Бледный свет

Этот аномал, думал Рик, знал, что они андроиды. Знал ещё до того, как я ему сказал. Знал, но не понимал, что это значит. Ну а с другой стороны, кто это понимает? Я, что ли? Понимал ли я, что это значит? Филип Дик — «Мечтают ли андроиды об электроовцах?»

      Нога сама вдавливает педаль газа в пол, когда в голове снова щёкочет это знакомое чувство. Что если… Что если я сейчас?.. Он набирает скорость, тело прошибает волной азарта, опасности, бездумной пограничности. Навстречу мчатся машины, в воздухе стоит гул, кожа вибрирует. Руль в руках так и тянет. Что если качнуть несущийся автомобиль чуть влево? Поток, огромная скорость, оглушительное смертельное столкновение. Чимин его себе представляет. Знает последствия, практически перекладывает на себя ощущения и дрожит от дикого желания свернуть. Всего пару секунд и столкновение насмерть. Человек умирает не мгновенно. Как это ощущается? Он думает не часто. Главное — потом обязательно наступит конец.       Сегодняшний труп приносит дикое, не на что не похожее смятение. Работа на месте преступления задерживается до раннего утра, там же оканчивается и ночная смена судмедэксперта, с которой он по-настоящему сбегает. Жуткая находка, преследующий запах гнили и Чонгук, лишившийся дара речи — это выматывает окончательно. Работать с трупами трудно, Чимин не перестаёт себе это повторять, но теперь, опасно мчась по трассе, он снова и снова думает — дело тут вовсе не в ужасном состоянии тел. Он видел столько, сколько не могла вместить в себя его относительно недолгая практика. Он видел столько, сколько по-хорошему не должен был. Но это совсем другое. Крайний садизм убийцы, неразрешимая запутанность дела, эти древние монеты… Чимин пытался поговорить с явно растревоженным Чонгуком, но того быстро выволокли из воды и силой отправили отогреваться в машину. Он не говорил. Смотрел по сторонам дико и испуганно, часто распахивал губы, но не произносил ни звука. Наверно, они все сейчас находятся на пике. Чимин ощущает это, в кратчайшие сроки оказываясь дома, где у входной двери его уже ждёт Юнги.       Чимин видит его, как только распахиваются двери лифта. Хватает секунды, чтобы в прямом смысле озвереть.       — Что это всё значит?! — выкрикивает омега, хватая безвольное тело за грудки и с незнакомой себе силой впечатывая его в стену. Голос разлетается по пустому подъезду, жутко резонирует в пространстве и возвращается обратно. — Что происходит?! — в отчаянии спрашивает Чимин, точно уверенные, что этому всё ещё возможно найти объяснение. Логичное, человеческое, никак не затрагивающее вселенную, неземные сущности и оборотней. Может быть, разгадка кроется в Юнги? Может быть, в самом этом человеке. Кто знает? Он помнит его подростком, помнит досконально всё те нелепые попытки познакомиться. Помнит и прямо сейчас ненавидит. Если это поможет, он готов поверить, что ошибка произошла именно там.       — Ёнсок не спит, — тихо произносит Юнги, храня внешнее спокойствие, но на деле боясь лишний раз прикоснуться. Снова усыпить его? С каждым разом делать это становится всё труднее морально. День за днём оболочка обогащает сущность всё больше, пропитывает человеческим, сбивая ориентиры. Теперь Юнги способен ощущать стыд, способен чувствовать, что поведение омеги может быть неоднозначным. Мир постепенно теряет свои закономерности, и утром, распахивая свои пустые глаза и обращая их в глухой потолок, он может подумать, что вся его высокая миссия — не более чем игра воображения.       Чимин сжимает чужую одежду ещё яростнее.       — Ты оставил его одного, — вдруг проговаривает омега вкрадчиво и одновременно с тем неверяще. Так незнакомо для себя, с волнением.       — Ты его разбудишь, — продолжает своё Юнги, всё-таки пробираясь руками к чужому телу, стараясь ненавязчиво коснуться кожи над кромкой брюк.       — Не прикасайся! — с отвращением выкрикивает омега и отталкивает Юнги с такой силой, что тот едва удерживает равновесие.       Чимин судорожно ищет ключ, не с первого раза попадает в замочную скважину, а за спиной чувствует приближение явной опасности. Словно Юнги вот-вот соберётся и нападёт, решив наконец явить свою суть вынужденному знакомому. Наверно, он по какой-то причине сдерживался всё это время. Сейчас покажет себя, может быть, просто убьёт. Чимин в одно мгновение думает, он хочет, чтобы всё это прекратилось. Но уже через секунду, распахивает дверь своей квартиры и видит внутри нечто, критически переворачивающее весь этот день.       