглядываюсь на потрясающий автомобиль), гурьбой отправляемся по ступенькам в клуб. — Наконец-то хоть кто-то моего роста, — смешливо шепчет мне Яна, мягко дружески толкая в плечо, и мы негромко смеёмся. У входа в «Трубу» нас встречает милейшая девочка-администратор, которая, сверяясь со списком, ангельским голосом уточняет наши имена — когда речь доходит до меня, я наконец с досадой понимаю окончательно, в чью компанию меня угораздило попасть. — Ваше имя, пожалуйста? — интересуется администратор, глядя на меня небесно-голубыми глазами, за которые кажется вполне разумным продать родину, флаг и родителей. — Арсения. И со мной Александр, — указываю на Шуру. — Александр, так. Хм, — администратор смотрит в планшет и что-то аккуратно тычет — словно котёнок лапкой — такой уж видится мне милый, сбивающий с ног своей очаровательной непосредственностью образ. Я мигом считываю вайб, чтобы попробовать его воплотить в каком-нибудь ролике — просто солнце, а не девочка, — Ох. Вижу. Извините, здесь указано «Арсюша», — и смотрит своими прекрасными глазами так наивно и вопросительно, ну просто Алёнушка, — Должно быть, Вас случайно записали так. Это же Вы? Дайте угадаю, не так уж и случайно. Компания кругом громыхает смехом. Ну болваны. Даже не знаю, обидно ли мне на столько, на сколько должно быть — скорее забавно. Такая вот пасхалочка от Димы Масленникова, чтобы не забывала, из-за чего бешусь большую часть времени. Зал меня впечатляет мало (неудивительно, ведь в последний раз я, если не считать Гелик, впечатлялась при виде полностью обглоданного скелета какой-то птички, который обнаружила на съёмках в степи) — всё в дереве, металле, стекле, кругом какие-то дизайнерски вычурные колонны, сетки, решетки, пресловутые трубы; посреди зала — барная стойка длиной в жизнь с деловитым барменом и целым выводком поблёскивающих бутылок, стаканов и бокалов; в дальнем углу — крошечная сцена и что-то настраивающий на пульте диджей, овеваемый искрами скромно подмигивающего разными цветами стробоскопа. В динамиках играет что-то негромкое, ритмичное, больше похожее на lo-fi, нежели на танцевальную музыку, но, похоже, присутствующих это мало беспокоит — войдя вслед за всеми и оглядевшись, я замечаю в дальнем углу что-то горячо обсуждающую «золотую тройку»: Даник что-то упорно и шумно доказывает, на полном серьёзе и с активной жестикуляцией, Сударь мило улыбается и отстреливается то ли короткими аргументами, то ли шутками, а между ними стоит Дима, смотрит то на одного, то на другого, и откровенно ржёт. Обстановка такая, что не хватает только стука молотков, скрежета металла и изобретательной ругани инженеров, как вчера в ангаре. Впрочем, когда мы всей компанией входим в помещение, кругом мигом завихряется движ — под потолком начинает громко бумкать смутно знакомый популярный тусовочный трек (причём почему-то с середины), из ниоткуда возникают Эмиль, Стас и ещё куча людей, которые тут же, с шутками и прибаутками, берут нас с Шурой, Васей, Лёшей, Егором и Яной в оборот и тащат за собой в гущу событий, которую сами же и создали. Я оказываюсь на высоком барном стуле, куда меня без разрешения, но с кучей беззлобных подколок подсадили с двух сторон за локти Стас и Вася. После они практически моментально погружаются в живое общение с компанией, сбившейся вокруг — и мне, очутившейся в мёртвой зоне, остаётся только сидеть, болтая ногами в воздухе, со стаканом мохито в руках, который так и не понятно, кто мне всучил; Шура с концами пропадает где-то в группе менеджеров и прочей администрации, и, вроде бы, совершенно об этом не беспокоится. Вздохнув, осторожно нюхаю мохито в своём стакане — вроде алкогольный, лучше не рисковать, печень потом за этот незапланированный коллаб с антипсихотиками «спасибо» не