Бледный свет

Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых существ.

А. И. Солженицын — «Архипелаг ГУЛАГ»

      Оказывается, солнце встаёт рано. Это не открытие или какой-то удивительный факт. Просто… солнце встаёт совсем рано. Заливает оранжевым светом комнату, прокатывается по серому интерьеру и наполняет. Что-то щекочет в горле, щиплет уставшие глаза. Ночь с устремлённым в серый потолок взглядом длилась целую вечность и теперь, пока эти плотные осязаемые лучи пробираются сквозь стекло, воздух, оболочки глаз… Кажется, измученный бессонницей Чимин таких цветов никогда в своей жизни не видел.       Рядом тихо спит Чонгук. Он крупный, но во сне словно сжимается, принимает мягкую умилительную форму и едва различимо дышит на щёку. Он совсем рядом, чуть подрагивают ресницы, пальцы сжимаются и разжимаются на краю одеяла — что ему снится? Чимин ни за что не хотел бы уметь забираться в чужую голову. Просвечивать странным взглядом, молчать и слишком много понимать — это всё не для человека.       Он невесомо поворачивается на кровати, телом проходит сквозь плотный солнечный луч. Тот, проникая в мысли и лёгкие, насыщает, наполняет собой и даже прогоняет хроническую усталость. Чимин вдыхает глубже, на доли секунды даже ощущает, что жизнь бывает и такой. Ровной и мягкой, наполненной только решаемыми проблемами, за которыми стоят не мучения, но важный опыт. Это приятное чувство, и оно часто приходит с солнцем. Новый день, новые мысли — всё обязательно будет хорошо. Чимин опускает ноги на согретый светом паркет, с лёгкой улыбкой шевелит пальцами и роняет на них взгляд… В смазанном очаровании прекрасного утра его хватает за щиколотку когтистая белая лапа.       Чимин и вскрикнуть не может, когда садится рывком на кровати. Перед глазами темно, нужно подождать, отдышаться, но страшно так, что сводит горло. На щиколотке до одури реальное ощущение крупной горячей лапы и след, Чимин уверен, от когтей. Он вглядывается в проясняющуюся постепенно картинку, щупает ноги и в ужасе или облегчении совсем ничего не находит. Голая нетронутая кожа, вставшие дыбом волоски и мозоли от неудобных ботинок. Чимин их третий год носит и всё никак не меняет, говоря себе бесконечные «нет времени» и «так сойдёт». Хотел бы он увидеть на себе порезы, повторяющие следы на телах трупов? Чимин боится боли, но жертвой во всей этой истории, кажется, быть гораздо проще. Он поднимает мгновенно охладевший взгляд к окну. Серое. Всё в этой жизни до безобразия мрачное и серое. В небе снова сгущаются грозовые облака, Чимин ощущает экстремальные перепады давления собственной головой. Рассвет во сне казался умопомрачительным лишь потому, что раньше Чимин подобного никогда не видел. Да и не мог он проснуться с восходом солнца — приступы бессонницы поднимают гораздо раньше. На часах половина третьего утра.       «Реальным» был только спящий беспокойно Чонгук. Его Чимин помнит слишком отчётливо, чтобы во сне не вырисовывать как-то иначе. Омега, вставая, коротко скользит взглядом по фигуре друга. Если бы кошмар касался дружбы или отношений к альфам, жуткиим монстром вполне мог бы обернуться и Чонгук. Распахнул бы почерневшие глаза, закричал не своим голосом, обдал обжигающим дыханием и… Чимин отстранённо качает головой. Кажется, ему становится всё хуже.       Ему ли не знать, что многие нарушения имеют тихое течение. Они прорастают внутри незаметно, изредка дают о себе знать тревожными звоночнками и только в самый критический момент выплёскиваются в полной мере, снося на своём пути всё. Чимин, может, и мог бы разобраться, что в нём идёт не так, но сил на это всё никак не находится или кажется, что это пока до опасной крайности не дошло. Так и забивает, наливая себе кружку кофе. Горький. Чонгук такой любит, а Чимин не знает, какой ему напиток по вкусу в принципе. Он сидит на кухне в одиночестве, до странного редко делает малейшие движения, пока тёмные облака за окном меняют оттенки серого и наконец доходят до того, что может зваться утренним. Чимин сегодня всё равно ощущает нечто непривычное и необъяснимое, вместе с тем улавливая движение времени. Взгляд застревает на приоткрытой двери. Обычно время проносится незаметно, позволяя опомниться лишь в редкие моменты, обязательно тогда, когда становится слишком поздно. Сегодня что-то идёт не так. Чимин допивает второй невыносимый кофе, на улице начинается и заканчивается дождь, Чонгук, тихо ступая по полу босыми ногами, заходит в гостиную.       — Не спишь? — шёпотом спрашивает он, заглядывая к Тэхёну.       Тот уже собрал постель, сложил диван и сидел неподвижно, снова спрятавшись в глубокий капюшон. Чонгук, пусть и совсем не долго, умудрялся сохранять ощущение абсолютной нормальности ситуации. Выглядел он так, словно всё под контролем, угрозы остались позади и всё плохое миновало в принципе. Если бы Тэхён понимал, откуда пришло его ночное видение с удивительным рассветом, обязательно бы отметил, что Чонгук сейчас на рассвет и похож. Тихий, тёплый и всепоглощающий. Подходя ближе, он шаг за шагом искажает свою умиротворяющую улыбку. Сначала она кажется вымученной, потом просто усталой, под конец растворяется и вовсе. Все здесь всё понимают — не бывает в их мире такого красочного неба.       — Что было ночью? — первым делом пытливо спрашивает Тэхён, когда альфа тяжело опускается рядом. Их колени соприкасаются, это ощущается как доверие. Чонгук кладёт ладонь Тэхёну на бедро, задумчиво ведёт вниз-вверх, перескакивает на руку и тянет к себе. Усаживает к себе на колени, обнимает в попытке спрятаться от этого взгляда и продлить хоть ненадолго ощущение нормальности. Тэхён не торопит, но Чонгук отвечает и сам:       — То, о чём ты говорил.       Это сложно в той мере, когда не удаётся и осознать. Сложно не столько для принятия, сколько для понимания. Чонгук, может, и правда верил, что при свете дня всё станет понятнее и проще, но утро так ничего и не прояснило, кроме уверенности, что Тэхёна нужно оберегать. В инстинкты теперь поверить сложно и хочется знать, что шевеление внутри — это полностью человеческое. Осторожное, но правильное; обязательно готовое на всё.       — Мы с этим разберёмся, — шепчет Чонгук неразборчиво, упираясь лицом омеге в шею. Он оттягивает край толстовки, касается кожи, провоцируя щекотку. Тэхён переживает, сжерживается, но всё-таки наконец смеётся:       — Прекрати!       Чонгук слушается, отводит голову, чтобы серьёзно посмотреть в глаза.       — Всё будет хорошо, Тэхён, я тебе обещаю.       Хотелось бы не врать. Чонгук и не врёт, возможно, ведь сам верит, что всё у них обязательно получится. Может, совсем не знает, как сложившиеся трудности решать, но в жизни привык думать, что всё зависит от человека и при желании можно выбраться из любой ситуации.       — Вряд ли это как-то можно решить, — хмурится Тэхён. — Мы даже не знаем, что это.       По коже от этого лёгкого «мы» пробегают мурашки. Не в окончании вчерашнего дня, не в откровенной близкой позе, а в этом «мы» Чонгук чувствует всю ту гложившую его ранее ответственность. Слишком быстро их взаимоотношения перешли в разряд серьёзных. Быстро и до того незаметно, что не было времени и одуматься.       — Всё получится. У нас, — всё равно смакуя, добавляет альфа. Забирается руками под одежду, вымаливает у Тэхёна новую улыбку.       — Ты не понимаешь… — шепчет омега, непреклонно качая головой. — Со мной что-то не так. Может быть, это вообще… Из-за меня? Конечно, люди умирают не из-за меня… — бормочет он, ёрзая на чужих коленях. — Но я как-то с этим связан, а я не хочу. Вдруг я?.. Не знаю, но это меня просто выводит, и я…       — «Гордые люди сами вскармливают свои злые печали», — со знанием дела вставляет Чонгук, снова щекоча омеге шею.       — Ты «Сумерки» пересмотрел? — с долгожданной усмешкой спрашивает Тэхён.       — Это не Шекспир, — хмурится Чонгук.       — Попался.       В награду ему звучит ещё один тихий смешок и поцелуй, ощущаемый как то же самое «всё получится» и «мы». Это непривычно, очень далеко и всё ещё пугающе, но приятно, как ни крути. Чонгук сжимает омегу в своих руках, снова забывается ненадолго, нежится в этом тепле, выбирая наслаждаться хотя бы таким проблеском хорошего. Чимин не сможет объяснить, почему его эта сцена так пугает, но он срывается с места так быстро, словно всё это время сидел на готове, только бы сбежать в нужный момент. Может быть, сомневался в дальнейших действиях, может быть, хотел убедиться в правильности своего решения. Может быть, это всё в корне неправильно, но он, воззвращаясь домой, точно знает, что обязан рассказать Юнги. Нет никакой романтики в том, чтобы быть связующим звеном, нет никакого желания помогать и оберегать — он просто точно знает, что Чонгук врёт. Его обещания ничего не стоят и он со всем происходящим никогда ни за что не справится. Справится Чимин.       Он торопится. Явно чувствует, как быстрые движения нагнетают напряжение внутри. В эти секунды там на глубине словно срывается с предохранителя неисправный насос. Накачивает, накачаивает, доводит давление до опасной отметки, чтобы тело всё завибраровало, разогрелось, чтобы… Наверно, в такие моменты кровь приливает к щекам. Чимин трогает пальцами тёплую кожу. В салоне машины душно и как-то тесно. Чимин в ней страшно неподвижен. Уезжая с парковки бюро, думает, такого его не коснутся случайные взгляды коллег. Имеет ли это хоть какое-то значение? Всё вокруг смазывается в одно сплошное неразборчивое пятно. Омега чудом добирается до дома, пока в голове вращается со страшной силой — Чонгук в беспокойном сне, угроза, Тэхён прямо над ним, он всё требует и требует без остановки, мнимое ощущение контроля, горячие бестолковые слёзы и что-то такое же тёплое на щеках. Чимин отнимает руку от руля. Что если полностью отпустить? Он мчится по пустой дороге вперёд, но смотрит в зеркало заднего вида, ищет что-то, пока в отражении только сереет собственное лицо. И небо такое же, и он сам. Странно — ведь щёки горят. Кажется, сегодня всё наконец переменится.       