After Dark

Опыт записи кавера в почти профессиональной студии можно было назвать вполне забавным — по меньшей мере, с результата мы с Димой смеялись так, что к нам заглянули обалдевшие Шура и Даник. Ну и ещё теперь, попробовав, я могла с чистой совестью заверить Диму, что каверы я всё-таки не буду записывать никогда в жизни. — У тебя голос приятный, звучит классно, — замечает он как бы между прочим, явно не теряя надежды меня переубедить, — Мы попробуем сведение всё-таки сделать, хотя бы первого куплета, до момента, когда тебя разъебало, послушаешь потом, что получилось. — А можно не надо, — неловко бормочу, — Мы же по приколу это сделали, я вообще не старалась, зачем заморачиваться со сведением? — Давно пора попробовать серьёзно что-то записать. У тебя же была группа, когда ты жила в Крыму, — вмешивается мой личный Иуда Искариот, в народе Шурик, — Да, точно, я помню, ты рассказывала!.. — Да, Шур. В студенческие годы, — кошусь на него недовольно. — Ну кстати да, слышно, что голос поставлен, — подтверждает Даник, переглядываясь с Димой, — Только давайте не будем превращать наш канал в музыкальный, а то прям тенденция нездоровая намечается. — Зачем превращать наш канал в музыкальный, если у неё канал и так музыкальный? — громко фыркает Дима, и я устало закатываю глаза, прежде чем покинуть, наконец, студию звукозаписи. Идея свалить отсюда, подальше от восхищений и уговоров, на полдня становится уж совсем привлекательной — и вскоре, убедив остальных, что гостям с Кубани обязательно-обязательно, вот прямо сейчас надо увидеть Кремль, мы с Шурой (под мой гундеж, что в следующий раз не надо рассказывать всем подряд о моих сомнительных талантах) смываемся прочь. Впрочем, уже после небольшой ознакомительной прогулки по Красной Площади и короткого послеобеденного сна в гостинице, моя блогерская эпопея продолжилась — из студии, где на мне в очередной раз, и вроде бы окончательный, примерили экипировку, мы своей разношёрстной компанией и с горой аппаратуры погрузились в машину и отправились сквозь московские сумерки в путь. — А как у тебя, Арси, со стрессовыми ситуациями? — интересуется у меня Сударь в дороге, и я призадумываюсь, вспоминая все случаи, когда на мои съёмки заваливались какие-нибудь агрессивно настроенные алкаши, или тот раз, когда я по собственной неосторожности провалилась почти по колени в болото в полном одиночестве, и потом еле выбралась оттуда. — В стрессовых ситуациях я молодец, пожалуй, — заключаю наполовину в шутку. — Главное, что нет астмы, — подаёт голос Даник с переднего сиденья. — Или хотя бы страха темноты, — добавляет Дима, выруливая с проспекта в уже знакомый промышленный район. — Я не боюсь тьмы, я и есть тьма, — подобравшись, выдаю своим фирменным сиплым свистящим голосом, и Никита рядом со мной натурально вздрагивает и уставляется круглыми глазами: — Нихера себе! Теперь, кроме темноты, я боюсь ещё и тебя. — Чернец 2.0, — поддакивает, угарая с реакции Никиты, Даник. — Лучший комплимент, — усмехаюсь я уже нормальным голосом, и, искренне извиняясь, поглаживаю напряжённого Сударя по плечу. — Прошепчи ему что-нибудь в затылок, когда мы будем в бункере, — смеётся Дима, весело поглядывая на нас в зеркало заднего вида, — Только так, чтобы он не ожидал. — Так, чтобы он не ожидал, не получится, ей же придётся подставить табуретку, чтобы дотянуться до его затылка, — ржёт Даник, оглянувшись на нас, и я ему подмигиваю: — Подсадишь меня? — Ну конечно! — Злые вы, уйду я от вас, — бурчит Сударь, скрещивая руки на груди. Как я и ожидала, поход по уже знакомой всем участникам экскурсии заброшке получился очень шумным и совершенно не пугающим — если на других этажах здания кто-то и находился в момент нашего прибытия, они наверняка сразу же свалили от греха подальше, уж больно много гвалта мы распространяли вокруг себя, переговариваясь, давясь от хохота, спотыкаясь на каждом углу и тихо ругаясь. Дима какое-то время ещё пытался напомнить нам о дисциплине и о съёмочной этике, но в итоге мы и его утянули в наш беспорядочный базар, превратив серьёзный тренировочный поход в развесёлый дурдом. Должно быть, со стороны смотрелось так, будто мы заходимся в истерике, пытаясь справиться с волнением. При обследовании верхнего этажа мы наконец освобождаемся от напавшей на нашу команду смешинки, и остаток съёмочного вечера проводим как положено — за серьёзным подсъёмом и негромкими редкими разговорами исключительно по делу. Дима в какой-то момент даже