Расстеленный для сна диван пуст и разворошен, в комнате темно, взгляд привыкает не сразу, на кровати Чимина, если присмотреться через скрывающий её стеллаж, можно увидеть завернувшегося в одеяло Ёнсока. Чимин замечает его буквально сразу. Маленькое дрожащее тело с жалобно горящими глазами. Омега не может произнести ни звука. Сколько раз он так же прятался в постели у матери, парадоксально ощущая, что именно там, в окружении её тепла и запаха, находится мнимая безопасность?       Он срывается с места, тут же оказываясь совсем рядом. Сердце не иначе как разрывается, когда младший брат вздрагивает от резкого движения. Чимин только сейчас, в эту самую минуту чувствует, что они друг другу по-настоящему родные. Может быть, этому мальчику не доводилось прятаться в маминой комнате от криков случайных гостей и вечного запаха дешёвого алкоголя. Может быть, в несчастном детстве они с Чимином вовсе не родные, но этот испуганный взгляд, эта странная вера в защиту близкого человека и страх перед ним же… Чимин сокрушённо смотрит на него, боясь приблизиться.       — Прости…       Ёнсок не спрашивает, где был брат и почему оставил. Он не смотрит на маячащего позади Юнги. Напуганный одиночеством в чужом доме и понятным всем ощущением брошенности, он совсем ничего не говорит и очень мало двигается. Только кивает слабо, когда Чимин заторможенно подбирается ближе и спрашивает:       — Я посижу рядом? Ещё совсем рано, тебе лучше поспать.       Он садится на кровать, сжимаясь и давя слёзы, когда ребёнок доверчиво прижимается к его боку. К нему страшно прикасаться, но ещё страшнее — лишить его сейчас должной заботы. Чимин опускает ладонь на маленькое, мелко вздымающееся плечико, но сам глаза не закрывает. Удерживает зрительный контакт с опустившимся на стул Юнги. Ненавидит его всем сердцем и маленького Ёнсока готовится защищать при любом подозрительном движении. Юнги ли его враг? Может быть, сам Чимин приносит в свою жизнь гораздо больше трудностей? Он не хочет в этом разбираться — всегда легче нарисовать себе противника, смотреть ему в глаза с вызовом и хотя бы так справляться с вечной тревогой.

***

      — Ты не поедешь, — отрезает Пак уже днём, когда собирается выходить из дома.       Юнги с ним даже не спорит, но с отказом и не соглашается. Мелькает где-то совсем рядом, явно давая понять, что поедет он однозначно.       — Ты всё взял? — Чимин обращается уже к Ёнсоку.       Мальчик, замечая царящее в квартире напряжение, только молча кивает. Произошедшее ночью теперь даже ему кажется странным. Всегда так — при свете дня отступают любые кошмары. Проснувшись рядом с братом утром, он чувствовал себя очень смущённо, но нужно заметить, это так или иначе помогло в сближении. Теперь Чимин хотя бы обращал на младшего внимание.       Ёнсоку, познакомившемуся с братом два дня назад, сложно понять, какое поведение для него считается ненормальным, но даже так удаётся уловить — Чимин не в порядке. Складывалось впечатление, что не в порядке он может быть по жизни в принципе, а это хорошо ложилось на отношение мамы. Вряд ли она стала бы просто так сторониться своего сына.       — Ты не поедешь с нами, — уже с нотками истерики заявляет Чимин, натыкаясь на Юнги в коридоре. Тот молча обувается. Ёнсоку невидно из комнаты, а выходить на голоса страшно. Он топчется у двери и робко подглядывает, дожидаясь момента, когда можно будет подойти.       — Как иначе мне узнать, кто ты такой?       Ёнсок не понимает прозвучавшего от Юнги вопроса, и Чимин тоже впадает в лёгкий ступор. Он стоит спиной и закрывает собой альфу. Если бы Ёнсок видел сейчас лицо брата, он бы уловил в нём ярость. Если бы мальчик был старше и проницательнее, он бы уловил ещё и страх.       — Для чего тебе меня узнавать? — прыскает Чимин, искренне этого не понимая.       — Чтобы понимать твою реакцию, — коротко отвечает Юнги, продолжая невозмутимо одеваться.       Чимин не сразу может пошевелиться. Незнакомый ужас перед новым телом, внезапная забота к брату, явное отторжение к Юнги — это всё настолько ново для него, что заметно даже для незнакомого существа? Чимин, утонув в странности всего происходящего, не успел заметить, как многое вклинилось в его образ. Что-то происходило, а он никак не успевал давать себе отчёт.       