Уже позже, когда взгляд упирается в чёрный сплошной металл и вспышка молчаливой молнии прокатывается по холодной поверхности, отступают мысли. Чимин открывает дверь квартиры и думает разве, что никогда не понимал этого слова «дом». Он заходит в совсем другое место и не поймёт никак — это оно изменилось или сам он вернулся другим. Это не гроза разлетается по небу беззвучно, это не дверь закрывается без хлопка — Чимину просто заложило уши. Давление стянуло барабанные перепонки, и руки больше не дрожат. Он не говорит никогда не спящему Юнги ни слова, сразу проходит к комоду, где в ящике неряшливо запрятана пугающая безделушка. Дом сотрясают беззвучные раскаты грома, Юнги смотрит с интересом и усмехается понимающе, когда в холодной белой вспышке показывается подаренный им же амулет. Чимин надевает его себе на шею. Холодный камень утягивает на себя кровь, к лицу наконец возвращается бесстрастие, перетекающее в холодное возбуждение.       Чимин подходит к поднявшемуся на ноги Юнги вплотную.       «Теперь ты удивлён?».       — Мы едем к парню, который видит будущие убийства, — заявляет уверенно Пак, прощупывая всю сосредоточенную в его руках власть. Шаткое, но всё-таки реалистичное видение. Он сжимает пальцы, чувствует что-то мягкое под ладонями. Он ощущал уже такое раньше, а теперь, очарованный, пытается повторить.       Юнги улыбается уголком губ.       — Выдохни, — он спокойно кивает на сжатые до побеления пальцы. — Ты справился.       Он отходит, а у Чимина от этих слов подкашиваются ноги. В глазах темнеет, а сбитое дыхание походит на самое яркое возбуждение. Не похвала, нет. Он просто чувствует, что сделал что-то правильно. Пошатывается от переизбытка эмоций, но на самом деле стоит на ногах крепко. Связал, получилось, вспыхнула молния. На секунды стало немного светлее.       Юнги выходит первым на улицу, Чимин идёт за ним широким уверенным шагом. Едва не летит, не скрывая победоносную улыбку. Юнги и сам улыбается, понимает его состояние и, может быть, хочет изучить это глубже. В какой-то мере чувствует, что хочет забраться Чимину в душу больше, чем того требует дело. Одёргивает сам себя — это в нём кричит влюблённое в омегу человеческое. Как бы всё сложилось, будь они оба совершенно обыкновенными? Снова не то. Такой жизни никогда уже не будет, и Юнги убеждается в этом, когда его внезапно окликает незнакомец.       — Тебя разыскивают!.. — оглашает на всю улицу мужчина, вышедший из дома. — Ты бежал из…       Как обычно, у них уже никогда не будет. Это возможным и не было, а подтверждение — вот оно. Чимин стреляет в прохожего хищным взглядом. Командует Юнги садиться в машину, уезжая, конечно, сверкает номерами. Запоминает ли их случайный свидетель? Пожалуй, человек с такой памятью на лица, запомнит всё, что угодно. Имеет ли это знаечение, если домой Чимин больше не вернётся? Он снова смотрит в зеркало заднего вида. Следит за тем, как высотка тонет за линией горизонта, и совсем ничего не ощущает. Пусто так, безразлично и далеко. Чимин в один момент забывает обо всём человеческом. Не думает о привычном и понятном, когда ведёт Юнги к квартире Чонгука. Не сочиняет оправданий, когда звонит другу в дверь. Как будто предвидит, что они вовсе не нужны, потому что открывает напуганный до ужаса Тэхён и встречает он вошедших очень странными словами:       — Кто вы такие?       Чимин даже не испытывает шок. Только продолжает опасно улыбаться. «Я был прав, я был прав!». Теряется в этом чувстве, пока Юнги его отталкивает и с интересом подходит к Тэхёну, присматривается к нему, пока омега испуганно бормочет что-то и жмётся в угол. Взгляд скачет с Юнги на Чимина, затем обратно, но ответов так и не находится, потому что омега с новой вспышкой молнии впал в очередной эпизод провала в памяти. Он в незнакомой квартире, в дверь ворвались незнакомые люди, в ванной журчит вода, но Тэхён не знает, кто принимает душ. Он вообще, кажется, ничего не знает, и от бессилия оседает на пол, пряча лицо в ладонях и нащупывая в пустом сознании хоть что-нибудь, кроме сцен жутких убийств.       — Что здесь происходит?! — с другой стороны раздаётя разъярённый голос. Один из парней бросается на вошедшего, другой садится совсем рядом, пытается что-то сказать. — Тэхён!       Кто такой Тэхён?       — Чонгук, я всё объясню! — звучит в воздухе, парня грубо отталкивают, он снова цепляется за Чонгука. Они едва не дерутся.       — Посмотри на меня, — требует низкий голос совсем рядом.       Нет! Всё это какое-то безумие. Кто они? Что здесь происходит?! За ладонями спряться сложно, но он старается.       — Тэхён! — не унимается этот Чонгук.       — Кто вы такие?! — вырывается из собственной груди, по щекам уже текут слёзы.       В момент, когда Чонгук яростно бросается на сидящего совсем рядом человека, он успевает грубо схватить прямо за лицо и приказать тихо, но неприклонно:       — Переключайся!       Тэхён вскрикивает, в момент осознавая себя и всё происходящее. Вместе с отрывистым звуком изнутри вырывается поток света. Он пробивается сквозь кожу, концентрируется в глазах и выплёскивается с каждым вздохом. Все замирают, оседая на пол и в ужасе всматриваясь в пронизанное холодным голубоватым светом лицо.       — Сегодня-сегодня-сегодня… — эхом вырывается у Тэхёна из груди.       Чонгук от неожиданности пятится назад, его подхватывет Чимин, но это прикосновение пугает ещё сильнее, и он бьётся, в отчаянии шепча «что происходит?».       Глазницы, заполненные чистым светом, устремляются прямо на него, и на лице, насколько это возможно, изгибом бровей и губ изображается сожаление.       — Ты поймёшь-поймёшь-поймёшь, — обещает отдалённо знакомый голос.       — Мы найдём его сегодня? — поспешно спрашивает Юнги, перенимая на себя внимание провидца. Тэхёна уже покачивает от напряжения, долго он не продержится.       — Нас-нас-нас, — свистяще шепчет омега, — всех-х…       Юнги хмурится в свете жутких голубых глаз, быстро соображает.       — Много?       — Все-все-все, — бессвязно повторяет Тэхён. — Вместе…       — Где? — перебивает его Юнги, испытывая это невыносимое непонимание. Никак не складывается, а помочь никто не сможет. Это злит и, как ужасно, опускает. Прибивает к земле примерно на уровне с её беспомощными жителями.       — Что происходит?.. — всё ещё шепчет Чонгук, во все глаза глядя на жуткое существо.       Тэхён смотрит на Юнги, но рукой вдруг хватает Чонгука за запястье. У альфы от этого прикосновения внутри всё сжимается и страх берёт такой, что хочется отдёрнуть руку.       — Под цветным небом-небом-небом.       — Невозможно… — бормочет Юнги. Небо здесь не может быть цветным.       — Ночью в лес-су, — продолжает омега, — все-все-все-все. И он. Сегодня не будет, — часто качает головой, — не будет. Не будет убивать. Сегодня не та… не та, не та ночь. Сегодня оно его не толкнёт-толкнёт-толкнёт. Сегодня не убьёт.       — Прекрати, — в отчаянии шепчет Чонгук, снова привлекая к себе внимание провидца. — Это же всё неправда.       — А что по-твоему правда? — зло спрашивает Юнги. Чонгук на него не смотрит, только находит наконец силы удерживать взгляд на светящихся глазницах.       — О чём ты говоришь? — упавшим голосом молит он. — Что не толкнёт?       — Сущность, — устало отвечает за омегу Юнги.       — Что ещё за…       — Та же, что заставила госпожу Сон касаться тебя, — с холодным сожалением объясняет Тэхён, на что у Чонгука внутри всё напрочь обваливается. Бессмысленное «Сон» скользит эхом в воздухе. Чонгук теряет дар речи на долгие минуты и только руку омеги отталкивает резко и по-настоящему испуганно. Прямо сейчас его ладонь повторяет прикосновения рук учительницы, приходивший к Чонам домой, когда Чонгуку ещё едва ли исполнилось пятнадцать. Запястье в том месте страшно накалилось, в глазах застыл ужас и картинки из прошлого, которые ничем уже не стереть. Они вдвоём дома, сезон дождей, понять происходящее никак не удаётся и помощи не попросишь — такое просто не обернуть словами.       Всё замирает вокруг, Чимин в шоке отстраняется, а Чонгуку кажется, он делает это, чтобы не замараться. Это отвратительно, но этого никак не остановить.       — В лесу-лесу-су-су, — продолжает Тэхён, опуская руку Чонгуку на колено. Альфа в ответ зажмуривается и сдавленно стонет от отвращения. — Сегодня-годня-годня…       Как он может изображать столько сочувствия такими глазами?       — Подожди, но как мы… — пытается ещё спросить Юнги, но не успевает.       Рука Тэхёна вцепляется в его предплечье так крепко, что белеет кожа и стонет от нажима кость. Яркие в своём пике глаза впиваются Юнги в лицо, точно пытаясь удивить трюком сверхъестественную сущность и очень в этом преуспевая.       — Река, где золото было выброшено в воду, — на одном дыхании сипит потусторонний голос, стекающий уже не с губ омеги, а по стенам комнаты. Он окружает потрясённых до глубины души людей, пока один только Юнги, превозмогая удивление, хочет больше, больше, ещё хоть какие-нибудь подробности.       Глаза захлопываются, Тэхён без чувств валится оцепеневшему Чонгуку на колени. Юнги шёпотом повторяет его последние слова.       — Что за… — в смятении шипит он. — Что это значит?..       — Место, где мы нашли монеты, — осторожно проговаривает Чимин, с опаской глядя на Чонгука, у которого в этот момент снова холодеет кожа и дыхание спирает уже не на шутку. Он косится на Чимина отчаянно, словно без озвучивания этой правды осознания удалось бы избежать, а руками по наитию тянется к Тэхёну, каким-то мгновением ранее казавшемуся ему самым отвратительным существом на свете. Безумный круговорот из противоречий всё разгоняется внутри, и Чонгук, точно поражённый молнией прямо в тело, покачиваясь, встаёт на ноги и автоматично поднимает бездыханного омегу с пола. Под настороженный взгляд Чимина и нетерпеливое бормотание Юнги он укладывает Тэхёна на диван и медленно, так и превозмогая себя, поправляет ему подушку и одежду.       — Нам всем нужно поехать туда ночью под… цветным небом?.. Как это?.. — не унимается на удивление возбуждённое существо. — Всем четверым и, наверно… там будет ещё тот парень и наш оборотень и…       — Помолчи, — тихо и строго просит его Чимин.       — Что здесь происходит? — на фоне из сбитых голосов и шума хлынувшего наконец дождя пробивается слабый голос. Чонгук ужасно медленно на него оборачивается и с огромным усилием приподнимает уголок губ. Выходит нервно и очень не естественно. Тэхён от этого только сильнее напрягается.       — Ты нам очень помог, — не к месту бросает Юнги, тут же получая крайне опасный взгляд. Чонгук сейчас выглядит так, словно готов вот-вот зарычать и, может быть, вцепитья зубами наглецу в глотку.       — Пошли, — ещё более требовательно шипит Чимин, — хватая Мина за предплечье и силом выволакивая на балкон. Они под таким же тяжёлым взглядом Чонгука выходят и захлопывают за собой стеклянную дверь, отрывая себя от неловкого и совершенно непредсказуемого диалога.       — Давно ты стал таким чутким? — язвит неспокойное существо, пока не оказывается прижатым к оконной раме. Совсем рядом, прямо за левым плечом распахнутое окно. Долгий полёт с высокого этажа и хлещущий яростно дождь. Крупные капли, беспорядочно летящие по направлению ветра, заливаются на пол и мгновенно пропитывают одежду Юнги. Они касаются кожи и волос, за которые так хочется как можно крепче ухватиться. Чимин зол, хоть и сам не до конца понимает, из-за чего. Опасно сверкает глазами в острых размахах молнии и под оглушительные раскаты грома хочет выкрикнуть Юнги в лицо всё накопившееся за последние минуты. Он, он, всё только он. Пришёл и нарушил всё привычное и понятное. Всё, что работало слаженно и долгое время приносило покой. Пришёл и разрушил. Он, он, он…       — Может, просто порадуешься? — с невыносимой усмешкой бросает это существо, пока его в ответ грубо подталкивают влево, чтобы полностью оказался перед разинутой пропастью. Сейчас, в темноте разыгравшейся бури, невидно ни земли, ни километров чистого падения. Чимин поднажмёт и всё это мгновенно закончится. Как быстро заигравшаяся сущность выскользнет из летящего к погибели тела? Чимин прямо сейчас готов это выяснить. А что если?..       — Это ты всех связал.       Кажется, прямо сейчас они не стоят на высоте расшатанной в бурю высотки. Они сами вытягиваются до поразительных пределов и непривычно громкими голосами о чём-то кричат. Гулкое, осязаемое эхо разливается в такт грому. Наверно, дребезжат стёкла. Чимин чувствует, что с такой высоты управляться совсем трудно, но и обзор открывается завидно широкий.       Пальцы, вцепившиеся в чужую одежду и тело, не ослабевают, но уменьшают опасный нажим. Похвала густой сладкой массой проникает в тело сквозь лёгкие и быстро разбегается с током крови. Чимин даже не понимает смысла прозвучавших слов, но тут же опьянённо смущается нагнанной важности и на секунду теряет равновесие.       — Это Чонгук, — не своим голосом хрипло шепчет омега.       — С какой стороны посмотреть, — загадочно улыбается своими ненадолго прозревшими глазами Юнги. Они на секунду напоминают те далёкие и никак не выброшенные из памяти глаза влюблённого подростка, и «прозревшие» здесь — самое неподходящее слово. Можно ли быть в миллионы раз меньше и у́же, но смотреть при этом так, словно в мире этом тебе понятно всё и вся. Чимин смущённо хмурится. Чем меньше человек понимает, тем больше себе выдумывает. Это странно, но оттого и раскачивающаясь под ногами высота. Дома, они потому и молчат, что видят всё слишком явно. — Он просто оказался в гуще событий, — продолжает нашёптывать Юнги в темноте, пока лицо его не озарят языки молнии, — а ты включился в процесс. Вопреки всему.       Чимин смотрит недоверчиво, но чувства такие, признаться, не более чем маска. Правильно-правильно-правильно. Внутренний голос сипит, резонирует, точно орудовавший совсем недавно провидец. Чимин снова покачивается, но в тот же момент снова удивительно крепко стоит на ногах. Балансирует и вместе с тем ощущает проступающие очертания самой вселенной. Если и он смог разобраться, может быть, не так уж всё и сложно? Сложившееся откровение греет душу и, пусть совсем недолго, но позволяет ощущать невыразимую чёткость линий. Это греет так, что пальцы на оконной раме больше не коченеют от ветра и влаги. Чимин опускает взгляд и видит свои руки как нечто, способное на уверенное прикосновение, разрез, любую тонкость. Он в этот момент без малого может всё.       — Только это нужно довести, — доносится из гула стихии навязчивый голос. Чимин вскидывает взгляд и на секунду замечает, что небо во время самой тёмной бури не просто тёмное. Оно глубокое синее.       — Это всё тебя не касается, — из привычки или остаточного порыва глупо бросает омега и уходит с балкона, осторожно глядя на небо краем глаза. Небо ли, странно прояснившееся синим, или застывший на его фоне подросток — он не улавливает больше ни то, ни другое, и оттого ещё сильнее жаждет повторения. Ещё одного урывка искажённого мира — так пропадает чувство беспомощности.       В комнате тихо, как прежде, и всё так же жутко. Тэхён сжат настолько, насколько это возможно. Чонгук сидит рядом, но всё же держит дистанцию и на омегу смотрит косо и осторожно.       — Рассказывайте, — хрипло бросает он и Чимин мгновенно теряет всё чувство мнимого контроля. Если Чонгук требует сверхъестественное существо объяснить ему порядок вещей, что-то в этом мире явно идёт не по плану.       