After Dark

Меня пробуждает голос, встревоженно, на грани паники зовущий по имени откуда-то издалека… С трудом разлепляю глаза, будто засыпанные песком, и несколько секунд не могу догнать, что происходит, почему мне в лицо светит лампа, тело сжимают ремни, а пол под спиной такой твёрдый и холодный, что я уже не чувствую лопатки. Ещё и затылок болит так, что мутит даже в горизонтальном положении. Закашлявшись до боли в горле, медленно сажусь, ощупывая себя руками и наконец соображая, где я и что произошло. А затем и неожиданно узнаю голос, доносящийся откуда-то издалека, зовущий меня с таким всепоглощающим ужасом, что я тут же стряхиваю с себя оцепенение, вскакиваю на ноги и кричу: — Дима, я жива! Я жива, всё в порядке! Интересно, долго я валялась без сознания? Как сильно парни успели себя накрутить? — Матерь божья, Арси! — почти стонет Дима, и вместе с ним взвывают облегчением Даник с Сударем — кажется, меня уже успели не только похоронить, но и даже отсидеть за это. Я направляю в сторону, откуда доносится звук, свою лампу, чудом не треснувшую во время моего падения — передо мной сквозь марево неосевшей пыли вырисовывается завал почти до самого потолка. Кажется, обвалилась обшивка, да так, что не было видно, что находится по ту сторону коридора, — Руки-ноги целы? Голова? — Тебя не зажало? — доносится голос и Сударя. — Нет, я в порядке, правда, — свободной рукой быстро ощупываю тело и конечности — повезло, ни крови, ни переломов не наблюдается, разве что ноет спина от удара о пол. Удивительно, что даже затылок не разбила, — А вы как? — Повезло, — коротко отвечает Дима, пока я, наклонившись, морщась от пыли, деловито обследую завал, пока на всякий случай не подходя ближе, — Ты что-нибудь видишь? Наш свет видишь? Выруби лампу, проверь, должна же остаться хоть какая-то брешь. Стою хлопаю глазами, не шевелясь, как застигнутый хищником зверёк — вырванное из забытья сознание наконец принимается полноценно обрабатывать ситуацию, и я совсем не хочу сейчас оказаться в кромешной тьме, отрезанной от всей цивилизации и даже от своих спасителей, в нескольких десятках метров под землёй, не пойми где в Подмосковье… Однажды в своей жизни я уже переживала подобное оцепенение — только в тот раз оно длилось несколько дней, как раз перед тем, как меня спасла Ева, практически выкрав из больницы и увезя с собой в Краснодар, чтобы спрятать от пагубного влияния моей семьи, семьи бывшего мужа, и от того ужаса, что мне пришлось пережить за три самых страшных месяца моей жизни. Воспоминания я старательно держу под замком, и вот сейчас он затрясся, готовый слететь, почуяв знакомые безысходность и смертельный страх. Если я ещё и в прошлое оглянусь, паники точно не избежать — а для меня сейчас это роскошь. Если я сейчас сорвусь, точно не смогу мыслить адекватно и в сторону спасения. Поэтому усилием воли сосредотачиваюсь, крепко сжимаю кулак, вонзая ногти в кожу до боли, обещая себе обязательно расслабиться, как только поднимемся на поверхность — не раньше, и послушно тушу свою лампу. Прорехи в завале, где по ту сторону мелькает свет, я в итоге действительно замечаю — у противоположной углу падения стены у самого пола рухнувшая громада прилегает к полу не слишком плотно, оставляя сантиметров тридцать не внушающей доверия пустоты. Поскорее включаю лампу вновь, чтобы разогнать удушающую темноту, которая давила, точно бетонная плита, бросаюсь на колени перед спасительным проёмом и свечу туда, с трудом заглядывая: — Видно? — Да, вижу… — каким-то странным, сдавленным голосом отвечает Дима. Я практически ложусь на холодный грязный пол, чтобы заглянуть в образовавшийся тоннель — и вижу в конце Димино лицо, бледное, перепуганное, блестящее