скажет. Шарю взглядом по стойке в поисках коктейльной карты, затем сдаюсь и жестом и улыбкой подзываю бармена, который, уверив меня, что напитки за счёт организатора, по моей смущённой просьбе без вопросов ставит передо мной стакан апельсинового сока с приятно побрякивающими льдинками. Не успевает по стенкам моего стакана стечь первая капля конденсата, а в моём сердце — зародиться печаль, что я осталась не у дел в почти не знакомой компании, как рядом на стул резво запрыгивает Яна и начинает с любопытством выспрашивать, как мне новый вариант сотрудничества и не страшно ли было в бункере. Я с благодарностью сдаюсь в её заботливые руки и охотно отвечаю, параллельно стараясь развивать разговор — вскоре она уже с удовольствием рассказывает мне, сколько прикольных вечеринок они успели провести в «Трубе», и я начинаю чувствовать себя вполне в своей тарелке. Когда я ехала сюда, в Москву, за этим сотрудничеством, зная, что мой будущий партнёр по проекту собрал вокруг себя команду блогеров (теперь я в курсе, что это называется «Лига» и имеет понятие практически торговой марки), могла себе представить только две худшие крайности — что меня не примут в свой круг из чувства конкуренции, и что меня не примут в связи со снисходительностью, как по отношению к мелкому блогеру, который занимается не пойми чем, в отличие от них. Но, похоже, пессимизм тут не работал, мне даже слегка стыдно за такие предположения — ведь ко мне отнеслись настолько хорошо, насколько это вообще можно было себе представить. Как к новой приятной знакомой, без предрассудков и тихого холодного презрения. В диалоге с Яной параллельно оглядываю клуб — первое впечатление гротеска уже испарилось — обычное заведение, достаточно простое, чтобы посетитель не чувствовал себя провинциальным олухом, и достаточно хорошо обставленное, чтобы выглядеть ненавязчиво дорого. Людей со второго взгляда оказывается не так уж и много, большинство я знаю по именам и здороваюсь кивками и улыбками; лишь Дима, Сударь и Даник продолжают что-то обсуждать вдалеке, не обращая внимания на уже начавшую веселье команду — только теперь к ним ещё присоединились монтажёры Артём и Саша. Неужели в день празднования удачного сотрудничества они занимаются работой? — Они же не по рабочим вопросам там общаются? — интересуюсь у Яны, как раз взявшей паузу в длинном запутанном рассказе, чтобы заказать себе напиток. — А? — она поворачивает голову в сторону диджейки, потрясённо хмыкает, приподнимается на барном стуле и задорно кричит, перекрикивая музыку: — Мы тут вообще-то без вас скучаем! — Нашли время! — вторит кто-то ещё из толпы, и все начинают наперебой выкрикивать что-то подобное. Наконец ловлю взгляд Димы — он не только обратил внимание на вопли команды, но уже и меня заметил, и сейчас лыбится через весь зал так, что сразу видно, что с ходу что-то придумал. — Когда я говорил про «не рабочий» стиль одежды, я не имел в виду Таноса, — громко и задорно заявляет он, быстро приближаясь к нам, приветственно раскинув руки и обмениваясь объятиями с каждым встречным, но не останавливаясь, пока не достигает нас с Яной. Я опускаю глаза на свой фиолетовый костюм, притворно хмурюсь, снова гляжу на Диму и парирую: — Почему сразу Танос? Я сегодня Килгрейв. Доказать? — Ну попробуй, — после паузы как-то странно, будто бы сконфуженно, усмехается Дима. Делаю вид, что сосредотачиваюсь на его лице, крепко жму губы и щурюсь, и в итоге с притворным пафосом повелительно произношу: — Скажи диджею, пусть включит Скрипта. — Не могу не подчиниться, — смеётся он, ловко разворачиваясь, вольно закидывая руку мне на плечи, и кричит в сторону пульта: — Макс, «Ламбаду»! — Арси-и-и-и, — радостно тянет Сударь, чуть с запозданием приближаясь к нам, но тут же меняет направление на