Незнакомое тревожное чувство преследует и в машине, пока Ёнсок тихо сидит рядом, а Юнги сзади, так и увязавшись следом. Чимин в который раз нервно проверяет время, боясь или мечтая опоздать на приём. С потерей телефона можно было и упустить его. С тотальным выпадением из времени, можно было и вовсе забыть обо всём, волновавшем ранее. Тем более, что Юнги для сна Чимина сделал больше, чем полугодовалое наблюдение у психотерапевта. Хочется верить, что омега сам для себя оформил эти сомнения, что это вовсе не дело рук Юнги и его ненавязчивого «они тебе никак не помогут». Что вообще он знает о медицине и почему по приезде на парковку притихает на заднем сидении и обещает подождать в машине? Чимин напряжённо смотрит на него с минуту и нервно вскрикивает, когда на капот громко усаживается большая чёрная ворона. Омега смотрит на неё в ужасе, боится закрыть глаза и мечтает, чтобы проклятый образ исчез и забрал с собой воспоминания о самой первой ночи. Каменная подвеска с лучником всё ещё лежит дома, а Чимин хочет, но боится её выбросить. Это самовнушение, он уверен, но фигурка словно спасает его от непомерного чувства тревоги, возникающего рядом с Юнги. Теперь, выйдя из машины, только когда пугающая птица улетела прочь, Чимин ведёт за собой Ёнсока и вдруг вспоминает, что Юнги бежал из психлечебницы. Взгляд поднимается на вывеску больницы. А что если он сейчас… В прохладном холе нужно всего лишь сообщить персоналу номер машины и разблокировать дверь. Они знают беглеца в лицо, они тут же его заберут. Юнги, может, и обладает сверхспособностями, но с нарядом санитаров никак не справится. Нужно только…       — Добрый день! По какому вопросу? — приветливо улыбается девушка за стойкой регистрации.       Чимин натянуто улыбается тоже, непроизвольно сжимая руку Ёнсока в своей и уверенно отвечая:       — Я на приём к доктору Юн.       Пара бумаг, оплата, сплошные любезности.       — Проходите к кабинету, вас уже ждут, — заканчивает свою работу девушка.       — Постойте, я… — вдруг окликает её Чимин, слыша мерзкий скрежет когтей по подоконнику. Напряжённый взгляд перескакивает на окно, никаких птиц там нет. Это не должно его никак останавливать. Нужно всего-то решиться и… — Я могу где-то оставить ребёнка?       — Да, конечно!       Ёнсока провожают в игровую. Чимин зачем-то смотрит ему вслед и снова ощущает тихое покорное чувство брошенности. Ему нужно было пообещать вернуться, но он этого не делает. Не потому что не хочет — потому что снова начинает забывать, как важно быть трепетным по отношению к ребёнку. Как важно показывать ему, что он не брошен и не одинок. Как важно напоминать о любви и нежности, которую он обязан получать. Кто угодно обязан, Чимин вдруг отчётливо это понимает. Вырастая и храня в себе лишь отголоски детской растерянности, он должен был догадаться, что эти отголоски — всё, что у него осталось. Это не остатки даже — это его фундамент. Израненный напуганный мальчик, брошенный мамой — это он сам. Этот же мальчик нашёптывает обиды уже взрослым голосом. Этот же мальчик боится и вечно тянет назад. Этот же мальчик от одиночества тянется к чему-то экстраординарному, но до странного родному и…       — Чимин?       Напряженный взгляд цепляется за уголок улицы. Окно закрыто решёткой, парковку отсюда видно плохо. Всё, что не попадает в поле зрения, подвергается воздействию фантазии.       — Да? — откликается омега. Наверно, у него что-то спрашивали. Терпеливая женщина средних лет смотрит так, словно совсем ни к чему Пака не обязывает. Она со всеми так говорит или это подход к особенно нервным? Чимин догадывается о своей крайней неуравновешенности, но одно дело корить себя и совсем другое — в действительности осознавать собственный недуг.       — Вы чем-то обеспокоены.       Она произносит это с интонацией, балансирующей между вопросом и утверждением. «Хороший специалист, — думает Чимин, — но сейчас мне нужно как можно скорее уйти».       — У нас ещё есть время, — словно читает его мысли доктор Юн, — вы можете рассказать мне что-нибудь.       — Мне нечего… — машинально отмахивается Чимин, но замирает на полуслове. Взгляд всё так же прикован к клочку улицы, на котором никак не удаётся разглядеть собственную машину и запертого внутри человека. Он и не покажется на территории клиники — хоть чего-то он наконец боится. Чимин понимает, что вполне бы мог оставить с ним Ёнсока, а потом бы переживал ещё сильнее. Насколько правильно оставлять его одного в игровой комнате — тоже вопрос. Маленькому Чимину в таком месте было бы гораздо более некомфортно, чем в пустом прохладном коридоре без воспитателя, незнакомых свертников и неинтересных игрушек. Ёнсок такой же? Так же сторонится всего, приготовленного ему обществом? Боится предназначенных для себя мест, ситуаций, людей? Бежит от всего нормального и понятного, искренне ощущая себя во всём этом лишним?       — Я не настаиваю, — миролюбиво замечает доктор. Чимин уже никак не способен бороться с проступающими слезами. Изнутри нарастает удушающее, невыносимое чувство. Чимин поднимает взгляд и без труда выдерживает контакт с доктором — практически непосильное испытание. Но он не замечает давления своей отчуждённости. Он учащённо дышит, больше не слышит звуков рядом с собой и только смотрит в глаза. Хочется закричать. Этот звук часто рвётся наружу, раскалывает плотный барьер из полного отчуждения. Он хочет кричать и в этом вопле рассказывать — что и почему у него на душе так вертится, свербит уже очень и очень давно. Временами кажется, это зло древнее, чем заселившая тело Юнги сущность. Временами кажется, только она одна и способна понять таящуюся внутри суматоху. Вечное непередаваемое биение, тупое желание установить порядок и покой. Его не существует даже в холодной расчётливой точности. Покой для Чимина — не более чем пустой звук. Он это ощущение держит в себе, стискивает зубы, чтобы ни в коем случае не вырвалось, запирает накрепко, потому что знает наверняка — никто и никогда его в этом ужасе не поймёт.       — С вами приключилось что-то новое? — где-то далеко звучит голос Юн. Она видит всё происходящее в пациенте, но лицом никак не выдаёт своего смущения. Удивлена? Сколько она успела увидеть за годы практики и почему Чимин для неё — принципиально новый опыт?       — Я начал жить с альфой, — вдруг ровно, очень неожиданно для себя и доктора Юн, выдаёт Чимин. Выбрасывает первое попавшееся событие. Может быть, выбирает именно его неосознанно, может быть, подсознательно ощущает всю его важность.       — Хорошо, — безразлично улыбается психотерапевт, — какого рода эта связь для вас?       — Мой коллега, — мгновенно находится Чимин. — Попросил организовать ему ночлег.       Он говорит это с вызовом. С такой циничной броскостью в голосе, что у бывалого специалиста по коже бежит холодок. Она говорила с буйными заключенными, перевязанными смирительными ремнями, слышала самые жуткие гадости в свое адрес, но это холодное признание прямо сейчас сводит её с ума. Оно поражает эффектом переключения. Секунду назад пациент смотрел в окно влажными от слёз глазами, и вот он уже выпрямляется в кресле. Кто из этих двоих настоящий?       — Как вы себя чувствуете? — интересуется Юн, ненароком заглядывая в записную книжку, где кратко указано — «Рос в неполной неблагополучной семье. Возможно, подвергался насилию в детстве со стороны альфы».       — Я его ненавижу.       Это повисает в воздухе и не позволяет произнести следующую фразу. Не позволяет продвинуться хоть на шаг, чтобы избежать этой острой опасной эмоции.       — Вы можете попросить его уйти? — всё-таки находит силы доктор Юн. Она прочищает горло, бегает глазами, чувствует явную неловкость, возникающую между ними.       — Но я этого не делаю.       Тугое пространство вокруг них рассекает короткий звуковой сигнал. Чимин крепко зажмуривает глаза и качает головой, прогоняя слёзы и наваждение. Боится пошевелиться потом, вернуться и увидеть сострадание на лице доктора. Он делает огромное усилие, с трудом поднимает взгляд.       Она улыбается.       — Давайте запишемся на следующий приём.       Словно ничего не было.       Чимин распахивает губы в лёгком шоке, безвольно хмурит лицо. Это так напоминает что-то…       Он спотыкается, едва не падает маленьким тельцем в траву. Наверно, вскрикивает, но в лесу его всё равно никто не слышит. Он думает так, потому что мама где-то очень далеко, а силуэт в кустах удаётся заметить не сразу. Серое, проступающее из листвы лицо.       