Принц и нищий

— Совсем по сторонам не смотришь, — раздается шепот. — Забыл, где находишься? Острие колет спину, ощущается через все слои одежды. Среди порядочных людей не принято испытывать облегчение, когда тебя готовятся проткнуть насквозь, но сейчас Эрвин чувствует именно его — долгожданный укол, вырывающий его из тоскливого сна. — Друзей обычно встречают рукопожатиями, — его голос искрится волнением. — Или объятиями. — Ты пришел сюда меня трогать? Уже готов распускать руки? — Леви не медлит с ответом. Как хорошо, что взгляд Эрвина направлен на уходящие вверх ступени обшарпанной лестницы. Он уже успел отвыкнуть от этих бесстыдных реплик. — Пока этим занимаешься только ты, — Эрвин слегка шевелит рукой, зажатой Леви в мертвой хватке. «Наручник» тут же исчезает с его запястья. — У нас принято встречать друзей небольшим грабежом. Древние традиции, — говорит Леви, сопровождая свое объяснение скользящими движениями вдоль левого кармана пальто. Рука проникает внутрь, оказываясь слишком близко к бедру. — Я думал, карманники должны быть незаметными, — задумчиво говорит Эрвин, проклиная свое тело, которое молниеносно реагирует на прикосновение. — А ты так своими пальцами шаришь, что мне начинает казаться, будто у меня в кармане завелась крыса. Лезвие перемещается от его лопаток к оголенной шее. — А можно без насилия? — морщится Эрвин от его холода. — А можно не называть меня крысой? — парирует Леви, продолжая обшаривать карман. — Хм, только ключики и пара монет. На что ты здесь спустил все деньги? Нанял детектива, потому что не выдержал разлуки со мной? Или кто-то тебя уже обобрал раньше меня? — Я не храню крупные деньги во внешних карманах. Уж этому я в подземелье научился, — слегка возмущается Эрвин. — А детектива я не стал бы нанимать, это напрасная трата средств. Тебя никто бы не смог найти. — Подлизываешься, чтобы я перестал тебя грабить? — Нет. Наоборот подсказываю, что тебе следует заглянуть во внутренний карман, — говорит Эрвин невинным голосом. — Чую какой-то подвох. Ты спрятал там ловушку для крыс? — Ты же просил тебя так не называть. Хотя, если бы простая ловушка помогла бы мне вытащить тебя отсюда, то я бы так и сделал. Рука тут же исчезает из кармана. — Перестань меня соблазнять. Я родился в Подземном городе, тут и умру, и подачки с поверхности мне ничем не помогут. Леви выходит из-за спины Эрвина — одетый во все черное, напряженный, прячущий взгляд за челкой. — Это не подачки. Я дам тебе обещание и исполню его. Тебе нужно только позволить мне это сделать. Леви качает головой. — Слышал историю про заключенного, который провел в тюрьме двадцать лет и потом вышел на свободу по милости нового короля? На воле он прожил совсем недолго и повесился, потому что мир казался ему слишком непривычным и пугающим. — Любишь ты приводить категоричные примеры — ворчит Эрвин. — Ты не должен быть вечным узником подземелья. Есть способ выбраться отсюда, но… пока я не могу рассказать тебе подробности. — Не надо придумывать для меня сказочки со счастливым концом, Эрвин. «Упрямый мерзавец», — думает Эрвин, сдерживая улыбку. Какая-то польза в этом разговоре все-таки есть — Леви назвал его по имени, что Эрвин уже считал победой. Сначала Леви привыкнет обращаться к нему по имени, а не называть обидными кличками, и через некоторое время сдастся и согласится на его уговоры. — Где-то год назад мы с одноклассниками ходили помогать старикам в Митре. Некоторые были такие упертые и ворчливые, что не хотели даже с нашей помощью выйти на улицу, чтобы прогуляться в саду. Сопротивлялись всеми силами, когда мы предлагали сделать им уборку в доме. Мы покупали им современные лампы и рассказывали, как они работают, но старики не хотели приобщаться к новшествам, обставляли весь дом свечами и спотыкались о них на лестницах. Почти разводили в доме пожар. Леви недоуменно на него смотрит. — Так вот, ты иногда мне напоминаешь упрямого дедулю, который упорно отрицает перемены к лучшему. Сила