обратное, к сцене, с тем же выражением счастливо завывая: — «Ламбада-а-а-а»! Все вокруг тут же ссыпают со столиков и стойки, превращаясь в почти слэм, и под вступительные звуки трека, от которого у меня мигом вздыбаются мурашки на руках, хлынут ближе к мини-сцене — Дима почти снимает меня со стула, как куклу, и увлекает с собой, пока у меня уже путаются ноги в предвкушении танца. И почему, блин, нам так нравятся песни про клубы, сучек, наркотики и излишнюю самоуверенность? Биты аж резонируют в грудной клетке — а когда первые строчки одновременно с T-Fest-ом звучат восторженными криками собравшихся людей, меня почти опрокидывает в чистую эйфорию, и тело само движется в ритм, подчиняясь каждому звуку и каждому движению вокруг. Но круче всего — когда я почти над самым ухом слышу низкий голос Димы, который в неизвестно откуда взявшийся микрофон читает строки практически всерьёз, увлеченно, запрокинув голову и наслаждаясь треком так, словно слышал его одновременно в первый и в последний раз. И вокруг него, кажется, неоновыми нитями вьётся атмосфера чистого удовольствия от жизни, где огни светлой внутренней грусти сплетаются с лучами славы в вечные причудливые узоры, где спокойные ровные софиты стабильности пронизываются весёлыми опасными искрами безудержного авантюризма. Дима и сам был светом — ведущим, сопровождающим, вдохновляющим. Вряд ли в моём соке был алкоголь — я бы почувствовала. И всё же подобные мысли для меня столь новы, что я поступаю ровно так, как и всегда, едва дело касается потенциально пугающих умозаключений — выбрасываю их из головы и отдаюсь треку сполна. Подумаю об этом завтра, когда покину Москву. Но пока у меня есть ещё целый куплет в исполнении Скриптонита, во время которого я имею полное право в чистом упоении наблюдать за тем, как по лицу и телу Димы, никогда не стабильному, никогда не неподвижному, скользят яркие точки стробоскопа, мелькая в горящем взгляде, обводя изогнутые в ухмылке губы, путаясь в уже чуть растрёпанных волосах, а низкий голос со знакомыми резкими высокими нотками звучит совсем рядом, сплетаясь с треком в одно целое и нерушимое, логичное до удивительного. Надеюсь, никто не ощущает того же, что и я. Хочу сохранить этот образ и это магическое слияние голосов только для себя одной. Когда он замечает мой взгляд, а я, видимо, не успеваю стереть с лица глуповатую одухотворенность, то реагирует неожиданно — ступает ближе, не забывая проговаривать слова трека и держать лицо расслабленно-насмешливым, как полагается уважающим себя рэперам, сжимает меня за плечи и ловко разворачивает от себя. В следующее мгновение ощущаю, как его неожиданно горячие ладони, одна из которых прижимает микрофон, ложатся мне на талию, и он толкает меня вперёд, призывая повести змейку импровизированной ламбады первой. На счастье, мне под руки (буквально) тут же попадается Даник, которого я, сделав большие умоляющие глаза, со спины прихватываю за плечи, и он, не растерявшись ни на мгновение, пританцовывая на ходу и умудряясь даже подпевать, медленно тащит наш свежесформировавшийся караван вперёд, замысловатыми волнами, обтекая стулья и барную стойку, пока к «хвосту» — я замечаю это, оглянувшись пару раз — охотно цепляются все новые участники, которых мы собираем по танцполу, и выглядит это всё настолько логично и правильно, что даже удивительно, что сейчас едва три часа дня и все почти трезвы. Но главное — Димины ладони, которые лежат на моих боках, сжимая достаточно крепко, чтобы не отцепиться, но не причиняя боли — только согревая и пуская по коже будоражащие до дрожи в позвоночнике мурашки… Или дело в треке? Точно, дело в цепляющем треке. А ещё — Димин голос, который вибрирует мне в затылок, и его тёплое отрывистое дыхание, которое касается моей шеи