отпускает в мою сторону похвалу, что для человека, только вчера впервые обвесившегося камерами — сдвиги в положительную сторону налицо. От гордости и радости в этот момент я едва не встречаюсь лицом с полом, не заметив под ногами порожек, но это уже мелочи. Уставшие, грязные, замёрзшие, но довольные мы возвращаемся в студию, где нас уже ждут Тома и заказанный ею ужин — ощущение, будто домой пришёл, серьёзно. Уютно подобрав под себя ноги, неспеша хлебаю безумно вкусный горячий фо-бо, едва не мурлыча от удовольствия, и рассеянно наблюдаю за тем, как парни обсуждают какие-то свои идеи и проекты, такие увлечённые и запальчивые, что даже не верится, что сейчас уже поздняя ночь, и весь день они провели на ногах, да и завтра будет то же самое, разве что во сто крат ответственней и серьёзней. Мой взгляд, хотя и устремлённый в тарелку, чтобы не пролить суп себе на колени, всё-таки часто (слишком часто) цепляется за профиль сидящего рядом Димы, активного, горячо вдохновленного, беспокойно крутящегося на месте и азартно стремящегося охватить каждый аспект разговора. Усталости для него будто бы не существовало — её с лихвой компенсировали интригующий энтузиазм и предвкушение новой интересной работы, которую он, неравнодушный перфекционист, стремился выполнить на все сто, выкладываясь сам и требуя того же от друзей и коллег. От него веяло энергетикой атлета на беговой дорожке, за секунду до старта. Захлёбывающим восторгом во время роупджампинга. Дрожью наэлектризованного воздуха чистого поля под мрачным грозовым облаком. Счастьем первого общественного признания. Безоговорочной победой в тяжёлом споре длиной в жизнь. Как говорится, чего больше хочется: быть им или быть рядом с ним? Он ловит мой взгляд и улыбается — спокойно и уверенно, совсем не как на камеру, теряясь в эмоциональном диапазоне между смиренной уверенностью и светлой грустью, будто мы были много лет знакомы и будто он знал, что я понимаю, о чём он сейчас думает, без слов. Как-то по-настоящему. Глубоко. Доверительно. И очень странно, если честно. А затем, отвернув голову и возвращая лицу привычную вовлечённость, как ни в чём не бывало продолжает доказывать Данику, что голосовое управление в GoPro — не более чем бесполезный выпендрёж, и я тоже опускаю взгляд на свой суп, уже до самого отъезда в гостиницу больше ни на что не обращая особого внимания. *** В поездку на съёмки в бункере Шура меня отправляет как в последний путь — запихивает мне полный рюкзак бинтов и аптечных препаратов, параллельно нудно рассказывает о правилах пребывания в опасных местах, которые вычитал с вечера в интернете, и раз в двадцать минут спрашивает, уверена ли я, что мне нужен этот коллаб. Будто правда ожидает, что я сейчас воскликну что-то вроде «Ёлки-палки, и правда, что мы тут забыли, давай скорее собирай вещи, и едем на вокзал». На деле мне, может, и тревожно, но эту тревогу легко превратить в предвкушение простейшим самовнушением — а что, и там, и там бабочки в животе; мозг у человека, как известно, товарищ легко внушаемый. Не самое, конечно, безопасное и приятное мероприятие мне предстоит посетить, но, по крайней мере, люди в это путешествие собираются весьма интересные и атмосферные. Правда, это мало успокаивало, но чем меньше я об этом буду думать, тем легче будет переживать сегодняшний съёмочный день. Наверное. Я так думаю. Неприятности начинаются прямо с момента, когда я утром прибываю в студию и подневольно вливаюсь в общую суматоху. Как тихонько объяснил мне Сударь, что-то полетело в Диминой лицевой камере, и если бы он, доверившись Дэнчику, сейчас не проверил этого, а поехал бы прямо так в бункер… ну, понятно, что было бы. Смиренно сижу в сторонке, болтая ногами в своих весёленьких жёлтых кедах и наблюдая за цирком — моя сумка с оборудованием уже проверена и собрана, ко мне никаких претензий быть не должно… — Арси, лучше сейчас переобувайся, чтобы не тащить ботинки с собой, — мимоходом бросает мне Дима, закончив наконец с проверкой аппаратуры. — Ботинки? — переспрашиваю невинным голосом. — Ну или кроссовки, что там у тебя. — Кроссовки? — Ты что, прямо так пойдёшь? — наконец доходит до Масленникова, и он, резко отвернувшись и запрокинув голову, устало трёт виски пальцами, — Блять, Арсюш… я же просил взять с собой хорошую крепкую разношенную обувь! Ты понимаешь, что первая же лужа — и тебе пиздец? — Забыла дома. Честно забыла, — наверное, не самый удачный момент, чтобы показывать характер, так что нелюбимое