от пота, с такими огромными синими глазами, что я видела чернеющие зрачки и плещущийся в них страх даже с расстояния в пять метров. — Боже, — шепчу ошалело и совершенно уже убито. Проём напоминает кроличью нору — и размерами, и продолжительностью. А я слегка вообще не кролик. — Отставить панику, — быстро произносит Дима, бессознательно протягивая руку в мою сторону, словно не замечая расстояния, — Слушай меня, дыши. Давай, серьёзно, чего смотришь, вместе со мной: вдох, выход, медленно и спокойно… Я подчиняюсь, прикрыв ладонью рот и нос, чтобы хотя бы минимально защититься от пыли. Хочу для самоуспокоения ещё и глаза закрыть, однако не могу себя заставить перестать смотреть на единственного человека, который в состоянии вытащить меня отсюда — вдруг пропадёт, как видение, как призрак. Если кто-то тут есть, то скажи, почему… Объясни, почему ты молчишь? — Молодец. Продолжай дышать, — говорит Дима, внимательно следя за моим состоянием, — Всё нормально, ты маленькая, худенькая, ты сможешь пролезть. Не спеши сейчас, приди в себя, ладно? — Ты проходил курсы экстремальной психологии? — уточняю на всякий случай. — Я их проводил, — напряжённо смеётся Дима, понимая и принимая моё желание разрядить обстановку, — Ну что? Порядок? Какой там порядок! Однако киваю — ему наверняка приходится ещё хуже, чем мне, он всё-таки несёт ответственность за своих попутчиков. Слышу, как он о чем-то переговаривается с Сударем и Даником, прежде чем заглянуть в дыру снова: — Арси, посмотри, на чем держится эта херовина с твоей стороны? Херовина с моей стороны держится на честном слове торчащей из бывшей стены арматуры, частоколом вонзившейся в пол. Выглядит, конечно, не мега-надёжно, но вряд ли моё мнение стоит учитывать: в данной ситуации мне вообще ничто не внушит особого доверия. — Ну, — протягиваю, нервно расчёсывая затылок, словно блохастая собака, — Выглядит как полоса препятствий. — Ты сможешь пролезть, не касаясь этих штырей? Выразительно гляжу на него сквозь пять метров пыли и полнейшей небезопасности. — А может, лучше вызвать МЧС? — предлагаю как можно более спокойным голосом, чтобы не сорваться в истерику и несправедливые обвинения — это уж точно сейчас никому легче не сделает. — Я знаю, это всё выглядит не как идеальный вечер четверга, — терпеливо отвечает мне Дима, — Но если мы сейчас вызовем МЧС, они мало того, что будут долго ехать, а за это время что угодно может случиться, так мы ещё потом знатных пиздюлей отхватим, вплоть до обвинений в проникновении на военный объект. А это статья, Арси. К тому же ты справишься, тут расстояния в высоту как раз сколько надо для того, чтобы проползти. Быстро обтираю ладонью лицо, смазывая выступивший от его слов пот, и напряжённо гляжу ему в глаза — тоже своего рода ответ. Должно быть, что-то, похожее на отчаявшееся смирение, на моём лице всё-таки отражается, потому что в какой-то момент Масленников деловито берёт дело в свои руки и принимается за распоряжения: — Снимай с себя всё оборудование, все ремни, куртку тоже, наверное, стягивай, чтобы занимать как можно меньше места. Будешь толкать всё это впереди себя. Давай, Арсюш. — Сам. Ты. Арсюша, — ворчу скорее для проформы, прекрасно осознавая, что он сейчас просто делает и говорит всё, что угодно, только бы отвлечь меня от страшной ситуации; так что подыгрываю, позволяя ему хотя бы так, действиями, справляться с собственной паникой — скорее всего он, как ответственное за мои жизнь и здоровье лицо, боится во много раз сильнее меня самой. Во взгляде это виднеется. Я поднимаюсь на ноги и постепенно, бережно, сознательно оттягивая момент истины, в нужном порядке снимаю с себя все камеры, свет, отщёлкиваю все карабины и расстёгиваю