точно между крепко завязанных хвостов, и мне порой даже кажется, что отклонись я на пару сантиметров назад — и он соприкоснётся губами с моими волосами… Наверное, это всё мечтательная натура сценариста всяких сказок и клипов — лишь бы придумать сюжет покрасочней. А ещё… Ещё трек закончился, и вокруг все свистят и смеются, счастливые, я выпускаю из рук Даника, а Дима — меня, отстав всего на пару секунд, и мою талию тут же словно обдувает холодом. Я накрываю свои бока ладонями, рефлекторно стараясь вернуть тепло, и оборачиваюсь — Дима уже смеётся над чем-то вместе с друзьями, и меня безумно тянет улыбаться тоже. Вот это плохо. Говорила мне психотерапевт, что надо мужика себе нормального найти, а не искать какие-то полувыдуманные черты характера в малознакомых людях. Да и в ком — в известном блогере! Блогерам нельзя доверять. Я тому отличное доказательство. — Арси-и-и-и, — Даник возникает прямо передо мной, крепко, по-медвежьи обнимает, и смешливо бухтит куда-то в темя: — Кстати, привет! Цельность команды распадается удивительно быстро — часть остаётся танцевать, несколько человек сбились в группы по интересам и устроились за дальними столиками, откуда постоянно доносятся взрывы хохота, а я оказываюсь вместе с Даником, Сударем, Эмилем, Стасом и своим стаканом с соком за барной стойкой. К беседе меня не принуждают — общение течёт свободно, без сочувствующего упора на меня как новую бестолковую участницу тусовки, и я с интересом и редкими комментариями слушаю, как парни, звеня бокалами и перекрикивая музыку, рассказывают какие-то истории, шутят напропалую, показывают какие-то картинки и видео, и смеются так, что едва не падают со стульев — такие живые и свободные, счастливые, что наконец выдался выходной, и совсем не переживающие из-за того, что проводить его всё равно приходится в компании коллег. Ловлю вопросительный взгляд Шуры через весь зал и едва заметно качаю головой, чтобы он не беспокоился — это место, это мероприятие и эти люди — последние, где со мной может произойти что-нибудь негативное. Шура в ответ кивает, что понял, и возвращается к разговору с менеджерами Масленникова. Я срываюсь на танцпол ещё пару раз — когда выпадают хорошие треки и при этом в компании не идёт какой-нибудь интересный диалог, который было бы жалко пропустить; на «Faster And Harder», бездумно двигаясь в такт потрясающе пафосной, ритмичной, любимой мной до умопомрачения музыки, я неожиданно даже сталкиваюсь с Димой вновь, он тут же берет меня в оборот и буквально пол-куплета учит нескольким простым танцевальным движениям, которые мы на радостный свист окружающих почти синхронно исполняем в припеве. Впрочем, после я всё равно убегаю обратно в свою безопасную компанию — почему-то аж кровь к ушам приливает, хотя я совсем не устала от танцев. Старею, что ли?.. Кого я обманываю, думаю с досадой, подцепляя с тарелки ломтик сыра и рассеянно слушая спор Стаса с Даником. Организм так реагирует на уверенного в себе мужика. Биология, чтоб её. Опрокидываю в себя остатки сока вместе с обмылками льдинок в надежде, что это хоть немного смахнет с моего лица румянец, и заказываю ещё — надо охладить голову, пока мозг не решил, что можно попробовать пофлиртовать, или типа того. И с кем, блин — с известным блогером, который всю свою жизнь живёт так, словно он постоянно находится под взглядом десятка видеокамер? Человеком, который вообще не понятно что из себя на самом деле может представлять? Человеком, образ которого я сама себе радостно нарисовала и ношусь с ним, как с писаной торбой? Такое унижение я себе точно не прощу никогда. Наверное, стоит по возвращению в Краснодар попробовать поискать кого-нибудь на сайтах знакомств. Это должно решить проблему подобных порывов. Да ведь?.. — Меня