обращение по имени покорно проглатываю, — Вину осознаю и признаю. Новые кроссы в Москве не стала покупать, всё равно бы за два дня не успела разносить. — Да уж, хуже, чем переться в бункер в кедах, может быть только переться в бункер в новой обуви, — ворчит Масленников утомлённо, разворачивается и кидает в меня пачкой полиэтиленовых пакетов, — Быстро надевай под кеды, на носки. И с собой возьми. Ещё не хватало тебя там угробить. Согласна, так себе эпичный конец для карьеры. Пока мы двумя машинами едем до локации, путь до которой при наилучших условиях занимал почти четыре часа, случается, кажется, вообще всё, что только могло, будто какой-то злой рок или обеспокоенный ангел-хранитель стремятся помешать нам достичь места съёмок. Сначала мы, едва не покинув уже черту города, вынужденно возвращаемся в студию, потому что Сударь забыл какую-то важную вещь на подоконнике, потом за МКАДом наши машины в порядке профилактики тормозят ДПС и задерживают ещё на двадцать минут (на счастье, без проблем, работники полосатого жезла узнали Диму и Даника, и за совместное фото вполне доброжелательно отпустили с миром), затем навигатор Диминой машины начал прыгать по всему северу области, совершенно запутывая нас в клубке раскисших после недавнего ливня просёлочных дорог… В общем, как угрюмо сказал Даник, для полноты картины не хватало только двух вещей: застрять где-нибудь в грязи по самый капот и встретить какое-нибудь настоящее лесное чудище. Справедливо возражаю, что лесные чудища на дороги не выходят, и Даник искренне косится на меня с подозрением, прежде чем неуверенно посмеяться. Ну что я могу поделать, юмор у меня такой. Он вообще-то меня как раз из-за этого в своё время на съёмки ролика про приметы позвал, странно, что ещё не привык. В конце концов мы разбираемся с направлением движения — для этого понадобилось остановить машину на полупустой трассе и провести совещание с нашей подстраховкой, Эмилем и Стасом, едущими следом. У них в машине навигатор в какой-то момент наконец начинает показывать исправно, и, на всякий случай сфотографировав маршрут, мы отправляемся дальше. Координаты, как оказалось, были весьма неточными, но команда по этому поводу, похоже, вообще не переживала — мне оставалось рассчитывать только лишь на их опыт в поисках того-не-знаю-чего на обширных территориях, потому что помочь я им в этом деле никак не могла, не со своим топографическим кретинизмом; чувствовала я себя при этом слегка даже бесполезной, наблюдая со стороны, как парни спорят и что-то обсуждают, тыча пальцем то в карту, то на какие-то полузаросшие тропы. Однако, как сказал Дима, нам неожиданно везёт: первое же предположение оказалось верным, и на огромном пустыре слишком правильной формы посреди тревожно шумящего на ветру соснового леса мы обнаруживаем торчащую из-под земли ржавую раму лаза, давным-давно наполовину залитого бетоном. Отсюда уже начинается настоящий съёмочный процесс — хэндики, которыми Дима, Даник и Сударь отснимали дорогу и вступление к ролику, заботливо прячутся в бардачок, и вместо них из багажника извлекаются уже нелюбимые мной футляры, сумки и тубусы с оборудованием. Нетерпеливо натянув на себя всю эту сбрую первой, дожидаясь, пока справится остальная команда, отхожу в сторону, чтобы немного отснять обстановку — и натыкаюсь на забитые слежавшейся землёй и сухой травой решётки в земле — сравнительно небольшие, примерно двадцать сантиметров в диаметре, расположенные в нескольких метрах друг от друга на одной прямой. Останавливаюсь на безопасном расстоянии (вдруг провалятся), аккуратно заглядываю, вытягивая руки с камерой и шею — разумеется, непроглядная тьма. Быстро оглянувшись, чтобы убедиться, что отряд не заметил потери бойца, подбираю камешек, бросаю сквозь решётку и изо всех сил прислушиваюсь, однако звука падения так и не слышу. — Вентиляция, — объявляет беззвучно подкравшийся сзади Дима, я слегка подпрыгиваю на месте и резко оборачиваюсь — он уже полностью в экипировке и смотрит объективом мне в лицо, — Тут по периметру много таких отверстий, и они уходят, скорее всего, туда, — он указывает в сторону пролеска, поросшего совсем молодым сосняком, — По плану это главная потерна от входа. Вчера мне рассказали, что бункер не очень большой, уходит не вглубь, а распространяется вширь (что для бункеров не совсем обычное явление), и вообще слабо представляется, для чего он был построен именно здесь — в округе нет ни крупных городов, ни известных