Юнги рассказывает. Бегло, но очень складно описывает мир таким, каким видит его сам. Сложным, закономерным, очень объёмным. Чимин, может, и понимает нарастающую в Чонгуке злость, но за себя уже думает иначе — такой мир наконец кажется ему хоть сколько-нибудь закономерным. Только уверенный тон Юнги лишний раз напоминает, что потаённая в нём сущность всегда будет шире и больше человека, и Чимину с ней сравняться никак не удастся. От этого на душе снова паршиво и глухо, снова давит на грудь собственная немощность. Это не рассеивается даже, когда звучит инородное «провидец». Тэхён на этом слове болезненно морщится, Чонгук поспешно закрывает глаза. На словах о природе зла и способах его искоренить Чон уже отчаянно качает головой. Он пытается довериться, правда пытается, но всё это так плохо укладывается в его стройную и очень устоявшуюся картину мира, что избежать сопротивления невозможно. Оно распирает изнутри, подкреплённое принципами. Не может Чонгук взять и вот так просто от всего отказаться.       — Он правильно сказал, зло из ниоткуда не берётся, — раздражённо поясняет Юнги.       — Апеллируя понятиями вроде «добро» и «зло», авторитетнее ты не выглядишь, — бросает в ответ Чонгук, низко опуская голову, только бы не смотреть ни на кого прямо.       — Я говорю на понятном большинству языке, — отрезает Юнги.       — Под злом он подразумевает психические отклонения, вроде маний, тягу к убийствам или… — ровно поясняет Чимин, но разыгравшаяся сущность его перебивает:       — Или маленьким мальчикам.       Чонгук вскакивает на ноги и оказывается перед Юнги мгновенно. Налетает опасно, даже успевает схватить за ворот куртки. Словно он может спугнуть Юнги сильнее, чем прижавший его же к окну Чимин.       — Замолчи, — сквозь зубы беспомощно требует Чонгук, пока никто в комнате ничего не понимает. Чимин и Тэхён стыдливо отводят взгляд. Оба не осознают услышанного и совсем ничего о растлении альфы не знают, но догадываются, конечно. Сложно истолковать такие урывки как-то иначе.       — Тебе по-другому не объяснишь, — зло шипит Юнги. — А через потрясение слышат все. Никакой ты не особенный…       Чонгук отталкивает его от себя посильнее и нервно бродит по комнате.       — Нам нужно поехать на берег Хан, и что потом? — устало спрашивает Тэхён. — Мы убийцу там найдём?       — Если бы он хоть что-то знал, всё решилось бы гораздо быстрее, — язвит Чимин, малость выравнивая возникший дисбаланс. Как будто колкостями можно Юнги унизить.       — Если бы я не знал совсем ничего, вы бы так и топтались со своим расследованием на месте, — парирует Мин. — Зациклившийся следователь, бестолковый журналист и посредственный доктор. Могли бы и раньше заметить, что у вас совсем не те роли.       — И с психушкой не правда, значит? — зло усмехается Чонгук. — Хочешь сказать, тебе там не место?       Он останавливается напротив, совсем рядом и глядя Юнги точно в глаза. Разница в росте дополняет приоритеты, но Юнги даже так держится поразительно уверенно.       — Нам обоим место в клинике, если ты мне веришь. А ты веришь. Чего стоит человеческая уверенность...       — Хватит! — встревает между ними Чимин.       — Давайте просто поедем туда и хоть что-то узнаем, — слабо просит Тэхён.       Чонгук молча выходит из комнаты, напоследок грубо отталкивая Чимина плечом. На что он злится? Омега этого не особо понимает, но чувствует, что такая демонстрация всё равно обозначает согласие. Чонгука, выходит, и правда не так уж и сложно к чему-то склонить.       — У меня ужасно болит голова, — признаётся Тэхён, поднимаясь с дивана.       — Магнитные бури, — отстранённо кивает Чимин.       — Говорят, в такие дни можно увидеть северное сияние…       Юнги резко вскидывает голову.

***

      Ничего не получится. Это ощущается, как опущенная голова и скованная поза. Руки на предплечьях, взгляд скачет, и в тон музыке вздрагивает только диафрагма. Перед глазами плывут неоновые разводы и белая крапинка, одежда, лица, каждое движение — всё в цвете, когда из толпы выхватывает такую же одинокую, но ещё не столько разочарованную фигуру. Чимин думает, если бы он сломал ногу перед университетской тусовкой, только обрадовался бы — можно не идти.       Юнги ковыляет навстречу, опираясь на два уродливых костыля. Чимин с высоты своих знаний воображает, как надломленная кость упирается в окружающие ткани, как щекочет нервы, болит — и он всё улыбается. Ему шестнадцать — вся жизнь впереди. Так можно сказать и о Чимине, но он в свои двадцать два уже тихонько начинает себя хоронить.       Рука крепче держится за руль — свернуть бы в кювет и смотреть на свечение в небе из перевёрнутого и развороченного авто. Знал бы он, что и ногу можно сломать этим неправильным «а что если?»… Согласился бы? Тогда каждый шаг ощущался как разветвление.       — Потанцуем? — невыносимо улыбался тот, кому никогда не требовались огни для приятной цветность.       Чимин тяжело вдыхает, тянет невольно в себя проряженный цветом воздух. И сам окрашивается.       — Ты маловат для таких вечеринок, — стервозно замечает. И зачем? Взгляд бегает по залу, ищет ещё что-то поверх головы напористого подростка.       — Пробрался — значит, можно, — самодовольно усмехается Юнги. — И я тренировался.       Он, подумать только, ловко обходит омегу по кругу, пританцовывая здоровой ногой, костылями — чем угодно. Улыбку и не спрячешь, пока он повсюду, и взгляд так и сталкивается. Чимин редко кому смотрит в глаза, но тут… Нет, всего лишь наблюдает с интересом. Что если?.. Упустить, опоздать, уже и так слишком поздно, а он… Танцует на сломанных ногах. Как может только? Чимин, может… Хотел бы уметь так же.       — Похвально, — отмахивается и сам внутри стонет от того, что это всё не так и наглый малолетка отпугивает, отнимает все шансы. Как будто такие существовали без него.       — Хочешь, провожу тебя домой? — не унимается это недоразумение.       Чимин в отчаянии смотрит на него вместо подсвеченной зелёным дороги. Зелёный. Никакой это не светофор.       «Кто кого», — думает про себя и уже через полчаса помогает забраться в последний автобус и, зацепленный ловкой рукой, оказывается зажатым внутри. Дверь дребезжит, тёмный район за окном и костыль, кажется, упёрся больно в ногу, но… Это ярко. Это…       — Цве́тно, — шепчет он спустя годы в своей машине и по инерции съезжает за Чонгуком в сторону. Специально останавливается поотдаль и из машины выскакивает так быстро, словно Юнги всё ещё передвигается на костылях и требует помощи.       Чимин оказывается у его двери, когда та уже открыта, а цвет на небе яркий до приступов слепоты.       Он не задаёт вопросов, только чувствует, что отдавил тогда, несколько назад Чимину ногу, в теперь в отместку оказывается прижатым к чужой машине. «Нельзя, не надо, не то» так и рвётся из омеги, трещит между слабых швов. Какой же он… Омертвевший с тех лет, уставший, но во всех отношениях переполненный. Сегодня они намереваются перевернуть мир вверх дном, а он помнит, как ехал в неизвестность в последнем городском автобусе. Как будто последнем во всей жизни. Они не дышат. Юнги тот, что забит глубоко внутри, тоже только теперь вспоминает, что тот вечер не был чёрно-белым. Он оживает под северным сиянием и под давлением аномальной бури перенимает управление. Глаза на секунду проясняются, может быть, но Чимин о таком уже не соображает. Вцепляется губами в этот оплот всего особенного, словно так и хотел ещё до рождения. Может быть, правда всё о вселенной и космической пыли? Когда-то они уже пересекались в холодном космосе. И вот стоят здесь снова, пусть и упустили танец со сломанной ногой. Юнги не расскажет, как это произошло, но его собственное «что если?» говорит так многое. Отдавило, соскользнула рука, что если?.. Чимин ощущает цвет их поцелуя, и это важнее, чем что-либо, происходившее в его жизни до. Важнее, чем понять точки соприкосновения, каждая из которых так и кричит о неправильном и странном. Что эти слова могут значить в контексте всей этой истории?       Чимин, разрывая их странное прикосновение, не может сомкнуть губ. Те отдают тепло вместе с дыханием и чуть заметно подрагивают.       «Синие», — опьянённо думает Юнги, вспоминая что-то о холоде и борясь с желанием обнять. Это внутри, это в чужом прошлом. Это сильнее и больше него в один короткий момент.       — Залезть бы тебе в голову, — вдруг прорывается сквозь пелену раздражённое существо. Оно живо раскидывает по полочкам череду непонятных, незакономерных для человеческого ума случайностей. Нога сломана в простом и очень глупом порыве шагнуть под машину. Многие такое чувствуют, но не всем хватает безумия осуществить. Он лишь хотел знать, каково это. Потому доставлял себе боль, потому пробовал наркотики, потому бегал за странно вскружившим голову омегой. Любовь? Для людей может быть, но теперь Юнги хочется отдавить Чимину вторую ногу как следует. Чтобы пришёл в себя наконец.       — Ты и так знаешь, что там, — уязвлённо шепчет Чимин, мгновенно опущенный с небес на землю. У этого Юнги отравленное напрочь дыхание — с ним каждой ноткой, каждой новой каплей проникает внутрь мерзкое ощущение бессмысленности.       — Не понимаю, — цинично бросает альфа, — ты удивляешь меня, а потом снова доказываешь, что люди не могут быть удивительными.       Каждый новый вызов общества, ошибка, несостыковка, простое человеческое невезение — всё то, отчего стыдно и больно на протяжении всей жизни, не имеет ни малейшего значения. Особенный, ты особенный, не как все, ты… Посредственность. Такая же пустая и преисполненная ошибками. Чимин, поражённый этой простейшей истиной, бездумно смотрит на удаляющуюся фигуру. Ничего не имеет значения сейчас, но следует понимать — смысл истёк там, где начались эти бесконечные неразрешимые вопросы к вселенной.       Как будто ей есть, что нам сказать, и есть до нас дело в принципе. Как будто они, идущие за небесным светом люди, хоть что-нибудь в этом мире способны обуздать и поменять. Они, в смятении шагая по лесу, не могут и мысли собрать в одно русло. У каждого своя неразрешимая тоска и свои основания быть здесь — у тех даже, кто прячется за непроглядными лесами. Подними голову, взглядись в просвеченную зелёным и синим листву, и вместо того, чтобы изнывать по несбыточному, заметишь опасно знакомые фигуры. Укрытая тенью леса тихая пара и испуганное лицо у борта заглушённой лодки. И они с замиранием сердца смотрят, приведённые к судьбоносному месту случаем, наитием или небесным светом. Что-то беззвучное, но определённо особенное кроется в этой ночи. Сейчас-сейчас, только затаи дыхание и присмотрись — всё встанет на свои места. Ещё секунда, прибитые к земле, совсем слабые тела чуть ближе. Крупное, уловимое двжиение света над головой, порыв недоброго ветра, секунда промедления, и… картинка наконец сложится, как предрекал совсем не просивший своего дара пророк.