слышно? Слышно? — звучит наигранно пафосный низкий голос сквозь музыку, и мы все одновременно, как по команде, замолкаем, оглядываясь в сторону сцены — там с идеальной осанкой стоит Дима с микрофоном, оглядывает зал игриво полуприкрытыми глазами, — Ну привет, ушлёпки, за два часа выдувшие четыре бутылки вискаря за девять косарей. Вокруг меня поднимается комичный шум совершенно не переживающих из-за выпитого людей — да и что такое четыре бутылки на столько людей, даже если вычеркнуть непьющих? Но к гомону с удовольствием присоединюсь, даже иронично салютую своим апельсиновым соком, из-за чего Даник, заметивший этот жест, ржёт так, что почти перекрывает гвалт вокруг. — Мне Пашка всё рассказывает, — продолжает прикалываться с серьёзным видом Дима, и машет рукой в сторону бармена, — На сегодня Пашка мой единственный друг. — Он вам счёт ещё не додумался выставлять после каждой тусы? — интересуюсь в шутку у Сударя, который в цветном полумраке клуба сверкает тёмными глазами так радостно, будто по меньшей мере попал в Диснейленд. — Не подавай ему идеи! — со смехом шипит тот. — Так, ну вообще мы тут по поводу собрались, а не просто так, сегодня праздник у девчат, — сбрасывая комичную маску и возвращая голосу адекватность, произносит Дима, — У одной конкретной девчули. Арсюша, давай сюда. Я от неожиданности, разумеется, давлюсь соком так, что он идёт носом и капает на мою белую водолазку, но этого никто, похоже, не замечает, потому что Даник с Сударем с готовностью снимают меня со стула и с подколками и дурачествами отправляют в сторону сцены, словно детсадовца на утреннике; вокруг гремят шутливые аплодисменты, и я с лёгким смятением кланяюсь и машу рукой, быстрой перебежкой сквозь огни стробоскопа достигаю сцены, где смотрит на меня сверху вниз, улыбаясь, Дима, запрыгиваю по ступенькам и оказываюсь рядом, тоже глядя в открывшийся как на ладони полутёмный зал, испещрённый яркими разноцветными импульсами. — Как настроение, Арсюш? — Дима вольно и уже как-то привычно закидывает руку мне на плечи и притягивает к себе — меня окутывает теплом и запахом духов, будто бы мы и не отходили друг от друга с момента, когда он стоял за моей спиной на «Ламбаде». Отгоняю пагубные мысли и силой вынуждаю мозг работать быстрее. Так. Видимо, меня заманили на сцену в качестве то ли соведущего мероприятия, то ли безвольной жертвы импровизированного стендапа. Надо что-то делать, что-то говорить, а куда, не ему же в микрофон, блин, соваться… За секунду до того, как в зависшей тишине я решаюсь совершить большую ошибку и попытаться отжать Димин микрофон, сбоку диджей суёт мне свой, я с вымученной улыбкой его принимаю и подношу к лицу, силясь разглядеть сквозь бьющие в глаза прожекторы фигуры за стойкой и у столиков: — Настроение у Арсюши так себе, ведь она не Арсюша. Мы ещё немного упражняемся в остроумии, обыгрывая шутки на тему нелюбимого прозвища и всем известных неудач, преследовавших нас на съёмках, под поощряющий смех слушателей — с чуть поддатой, развеселившейся и неплохо знакомой аудиторией работать куда проще, тут не поспоришь. Я с ужасом ожидаю, что сейчас меня заставят говорить какую-нибудь бессмысленную высокопарную речь о том, как я рада знакомству с командой и какие надежды возлагаю на наше сотрудничество, даже начинаю беспомощно искать взглядом в полумраке Шуру, однако в какой-то момент Дима хлопает меня по плечу, отпускает и отходит, продолжая рассказывать в микрофон что-то на тему творческих талантов. Я собираюсь было растерянно сойти со сцены, однако замечаю, что диджей сначала бережно извлекает из-за своего пульта симпатичный ручной барабан со стильной чёрно-серебристой окантовкой и ставит на край стойки, затем достаёт акустическую гитару и аккуратно передаёт её — у меня аж волосы дыбом