Диме военных частей. Идём мы туда, чтобы найти мифическое помещение с якобы сохранившейся советской, совершенно новой и никем не использованной аппаратурой, фотографии которой обнаружил в интернете Никита. — Что скажешь по своему опыту? — спрашиваю с интересом, глядя Масленникову в лицо по-настоящему, не через камеру, чтобы сразу подметить любые микроэмоции, — Спокойное место? Внушает доверие? — Ну, тут в радиусе километров трёх нет населённых пунктов, так что столкновение с каким-нибудь залётным сталкером близко к нулю, — рассудительно говорит Дима, неспешно направляясь обратно к входу в бункер, я не отстаю, развесив уши и старательно отснимая увлечённого рассказчика, мечась взглядом от его лица к экрану камеры, — Но, конечно, всё возможно. Бункер довольно старый, ходить надо будет осторожно. Из хороших новостей — по крайней мере он был почти полностью достроен, вряд ли мы просто в какой-то момент выйдем в какую-нибудь бездну и устроим себе бесплатное путешествие к центру Земли. Но — возникает вопрос, почему, раз он был такой хорошо спроектированный и распиздатый, его забросили. Так что есть вероятность, что в процессе строительства нашлись какие-то нарушения, например, и мы сейчас туда спустимся, а там, допустим, воды на три метра. Или дна нет. Или металл покорёжило за столько лет. Да что угодно. — Ты чего человека с порога пугаешь, — издалека перебивает его Стас, — На ней уже лица нет. Я спохватываюсь, захлопываю рот и быстро мотаю головой: — Да нет, всё нормально, просто задумалась. Просто очень интересно. И ужасно страшно. В лаз заглядываем по очереди — сразу за волной застывшего бетона видно начало коридора, откуда явственно веет холодом и вроде бы сыростью, но Дима меня успокаивает, пояснив, что это, скорее всего, просто запах упавших вниз и гниющих в дождевой воде листьев у самого входа. Мы прощаемся со Стасом и Эмилем, которые проинструктированы вызвать помощь, если мы не вернёмся через семь часов (при этом Дима жизнерадостно добавляет, что в планах у нас закончить подсъём за два-три часа), каждый отправляет сообщение или голосовое родным или коллегам (я отправляю селфи на фоне входа в бункер Шурику и Еве и на всякий случай геометку, чтобы знали, где искать — стандартная процедура, когда я опять еду на съёмки в какую-то пердь. На этот раз хотя бы не одна, прогресс), и после этого, пожелав друг другу ни пуха и раздав пятюни, начинаем спуск. Дима лезет первым — давясь подскочившим к горлу сердцем, нервно наблюдаю, как он, наполовину сожранный бункерной пастью, паралелльно будничным голосом объясняет, как лучше повернуться и куда поставить ногу, чтобы не застрять прямо в начале пути. Наконец он исчезает в лазе, и спустя мгновение в дыре мелькает его лицо: — Арсюш, давай ты. Не торопись только. Пацаны, подсобите ей. — Не зови меня так, — прошу в очередной раз, машу рукой подскочившим Эмилю с Даником, что попробую спуститься сама, сажусь на бетон и спускаю ноги в пустоту — мои дурацкие жёлтые кеды, шуршащие пакетами внутри, на фоне черноты кажутся чем-то совершенно нелогичным, несуразным, будто нарисованным. Запомнив этот момент, чтобы потом попробовать набросать его в скетчбуке, подбираюсь, помогая себе руками, припадаю спиной к бетону и неожиданно легко, без напряга, будто по горке в аквапарке, проскальзываю в лаз — прямо Диме в руки. Поймав меня и удерживая в воздухе, от удивления он выдыхает мне прямо в лицо, шаря взглядом, будто бы в поисках паники: — Это ты как?.. — Куртка скользкая, — признаюсь, невзначай болтая ногами в воздухе, рассматривая его лицо — впервые так близко, — И штаны. Ну и ещё ноль процентов пивного животика. — Зараза, — фыркает Дима, бережно ставя меня на пол — под кедами хлюпнуло и чавкнуло. Аккуратно (хотя какой уже смысл) переступая наваленные у входа в бункер горы земли, мусора и гнилых листьев, быстро отхожу в сторонку, наблюдая, как протискиваются в лаз, на секунды перекрывая льющийся с поверхности свет, Даник и Сударь. Затем уже Эмиль просовывает нам остатки оборудования и желает удачи. Я озираюсь, направляя свет в дальний конец потерны — через несколько десятков метров нас ждёт гостеприимно и пугающе приоткрытая гермодверь. Вот тут-то меня и пронзает, наконец, истинное осознание, на какой проект меня угораздило подписаться. Я прямо сейчас где-то в Подмосковье, немыслимо далеко от любых городов и сёл, вместе с ребятами из команды Димы Масленникова забралась в заброшенный противоатомный бункер, представления