ремни, запутанным клубком укладывая у своих ног, туда же отправляется куртка (не Масленниковская, а моя личная, тёмно-зелёная — ношение личной одежды, чтобы выделяться среди парней как блогер другой направленности, было одним из немногочисленных условий, прописанных мною в договоре) — остаюсь в водолазке и штанах, тут же охватывая себя руками от холода. — Готово, — наклонившись, сообщаю в дыру. Тут же получаю дальнейший инструктаж: — Пихай всё впереди себя и ползи, прям на животе, не вставай на четвереньки, а то застрянешь. Постарайся ничего не трогать. Не торопись, и главное — дыши спокойно. Мы тебя тут ждём. — Арси, ты справишься, — доносится до меня приглушённый голос Даника, взволнованный до явственной дрожи. Я проглатываю ком в горле, не позволяя себе поддаться ужасу своих напарников — буду бояться потом, когда выберусь из бункера и увижу солнце, сейчас это может стоить мне жизни и психики. Сгребаю в кучу весь свой скарб, уже кажущийся на фоне угрозы жизни совершенно бесполезным и никому не нужным, начинаю постепенно заталкивать его в дыру — и обнаруживаю, что весь мой багаж занимает отверстие полностью, даже пропихиваясь вперёд с большим трудом. А мне ещё одновременно с этим надо как-то ползти по-пластунски! Постоянно поддерживая голосовую связь с Димой, несколько раз перестраиваю паззл своих пожитков, стремясь сделать его как можно более компактным, нервно шутя с парнями, что это я на самом деле в аэропорту, не хочу доплачивать за багаж и пытаюсь втиснуть все вещи в ручную кладь. И наконец даже умудряюсь это сделать — теперь между горой, в виде аппаратуры и куртки, и «потолком» моего спасительного тоннеля виднеется полоска обзора, в которой мелькает белое от беспокойства лицо Масленникова, что изо всех сил до сих пор старается меня поддержать. Его бы кто поддержал при этом. Господи, только бы не застрять. И только бы вся эта громада не решила обрушиться прямо на меня. Я всё-таки ещё слишком молода, чтобы превращаться в воплощение Чёрного Сталкера из моего блокнота. С отчаянным усилием пропихнув комок из куртки и оборудования в лаз, ложусь на живот, вздрагивая от холода, и начинаю медленно, как черепаха, продвигаться на локтях, кряхтя и раз за разом от неловкости ударяясь головой о бетонный свод. Проём тут же обхватывает меня со всех сторон, словно проталкивая по пищеводу огромного чудовища, и я на несколько секунд даже зажмуриваюсь, резко продвигаясь вперёд и суча ногами, насколько позволяло пространство — только бы хотя бы на секундочку забыть, что у меня над головой зависла глыба железобетона в несколько десятков тонн весом, которая одним падением может превратить меня в тонкий неузнаваемый слой молекул. — Арси, не паникуй, — доносится спереди голос Димы, заметившего по шуму и моему загнанному дыханию, что путь даётся мне нелегко, — Представь, что ты в аквапарке, в трубе. И впереди застряла очень толстая бабушка… Я не выдерживаю и начинаю истерически смеяться, снова ударяюсь головой о свод аж до звона в ушах, и утыкаюсь лбом в ком куртки, зажмуриваясь. — Давай, ползи, мы ждём тебя, вот, в бассейне, размокнем уже скоро, — продолжает Дима взвешенным, совершенно спокойным, добрым, светлым голосом — я невольно замолкаю, прислушиваюсь, и, загребая грудью пыль, ощущая, как дрожат от напряжения руки, продвигаюсь ещё дальше, ближе к голосу, который обещал спасение и свободу, — Тут водичка, тут солнышко, дети верещат. Тут воздуха столько, ты не представляешь, Арсюша. Резко вытянув вперёд руки, рывком проталкиваю свой багаж почти на целый метр, и, извиваясь, следую за ним, отплёвываясь от пыли и отчаянно расчёсывая одной рукой затылок — от напряжения его будто перцем присыпали, невозможно было сосредоточиться. Но