встают — подошедшему к сцене Шуре. Пораженно уставляюсь на своего менеджера, который с невинной улыбкой поднимается на сцену и удобно присаживается на барный стул с микрофонной стойкой, и только сейчас догадываюсь прислушаться к словам Димы, который вещает в зал: — И вот когда речь зашла за боевое крещение, наших менеджеров оказалось не заткнуть. Тома, я тебя имею в виду. Пришлось экстренно включать в процесс Александра Ивановича, также известного под псевдонимом Лил Шура. Так мы выяснили, что ансамбль Арсюши и Шурочки вместе знают только одну песню… Ах да. Только одну. Прожигаю Шуру злющим взглядом, но безрезультатно — он сидит и даже глаз не поднимает, преспокойно потренькивая на гитаре, настраивая её. Что за подстава из ничего?! Что я ему сделала? — Не парься, — произносит Дима, видимо, обращаясь ко мне. Я оборачиваюсь, чувствуя, что стиснула микрофон так сильно, что занемели пальцы — Масленников улыбается совершенно уверенно и спокойно, и каким-то немыслимым образом эта решимость передается и мне. Чтобы выступить в «Лужниках», конечно, не хватит, но вот на собравшихся людей, которые пришли повеселиться, а не стелить критику и выносить приговоры, вполне достаточно. И всё равно они козлы, что мне не сказали, что планируют выкинуть меня на сцену с не пойми какими намерениями. Теперь-то я, памятуя вчерашние слова Даника о Диминых требовательности, тщательности и бесконечных проверках способностей, не могу отказаться — хороший блогер обязан уметь адаптироваться к любой ситуации, и портить всем настроение и вечер вполне справедливым отказом выступать я права не имею. Я здесь гость. Но боже, как же я сейчас злюсь и тревожусь, словами не передать!.. — Арси, — зовёт Шура, удобнее усаживаясь на стуле, подгибая ногу, и намекающе подмигивает, явно совершенно не ощущая никакой вины, — «Танцуй сама». Да уж знаю. Это действительно единственный трек, кроме пары песен «Мельницы», который мы оба знаем и можем исполнить вместе — и едва ли собравшаяся компания, только что отжигавшая под «Ламбаду», ждёт «Невесту полоза» или «Двери Тамерлана». К тому же… Мы ведь с Димой вчера слушали «Танцуй сама», когда ехали по Чертаново, когда обсуждали планы на мой заброшенный химзавод. Это, наверное, тоже своего рода символичный для нашего сотрудничества трек… Дима, явно заметив на моём лице почти что ужас, остаётся на сцене, только отходит к стене, в тень диджейского пульта, чтобы не мешать, и подбадривающе, но вместе с тем выжидающе, улыбается. Должно быть, от моей реакции сейчас зависит дальнейшее отношение команды ко мне — к счастью, из-за слепящих прожекторов и почти погруженного во тьму зала, я не вижу лиц, до меня доносятся только негромкие разговоры, а из ауры чувствуется лишь непритязательное, любопытствующее ожидание. Вряд ли же у них найдутся тухлые помидоры, да?.. Бросив в сторону Димы последний взгляд, поворачиваюсь к залу и подношу к губам микрофон. — По своей подлости, как сказал бы Лёша Щербаков, это настоящий петушиный поступок, — произношу с наигранным осуждением, и с облегчением слышу из мрака зала смешки, — Но вы сами напросились. Сейчас я буду распеваться, войдите в положение и не снимайте это позорище. Борясь с неловкостью, разбавляю распевку шутками, чтобы зритель не скучал, паралельно кошусь то на Шуру, то на Диму, и, наверное, выгляжу абсолютно беспомощно, однако никто из них не кидается мне на помощь, позволяя прожить момент паники и адаптироваться самостоятельно — я им благодарна, правда, но всё ещё злюсь ужасно, потому что это точно не та ситуация, в которую я бы мечтала попасть в свой последний вечер в Москве, посреди бела дня, в клубе, среди почти не знакомых людей, на пару с менеджером-Иудой. Кажется, я его даже уже называла Иудой в подобной ситуации. — Должна