Бледный свет

      Он тяжело перебирает лапами по хрупкому рыхлому снегу. Царапает когтями землю, вспарывает её до ещё теплящейся глубины. Грузное дыхание вырывается наружу с клубами пара, голова виснет на уровне человеческого плеча.       — Мы найдём его, — успокаивающе приговаривает идущий рядом человек. — Обязательно найдём.       И тяжёлое существо верит ему. Молча шагает рядом и каждой частичкой чувствует, что Юнги отыщет своего человека обязательно. Как будто всё время равнодушия было незамысловатой игрой, или же это вновь взбрыкнулась сама оболочка. Слабая человеческая форма, обременённая примитивными чувствами и ими же мучительно ограниченная — она завладевала даже бессмертной сущностью. Нематериальный, не покорный сознанию дух в человеческой груди расцветает. Безмолвный медведь это хорошо считывает. Смотрит за уверенным шагом своего охотника и покорно следит за тем, как он преклоняется. Поддаётся силе привязанности и сквозь промозглый ветер идёт. Ищет и обещает. Обещает и находит.       Медведь вскидывает голову и носом громко пробует воздух на вкус.       — Там, — кивает Юнги, следя за направлением взгляда зверя.       С приближением к белой поляне сердце учащает бег. Медведь неуклюже ступает рядом с человеком, грозно смотрит по сторонам, чтобы чуть что сразу броситься. В этой сказке всё наперекосяк — в ней дикий зверь защищает охотника.       Чем реже деревья, тем гуще смог в сознании. Каждая мысль замедляется, всё густеет, темнеет, понятными становятся звуки и запахи. Существо забывает о чести, долге и привязанности. Идёт рядом с человеком, точно по наитию. Преодолевает границы леса уже в тумане, всё в нём же видит, что белая поляна — не снег вовсе. Это чистые мерцающие цветы.       Охотник торопится к лежащему человеку. «Человек тянется к человеку», — успевает прорычать медвежье сознание с толикой необъяснимой теперь эмоции. Поступь тяжелеет, горизонт перед глазами скачет. Медведь подходит ближе, борется с разбегающейся слепотой и в синем луче ловит очертания обнажённого тела. Неподвижного, но очевидно живого. Человек шевелится под прикосновением рук Юнги, роняет звуки и наконец просыпается. Чимин смотрит на самого себя медвежьими глазами и испускает отчаянный рёв.

***

      Тихий отрывистый звук. Сила удара совсем слабая — точно проверка. Ещё раз, кусочек облупившегося бетона ударяется о стекло. С какой силой нужно толкнуть его пальцем, чтобы лопнуло окно? Странно, наверно — нежилой тёмный дом, пустовавший уже пару десятков лет, и вдруг громкий треск, после которого рушится пыльная преграда. Случайные прохожие, пожалуй, удивятся. Живущая через две улицы мать Чимина лишь подумает, что всегда этого ожидала.       Мимо проносится иссиня-чёрное воронье тело и в отражении появляется неясная фигура. Чимин не считает птичьи лапы, но камешек летит в стекло с особой яростью. Секундная задержка дыхания, «треснет-не-треснет», вздох — пронесло. Камень отлетает обратно и с подоконника падает на пол.       — Когда планируешь взять себя в руки?       Чимин, со всей доступной ему теперь яростью, оборачивается к подошедшему Юнги.       Сложно вычленить что-то из событий прошлой ночи, но одно омега успел заметить точно — сложное и никак не свойственное духу переживание. Чимин поклясться готов, что в долгих часах забытья явно чувствовал рядом с собой постоянное присутствие Юнги и его же неподдельное желание помочь. Удивительно, может, но с расстановкой всех ролей по своим местам совершенно пропало чувство тревоги. Чимин при том всё ещё оставался зверем, а Юнги, как выяснилось, охотником, чтобы это ни значило. Исчезла только неизвестность, а она, как видно, и способна порождать страх. Всю эту ночь, Чимин знает, Юнги был рядом, и когда оборотень очнулся на его коленях обнажённым, грязным и изнемождённым, желания убежать как можно дальше не возникло. Он, молча накидывая на себя испорченную одежду и без интереса оглядывая обступивший их лес, и не подумал, что скроется в бабушкином старом доме один. Как будто вечное присутствие Юнги теперь не подвергалось никаким сомнениям. Как будто вместе со вскрытием реального положения вещей, на плечи Юнги легла забота о запутавшемся существе, а Чимину представилось стать полноценным напарником в поиске убицы, которым омеге очень хотелось бы не оказаться. Но…       — Всё делаешь вид, что ничего во мне не понимаешь? — изнутри вырывается это нескончаемое ехидство, продиктованное не до конца понятной обидой. Чимин не благодарит Юнги за толики заботы. Чимин уверен, что Юнги обязан ему эту заботу обеспечить, ведь он с самого начала всё знал. Молчал, скрывал, играл — как будто его могут интересовать эти интриги. Он молчал обо всём, что́ запутавшийся в конец Чимин в сущности из себя представляет. Почему? А стало бы легче, озвучь он страшную правду сразу? Чимин не знает, вот и злится.       — А ты разберись, интересно ли тебе самому увидеть всю гниль, — неожиданно грубо произносит Юнги, наклоняясь к сидящему у окна Паку и устрашая своим взглядом. Чимин, непроизвольно вжимает голову в плечи, и сам этого движения стыдится. — Я и так знаю, что ты соберёшься. Поедешь на работу, пока это возможно, узнаешь подробности нового преступления — труп уже на твоём столе. Ответишь наконец на звонки твоего друга, потому что он уже ищет тебя дома, — он швыряет на подоконник телефон. Экран вспыхивает ненадолго, а на нём два десятка пропущенных звонков и сообщений. Чимин отводит взгляд. — В перерывах ты ещё вспомнишь, кого водил в этот дом кроме меня…       Омега резко вскидывает голову, непонимающе, запуганно смотрит существу в лицо, зачем-то с болью думает о невинном поцелуе в щёку, который выпросил у него семнадцатилетний Юнги. Он качает часто головой. Какое это имеет значение?       — Какое это имеет значение? — упрямо вторит внутреннему голосу, пока пальцы нервно цепляются за обшарпанный старый стул.       — Такое, что ты соврал себе, — усмехается Юнги. — О том, что я твой первый мужчина.       — Это правда… — непонимающе шепчет Чимин.       — Это удобная выдумка, — Юнги качает головой. Лицо его уже совсем рядом, а в глаза эти врать невыносимо. Но почему врать? Чимин не врал, что… — Жертвой быть всегда легче. В этом вы с другом очень сошлись.       Чимин пытается вскочить на ноги. На шее вдруг что-то сжимается, на плечо ложится крепкая ладонь, а собственный взгляд в отражении старого зеркала оказывается хищным и совсем не человеческим. Падая под давлением обратно на стул, Чимин прилипает накрепко к чужому отражению. Это всё ещё он, но радужка увеличилась так, что глаза кажутся совсем тёмными, а «талисман» на шее висит теперь крепко, душит при малейшем вздохе. Чимин хватает шнурок руками, двигает, пытается оттянуть и замечает, что тот был укорочен. Вот только минутой ранее дышать он вовсе не мешал — это шея расширилась, вздулись вены и тело всё словно приготовилось измениться. Чимин в оцепенении пытается дышать и переводит затравленный взгляд на Юнги.       — Ты поедешь на работу завтра, — он берёт телефон с подоконника и показывает переписку. — Тебя там ждут, как эксперта по этому делу.       Чимин поджимает губы в приступе отвращения.       — А если тот сосед сообщит обо мне? — тихо спрашивает омега. Они отчасти потому и бежали. Дома больше не безопасно, а Чимину теперь не помешает покой тихого района на окраине и оздаровительное погружение в проведённое здесь детство.       — Думаешь, кто-то поверит, что ты способен на подобное преступление? — безэмоционально спрашивает Юнги. — Думаешь, ты не сможешь убедить коллег в своей непричастности? — он тут же меняет гнев на милость всё с тем же пустым выражением лица. — Ты, в конце концов, не последний человек.       Чимин не может разобрать, издевается он или внушает силы. Чимин, честно, и не хочет в этом разбираться, только молча впитывает.       — У тебя около суток, чтобы прийти в себя, — ещё на нотку мягче заявляет существо и напоследок покрепче сжимает плечо.       Остаток дня Чимин молча сидит у окна или бесцельно слоняется по пропахшему пылью дому. От страха и непонимания никаких воспоминаний не всплывает, а с уходом солнца тревога взбирается всё выше. Свет они решают не включать, голода никто не ощущает и искать способы умыться желания нет никакого. Когда темнота и усталость совсем одолевают, Чимин в одежде забирается на высокую и слишком мягкую кровать. В доме есть несколько спальных мест, а Юнги во сне нуждается не особо, но Чимин, оказываясь на месте, где обычно людям снятся сны, мгновенно тлеет от ужаса. Вчерашнее откровение окончательно укореняет страх перед ночью, и спастись тут поможет немногое.       