привычки побеждает, — поясняет Эрвин. Он ждет, что Леви начнет возмущаться, но тот молчит, снова прячась за завесой челки. — УПМ тебе надо бы отдать, — он полностью игнорирует слова Эрвина, указывая на рюкзак за своей спиной. — Я, конечно, грабитель, но присваивать такую вещицу не очень выгодно. Она привлекает слишком много внимания, если ее использовать по назначению. Ну и я же обещал ее отдать… В общем, прости, что так долго с ним игрался. Такого Эрвин еще не видел: нервничающий Леви, который понуро опускает голову и неловко извиняется. — Спасибо. Я очень растроган твоими благородными побуждениями, — говорит Эрвин, лихорадочно придумывая повод для того, чтобы продолжить разговор и не ждать, пока Леви улизнет, оставив его на лестнице одного. — Но мне нужно проверить, в каком состоянии устройство, а здесь такое проходное место… Давай уйдем куда-нибудь, где не будет лишних глаз? Леви оборачивается, оглядывая лестницу, на которой за все время их разговора не появилось ни единого человека. — Ты прав. Я, конечно, ухаживал за этим УПМ, но, может, накосячил с чем-нибудь. — Вот я об этом же, — торопливо замечает Эрвин. — У тебя есть предложения? Леви задумывается. — Есть одно местечко… Подойдет для того, чтобы показать, чему я научился за эти месяцы. Эрвин готов согласиться на что угодно — лишь бы не возвращаться домой. Леви окидывает его критическим взглядом, цокает, качая головой. — Разоделся, как на бал. Сразу видно, что у тебя денежки водятся — идеальная добыча. В следующий раз надень что-нибудь поскромнее: старую куртку с заплатками, например, и шапку, которая скрывает твои ухоженные волосы. Хотя мне не верится, что у тебя есть что-то старое и с заплатками. Эрвин смотрит вниз, растерянно осматривая свое пальто. — У нас здесь глаз наметан на вещи хорошего качества. Даже если они не особо притязательно выглядят. Еще твои сверкающие ботинки глаза слепят — ты как блестяшка для сороки. Сколько сюда ходишь, а все еще не знаешь, как не привлекать внимание. Ты же сообразительный парень. Эрвин ощущает себя так, словно он стоит голый посреди улицы. — Я… даже не знаю, что сейчас можно сделать, — бормочет он. — Ну пачкать и рвать твой прекрасный наряд не стоит. — усмехается Леви. — Хотя, учитывая дорогу, он так и так может запачкаться. Ладно, хватит стоять на месте, следуй за мной. «Следуй за мной» — эти долгожданные слова. Как заклинание, открывающее секретную дверь в его голове, возвращающее забытые ощущения. Одно из них — чувство, что он вступает на запретную территорию, нарушает правила, становится сам для себя незнакомцем. Эрвин оборачивается своей тенью — неузнаваемый, темный, скользящий по подземелью вслед огоньком света. Эрвин забывает карту Подземного города, идет за Леви, ныряя в неизвестное. Ничего не загадывает, ничего не продумывает, не пытается догадаться о том, что произойдет дальше. Сначала Эрвину становится страшно, он теряется в этой пустоте, цепляется за ниточки мыслей, но потом выныривает в настоящее, ощущая холод улиц, слышит свои шаги и дыхание, смотрит на маленькую фигурку впереди. Никаких стратегий, никаких задач — только ощущения на коже, только звуки окружающего мира. Леви, как всегда, ведет их вперед самыми безлюдными и узкими улочками, мимо заколоченных витрин, разбитых окон и недостроенных зданий. — Помнишь, мы бежали от полиции по подземным ходам? — говорит Леви. — Такое сложно забыть. — Ну так вот, тогда это было как-то сумбурно и быстро, а сегодня ты испытаешь все прелести передвижения в полной темноте. Леви останавливается возле полуразрушенного дома, достает из рюкзака две маленьких лампы и зажигает их. — Там ужас как холодно, поэтому советую не стоять на месте и глазеть на достопримечательности. — А будет на что смотреть? — удивленно спрашивает Эрвин. — Письмена древних отморозков, мусорные монументы. В общем, народное искусство, — отвечает Леви и входит в здание. — Рай для историка, — усмехается Эрвин. — Получше ваших музеев