Тысячи ли к тебе

Ли Ляньхуа сидел у потрескивающего костра и лениво почесывал умостившего голову на его коленях Лисёнка. Языки пламени играли бликами в его глазах, у ног танцевали причудливые тени. Фан Добин вернулся в терем за кувшином вина, но, не спеша возвращаться, присел на пороге. День сегодня был очень сумбурным, полным неясных тревог и сомнений. Начиная с пробуждения, когда Фан Добин, не обнаружив никого рядом, едва не свалился в спешке с кровати. Конечно, глупо было бы думать, что Ли Ляньхуа так и просидит возле него спящего несколько часов к ряду, хотя от этой мысли в душе кольнуло каким-то неясным чувством, но Фан Добин не стал вслушиваться в это ощущение. По терему разносился аромат свежеприготовленной еды, и его желудок напомнил о себе урчанием — на всякий случай тихим, если Ляньхуа опять ударился в кулинарные эксперименты. Но обошлось лишь малыми потерями — организму Фан Добина сейчас нужна была только легкая пища. За столом Ли Ляньхуа вел себя так, будто никуда и не уходил, а все предыдущие месяцы Фан Добину только приснились в дурном сне. Только либо его актерские качества понесли тяжелый урон, либо Добин стал лучше различать грани чужого притворства, но лёгкая напряженность прослеживалась в каждом движении, разрушая расслабленный, спокойный образ. Ли Ляньхуа бросал на него короткие, быстрые взгляды, когда думал, что Фан Добин этого не замечает, несколько раз порывался что-то сказать, но одергивал себя, видимо не желая портить трапезу вероятной ссорой. Фан Добин и сам медлил завести разговор, хотя скопившееся негодование рвалось выплеснуться праведными упреками. Но было и что-то другое, сдерживающее эмоциональные порывы: радость встречи, облегчение, сводящая скулы тревога. Ли Ляньхуа сказал, что его здоровье не восстановилось, что смерть еще следует по пятам, а значит, каждый день — игра с судьбой. Фан Добин начал понимать, что его страхи обретают странные формы. Он боялся, что последним их разговором может быть ссора, и все что тогда останется, какое-нибудь нелепое, обидное обвинение, после которого будут только горечь на языке и осевшее на сердце чувство вины. Страх почти детский, но слишком живой рядом с этим человеком. — Фан Сяобао, — усмехнулся Ляньхуа, словно прочитав его мысли, — я не умру прямо сейчас, так что прекращай пыхтеть и скажи уже все, что хочешь. Фан Добин смутился своей предсказуемости, но одновременно и ругаться расхотел окончательно. Какой смысл стыдить человека, который и так осознает свою вину? — Насколько плохо твое состояние? — задал он вместо этого самый волнующий вопрос. — Сложно предсказать наверняка, — помедлив, признался Ляньхуа, — иногда мне бывает хуже, иногда, как сейчас, чувствую облегчение, но промежутки становятся все короче. — Мы должны найти лекарство, нельзя терять время. — Сяобао, разве ты не должен разобраться сперва с заданием? — Это дело могут решить и стражи, а у нас... — Вполне есть несколько дней, чтоб уладить дела и отправиться в путь с чистой совестью. — перебил Ляньхуа. — Тем более, у нас все равно нет четких целей. Хоть промедление и вызывало внутренний протест, но Фан Добин понимал, что бросить в опасности, даже теоретической, девушку и ее семью — дурная идея. Если все плохо закончится, его самого потом совесть замучает. — Думаешь, пары дней хватит, чтоб все закончить? — уточнил он с сомнением. — Едва ли похитители станут затягивать с получением выкупа. А сам-то как считаешь? Фан Добин вспомнил события последних дней и признался: — Все это дело какое-то странное. Я вообще не уверен, что девушку похищали. Ли Ляньхуа вопросительно выгнул бровь, и Добин принялся рассказывать обо всем, что удалось