не имея, что нас здесь может ожидать. Ну натуральные психи. — Эй, — Дима мягко щёлкает пальцами у меня перед лицом и, чуть наклонившись, заглядывает в глаза, — Всё норм? Паникуешь? — Да нет, максимум панкую, смотри: в кедах и вся грязная, — выдавливаю из себя шутку почти насильно, и несколько раз глубоко вздыхаю, чтобы успокоиться. Не сказать, что мне было прям страшно, а вот волнительно до предательской дрожи в коленках — да, — Просто это для меня ново. Я адаптируюсь. — Молодца, — он с улыбкой хлопает меня по плечу, — Если что, говори. И держись рядом со мной лучше, ладно? Да уж куда я денусь. Сударь с Даником выглядят не особенно более уверенными в происходящем, чем я сама. Мы заканчиваем с последними приготовлениями, проверяем вновь все батареи и подключения, и по цепочке шагаем к гермодвери, слушая глухое эхо наших шагов и бодрый, хотя и приглушенный волнением, голос начавшего подсъём Димы: — Это только первая галерея, и видно, под каким углом она уходит вниз, под землю — смотрите, натёкшая из лаза вода вся скапливается у порога гермодвери… Скорее всего, дальше будет ещё глубже. Арсюш, как настроение? — он озирается на меня, направляя камеру, и я закатываю глаза, — Чувствуешь себя как дома в этом подземном царстве? — Ты рискуешь остаться здесь навсегда, если ещё раз назовёшь меня так, — предупреждаю я его, и он картинно делает испуганное лицо, и вроде бы мы оба остаёмся довольны кадром, как неожиданно Масленников переключает своё внимание на стены, притормаживает и негромко произносит, на секунду оглянувшись на идущего рядом со мной Даника: — Смотри. Граффити на стенах нет. — Что это значит? — спрашиваю через несколько секунд наблюдения за растущей на лице Даника серьёзностью. — Место не проходное, — отвечает Дима всё так же вполголоса, не для камеры, — С одной стороны это хорошо, значит, люди сюда не приезжают полазить, и мы вряд ли сегодня кого-то встретим, а с другой — значит, есть какая-то причина, по которой они сюда не ходят. Класс. И почему за сегодня я узнала больше тревожащих вещей об этом походе, чем за весь предыдущий месяц? Под небольшим совместным усилием гермодверь нехотя с визгом и скрипом открывается и, внимательно проверив из-за порога безопасность следующего помещения, мы осторожно перебираемся через скопившуюся под дверным проёмом грязь и попадаем в разводную — прямо напротив уходит в пугающую нетронутую темноту коридор, а слева и справа находятся ещё по одной гермодвери. Помещения за ними совершенно пустые — просто огромные бетонные коробки, без каких-либо деталей мебели или электроники, оставшихся со времён постройки бункера. Кое-где всё же обнаруживаются неумелые граффити, валяются бутылки и какой-то мусор, но Дима мрачно замечает, что это просто мелочь для подобной заброшки. Видимо, и правда место не самое проходное. Но по какой причине? Действительно ли сюда не приезжают сталкеры лишь из-за того, что непросто добраться? Не сказала бы, что любителей заброшек смущают подобные трудности. Дима ориентируется в помещениях как у себя дома — ведёт нас за собой уверенно, не пропуская ни единого закоулка и ни одной двери, в то время как я, например, уже после первых двух блоков начала путаться, и в итоге плюнула и просто доверилась нашему проводнику. Тишина стоит просто оглушающая — кроме наших шагов и редких разговоров не слышно больше ничего, будто бы стены звуконепроницаемы. Я даже почти верю в это, пока мы, обследовав обе двери и помещения за ними в разводной, не направляемся дальше по галерее, и Дима в какой-то момент не замирает на месте и на полуслове, подняв палец, призывая в тишине. Я тоже навостряю уши, ощущая, как сердце комом падает в пятки, и беспомощно переглядываюсь с остолбеневшим Сударем, который огромными глазами глядит на неподвижного Диму, будто призрака увидал — должно быть, звук, привлекший Масленникова, в Никитиных наушниках прозвучал в миллион раз громче и пугающей. Но когда и я слышу в глубине коридора какой-то отдалённый глухой скрежет, перестаю дышать, кажется, на целую минуту от ужаса. Голова мигом начинает бешено чесаться от волнения, но я не могу даже пальцем пошевелить — потому что определённо слышу какие-то звуки, что доносятся из блоков бункера впереди, куда ещё не достаёт свет наших ламп. — Ебать ты побелела, — одними губами шепчет мне Даник. — Что это было? — так же тихо лепечу я, и тут неожиданно Дима, дай ему бог здоровья, набирает в лёгкие воздуха и во всё горло орёт в пустоту