или как их там. Леви проходит вглубь коридора, ищет что-то на бревенчатом полу, убирает доски, открывая темный проход вниз. — Привычной лестницы для ваших аристократических ног там нет, только небольшие углубления в камне. Рекомендую не падать, потому что я пойду первым и не хочу, чтобы мне на голову кто-то присел, — говорит Леви, спускаясь в яму. Эрвин покрепче хватает лампу и делает шаг вниз, нащупывая углубление в камне. Его блестящие ботинки действительно станут менее блестящими после этого похода. Отверстия очень маленькие: потерять равновесие и упасть вниз здесь проще простого. Эрвин держится за край ямы и освещает лампой пространство внизу. Дно видно, до него не очень далеко. Эрвин облегченно вздыхает. Он продолжает спускаться, слышит, как Леви спрыгивает на землю. Последнее углубление в стене оказывается совсем небольшим, и Эрвин покачивается, цепляясь руками за камни. — Осторожнее. На ручки я тебя поймать не смогу, — насмешливо говорит Леви. Эрвин стискивает зубы, и медленно опускает ногу, ища опору. Наконец-то он спрыгивает, поднимая облако пыли. Лампа в его руке раскачивается, ее свет прыгает по стенам. — Ну что, вперед? Или тебе нужно отдышаться? — Думаешь, я настолько слабак? Я один из лучших в силовых упражнениях на уроках физкультуры. Леви присвистывает. — А я и не думал, что путешествую со знаменитым атлетом. Мне уже нужно тебя бояться или лучше подождать, пока ты не решишь показать свои навыки? Сдерживаться сложно — желание прижать Леви к стенке становится слишком сильным. — Здесь слишком тесно. Я боюсь, что переломаю тебе все кости. Как, кстати, твоя травма, все зажило? Леви морщится и отворачивается. — Взял и испортил мне настроение. Об этом даже вспоминать не стоит — на мне все заживает, как на собаке. — Ты точно следовал рекомендациям врача? Сломанные кости могут неправильно срастись, если… — Ой, хватит. Продолжишь нудеть — оставлю тебя одного под землей и будешь тут бродить, пока не сдохнешь от скуки. Эрвин прикусывает язык. Недавно он сравнивал Леви с ворчливым стариком, а сейчас сам ведет себя, как читающий наставления дедушка. — Давай двигаться, а то вернешься домой уже ночью. Не думаю, что твой отец будет от этого в восторге. Они молча идут вперед. На стенах иногда встречаются надписи в стиле «Здесь был Томас» или «Кто прочитает, тот — лох», или просто безыскусные оскорбления. Иногда попадаются рисунки черепов и других частей тела, сильно занимающих умы взрослеющих мальчиков. Эрвин хочет спросить, чем Леви занимался все эти месяцы, но боится его спугнуть — вдруг такие наглые вопросы еще больше убедят Леви в том, что с Эрвином не стоит общаться, и он опять исчезнет без следа из его жизни. «О чем разговаривают с тем, кто тебе нравится?», — задает он вопрос непонятно кому, ожидая, что какой-нибудь голос в его голове подскажет ответ. С Мари в этом плане было просто — они знакомы с самого детства, ходят в одну и ту же школу и проводят вместе много времени. Но с Леви темы для разговоров не возникают сами собой, слишком уж большая пропасть в их происхождении и воспитании. О чем его можно спросить? «Как обстоят дела в области ограблений? Насколько успешный улов, тебе хватает на хлеб и другие базовые нужды?». Звучит непринужденно, самое то для светской беседы с бандитом. Эрвин разочарованно вздыхает. — Что, уже устал? — Леви неправильно истолковывает его досаду. — Кто там недавно хвастался своей силищей? — Со мной все в порядке. Просто кое о чем задумался. — Понимаю, поход слишком скучный. Гораздо веселее было убегать от полицейских со всех ног, прыгая по крышам. Я тоже люблю, когда моей жизни что-нибудь угрожает, — ехидничает Леви. — Ты будешь смеяться… — неуверенно начинает Эрвин. — Но несмотря на опасность, мне понравилось бегать с тобой по крышам. Казалось, что я очутился в каком-то приключенческом романе. — В романе, говоришь? Для вас, внешних, это как аттракцион — пробежаться с местным преступником, спрятаться в подземных