выяснить. Он постарался пересказать все детали дела, вплоть до показаний всех свидетелей, чтоб Ли Ляньхуа смог лучше представить общую картину. О нападениях тот и так знал, а учинителей беспорядка в Лотосовом тереме даже отчасти видел. Точнее видел, как два типа, крайне непочтительно вломились в дом, а после вышли и скрылись. — И почему ты их не задержал? — возмутился Фан Добин. — Во-первых, я не знал, кто они, а во-вторых – соблюдал конспирацию. — А что же ты нарушил свою конспирацию, когда на меня напали? — Там тебе угрожала опасность, а тут — только уборка. Фан Добин недовольно фыркнул от этой убийственной логики. — Так и что ты думаешь обо всем этом деле? — уже спокойно поинтересовался он. — Думаю, что ты прав: невеста очень странная, но жених еще страннее, — подумав, ответил Ли Ляньхуа. — Жених? А при чем тут он? — С чего он так хочет жениться, если девушка его не особо-то заинтересовала? Фан Добин опешил, он вообще не задавался таким вопросом. — Думаю, он просто чувствует ответственность. В конце концов, он заботится о ее добром имени, разве это не благородный поступок? — Благородный, — согласился Ляньхуа и вдруг задал неожиданный вопрос, — скажи, тебе бы хватило благородства жениться на принцессе Чжаолин, будь под сомнением ее доброе имя? Фан Добин замялся, разрываясь между этим самым благородством и нежеланием жениться. — Ну-у... Она все-таки принцесса, кто бы посмел ее обвинять... — Допустим. А не будь она принцессой, что тогда? — Эй, к чему эти вопросы "если бы", "допустим"?! — не выдержал Добин споров с совестью. — Вот при этом, — наставительно поднял палец Ляньхуа, — не знаю никого, благороднее и наивнее тебя, Сяобао, но даже тебе претит идея жениться ради поддержания чужой репутации, а насколько я понял, господин Чжан не лишён бунтарских качеств. — Это только по рассказам его друга, а мне он показался весьма сдержанным и ответственным. Ну не считая этой истории с наградой. — Вот и друг его мне кажется прелюбопытнейшей персоной. — А он-то к чему? Этот Лу Синь просто ряженный лодырь, ему даже должность повыше занять лень. Только бы дни напролет бездельничать. — Считаешь? Может и так, но я бы хотел пообщаться с ними еще раз. Как думаешь, нам не откажут в аудиенции? — Это легко устроить. Завтра с утра наведаемся в управу, а ближе у обеду поймаем их за обедом, я знаю их любимое место. — Отлично, я как раз хотел задать пару вопросов начальнику стражи, — Ли Ляньхуа довольно потёр ладони и вернулся к позабытой еде. Чтоб восстановиться полностью, Фан Добину потребовался весь день. Руки периодически еще плохо слушались, и уборка терема превратилась в чреду постоянных попыток что-нибудь не уронить или не доломать окончательно. В конце концов Ли Ляньхуа доверил ему только мести полы, во избежание еще больших материальных потерь. А после они развели костер и устроились возле него отдохнуть. Разговоры о расследовании сами себя исчерпали, и Фан Добин чувствовал, что настал момент для действительно сложного разговора. Ему казалось, что причина, по которой Ли Ляньхуа сбежал от него в этот раз, очевидна, но не знал, как к этому относиться. Гордый и амбициозный Ли Сянъи не пожелал бы, чтоб другие видели его слабости, да просто не мог себе этого позволить, но с новым именем он изменил и привычке заслонять собой горы. Так почему же, балансируя на краю жизни и смерти, не пожелал остаться подле хотя бы одного близкого человека? От мысли, что Ли Ляньхуа его таковым не считает, становилось больно. Фан Добин вспомнил самый первый день, когда вернулся в Лотосовый терем, оплакивая свою потерю, когда сердце разрывалось от тоски и хотелось только выть от отчаяния, и понял, что не