всё равно жадно и неистово ловлю в тонком просвете впереди Димино лицо, который терпеливо дожидается меня в конце этого тоннеля, как тот самый свет из историй про кому. Исподволь вспоминаю сказку, одну из тех сотен, что рассказывала мне бабушка — стандартную коротенькую поучительную историю с претензией на «основано на реальных событиях», которую в древности рассказывали непослушным детям. А я была уж очень непослушным ребёнком, так что сказка своего слушателя нашла: я помню, речь шла об очередном нарицательном Иване-дураке, который лез в постепенно сужающуюся нору, чтобы добыть сокровище, едва не застрял там насмерть, порываясь добраться до блестящих драгоценностей, а когда всё же, содрав о стенки норы всю свою кожу (бабушка так и рассказывала!), дополз — оказалось, что не было там никаких сокровищ, и светилось в конце тоннеля солнце, потому что нора была сквозная. Выполз Иван на солнце, оно припекло его содранную кожу, и он умер. Безумная сказка про жадность и гордыню. Ну и чем я сейчас от этого Ивана отличаюсь? Добровольно пришла в опасное место в погоне за популярностью, сейчас вот с трудом ползу по полузаваленному тоннелю на свет… Дима, интересно, сильно охренеет, если я его сейчас назову «светом», или он в экстремальных условиях и не такое слышал?.. В этих пространных раздумьях, оцарапывая спину, ломая ногти, почти задыхаясь, продолжаю упрямо двигаться вперёд — пока Димины руки не вытаскивают рывком, как пробку из бутылки, ком моего оборудования, равнодушно откидывая его в сторону, чтобы в следующее мгновение поймать мои мучительно загребающие воздух ладони, крепко сжимая пальцы, позволяя вцепиться в себя до побелевших костяшек, чтобы убедиться — я… — Ты добралась, всё хорошо, вот видишь, Арси, всё в порядке, ещё чуть-чуть, давай… В три пары рук они вытягивают полумёртвую от ужаса меня из ловушки железобетона и ставят на ноги, бережно придерживая и что-то говоря, пока я просто ощупываю собственные ободранные руки и не верю, что могу развести их в разные стороны, что на мою спину не давит громадная могильная плита, что… Я дёргаюсь всем телом, будто от удара током, от одного только проблеска мысли, что могло случиться. — Пацаны, — негромко произносит Дима, — На минутку, мы сейчас подойдём. Сударь с Даником, сочувственно поглядывая на меня, отходят куда-то в сторону, а Дима остаётся на месте, рядом, настойчиво заглядывая мне в лицо: — Иди сюда. Он мягко обвивает меня руками и крепко прижимает к себе. Вздрагиваю от неожиданности — однако эти оковы не имеют ничего общего с лазом, который я только что преодолела, и ободранную кожу убийственное солнце не жжёт… Через его расстёгнутую куртку я ощущаю успокаивающее тепло тела, а лежащие на моей спине ладони поглаживают мягко и медленно, совсем не царапают и не оставляют синяков, как свод каменной норы. Насильно закрываю глаза и утыкаюсь носом ему в грудь, вздыхая чуть тяжелее и громче, чем собиралась. — Я в норме уже, — неприязненно бормочу, уязвлённая собственной слабостью, — Надо идти. — Откат всё равно догонит. Переживи это лучше сейчас. Звук его голоса слышится мне из глубины его грудной клетки, на пару со спокойным, хоть и чуть шероховатым от пережитого кошмара, дыханием, и это неожиданно здорово унимает бешеное сердцебиение — я будто машинально подстраиваюсь под мирный ритм, сосредотачиваясь на подсчёте вдохов и на ощущении тёплых сильных рук на своей спине. — Что-то ничего не чувствую, — малоразборчиво бубню ему в грудь, и Дима издаёт удивлённый вопросительный звук. Я отнимаю лицо от его толстовки и поднимаю взгляд, ощущая, как его объятия не расцепились ни на миллиметр — то ли успокаивая меня, то ли убеждая самого себя, что я жива и в