Чимин помнит, что кровь на его руках была совсем чёрной, а тело на земле контрастно белое, точно фарфоровая кукла. Это всё, о чём удавалось в тот момент подумать — девушка похожа на статуэтку в старом бабушкином шкафу. Только тело странно разворочено и она не двигается совсем. Это нормально? Мама говорила, взрослые всегда знают, что делают. Выходит… Так делать можно?..       — Чимин! — лес прорывает её резкий крик.       Маленький омега вздрагивает вместе с разделывающим труп мужчиной. Их взгляды пересекаются только теперь. Чимину наконец удаётся оторваться от вытекающих из живота внутренностей, посмотреть выше, в замедленной съёмке увидеть, как изуродованное преступлением лицо мужчины искажает беззубая улыбка. Он поднимает окровавленный палец к губам. Маленький Чимин видит, как чёрная густая кровь касается его кожи. Горло стискивает спазм и в этот момент мама грубо дёргает за руку.       Кусты и лёгкое алкогольное опьянение скрывают от неё убийцу и его безобразную работу. Она волочет сына за руку. Чимина в трёх метрах от места преступления тошнит, а мама ругается и с отвращением отскакивает в сторону.       Следующее воспоминание — они ужинают в чужом доме спустя два года. Такое происходит часто. Ещё позже Чимин поймёт, что мама спала с мужчинами за еду. Сейчас эта неумело приведённая в порядок женщина старательно улыбается новому ухажёру. Его дом не блещет богатствами, но здесь хотя бы стоит пухлый старинный телевизор. Пока взрослые о чём-то отвратительно воркуют, Чимин уплетает ужин и всматривается в нечёткое чёрно-белое изображение.       В момент, когда новостная сводка уделяет внимание личности пойманного на днях маньяка, Чимин непривычно для себя вскрикивает.       — Это он! — восклицает обычно тихий и запуганный мальчик. — Я видел, как он убил женщину в лесу!..       По голове прилетает грубый тычок и «ты что выдумываешь?!» от матери. Чимин шепчет нечто похожее на «прости» и даже не плачет от несправедливости. Он пока что не понимает подобных чувств, просто ощущает, что в этот момент происходит что-то неправильное.       — Я позвоню вам, — сообщает Пак с миролюбивой улыбкой. Встаёт со стула и обещайте себе, что больше сюда не вернётся. Не имеет значения. Равнодушия он нахватался за всю свою жизнь сполна, зачем платить за это, если и спать ему помогает теперь один лишь Юнги?       Он выходит из кабинета и торопится к выходу, прямо сейчас ощущая, что всё вокруг чужое. Коридор искажённо плывёт перед глазами. Хотелось бы верить, что от такого состояния спасают хоть какие-нибудь лекарства. Но Чимин знает точно — он не сможет описать свой недуг доктору Юн. А если и опишет — она наверняка не поймёт. Кто вообще поймёт его в принципе? Кто поможет ему, если с детства всегда говорили молчать и холодное «хороший мальчик» только плодило эту убийственную тишину.       Чимин идёт неровно, ничего перед собой не видя и совсем не соображая. Кругом что-то шевелится, но он не выхватывает отдельные образы из серости однообразного коридора.       Чуть выше колена вцепляется крепкая ледяная рука. Грязные пальцы касаются внутренней стороны бедра удушающим движением.       — Хороший мальчик, — мерзко шепчет сумасшедшей с каталки, пока санитары в панике отдирают его от Чимина и ужасно извиняются за инцидент.       Омега не отвечает. Боится показать уязвимость и получить очередную порцию жалости, боится замять и спровоцировать в дальнейшем подобные случаи, боится наброситься на придавленного к коляске мужчину и расцарапать собственными руками его лицо…       — Простите, пожалуйста, он болен, — лепечет где-то в тихом гуле санитар.       — Послушный… тихий такой, мне нравится! — заливается хохотом мужчина, пока его поспешно увозят прочь.       Под тканью брюк разбегается мерзкое ощущение грязи. Жгучее непроходящее чувство, провоцирующее слёзы и очередную порцию ненависти и страха.       — Я в порядке, — неразборчиво врёт Чимин, уходя вперёд быстро и, как ему кажется, уверенно. На деле петляет, распугивает людей и едва не забывает забрать из игровой Ёнсока. Возвращается в машину без слов и в зеркале видит самое невыносимое из всего, что только можно было в свою сторону получить. Тихое покорное понимание и робкое извинение за всё то, что довелось за эту жизнь перенести.