предупредить, я пою эту песню не совсем типично, — закончив с разогревом связок и непрошеным вокальным стендапом, обращаюсь к залу вновь, параллельно подбираю со стойки ручной барабан и сажусь на барный стул рядом с утешающе улыбнувшимся Шурой, уложив барабан на колени. Ой, иди ты, предатель, — Люблю слушать рэп, но читать как-то не получается, не хватает чего-то. Поэтому сегодня вынуждены представить акустическую версию трека, — беру интригующую паузу, закрепляя свой микрофон на стойке и настраивая на нужный угол, и наконец поднимаю взгляд в зал, — Скриптонит — «Танцуй сама». Первые аккорды Шуры тонут в аплодисментах — я замечаю, что разговоры утихли, будто в зале полная пустота, и темнота только подогревает это ощущение — словно мы одни: я, Шура, и Дима, наблюдающий за нами. «Меня трясет перед сценой, но я не показывал страх, даже когда оглушительно молча меня встречал пустующий зал»… Считаю щипки струн почти инстинктивно — сколько командных посиделок «Мары Хорь» не обошлось без этой песни! Каждый звук задевает что-то внутри меня, что-то единственно живое и бесконечно одинокое и напуганное. Я люблю эту песню до скрежетущей боли в хорошо прочищенном распевкой горле — и пою её всегда эмоционально, может, даже слишком. Во всяком случае, равнодушными слушатели редко оставались. Всё-таки это Скриптонит. Он умеет подбирать слова. Ладони вибрируют о ручной барабан на моих коленях — отстранённо думаю, что инструмент очень хороший, явно дорогой, звук чистый и не глушит — если даже его заказывал Шура, менеджеры Димы на качество не поскупились; вплетаю сухой приятный ритм в Шурины аккорды, подбираясь к началу песни, прикрыв глаза, покачиваясь в такт, практически забывая о наблюдателях. — Во мне пол-литра водки в доле с марихуаной, да не, я в норме, я не болен, вали из ванной… Акустика в «Трубе» просто потрясающая — мой собственный голос бьётся о стены и красивой волной возвращается, нисколько не искажаясь, оставаясь высоким и пронизывающим; Шура косится с одобрительной улыбкой, прежде чем тоже припасть к микрофону губами и протянуть «Танцуй сама…» — и меня бросает в мурашки чистого музыкального счастья. — Смотри: я в хлам, смотри в глаза, смотри: я в ноль, — шепчу чужие (мои — до конца трека) гиблые признания, бездарно гипнотизируя, встраиваясь в ритм всеми резонирующими костями, и Шура умоляюще тянет бэк, и гитара в его руках звенит жизнью и болью, и барабан на моих коленях бьётся сердцем — слишком спокойным для того, кого не утешат уже ни алкоголь, ни наркотики. — Я просто не хотела просыпаться, — тяну высоко, мягко, жалобно, смиренно, устало-ненавидяще, глядя в слепую темноту, разрезанную лучами прожекторов, — Ты не дозвонился мне, и звонишь моим пацам? — Вставай, Арсюша, — шепчет Шура, и я вроде бы даже слышу, как эта безобидная пасхалка вызывает у кого-то в зале смешок, но в кои-то веки меня не беспокоит это — мои ладони танцуют на барабане, а по горлу течет ядовитая, как радиация, песня. — Мне нравится, что кто-то хоть в норме здесь, у остальных прокисшие мины, будто бы мой близнец… — тяну со всей ироничной нежностью, со всей поддельной надеждой, и теряю даже ощущение наблюдающих за мной десятков глаз — мы правда тут совсем одни: я, Шура… и Дима. Конечно же, Дима, на которого я опасаюсь взглянуть, чтобы не слететь с текста песни. В моём мире меня удерживают лишь барабан в моих руках и микрофон у моих губ. — А как ты живёшь-то здесь? — зло бросает Шура. Обожаю его. — А как ты живёшь вот так? — поворачиваюсь в его сторону, чтобы продолжить диалог, однако вместо этого ловлю синий, потускневший, усталый взгляд Димы, и он меня не отпускает — но слова всё равно льются из моих лёгких, и я практически не прилагаю усилий, чтобы прямо ему в глаза проговаривать