порядке, — Ничего такого не чувствую. Всё закончилось, и страх вместе с ним. — Ну я рад, что я могу сказать, — фыркает Дима, рассыпаясь в тихом, журчащем, успокаивающем смехе, и отголоски его касаются моей кожи — всюду, где мы соприкасаемся. Ласковый взгляд цепляет, не отпускает, и я чувствую себя почти что мухой, улипшей в меду, — Смелая девчонка, аж страшно, — Дима снова прижимает меня к себе, и я поддаюсь, покорно утыкаясь лбом куда-то ему в грудину, мерно и убаюкивающе вздымающуюся. Вдыхаю тёплый, уютный запах, приятную смесь почти выветрившихся духов, геля для душа, кондиционера для белья, чуть слабее — запахи металла, хлопка, соли, кожи, гари… Запах надёжности. Понятно, дело не в Диме, а в его роли, которую он сыграл в моём спасении. Если бы по ту сторону страшного тоннеля валялся на полу, переживал, давал мне инструкции и всячески поддерживал тот же Даник, я бы повесилась и ему на шею, найдя в своём спасителе облегчение и защиту: это инстинкт, это нормально для человеческого существа — держаться сильных, решительных и авторитетных. Во всяком случае, я чувствовала себя в безопасности в чужих руках. Чьими бы они ни были. Наверное. Потому что тогда почему так тяжело расцеплять руки и делать шаг назад, вскидывая взгляд почти смущённо? Это был акт поддержки, не более. Необходимая психологическая операция, чтобы я не поехала крышей до момента, когда мы выйдем на поверхность. Кому, как не мне, со всеми моими сюжетными жизненными приколами, это знать? Убедившись, что я более-менее в порядке (только страшно грязная, будто одновременно плакала и в земле копалась), и дождавшись, пока я натяну на себя куртку и всю уже осточертевшую аппаратуру, Дима собирает нас снова в цепочку, и мы отправляемся вверх по лестнице, негромко и с нервными смешками обсуждая пережитое. Камеры давно болтаются безжизненными, никто уже не заинтересован в съёмке — слишком ошеломлены и подавлены, чтобы думать о ролике и в принципе о цели своего нахождения здесь. — Зато я придумала сюжет для своего нового видео, — сообщаю Диме, когда мы уже волочимся, уставшие и вымотанные, по верхнему уровню. На этот раз Масленников всерьёз запретил мне отходить от него даже на полшага, и наверняка об этом уже жалеет, вынужденный слушать мою болтовню, — Есть такая страшная сказка, как парень чуть не застрял в норе в погоне за сокровищами. Не хочешь сыграть главную роль? — Какая же, блять, жестокая метофора, — фыркает, закатив глаза, Дима, — Вот какое впечатление я создаю? — Это меньшее, с чем я могу сравнить всю твою работу и склонность путешествовать по опасным местам. Но, — не даю себя перебить возражениями, — Именно благодаря такому опыту мы чувствуем себя живыми, так что за сеанс почти смертельной психотерапии тебе заслуженное спасибо. — Охренеть. А тебе спасибо, что на хер не послала, — уже откровенно ржёт Масленников. — И отдельная благодарность, что не оставил здесь в назидание всем неосторожным сталкерам, — парирую я, улыбаясь уже спокойней и независимей, чем в последние полчаса. — Какие вы милые, — бухтит нам в спину Даник, — Как выберемся, снимите себе номер. — В самом маленьком отеле, я так понимаю? — деловито уточняет Дима, оглянувшись на ходу, — Чтобы застрять там нахрен? — Прости, брат, я не могу достойно пошутить в ответ, тут же девочка, — отзывается Даник, многозначительно играя бровью, — Но ты и так понял. — Что началось-то? — осажаю я обоих, — Нормально же общались. — Мужской коллектив, — вмешивается Сударь, возникая с другой стороны от меня, — Это они ещё сдерживаются. Твой поезд домой только тронется, а тут уже понесётся, отыграются за все дни без шуток про хуи… Секунду гляжу на него с непониманием — мой поезд домой?.. Ах да, у нас с