Юнги, ловя перепуганный взгляд, быстро оказывается рядом.       — С этим ты не превратишься, — заверяет он, подхватывая пальцами амулет и чуть подтягивая к себе, отчего Пак снова ощущает пугающее удушье.       Юнги садится совсем рядом и роняет ладонь омеге на колено. Чимин от этого непривычного для полной неподвижности жеста вздрагивает, ловит на секунду странно знакомое ощущение, но на вопросительный взгляд Юнги лишь качает головой.       — Расслабься, — просит Юнги, поглаживая кожу сквозь ткань.       По телу снова прокатывается едва уловимое воспоминание. Чимин его старательно перебивает.       — Почему ты так себя ведёшь? — шепчет в темноте омега, разглядывая укладывающееся рядом с ним существо.       — Ты по-другому не умеешь.       Чимин слушает, но не перестаёт сопротивляться. Качает самому себе головой, никак не впускает озарение, что крутится совсем рядом. Оно всё пытается прорваться, но Пак, неосознанно перекрывая тропинки из прошлого, его сторонится. Он отвлекает себя на беззвучно замершего на его коленях Юнги, принимается осматривать в темноте никак не изменившийся с детства интерьер, берёт в руки телефон и тут же стыдливо отбрасывает, видя поток сообщений от одного единственного человека, которому он важен и нужен. Мечется так некоторое время, только разгоняя кровь по телу, а вместе с ней и тревоги. Пока рука на бедре не тяжелеет и потоки энергии от неё не замещают собой всё плохое. Чимин не замечает, как проваливается в сон, а там и впускает всё-таки затаившееся в прошлом воспоминание.       Кожу щекочет лёгкая щетина. К нему так никто и никогда раньше. Может быть, не скоро ещё достанутся такие прикосновения. Чимин кусает губы в предвкушении, прикрывает своё волнение рукой. Пальцы дрожат, снятые джинсы скомканы на полу.       — … и иногда просто хочется сжечь всё к чертям, — продолжает признаваться человек у его ног. Между ног. Омега с огромным усилием удерживает колени в таком положении. В какой-то момент Намджун просто отказывается разговаривать иначе. Он ни к чему не принуждает, просто… Сегодня он долгими уговорами стягивает с парня джинсы. Они не встречаются даже, но Чимин ходит к нему домой так часто и преданно, что иначе это и не может выглядеть. — У тебя не бывает такого чувства?       Он прикасается губами к коже, поглаживает руками и… иначе Чимин бы не появлялся рядом с ним так часто.       — Разве это не безумно? — с замиранием сердца спрашивает омега, припоминая бесконечные полубезумные рассказы. Намджун, тогда казалось, пьян абсолютно всё время. Вечером, когда встречает после пар, когда провожает домой, когда укладывает на продавленный диван в одежде и ничего не требует, просто говорит. Что подкупило Чимина первым? Ощущение безопасности и умопомрачительно крепкое взаимопонимание — одно крупнее другого. Оба эти чувства омеге незнакомы с детства.       — Не разочаровывай меня, — усмехается он, подбираясь к кромке белья. Чимин по-прежнему не умеет целоваться и бежит из любой возможности завести отношения, но альфу отстраняет жестом роковым и уверенным. Как будто делал так бесчисленное количество раз. Намджуну он таким ещё больше нравится. Когда ему в обнажённую грудь упирается чужая ступня, он перехватывает тонкую щиколотку и её же целует, показывая, что стоит на коленях, но от краски на чужом лице откровенно забавляется. Чимин и сам знает, что его образ ничего толком не стоит, но все их с Намджуном странные отношения оказываются настолько приятной игрой, что оба не желают останавливаться.       Он встаёт, игриво ероша чужие волосы и только подтверждая каждую предшествовавшую мысль. Чимин поспешно одёргивает толстовку и встаёт тоже, следуя по пятам, никак не желая отставать, но и подступиться первым не имея возможности. Он снова наливает себе стакан. Понять это сложно, но в моменты, когда доводилось видеть Намджуна трезвым, он оказывался совсем другим человеком. Он был трезв и в тот самый вечер в клубе. Чимин не хотел туда идти и уже на пороге понимал, что всё это закончится для него плохо. Понимал и, наверно, поэтому решил солгать? Думал, это никогда к нему не вернётся, но очень скоро придётся вспомнить, что значило его непомерное желание разрушать.