потерны: — Здесь кто-нибудь есть?! Меня пробирает ещё раз — теперь уже от жутко отбившегося от стен эха голоса Масленникова, и ноги едва не подгибаются. — Предупреждай в следующий раз, пожалуйста, — прошу, едва справившись с испуганным хрипом. Дима шипит, призывая к тишине, и мы вчетвером молчим ещё минуту, напряжённо прислушиваясь — напрасно, больше ничего до наших ушей не доносится, и Сударь тоже качает головой, что в наушниках больше не слышно ничего необычного. Так что мы возобновляем поход. Несколько минут спустя странный скрежет вдалеке вновь повторяется, и Дима, понизив голос и сверкая напряжённым взглядом, поясняет нам: — Это, скорее всего, где-то продавливается под массой земли металл. — Класс, Дим, — иронично кивает Даник, — Погуляли? Пошли обратно? — Ну здесь вроде всё в порядке, — Дима светит по стенам и потолку, внимательно рассматривая, — Ни проломов, ни трещин, ни даже ржавчины. Идти пока безопасно. — Пока, — повторяет Даник особенным голосом. — Ну вот когда будет небезопасно, тогда и вернёмся, — бросает Дима, и мы топаем дальше, правда, уже без былого энтузиазма и куда внимательнее разглядывая стены и потолок. — Скажешь что-нибудь в тему? — Сударь поворачивается ко мне, глядя мне в лицо единственным глазом камеры. — «А как у тебя, Арси, со стрессовыми ситуациями?», — передразниваю его собственный вчерашний вопрос, и ускоряю шаг, чтобы держаться поближе к Диме — он, хоть и очевидно безбашенный, в безбашенности своей опытный, с ним как-то безопаснее. Потерна заканчивается очередной гермодверью, и Дима, первым заглянувший за неё, восторженно присвистывает, озираясь на нас и сверкая пугающе счастливым взглядом: — А вот это уже поинтереснее! За гермодверью нас ожидает настоящий лабиринт из расползающихся во все стороны коридоров и блоков, наслоений тонн бетона и металла, вмещающих в себя какие-то каморки, огромные залы, опасно зияющие пустотой шахты, ограниченные хлипкими с течением времени решётками… Сбитые с толку и восхищенные, шагаем медленно, разбредаясь аккуратным веером, чтобы охватить как можно больше помещений за раз — я осторожно пробую едва не каждый свой шаг, прежде чем перенести вес, пытаюсь удержать в поле зрения едва не всё пространство вокруг, и, не в силах справиться с любопытством, свечу лампой в каждую дыру и трубу, заглядываю с камерой по всем углам, чтобы утвердить своё обновлённое звание оператора. Иногда притормаживаю и прислушиваюсь — но слышно только шаги и разговоры моих спутников в соседних помещениях, больше никаких тревожащих звуков до нас не доносится. — Пацаны, — неожиданно зовёт откуда-то из глубины коридора Дима, и спустя паузу добавляет: — И Арси. А сюда идите-ка. Мы с Даником и Сударем стыкуемся на перекрёстке и, спотыкаясь, спешно, словно детсадовцы на экскурсии, топаем в нужную сторону. Диму обнаруживаем стоящим перед стеной с дверным проёмом. Но кое-что не так — здесь явно раньше была ещё одна гермодверь, однако, видимо, масса потолка и земли над ним сильно сдавила стену, и гермодверь выпала, оставив после себя зияющую дыру. Учитывая, что шлюзовой рамы в зоне видимости не наблюдается, а за порогом свет не касается пола — сразу за стеной нет помещения, лишь бездонная пустота, и дверь давным-давно свалилась туда, оставив после себя неровную дыру. — Да ладно, — протягивает Даник, округляя глаза. — Охуеть, — брякает Сударь и подаётся вперёд, чтобы посветить за порог — метрах в десяти вниз, будто бы на следующем уровне, навалена гора разбитых бетонных блоков с разрушенного потолка и смятых металлических остовов, и среди всего этого валяется толстенная гермодверь, покорёженная давлением, почти сложенная пополам. — Выглядит, конечно, мега безопасно, — негромко говорю, переглянувшись с Даником, у которого вид такой, словно он искренне сомневается в адекватности своего лучшего друга. — Там ещё один этаж, — Дима, полностью подтверждая его опасения, аж светится от восторга, — Пошли поищем спуск. — Да че искать, — скептически морщится Даник, — Давай прям тут спустимся, че тут, метров десять, максимум ноги сломаем. Масленников выпад игнорирует, слишком довольный открытием, и, немного отсняв вид на нижний этаж, мы отправляемся искать переход на следующий уровень. Дима периодически предупреждает нас, чтобы мы смотрели под ноги и поглядывали по сторонам — на случай, если где-то бетонные стены тоже готовятся раскрошиться. Однако выглядит всё не в пример безопасно и надёжно — в какой-то момент я даже начинаю