Шурой же билеты обратно в Краснодар уже на послезавтра. С ума сойти, пока мы шастаем под землёй, кажется, что жизнь, оставшаяся на поверхности, какая-то ненастоящая, поддельная, подсмотренная в фильме, увиденная во сне — не верится, что мы вот сейчас выберемся через полузапечатанный лаз, увидим Стаса и Эмиля, сядем в машины и вернёмся в Москву, где поедим, отдохнём, отчитаемся родным, что вылазка пережита, и займёмся пост-продакшеном. А там уже и домой скоро, на Кубань… Взгляд машинально мечется в сторону уверенно шагающего рядом Димы — усталость в нём выдает только чуть поплывший, рассеянный контур глаз. В остальных проявлениях жизнедеятельности энергия кипит в нём на идеальном, ровном уровне — он успевает и поговорить с нами, и пошутить, и параллельно что-нибудь показать в помещениях, которые мы пересекаем; ход его мысли не сбивается, шаги ровны, а голос не становится мягче и глуше под воздействием утомления… Мне чисто эстетически нравится это наблюдать — олицетворение силы и решимости. Хотя и внутренне ощущаю что-то похожее на… сочувствие? Лидерам всегда тяжело приходится. Я имею в виду настоящих лидеров, которые вынуждены удерживать в коллективе баланс спокойствия и динамичности. Наверное, я слишком мало знаю Диму, чтобы делать такие выводы, к тому же на меня всё ещё, скорее всего, действует эйфория спасения от верной гибели или инвалидности… Но пусть будет так — пока мы не вышли на поверхность, пока солнце нас не ослепило, пока мы не почувствовали на коже дуновение ветра — я позволяю себе видеть в Диме Масленникове героя. Когда мы, грязные, потные, уставшие, но страшно довольные собой преодолеваем лаз и с удовольствием втягиваем свежий лесной воздух в лёгкие, выясняется, что солнце уже село — нас встречает Стас с камерой наперевес, и я, скалясь в полубезумной улыбке, машу рукой в объектив, слишком счастливая наконец-то выбраться на волю, чтобы чувствовать разбитость. — Эмиль уснул, пока вы ходили, — сообщает Стас, — Я обещал, что не дам вам его напугать, пока он спит, но все знают, что мне нельзя верить. Едва заслышав это, Сударь с Димой, наспех роняя аппаратуру в раскрытые сумки, тут же тихонечко наперегонки бегут в сторону темнеющих в сумраке машин, переглядываясь и радостно улыбаясь, как дети, довольные новым шансом устроить маленькую пакость над товарищем. Я, неторопливо расстегивающая на себе все ремни, умиленно и расслабленно наблюдаю за ними; рядом, почти так же копируя моё выражение, стоит Даник. — Если Эмиль молчит, то лучше его разбудить, — заметив моё внимание, произносит он притворно пафосным голосом в формате мемов с волками, воздев в небу палец. — Как прошло? — интересуется Стас, — Вы такие грязные. Особенно ты, Арси. Нашли таки коллектор, чтобы свалиться в него? — Лучше бы так, — мрачно отвечаю — от воспоминания о тесноте заваленного тоннеля меня передёргивает. Однако почти сразу же настроение меняется в лучшую сторону — мы все трое тихо смеёмся, услышав, как верещит спросонья Эмиль и как громко хохочут Дима с Сударем, — В общем, путешествие пошло слегка не по плану… *** Первое, что я делаю, когда мы выходим из машины во дворе студии Масленникова — бодро топаю к мусорному баку и запихиваю в него пакет со своей безнадёжно грязной одеждой, которую замарала в бункере (хорошо, что взяла с собой сменную, в этой меня бы вряд ли пустили в салон. По этой же причине пришлось натянуть на покрытые слоем грязи кеды пакеты на манер бахил, и всю дорогу ими раздражающе шуршать всем по нервам). Дима, в это время разбирающий багажник, в ответ на мои манипуляции просто молча смотрит, явно пребывая в некоторых сомнениях по поводу моей адекватности. — Там бессмысленно стирать, — равнодушно машу