***

The National — Fireproof

      Он придумал это тогда. Бросил случайные слова о пожаре, так и зацепилось. Часто вторил об этом, вспоминал что-то, лёжа рядом и перебирая чужие волосы пальцами. Голос такой низкий и приятный… Чимин мечтательно закрывал глаза и воображал.       — Поджигатель. Метафорически, ты понимаешь?       Чимин даже позволял себе смеяться. Кажется, на нём была тогда розовая толстовка? Пальцы игриво стаскивают капюшон с головы, касаются шеи ненавязчивым движением. Чимин поспешно отталкивает его и продолжает улыбаться так, словно всё это — вовсе не издёвка. И он же верит, Намджун запросто на такое ведётся.       Фантазии рушатся даже не в день последней встречи. Они сгорают на рабочем столе. Когда омега, измученный бесконечным неразборчивым воспоминанием-сном, оказывается на работе. Когда мечется в странном, но всё ещё не расшифрованном эпизоде из прошлого и вечной тревоге. Все вокруг его подозревают, все вокруг всё о нём знают, тогда как сам Чимин до конца себя всё ещё не осознаёт. Он идёт в бюро в невыносимом предвкушении чего-то нового и, кто знает, более ужасного, чем довелось испытать ранее.       Одежду на трупе разрывает с опаской, словно заранее чувствует — сейчас он увидит нечто дикое. Пуговица за пуговицей, на прозрачной блузке много крови. Эти раны оставлены ещё при жизни. Чимин избавляется от ткани и с замиранием сердца думает — когти животного не могли оставить её нетронутой. Он обнажает кожу девушки, с трудом сглатывая ком в горле. Пальцы под конец совсем не слушаются, одежда не поддаётся, и тогда он берётся за лезвие. Санитарка косится опасливо, доктор ведёт себя странно. Он раскапывает чужую одежду невыносимо долго и нервно. Откуда эти воспоминания о случайной связи? Это было странно и накрепко. Это с годами всё меньше походит на реальность и всё больше скрывается за пеленой густой неподъёмной лжи. Чимин хотел бы там это и похоронить, но он раскрывает наконец тело несчастной жертвы и вместо рваных ран видит уродливое «поджигатель», начертанное кровью.       Он читает буквы мгновенно, но спотыкается о глубокие рытвины, заполненные запёкшейся кровью. Давит в груди задушенный крик. Что за животное могло исцарапать кожу в виде букв? Чимин сжимает крепче скальпель и, отбрасывая ошмётки грязной ткани, вдруг лезвием вгрызается в белую кожу. Отчаянно, стирая уродливы буквы, вымещая густую непосильную злость. Его оттаскивают, кричат что-то, бьют по лицу, а он продолжает. Рукой полосит пространство перед собой, только бы догнать линии чёрных букв.        «Поджигатель» — это метафора, но он в детстве и правда устроил в родительском доме пожар. Это походит на умерщвлённых животных в подвале Чимина? Что если это оно и есть?       Это звучит прямо в сознании, где мягкий ритм нагнетает скорость. Чимин в диком ужасе кричит с накрепко закрытыми глазами, в приступе этом лишается чувств. Что если вот она, их разгадка и ключ к видениям, одолевавшим всю ночь?