***

      Он стучит в дверь ночью и та открывается практически сразу. Словно их ждали или прислушивались к скрипу шин по дороге. Первое, что произносит мама, видя на пороге его:       — Чимин…       Так говорят, когда узнают и не узнают одновременно. Он не может пошевелиться. Видит, как Ёнсок подходит к маме и кротко здоровается, видит, как та отвечает очень отстранённо, оставаясь прикованной взглядом к старшему сыну. Она смотрит на него так, словно не ждала его вовсе, словно её поступок не подразумевал дальнейшую встречу. Словно можно было не видеть его до конца жизни.       — Как ты? — звучит одновременно. Оба тут же смущаются. Им непривычно так говорить друг с другом. Им непривычно разговаривать в принципе. Юнги присматривается к двум непонятым фигурам, улавливает, как незаметно Ёнсок проскальзывает в дом. Проницательному существу в этот момент кажется, что он всё это уже видел. Отголоскам живого Мин Юнги просто жаль.       — Как здоровье? — перефразирует Чимин.       — Ложная тревога, — вяло улыбается его мама. — Как ты живёшь?       Лицо замирает маской. Тревога? Он тоже может что-то сказать о тревоге.       — Порядок, — пожимает плечами, приковывая всё внимание стоящего за спиной Юнги. — Много работаю.       — Справляешься?       — Конечно.       Невероятно выразительная тишина. Она ощущается всюду, ложится на кожу лица и стремится проникнуть внутрь. Больше им не о чём говорить. Эта женщина всегда ждёт от него падения. Уверенный тон сына ей вовсе не нужен. Она ему не доверяет. Ей не о чём больше спросить. Она не смотрит даже на притихшего рядом коллегу или друга. Ей всё равно, кто этот парень.       — Я пойду, — облегчает этот невыносимый момент Чимин.       — Хорошо, — кивает она.       «Не приглашает на ужин», — замечает Юнги, не до конца даже улавливая, насколько это ненормально.       — Постой, — она окликает уже в спину. — Я собрала некоторые твои вещи. Заберёшь? Они в подвале.       Чимин замирает, резко поднимает голову. Он стоит к ней спиной, так что острый взгляд упирается снова в Юнги. Тот хмурится, не понимает такую реакцию, но чувствует опасный холодок на коже. Наверно, она имеет ввиду детские игрушки, какие-нибудь личные записи или важные книги. Что обыкновенные матери сохраняют из детства своих обыкновенных детей?       — Дверь не заперта. Можешь, так и прикрыть потом.       Она возвращается в дом, прямоугольник света резко исчезает с узкой дорожки. Чимин отмирает не сразу. Сначала пытается сделать шаг к машине, качает головой, едва заметно мечется. Ночь очень тёмная, она так засасывает.       — Мы не пойдём за вещами? — спрашивает отставший Юнги, когда Пак резко шагает прочь. Альфа жалеет об этом через секунду, потому что смотрят на него так ожесточённо, что хочется провалиться сквозь землю. Чимин знает, что за вещи остались от него в подвале, а Юнги ни в чём не виноват, но злоба пробирает такая, что под ней легко сломаться. В подвале совсем не то, что можно было бы ожидать. Что это за чувство перед отголосками прошлого? Страх или стыд? Почему Чимин боится показать это? Почему стыдится именно Юнги?       Омега идёт быстро, резко распахивает дверь, шагает в ещё бо́льшую темноту. Идти за ним страшно. Юнги не понимает, чего именно можно опасаться в такой ситуации, но от мерзкого чувства никак не избавиться. Оно сгущается, когда на тело надвигается темнота и затхлый запах.       Подвал не намного ниже уровня земли, но короткая лестница кажется бесконечной. Сдавливает низкий потолок, примостившееся под домом крошечное пространство и запах… Внизу пахнет сыростью, гнилью и ещё чем-то. Юнги этот запах кажется знакомым. Он шагает за омегой медленно и наконец вздыхает, когда над головой вспыхивает белая пыльная лампа. Она не позволяет рассмотреть подвал, но это и не требуется. На столе, покрытом густым слоем пыли, стоит коробка.       