рукой, подбирая с асфальта сумку и вместе с Даником отправляясь в сторону подъезда — уже почти как к себе домой. Привычно здороваюсь с охранником, прокачиваю сумку в интроскопе, медленно и с трудом поднимаюсь по лестнице, лениво споря с Даником на тему музыкального стиля «The Hatters», толкаю плечом дверь студии, вдыхаю уютный сухой воздух помещения, пропитанный запахами свежих опилок, нагретых проводов, травяного чая, который разливает приветливо улыбающаяся нам Арина… И почему-то чувствую такое облегчение, будто действительно домой вернулась. Что-то подобное я обычно испытываю в моменты, когда после многочасовых съёмок возвращаюсь к себе в Краснодарскую квартиру, вся в листьях и песке, уставшая, голодная, перессорившаяся со всеми бродячими собаками в округе, но счастливая. И обычно мне даже не нужно, чтобы в квартире кто-нибудь крутился, пока я принимаю душ, отмывая кожу докрасна, пока сметаю пол-холодильника, пока валяюсь на диване, вытянув ноги, в увлажняющей маске на лице, просматривая отснятый материал и не имея сил даже расстелить простыню… Напротив, нет ничего лучше, чем после трудного дня оказаться в тишине, покое и одиночестве. Но сейчас, здесь, в чужой студии, в чужом городе, на чужом проекте, после мозговыносящих и высасывающих силы съёмок, вся эта шумная общительная толпа не похожих друг на друга людей совсем меня не тяготит. Разбирая оборудование, проматывая на большом экране сегодняшние обзоры с наших камер, заказывая еду на всех в приложении, мы все активно продолжаем общаться, жарко обсуждать поход в бункер, смеяться со всякой чепухи буквально до упаду — и я почти совсем не чувствую желания уехать в свою гостиницу в Чертаново и закрыться в номере в абсолютной берушной тишине. Правда, этот момент, конечно же, настаёт: время близится к полуночи, ужин с аппетитом съеден, уже и Шура, хотя и предупреждённый, что мы вернулись в Москву и что я немного задержусь в студии, меня тревожно вызванивает — а завтра мы и без того тем же составом здесь же встречаемся для обсуждения монтажа и прочих тонкостей продакшена, так что задерживаться уже смысла нет. Правда, такси мне вызвать никто не дал — Дима, очевидно, всё ещё испытывающий вину за то, что чуть меня не угробил на первых же совместных съёмках, вызывается отвезти меня самостоятельно, оправдываясь тем, что ему не мешало бы немного бездумно прокатиться по ночному городу, чтобы проветрить голову перед сном. Я не спорю, особенно с людьми, которые стремятся быть полезными, поэтому смиренно обвязываю кеды пакетами снова, уже сомневаясь в том, что стоит их вообще тащить с собой на Кубань — вряд ли такую грязь отдерёт хоть какое-то хозяйственное мыло. Попрощавшись с новыми друзьями и отправив Шурику сообщение, что где-то через час буду уже в гостинице, выхожу в подъезд вслед за Димой, задорно шурша на каждом шагу. Убедившись, что ничего не забыли, молча направляемся к лестнице, каждый думая о своём. — Ты как? — неловко интересуется Масленников, когда мы выходим на пронизывающий ветер, от которого оба одновременно прячем носы в воротах курток. — В полном порядке, — заверяю его, и ловлю на себе внимательный синий взгляд, искрящийся не энтузиазмом, как обычно, а сомнением, — Ну серьёзно. Я бы и ещё раз туда сходила, только не ниже первого этажа. — Ещё раз?! — ошалело переспрашивает Дима, снимая сигнализацию, а затем недоверчиво смеётся, — Ну ты, конечно… Боевая. — Ты хотел что-то другое сказать? — невинно уточняю, забираясь в машину и устало откидываясь в неожиданно удобном кресле. — С чего ты взяла? — иронично хмыкает тот, усаживаясь на водительское место и запуская мягко заурчавший двигатель, после быстро клацая по вспыхнувшим стильным холодным белым сиянием