верить, что мы просто ходим в огромном наземном здании без окон, а не в полуметре от адской бездны. — Тот провал был исключением, — уверенно замечает Дима в какой-то момент, — Наверное, из-за него, из-за неустойчивости породы, бункер в своё время и закрыли. — А если этот провал такой не один? — спрашиваю тихонько, ловя его взгляд, и он с подбадривающей улыбкой подмигивает: — Значит, близко подходить не будем. Так себе утешение, учитывая, что последние полчаса мы целенаправленно ищем спуск на неизвестный и потенциально неустойчивый нижний уровень. Шаткая металлическая лестница с сетчатыми пролётами со временем действительно находится — кстати, недалеко от гермодвери, через которую мы вошли. Конструкция выглядит совершенно неуверенно, Дима легонько пинает перила, и те начинают с визгом качаться, меча по стенам жутковатые тени, напоминающие ломаные лапы гигантских пауков. — Давайте по одному и максимально аккуратно, — предлагает Масленников, понижая голос, будто нас могли подслушать. У Даника в это время буквально по лбу ползёт бесконечная бегущая строка «пиздецпиздецпиздецпиздец», — Тишину поймайте. Следя за тем, как он напряжённо, по одной ступеньке, спускается, бережно перенося вес с ноги на ногу и пристально следя за ржавой конструкцией лестницы, мы изо всех сил вслушиваемся в звуки — много лет нетронутая лестница жалко скрипит в такт движениям, чуть заметно раскачиваясь из стороны в сторону, и у меня аж сердце в пятки уходит от наблюдения за тем, как маячит в нескольких метрах вниз темноволосая макушка. Наконец шаги стихают, и Димино лицо выглядывает из-за нижнего пролёта: — Тут лестница ещё вниз ведёт. Не вижу, сколько ещё этажей. Видимо, те планы бункера, что мы нашли, только первый уровень описывали. — Знаешь, тут второй-то этаж доверия не внушает, — кисло произносит Даник, с мученическим вздохом ступая на первую ступеньку, цепляясь за тонкие, как паутина, шероховатые от ржавчины перила. — Сама сможешь? — спрашивает меня Сударь, видимо, заметив моё окаменевшее выражение лица и верно его истолковав. — Ну ждать тут в одиночестве вряд ли веселее, — рассудительно отвечаю, вздрагивая одновременно с громким матом — Даник чуть не оступился на ступеньке, и больше испугал нас, чем испугался сам. — Да мы тебя и не оставим, — болезненно вздыхает Сударь, когда наши сердца, оправившись от секундного ужаса, возобновляют привычный ритм, — Под землёй и в пещерах нельзя ходить по одиночке. Даже Димка не ходит. — Это, очевидно, яркий показатель. — Арсюш, — доносится снизу бьющимся эхом, — Теперь ты. — Просто Арси, Дим, — напоминаю я, уже понимая, что эта кликуха прицепилась ко мне надолго (не надо было изначально так резко реагировать), и, удобнее перехватив камеру, начинаю неспешный, крадущийся спуск. — По центру ступеньки не ступай, иди по краю, где крепления, — зорко следя за моими передвижениями, озабоченно комментирует Дима — я замечаю в его голосе чуткую сосредоточенность, словно он обезвреживает бомбу, — Не спеши лучше. Держись за поручень. Ногой трогай ступеньки, прежде чем наступить… Блять, убил бы тебя за эти кеды твои ебучие. Бросив на него многозначительный взгляд, специально останавливаюсь посреди спуска и делаю подсъём своей обуви — пусть только попробует на монтаже вырезать, я скандал такой учиню. На самом деле, смотреть вниз, в бездонную черноту, перечеркнутую бесконечной рекурсией ломких пролетов, чудовищно, до остановки сердца страшно — любая дрожь хилой лесенки отдаётся в груди всплеском тошнотворного ужаса и заставляет цепенеть. Моё не к месту живое воображение рисует картинку, как метры лестничных пролётов складываются, словно гигантский металлический конструктор, как меня зажимает в тиски перил и ступенек, крепления срываются со стен, и я лечу в этой железной клетке паники и грохота вниз, вниз, вниз, вниз… А совсем рядом звучит успокаивающий голос Димы, который неведомым образом ощущает моё состояние, и откуда-то знает, что сейчас мне просто нужно знать, что я не одна. Голос звучит, льётся, обволакивает, бьётся между стен самым спокойным и мирным пульсом, и хоть слова не достигают моего соображения, я движусь в такт его успокаивающему тону, будто подчиняясь танцевальному ритму. И мне правда становится легче, когда я знаю, что каждый мой шаг над пустотой приближает меня к этому невероятно надёжному и непоколебимому человеку. Когда я схожу на устойчивый бетонный пол, понимаю, что почти не дышала весь спуск — и лихорадочно набираю спёртый