готов услышать ответ. Лучше обманываться дальше, чем узнать, что даже перед ним Ляньхуа не готов показать слабость. Будто это оттолкнет Фан Добина за ту же черту, где оказались другие, кого Ли Сянъи оставил в прошлом. Горечь этого чувства отравила все его мысли. — Эй, Сяобао, это вино не нуждается в дополнительной выдержке, так что тащи его сюда! — раздался от костра насмешливый голос. Пришлось отбросить странное волнение и возвращаться. Только разговор все равно не клеился. Они сидели в тишине и пили, любуясь то горящим пламенем, то полной луной. Постепенно Фан Добину стало спокойнее, ненужные мысли немного ослабил алкоголь, возвращая радостные воспоминания о таких же беззаботных посиделках, когда он еще не знал, кто такой Ли Ляньхуа, и считал его просто подаренным судьбой другом, случайно обретённой родственной душой. Даже тогда ему было очевидно, что между ними особая связь, только не представлял насколько. Когда личность Ляньхуа раскрылась, вместо благоговения перед учителем, которым тот не стал, осталось восхищение пополам с обретённой легкостью общения. Если прежде Фан Добин возносил Ли Сянъи на непогрешимый пьедестал, то теперь видел человека — талантливого и удивительного, но живого, из плоти и крови. Этот человек мог ошибаться, мог страдать, мог быть несносным, но никогда еще не казался таким близким. И вот он снова вернулся к Фан Добину. Комом в горле стоял страх опять его потерять. Фан Добин пил чашу за чашей, пока крепкому напитку не удалось пробить стену, возведённую осторожностью, и эмоции прорвались наружу. — Эй, Ли Ляньхуа! — он вскинулся так резко, едва не ткнув собеседника пальцем в лоб, что пришлось уворачиваться. — Фан Сяобао, ты чего вдруг раскричался? Ли Ляньхуа не то, чтобы смущало поведение Фан Добина, как раз упреков он и ожидал, а не этой гнетущей тишины, что опутала сознание его вечно импульсивного Сяобао. Но уж больно резкой оказалась смена настроений. — Что? Разве я не имею права кричать на тебя? — хмельным голосом, чуть заплетаясь в словах, возмущенно спросил Фан Добин, — Или я в чем-то неправ? Разве не ты обманул меня и заставил волноваться все это время? Так в чем же я неправ, когда хочу на тебя накричать? — Хорошо-хорошо, — сдаваясь, поднял ладони Ляньхуа, — моя вина, можешь кричать, сколько угодно, только бить не надо, мои слабые кости не выдержат побоев. Он все еще рассчитывал свести разговор к шутке, отделавшись формальными извинениями, но вдруг заметил, как Фан Добин в одно мгновение поник, весь его запас негодования исчез так же внезапно, как появился. — Ты действительно так легко оставил меня позади, — он обхватил себя за плечи, словно спасаясь от промозглого ветра, и голову опустил так низко, что не удавалось разглядеть выражение лица, — должно быть я и правда... Фан Добин затих, так и не договорив, только выглядеть стал еще более несчастным. Даже если Ляньхуа хотел отделаться от скандала, оставить его в таком состоянии показалось слишком жестоко. — Эй, Сяобао, что значит "оставил позади"? Разве это не я следовал за тобой до сих пор? Ляньхуа пересел ближе, чтоб потормошить его за плечо, но не дождался и на это никакой реакции. Вдруг Фан Добин сказал совсем глухим голосом: — Заставив поверить, что умер, ты даже не оставил мне места, куда прийти и поклониться... — Что? — в груди ёкнуло странное, знакомое чувство. — Мой друг умер, а мне не осталось ни тела, ни могилы, только голый песок на пляже, где вода смыла твои последние следы. Чувство разрослось, окрепло и заслонило мысли воспоминаниями о десяти годах бесплодных поисков Шань Гудао, когда единственным, что связывало Ли Ляньхуа с миром живых, оставалось стремление вернуть