Чимин ведёт по ней пальцем, смахивает время, которое она тут простояла. Мама собрала эти вещи давно, просто не находила сил избавиться. Или боялась, или брезговала, кто знает? Чимин рывком распахивает завернутые углы. Знакомый запах усиливается, Юнги в напряжении крадётся ближе. Боится увидеть нечто такое, что сможет перевернуть его представление о человеке. Он видел многое — преступления, падение морали, вынужденное зло, но это… Что-то подсказывает Юнги — такое ему ещё не доводилось встречать. Он заглядывает внутрь так медленно и опасливо, словно в этот момент он полностью распрощался со всей своей силой. В этот момент человеческие судьбы больше не кажутся ему короткими и понятными. Ему теперь и вовсе видится, что он один из них. Такой же сумрачный и растерянный, заглядывает в пропахшую временем коробку и несмело тянет руку к разномастным банкам. На виду только крышки, отсюда не понять, что внутри. Юнги несмело тянет одну вверх и не успевает удивиться её тяжести. Блёклый свет причудливо перетекает в мутной жидкости, перед стеклом медленно показывается маленькое скрюченное тело.       — Люди обычно отбрасывают инстинктивно, — озвучивает Чимин. Юнги быстро поднимает на него взгляд, с трудом отрываясь от банок с забальзамированными трупами животных. — Не пугает?       Альфа долго смотрит на изгиб его губ. Похоже на улыбку. Холодную насмешку над ничего не понимающим существом. Это неприятно. Он всегда был на шаг впереди человека, всегда смотрел свысока и понимал больше, чем доступно короткой обрывочной жизни. Он всегда понимал закономерности их поступков, но застывшую в стеклянных банках жизнь он понять не в силах.       Юнги опускает бутылку обратно со звонким треском.       — Поехали домой.       Коробка на заднем сидении всю дорогу дребезжит стеклом. Она остаётся открытой, Юнги ловит в отражении зеркала заднего вида разномастные пыльные крышки. Такие обычно хранят для солений или джемов. Юнги качает головой сам себе. Почему-то вспоминает, как ездил в детстве к бабушке. У него было детство, оно проясняется всё сильнее. Тёплое, обрывочные, уютное. Было ли что-то подобное у Чимина? Там, в сыром тёмном подвале он выглядел снова уверенно. Он выглядит так в своём морге, рядом с трупами и ножами. Как давно он шёл к этой карьере?       — Ты не выбросишь это? — тихо спрашивает Юнги, когда они в тишине подъезжают к дому. Чимин сжимает пальцы на руле, отвечает Юнги только взглядом. В лифте поясняет:       — Такому не место на городских свалках.       Такому место в подвале ребёнка? О том, как долго тела животных пролежат в машине омеги, Юнги уже не спрашивает.       Они заходят в квартиру. Только здесь Юнги замечает, напряжение семьи Пак теперь распространилось и сюда. Растеклось основательно, до самых уголков. Юнги не хотел становиться частью этого, но у него никто не спрашивал. Проникая без спроса в квартиру омеги и раньше времени приоткрывая ему секреты вселенной, он и подумать не мог, что Чимин в ответ впустит его в свою жизнь. Он заигрался. В попытках выстроить стройную картину слишком углубился в этого человека. Увидел то, что ему вовсе не предназначалось.       — Всё-таки пугает? — усмехается Пак в темноте, останавливаясь напротив и сдавливая растерянное существо одним взглядом.       Это так похоже на вечное полумистическое присутствие Юнги, на ощущение его безусловного превосходства. Оба понимают — они на секунду поменялись ролями. Вот только Юнги быть древним призраком положено, а Чимин забирается гораздо дальше собственных возможностей.       — А меня пугало бы! — вдруг раздаётся повышено, опасно. — Меня бы это напугало, не будь оно частью меня. Напугало бы, не просиди я всю ночь без сна! Напугало бы, если бы я своими глазами не увидел в себе свечение!..       Юнги резко, практически вслепую протягивает руку. Хочет прекратить это, наверно, впервые по-настоящему срываясь. Чимин предугадывает его движение. Он перехватывает холодную руку и сжимает в воздухе, всем своим существом сейчас ненавидя то, как светится его кожа. Они оба такие, и это невыносимо осознавать. Как будто складывается какой-то кошмарный пазл. Картинка проглядывает, только она уродлива.       — Нет! — вспыхивает в воздухе. Чимин без страха смотрит в пустые глаза и находит в них самого себя. Такая же искажённая реальность, надломленный ход вещей. Чем он от Юнги в сущности отличается? Они оба — жизнь, пошедшая непривычной новой дорогой. Может быть, они оба — уже катастрофическая ошибка? Может быть, вселенная не так уж избирательна в вопросах исправления неровностей? Засыпать больше не хочется. Это невыносимо. Теряться, заново тонуть в чем-то неподвластном себе, растворяться в дезориентации. Он держит руку Юнги и не видит, что к нему тянется вторая. Она собирает слёзы с щёк, словно пытается успокоить иначе. Кажется, Чимин кричит в этот момент. На деле выплёскивает эмоции губами иначе. Отчаянно и громко целует, не отдавая отчёта в начале этого движения, просто продлевая прикосновение к щекам, укрепляя его как нечто, парадоксально успокаивающее.       У Юнги распахнуты глаза. Может, веки не опускаются и вовсе? Что-то происходит, но он и теперь не находит этому названия. Лишь поддаётся, понимая, что разомкнуть прикосновения сейчас никак не может. Он погряз. Роняет омегу на кровать и сам не понимает, как опускается сверху. Снова слышит звон стекла в мыслях, мотает головой и ощущает себя шестнадцатилетним. Он был таким? Это был он? Это теряет всякое значение. Чимин под неумелой рукой смягчается, отпускает самого себя наружу, плачет и отвечает на поцелуи. Они обнажены, они вернулись в прошлое, они его в воображении только что перевернули. Ответил всё-таки, но все равно разрывается от одиночества и этой вездесущей пустоты. Чимину больно, но он запускает руку в короткие волосы альфы и тянет, вглядываясь в то самое лицо. Юнги поддаётся, инстинктивно отвечает. Инстинкты? В подвале никаких закономерных реакций Юнги не проявлял, так что им движет сейчас? Наверно, воспоминания. Чимин громко всхлипывает. Тот мальчик действительно любил его, он рядом и сейчас. Касается тяжёлого неповоротливого тела, отнимает всё накопленное, затхлое, точно грязные тайны, закатанные в стеклянные банки. Это был не он, вовсе не он. Какой-то другой ребёнок ловил, препарировал, может быть, убивал. Это не его ненавидела мама, не его отвергают все люди, не его затянуло в безумный водоворот. Чимин зажмуривается, ощущает движение внутри, обнимает Юнги как можно крепче, чтобы лицо не видеть. Чтобы обманывать снова и снова. Короткие мгновения забытья, отрыв от перманентного ужаса. Юный альфа сверху, он так в него влюблён…       Юнги поднимается, с трудом преодолевая объятия. Взрослый, потрепанный, глаза эти, и тихий бледный свет. Чимина разрывают рыдания. Это всё происходит с ним. Жуткая реальность наяву. Только теперь он проваливается по-настоящему. Преодолевает границу всего непонятного, что вечно преследовало его. Осознания глушат сильнее таблеток, а он и не пьёт их больше, погружаясь в эту новую действительность иными способами.