клавишам плеера, — Шлифанём вечер Скриптом? Киваю в ответ на предложение, и, подчиняясь разрешающему жесту Димы, принимаюсь быстро листать плейлист в поисках чего-нибудь… даже не знаю, подходящего? Или лучше наоборот, что-нибудь, чтобы отвлечься от всего произошедшего за сегодня? Палец останавливается на одном из треков, когда машина уже ловко выруливает дворами, чтобы влиться в ночной трафик, и я откидываюсь на спинку кресла вновь, устало прикрывая глаза. Здесь столько людей, и мы не похожи, Все напыжены, будто бы жрали дрожжи. Я прокурен, неряшлив и неухожен, Мир внутри то прям полон, то обезвожен… Слышу, как Дима тихонько бормочет себе под нос текст трека, и хочу уже тоже подключиться к этому незапланированному акту караоке, но, ощущая, как влипают в кресло и тают от усталости и тоски мышцы и кости, не желаю шевелиться лишний раз — слушаю только, как низкий голос рассеянно проговаривает знакомые слова. До самого конца поездки, до прощания на парковке гостиницы, мы заговариваем снова только единожды — когда уже подъезжаем к Чертаново и Дима просит вбить в навигатор точный адрес пункта назначения. Всё остальное время пути протекает в молчании, но не том неловком, которое хочется забить пустыми разговорами о погоде и забавными историями из детства, а в той полной щемящего понимания тишине между двумя людьми, давно и хорошо знающими друг друга. Наверное, воздействовал плейлист, в котором мы обнаружили много общего — есть что-то особенное в том, чтобы ехать по светящейся, как игрушечная, ночной Москве под «Чистого». Добро пожаловать на шоу, мистер, Встречают стоя, но это то же самое, что свистом. У жизни самые больные сценаристы… Это точно, Адиль. Ты, как всегда, с грацией солевого наркомана, но всё же попадаешь прямо в цель. Я касаюсь виском отрезвляюще холодного стекла и прикрываю глаза буквально на секундочку, как меня уже осторожно трясёт за плечо Дима, я сажусь и понимаю, что мы уже под окнами гостиницы, и в нашу сторону сосредоточенно топает Шурик с помятым сонным лицом и накинутым прямо на пижаму пальто. — Как дела? Как рабочие процессы? — едва открывается моя дверь, мой менеджер набрасывается на меня с вопросами, ещё и успевает поглядывать на Диму поверх моего плеча, — Результаты сотрудничества всех устроили? — Боже, опять ты, — спустив ноги в пакетах на асфальт, наигранно цокаю языком, — Результаты завтра будем разбирать, — оглядываюсь на Диму, наблюдающего за нами со странным интересом, и неловко киваю ему: — Спасибо, что подвёз. Завтра в девять? — Да, глянешь, что мы отсняли, будем решать, что оставим, — соглашается тот, мягко улыбнувшись, мигом отключая неуместное, на мой взгляд, любопытство. Знаю, многих веселят наши взаимоотношения с менеджером, но Дима-то точно, с моих слов, знает, что мы с ним не встречаемся. И всё же лицо у него сейчас такое, будто он делает какие-то выводы, и мне этот интерес не слишком нравится, — Выспись как следует. Наверное, паранойя. Я спрыгиваю на асфальт, шурша пакетами, что защищают биологическое оружие в виде моих изгвазданных кед от окружающего мира, захлопываю дверь, и мы вместе с Шурой, прикрываясь от ветра, быстро направляемся к гостинице. Безумно сложный день, который мог стать последним в моей жизни, окончен, и впереди меня ждут только патчи под глаза, малиновый скраб для тела, запись десятиминутного голосового сообщения Еве с рассказом о сегодняшних приключениях, жесткая чистка обуви до покрасневших рук, и наконец-то глубокий сон. Сон, в котором я слышу, как чей-то низкий голос отдаленно нашёптывает, будто бы убаюкивая: Так меня занесло в оптимисты… Я просто никогда не видел чистый путь… Я лью на землю бензу из канистры… Сжигаю, чтобы поле было чистым…