тело собрата. В итоге все обернулось очередным обманом, но Ляньхуа слишком ясно понял, о чем говорит Фан Добин, и желание отшутиться пропало окончательно. Уходя, он думал о многом, кроме самого важного. Да, ему хотелось оградить Фан Добина от созерцания его медленной, мучительной кончины. Хотелось избежать перспективы стать обузой на чужих руках. Руках того, кто никогда не отвернется и будет тащить на себе ответственность за калеку, вопреки всем своим мечтам и целям. Ли Ляньхуа не хотел быть эгоистом, но в итоге таковым себя и чувствовал. В этот раз он сам стал тем, кто лишил друга покоя, кто оставил после себя болезненную пустоту. Мог ли он не знать, как тяжело придется Фан Добину? Было бы глупо даже в шутку такое предположить. Его Сяобао самый преданный человек на свете. Тот, кто искал его, когда другие считали мертвым, тот, кто верил ему, когда другие обвиняли, кто оставался на его стороне, какие бы неприятности не сулила эта верность. Он выбрал его, а не собственного отца, его, а не самую желанную работу в Байчуане, бросал что угодно, но никогда не отпускал Ли Ляньхуа. И вот этот последний обман, кажется, мог сломать что-то очень важное между ними. Ляньхуа потянул Фан Добина за плечо, вынуждая поднять голову и посмотреть, наконец, на себя. В покрасневших глазах не было слез, но ощущалось, что они вот-вот появятся. Кажется, он знатно перебрал и с выпивкой, и с подавлением эмоций, которые теперь рвались наружу. И почему Ли Сянъи достался такой чувствительный ученик? А главное, почему отдуваться теперь должен Ли Ляньхуа? Если так подумать, Фан Добин никогда не называл его настоящим именем, без возражений принимая желание оставить прошлое позади. Значит теперь он считает и себя брошенным. Сперва отец, потом Ляньхуа — Фан Добин явно воспринимал это именно так, будто его просто оставили от нежелания быть рядом. И переубедить его в таком состоянии не представлялось возможным. Ли Ляньхуа предпочел бы сказать эти слова на трезвую голову, но именно здесь и сейчас было куда важнее ослабить скопившуюся боль, чем ждать подходящий случай. Он придвинулся ближе, заглядывая в глаза, пытаясь убедиться, что его поймут правильно хотя бы в этот раз: — Сяобао, перед кем угодно я мог бы оправдываться, но не перед тобой. Я виноват и прошу прощения. Обещаю больше не сбегать, что бы ни случилось. Я останусь рядом до конца, каким бы он ни был. Возможно это будет сложно, возможно у нас не получится найти лекарство, но я больше не заставлю тебя переживать в одиночестве. Ты мне веришь? Поверь мне в последний раз, я буду рядом, как ты всегда оставался рядом со мной. Фан Добин молча хлопал глазами, и Ли Ляньхуа показалось, что он слишком пьян, чтобы вникнуть в слова. Но в следующий момент Добин просто уронил голову Ляньхуа на плечо и прошептал: — Что значит не получится? Конечно мы найдем лекарство, — и помолчав немного, добавил, — я поверю тебе в этот раз. Не обманывай меня больше. — Не буду. Не зная куда деть руки, Ляньхуа похлопал Фан Добина по спине, но тот и не подумал отстраниться. Устроился поудобнее на чужом плече, словно собирался так и просидеть всю ночь. — Знаешь, Ди Фэйшен приходил несколько раз. Он, похоже, единственный не верил, что ты умер. Фан Добин говорил тихо, обжигая шею горячим дыханием, и приходилось прислушиваться, чтобы не упустить ни слова. — Фэй упрямый, как осел, — улыбнулся Ляньхуа, — с того света достанет, лишь бы сразиться. — А я... Не стал искать, поверил, что ты умер и не стал... Плечи Фан Добина мелко затряслись, он сильнее уткнулся в чужое плечо и, кажется, собирался разрыдаться. Ляньхуа обалдело скосил на него глаза, понимая, что пьяную истерику унять будет