проходах, сходить в бордель… — Я не это имел в виду! — возмущенно обрывает его Эрвин. Леви только смеется в ответ. Опять повисает молчание. Эрвин проклинает свое чувство такта: со стороны действительно выглядит так, словно для него побег был детской забавой. Он вовсе не это хотел сказать, он хотел, чтобы Леви понял, насколько Эрвину нравится проводить с ним время — даже если им угрожает смертельная опасность. Столько дней ждал встречи с Леви, а теперь не может связать и двух слов так, чтобы не опозориться и не сказать что-нибудь обидное. — Почти пришли, — сообщает Леви. Они проходят еще несколько метров, упираются в стену. — Порядок такой же: суешь ноги в отверстия и пытаешься не упасть, — говорит Леви и начинает забираться наверх. Эрвин лезет вслед за ним, стискивает зубы, когда царапает пальцы об камень, но не издает ни звука. Не надо подливать масла огонь и снова провоцировать Леви насмехаться над его силой и выносливостью. Они карабкаются вверх дольше, чем спускались, и наконец-то Леви останавливается, открывая люк, из которого на лицо Эрвина падает тусклый свет. — Не пугайся, — говорит Леви, вылезая из ямы. — Ручаюсь, в таком месте ты еще не бывал. Эрвин выползает наверх, незаметно осматривает саднящую кожу на ладони — крови особо нет, только неглубокие царапины. — Что, ручки замарал? Дать тебе платочек? — Леви все равно замечает его жест. Когда Эрвин поднимает голову, то сразу же забывает о саднящей руке и издевках Леви. — Мы за пределами Митры, — объясняет Леви, следя за его взглядом. — Когда-то здесь была подземная тюрьма. Сквозь узкие световые люки на потолке в помещение проникают лучи света. В стенах округлой пещеры Эрвин видит множество пещер с клетками — четыре ровных уровня с решетчатыми галереями вдоль каждого ряда. К более высоким уровням ведут лестницы — некоторые из них почти полностью разрушены. В центре пещеры стоит огромная конструкция, на горизонтальных балках которой висят несколько округлых клеток — будто для огромных птиц. Они спускаются вниз с помощью специального рычага справа от конструкции. Эрвин делает неловкий шаг в сторону тюремной камеры с выломанной решеткой — любопытство пересиливает отвращение. Он не подходит слишком близко, освещает лампой внутренности тюремной камеры. Осыпавшиеся стены, кругом камни и пыль. Деревянная кровать с треснувшими досками, одна из ножек сломана. В углу — крохотная уборная, ничем не скрытая, на виду у всех охранников, которые когда-то ходили вдоль этих стен. Эрвин отходит назад, не зная, что сказать. Он понимает, что Леви ждет его реакции, не хочет ничего говорить до тех пор, пока Эрвин не поделится своими впечатлениями. — Об этом ничего не рассказывалось в учебнике истории, — задумчиво произносит он. Леви усмехается. — Ну да, детям лучше не знать об умирающих от голода узниках древности. Кстати, многие из них считались врагами короны. Очень хорошая отмазка для того, чтобы избавляться от неудобных людей. Пытки тут тоже устраивали, а то стражникам становилось скучно ходить целыми днями вдоль клеток. Эрвину становится стыдно, будто он лично виноват во всех этих ужасах прошлого. «Люди с поверхности сотворили это», — думает он, разглядывая тюремные камеры. — Когда ее закрыли? — спрашивает он. — Где-то столетие назад. На обслуживание этого места уходило слишком много денег, насколько я понимаю. Перевозить сюда осужденных, содержать их, перемещать мертвых наверх, чтобы выбросить их в какую-нибудь мусорную яму… Слишком много расходов, понимаешь. Удобнее такое держать в черте города. Леви указывает пальцем в дальний угол пещеры, где виднеются остатки ступеней в камне. — Вот тут была лестница наверх. Вход плотно заделали, от лестницы почти избавились. Даже если каким-то образом попытаться сломать один из люков наверху и выползти наверх, то далеко не уйдешь — на границе с городом полно охранников, которые отправят тебя обратно. Вдобавок, как ты дотянешься до этого люка, если у тебя нет крыльев? Леви