ужасные, по-Адилевски обличающие слова: — У вас там все на улыбке, да? Похуй, что у твоих друзей в порядке вещей кидать? — пропускаю в тоне дрожащую нотку истерики, и в то же мгновение замечаю, как Дима неожиданно крепко, до желваков, сжимает челюсть и роняет взгляд куда-то вниз, — Похуй, что нельзя так жать на педаль? Тебе совсем берегов не видать?.. Я возвращаю взгляд к залу в крошечной надежде, что прожекторы приглушат и я увижу ещё хотя бы несколько лиц, хотя бы кого-нибудь ещё, кроме Димы, который начинает значить для меня слишком много, гораздо больше, чем способен переварить мой травмированный мозг, но нет — мы продолжаем петь темноте и мелькающим в ней огням. — Нервы тупо зазря так ушатаны, я гнусь, как микрофонная стойка! Тебе реально интересно? — выдыхаю почти с любовью, с дефектной, уязвимой, безумно жалкой надеждой, переигрывая формулировку оригинального текста с нуля. Это больше не нападки, больше не бешенство, это желание быть услышанным и понятым, — Хочешь знать, сколько?.. во мне пол-литра водки в доле с марихуаной… Два простых голоса, два простых музыкальных инструмента — а меня пробирает так, словно мы играем для внимающей вселенной, словно в руках у нас — Сатурн и Юпитер, словно рассказываем каждым аккордом и словом неприкрытую правду о самом человеческом нечеловеческом и самом нечеловеческом человеческом. И вселенная смотрит на нас — тоскливыми и задумчивыми синими глазами. — Тебя не волновало, почему я запил? — озираюсь на Шуру, претенциозно вздёргивая бровь. — Нет! — отрезает тот. — Тебя не волновала я и моя жизнь? — даю ещё шанс — желчно и садистски. — Нет! — И как ты вообще вошла, я думал, я заперт… Да в норме я, чё ты меня здесь сторожишь?! — в горле резонирует мерзейшая колючая истерика, в груди вскипает злоба, и обида слипает зубы, словно смола, стекая вязкими каплями в остывшее сердце. — А чё ты тогда дрожишь?! — раздражённо отвечает Шура, и по взгляду вижу — горит, как и всегда, когда мы поем эту песню. Сотни раз мы её исполняли, и все сотни раз он горит изнутри. Как и я. Мой голос сбивается увещеваниями, вспыхивает мольбами, искрится злостью, секунда от секунды, строка от строки, а ритм музыки не ускоряется и не замедляется — люблю безмерно этот момент, когда сердце готово выпрыгнуть из груди, когда ужас перед одиночеством рвёт изнутри, а темп мелодии, ритм жизни не меняются, и всё остаётся по-прежнему, и ничего не меняется… — Да завяжи ты уже с этим шапито! Воду включи! Да блять, это же кипяток! — кричу отчаянием, болью, ненавистью, но самое главное — полным осознанием, что одиночество — главная и основная стабильность моей жизни. — Ну дай же ты мне сделать хотя бы глоток! — стону, почти вою, страдальчески — не от жажды, от полного глухого непонимания извне, что кровожадно смотрит на меня и не желает ничего менять, которого и так всё устраивает, которое не видит той же проблемы, а лишь сочиняет новые, — Давай переиначивать мои слова! — вновь совершаю ошибку, когда поворачиваюсь к Шуре, но вместо него останавливаю свой взгляд — злой, отчаявшийся, ненавидящий, безнадёжный — на Диме, и вдруг вижу в нём отражение своих жутких чувств, — Да я же про стакан, блять, а не в упрёк! — выкрикиваю в его сторону, Дима в немом мрачном признании прикрывает глаза, и проговаривает следующие строки беззвучно, вместе со мной, идеально совпадая в ритме: — Опять ты за своё! Уйди отсюда!.. — Танцуй сама… — эхом тянет Шура, я соскальзываю в припев, отводя взгляд от Димы, и до самых последних слов, до последнего аккорда то ли вижу боковым зрением, то ли ощущаю шестым чувством, то ли просто отчаянно надеюсь — что он смотрит на меня не отрываясь, и внимает каждому горькому, болезненному, одинокому слову, и тихо-тихо-тихо, пугающе понимающе повторяет за мной.