непросто. — Эй-эй, Сяобао, ты чего? — В этот раз я сдался слишком быстро... — таким скорбным голосом ответил Добин, словно заупокойную сочинял. Ли Ляньхуа только глаза к небу возвёл. Вот его настоящая расплата за грехи — расстроенный, пьяный Сяобао. — Будет тебе, что еще выдумал? Не твоя вина, что я хорошо умею обманывать. — Ты хитрый, как лис, — всхлипнув, ответил Добин, — я должен был это учитывать. — Учиться тебе еще и учиться, Сяобао, чтоб учесть все на свете, — Ляньхуа все же обнял его крепче, сдаваясь этому обиженному несчастью, — не забывай голову глупостями и хватит заливать меня слезами. — Учти теперь ты, Ли Ляньхуа, я от тебя больше не отцеплюсь. Буду всюду следовать за тобой. — Ну еще бы, — хмыкнул Ляньхуа, — куда лис, туда и хвост. Костер весело потрескивал сухими поленьями, Лисёнок дремал у ног, а они так и сидели, успокаиваясь присутствием друг друга, но каждый думал о своем. Ляньхуа задавался вопросом, почему ему достаются такие невозможные спутники и как быть конкретно вот с этим, если всё-таки не получится излечиться? Когда-то его заботили проблемы целого мира, а сейчас хотелось уберечь от боли только одного, но очень важного человека. Придется очень постараться выжить, чтобы не расстраивать его Сяобао. Это было новое чувство — желание жить ради другого. Не для великих дел, не для блага мира, а только для того, кому ты важен в этой жизни. Фан Добин же думал о том, как тепло и уютно, оказывается, лежать на чужом плече. И это тоже было новое чувство, но он не знал, как правильно его назвать. А утром Фан Добина настигло воздаяние за неумеренность в выпивке. Голова гудела, словно чугунный колокол, а солнце беспощадно слепило глаза. Тем обиднее было созерцать свежую и довольную физиономию Ли Ляньхуа. Пили они вместе, а страдал Добин теперь сам. — Вот, Сяобао, выпей, полегчает, — Ляньхуа протянул ему пиалу с какой-то жутко вонючей жижей, от которой желудок свело спазмом. — Что это за дрянь? — с отвращением зажимая нос, прогундел Фан Добин. — Никакая не гадость, пей давай, у нас важное дело. Приходил посыльный с управы, сегодня на вечер похитители назначили обмен. Мигом позабыв придирки, Фан Добин залпом опрокинул в себя содержимое пиалы, ощущая больше пыточные свойства снадобья, чем целебные — действительно жуткая дрянь. Но в голове прояснилось, боль отступила, зато всплыли размытые воспоминания о прошедшей ночи и разговоры у костра, сейчас почему-то показавшиеся ужасно смущающими. Решив разобраться с этим позже, Фан Добин быстро привел себя в порядок и собрался выходить. Ли Ляньхуа уже ждал его на пороге. — Идем в управу, узнаем детали сделки и решим, как установить слежку. Нельзя упустить такой шанс выследить преступников. — Сяобао, ты отправляйся в управу, а я наведаюсь в поместье Цзянов, осмотрюсь там. Фан Добин мгновенно напрягся, будто Ляньхуа предлагал им разойтись по разным концам света. Но тихое обещание доверять, подсказывало, что можно не бояться. Ли Ляньхуа смотрел испытующим взглядом, ждал и не старался убедить. — Хорошо, осмотрись и приходи в управу, я распоряжусь, чтоб тебя пропустили. Условившись встретиться к обеду, они разошлись в разные стороны. Работать вместе было привычно и легко, но очень непросто оказалось не беспокоиться. Фан Добин то и дело оглядывался в надежде приметить слежку, но те, кто преследовал его раньше, будто выполнив свою миссию, исчезли без следа. Оставалось не ясно, чего именно добивались эти люди. Добин очень надеялся, что этим днем расследование завершится. Все его мысли теперь были сосредоточенны на необходимости отыскать лекарство. Вариант, где Ли Ляньхуа не удастся вылечить, ему даже в голову не приходил.