Lana Del Rey — Chemtrails Over The Country Club

      С неба сыплется пепел. Может быть, снег в разгаре тёплого сентября. Небо ещё сильнее углубляется, окрашивается всеми оттенками синего и чёрного, так и пересекается яркой, совсем приближенной к земле аномалией. Северное сияние в этих краях не так ненормально, как наличие в чёрно-белом мире цвета, потому и бьёт так особенно крепко. Напрочь поражает.       Чимин поднимает голову на потустороннюю ночную яркость, как будто только-только осознавая, ставя эту удивительную мысль на место. Собственные руки под этим светом приобретают таинственное свечение. Так и знакомые лица кругом. Чимин ощущает нарастающую дрожь от того, что может этот свет с собой принести.       — Что это? — спрашивают голоса, предвещающие всё самое ужасное.       Вместе с сорванными ветром листьями и крапинкой невесомого снега с деревьев сыплется что-то плотное, исключающее естественный порядок вещей. Крупные глянцевые карты кружатся в воздухе и ложатся прямиком в руки к семерым людям, оказавшимся под светом направленного точно на них сияния.       Все озираются, вопрошают, но точно ловят предназначнные им роли.       — Что это значит? — первым спрашивает Тэхён, поднимая на свет свою карту провидца. Причудливое тёмное изображение с чужим лицом пугает до дрожи. Чонгук отстранённо держит за руку, а сам хмурясь смотрит на роковое «человек» во всём этом круговороте. Ещё три карты беззвучно теряются из поля зрения и попадают в руки других, приведённых сюда таким же таинственным веянием. Свой рок находит и Чимин.       Он замирает, долго не улавливает смысл. Качает головой в повисшей тишине. Они с Юнги чуть поотдаль, укрытые плотными кустами, которых благодарить мало за то, что скрывает оборотрня от посторонних глаз.       — Это неправда, — одними губами проговаривает существо, ночами обращающееся медведем. — Это неправда, — уверенно заявляет Чимин, поднимая на Юнги всё ещё сопротивляющийся взгляд.       Он, пронзённый инородным ему сочувствием и болью, упорно молчит. Всё понимает и слов подобрать не пытается. Не помогут, совсем они лишние здесь. Он не бесчувственная частица мироздания, просто знает слишком много.       — Это неправда, — не прекращает оборотень, — это ведь ты, — с надеждой и уверенностью требует подтверждения омега. — Это ты оборотень.       Чимин оседает на землю в порыве непонятной, но отдалённо знакомой слабости. Юнги всё так же без слов опускается рядом. Молчит, всё ещё не подпитывает словами нарастающую истерику, но смотрит так, словно всё понимает и лучше кого-либо беду осознаёт.       К ним уже, пошатываясь, идёт Чонгук. Обыкновенный человек в причудливой сказочной реальности. Человек, вряд ли готовый к ещё одной правде.       Юнги поспешно останавливпет его жестом.       — Это всё время был ты, — слышно только для них двоих, невыносимо спокойно заверяет Юнги.       — Нет! — вскрикивает омега, пугая расцвётшую ночь своим чувством. — Это ты! Я ведь… я чувствовал опасность от тебя. Ты оборотень…       — Я охотник, — тихо признаётся Юнги, показывая свою карту. Чимин смотрит на неё пронзительно несчастно.       «Это неправда», — тонет в гомоне собственных чувств. Под опущенными веками тела, рассечённые отнюдь не скальпелем, отнюдь не на столе. Это всё время был он. Цветные искры перед глазами сводят с ума, и каждый сумасшедший сон обретает свою полноправную яркость. Кошмары, что происходили наяву все те ночи, что он проводил не в своей постели. Чимин не находит сил на отрицательные крики, но соединяет в сознании каждый отдельный эпизод. Даже детские вспышки — и те ощущает глазами особенной сущности. Это жило в нём всегда? Каждую секунду его странной тихой жизни? Он был этим жутким существом, которое все искали…       Юнги тянет руку, и это запоминается последним. Потом всё рушится.       — Почему мы оставили их там? — уже многим позже сквозь непрекращающееся смятении спрашивает Тэхён.       Чонгук прижимает его к себе и хмурится, совсем ничего не понимая. Словно у него был выбор, когда Юнги требовал уйти, а Чимина содрогало в непонятной истерике. Кто он, чтобы не слушать частичку этого мира? Юнги понимает больше, чем чёрно-белый слабый Чонгук. Прижимает Тэхёна к себе, в своей же постели его успокаивает, словно это единственное, что ещё не лишено его воли.       — Почему я, — твердит где-то далеко напуганный омега. Так много на него свалилось. Чонгуку и тошно за друга, и за Тэхёна так больно.       — Ты очень важен, — заверяет его вдруг Чонгук, пустыми глазами глядя на снова серые стены. — Ты особенный и важный, хоть это и сложно.       Он заглядывает печальными глазами в глаза Тэхёна. Кристальные от слёз, такие же сочувствующие.       — А ты… — запинается омега, непонимающе хмурясь и, не получая никакого ответа, обнимает крепче. Прикосновением этим можно объять всю сложность их мира. Чонгук находит успокоение в его мягким волосах и засыпает под тихие всхлипы, чтобы ночью проснуться в приступе ещё большего отчаяния, когда Тэхёну придётся испытать ещё один толчок его предназначения.       — Оборотень! — шипит он, глядя в потолок невидящими белыми глазами. — Оборотень не он!       Бесконечные, переполненные беспомощностью секунды. Чонгук тормощит его за плечи. В ужасе ловит слова, не понимает ничего, и каждое мгновение боится — он ничего не значит. Он не способен даже Тэхёна спасти.       — Тигр! Это был тигр! — бессвязно бормочет Тэхён, неправильно вороча побелевшими губами. — Тигр, не медведь! Это был он! Оборотень не один-один-один!..       Чонгук крепко держит, в порыве смешанных чувств запоминает сумбурные выкрики, хоть смысла их понять никак не сможет. Он обязательно передаст эти слова Юнги, и тот поймёт, что история эта сложнее и больше, но хотя бы для одного из них она хоть сколько-нибудь поумерит пыл.       Юнги закрывает глаза, чтобы ненадолго исчезнуть из потемневшего заново леса. Чтобы подальше от этого странного мира. Чтобы покинуть его хитросплетения, хотя бы пока рука сжимает длинную серебряную шерсть. Кто знал, что будет так тяжело? Сознание мечется в человеческом теле, всё ищет зацепку, подгоняемое инородным сострданием. Не то, не так, а что если?..       Беспокойное существо рядом с ним вздрагивает и затихает снова.       — … это был не ты, — шепчет Юнги, выдыхая с голосом ничем не подкреплённую уверенность. — Не ты, — обещает он, оглаживая высокую сильную спину. Необъятный медверь сбито дышит, покоясь серебристой живой горой на земле. Юнги вгоняет его в вынужденный сон своим прикосновением, сбито шепчет обещания и далёким, знакомым только Чимину голосом, внушает, что и это обязательно останется позади.