воздух в лёгкие, покачиваясь на внезапно послабевших ногах. Дима с готовностью подхватывает меня за локоть и удерживает на месте, к счастью, не акцентируя на моей минутной разбитости никакого внимания, уже запрокидывая голову и инструктируя начавшего путь Сударя. Тёплая сильная ладонь держит меня крепко, буквально удерживая на поверхности беспомощности, не давая глубже нырнуть в беззащитную панику; уверенность и сила волевого человека рядом почти физически перетекают в меня, позволяя выровнять ноги и укрепиться в своей позиции, чтобы больше не терять равновесие от испуганного недомогания — к моменту, когда к нам присоединяется Сударь, я чувствую себя уже практически в полном порядке и готовой действовать дальше. Даже немного недоумеваю, почему так расклеиваюсь от малейшей угрозы — совсем на меня не похоже. Наверное, дело в чёртовом бункере и невозможности разглядеть дно. Во всяком случае, хорошо, что со мной здесь такие люди. С другой стороны, если бы не они, мне бы вообще не пришлось переживать такой опыт. Новый этаж мы обходим довольно быстро, потому что несколько блоков оказываются провалены, как тот, что мы видели на первом уровне — рисковать жизнью того не стоило. К тому же в какой-то момент мы снова слышим неподалёку глухой скрежет, замираем на несколько минут, прислушиваясь, но тревожный звук в итоге так и не повторяется. — Вообще ничего похожего на аппаратуру, — с досадой заключает Дима, когда мы присаживаемся на отдых в одном из помещений, — Наверное, опять прикрепили фотки с другого объекта. Тут же совершенно пусто, даже вода не капает. — И шум этот ещё, — часто кивает Сударь, в спешке едва не захлёбываясь водой из бутылки, — Как будто где-то что-то прямо сейчас проваливается. — Если бы что-то где-то прямо сейчас проваливалось, шумело бы гораздо дольше, — возражает Дима, — Видел, из каких блоков тут всё построено? Там же толщина стен метров пять. И скрежет тот похож на железо, так что где-то, скорее всего, медленно валится, постоянно застревая, какой-то железный лист. И у меня есть подозрение, что это вообще на нижних уровнях, мы туда не дойдём — там внизу лестница завалена, я посмотрел. — Хоть одна хорошая новость, — ворчит Даник. Мы проверяем ещё несколько обвалов, и решаем уже разочарованно возвращаться на верхний уровень, чтобы ещё раз его обойти на предмет не замеченных нами отделений, когда страшный хриплый скрежет раздаётся где-то совсем рядом, будто бы за стеной, отзываясь в ушах болью, а в груди — холодным колючим комом. Мы вчетвером на бесконечно долгую минуту воцарившейся мёртвой тишины замираем, словно статуи, ошалело пялясь друг на друга. В слабом свете я вижу, как у Сударя дрожит нижняя губа, а глаза становятся всё больше и больше. — Это, блять, что ещё такое было? — наконец шепчет на грани слуха Даник, не шевеля ни единой лишней мышцей. — Так, — отзывается Дима едва слышно и пугающе напряжённо, взглядом окидывая бетонные своды, — Откуда оно донеслось? Кто что скажет? Мы с Даником одновременно указываем в сторону стены, Сударь обалдело машет головой — для него звук был таким громким и подробным, что его буквально оглушил. — Хорошо. Лестница в другой стороне, — шепчет Дима, поочередно доверительно заглядывая каждому в глаза, чтобы убедиться, что никто из нас ещё не особенно близок к истерике, — На съёмку забиваем. Жизнь дороже. Все сейчас очень быстро, очень тихо и очень аккуратно идём за мной. Ничего не трогаем. По цепочке мы движемся к выходу, так тихо, словно от этого зависели наши жизни — хотя вряд ли именно наши шаги и голоса потревожили что-то в бункере, спровоцировав сдвиги и падения. Раздражающая дрожь мурашек поселяется у меня на спине, и я на секунду притормаживаю, чтобы быстро и яростно почесаться — замыкающий Сударь меня обгоняет, сверкнув живым ужасом во взгляде, и я скорей шагаю за ним, невольно оказываясь последней в цепочке. Мы уже совсем близко к лестнице, свет Диминой лампы даже выхватывает неясные резкие черты её конструкции, когда ужасный скрежет повторяется, на этот раз — оглушительно, и прямо передо мной, только что смотревшей в спасительно маячущие впереди спины парней, замедленно падает, рассыпаясь и расслаиваясь, по ощущениям, целая планета, целый мир. Ударная волна с силой откачивает меня назад, легко опрокидывая на пол, будто картонную фигурку, швыряя в лицо колкую пыль; меня пронзает резкая боль, но не успеваю я вскрикнуть, как волна снова меня настигает, и накрывает уже беспамятством.