бросает взгляд на лежащий возле него рюкзак. — Возвращаемся к тому, ради чего я сюда тебя привел. — он садится на корточки, начинает расстегивать пряжки. — Я не хотел тебя пугать. Это место для моих тренировок. Он достает из рюкзака УПМ, умелыми движениями настраивает оборудование и застегивает его вокруг пояса. — Здесь много пространства, есть где разгуляться. Точнее, есть где полетать. Удобно цепляться за решетки, — поясняет Леви. — Правда, мне пришлось быть осторожным, я боялся израсходовать топливо. На рынках здесь такого не продают, даже если искать у самых проверенных людей. — Ты один тут тренировался? — Ну да, — невозмутимо отвечает Леви. — А если бы упал и сломал себе что-нибудь? — Не упал же. Эрвин закрывает рукой лицо. — Когда я тебе его дал, то не думал, что ты пойдешь тренироваться в одиночку бог знает куда. Леви крепко захватывает рукояти, совсем не обращая внимания на негодование Эрвина. — А где мне практиковаться? В центре города, чтобы похвастаться своими навыками перед полицейскими? — Хотя бы брал с собой кого-нибудь. — Я и взял кого-нибудь, — Леви наконец-то поднимает голову и смотрит ему в глаза. — Так что если я сломаю себе шею, то тащить меня на своей спине будешь ты. — Я имел в виду… — Да знаю я, что ты имел в виду. Скажи спасибо, что я на тебя не наорал за то, что ты продолжаешь тут зудеть о том, какой я безответственный. Другие бы уже за такое не только получили от меня пару ласковых, но и ушли бы отсюда с синяком на роже. Эрвин теряет дар речи от его наглости. — Ты сегодня такой разговорчивый. Неужели сильно волнуешься? Леви бросает на него ледяной взгляд. — Жаль, что здесь нет лезвий. Можно было бы обрезать тебе язык. — Не я тут злословлю и угрожаю всякими расправами. Это тебе стоит его укоротить. А еще связать руки, чтобы больше не вздумал рисковать своей жизнью. — Хочешь возродить древние пытки? В тебе просыпаются корни предков-надсмотрщиков? Эрвин с трудом сдерживает улыбку. Лучше обоюдные насмешки, чем молчание, наполненное мучительными размышлениями о том, какие «нормальные» вопросы можно задать Леви. — Я не сомневаюсь в твоих способностях. — Эрвин переходит на серьезный тон. — Я помню, как ты прыгал по крышам. Казалось, что ты не рожден ходить по земле. Но это не означает, что я не буду о тебе беспокоиться. Леви отмахивается от него, как от назойливой мухи, готовится к прыжку, осматривая стены и прицеливаясь. — Если тебе так страшно смотреть, то можешь спрятаться в одной из камер. Там есть, где поспать. Леви встает в позу, нажимает на спусковой курок и взмывает вверх стрелой — раздается только свист тросов. Эрвин не успевает уследить за его движениями: в следующий момент после прыжка Леви уже висит на самом верхнем уровне тюремных камер, покачиваясь в воздухе. Он хорошо держит равновесие — никаких хаотичных движений, совершенный баланс и спокойствие. На Эрвина он не смотрит, выбирает следующее место для прыжка. Мгновение — и Леви уже на другой стороне. Он забирается на железную ограду балкона, стоит на тонком поручне так устойчиво, словно находится на ровном земле и глядит вверх, на один из световых люков. Эрвин в ступоре наблюдает за его перемещениями: как Леви мог добиться таких результатов после нескольких самостоятельных тренировок? Леви снова прыгает и повисает на потолке. Эрвин задирает голову, прикрывая глаза ладонью от яркого света. Леви раскачивается из стороны в сторону на тросе — маленький паук на тоненькой веревке. — Наконец-то я могу смотреть на тебя сверху вниз, — выкрикивает он, и его слова разбиваются эхом о стены тюрьмы. Прыжок вниз, свист в воздухе — Леви оказывается на сооружении с висящими клетками. — Ладно, немного ускоримся, — говорит он, ухмыляясь. — Следи за расходом газа, — кричит Эрвин, но Леви уже не слышит его, отскакивает от стен, как сумасшедшая пуля. Он летает из стороны в сторону, достает до потолка и опускается на нижний уровень балконов, и снова прыгает вверх, почти не останавливаясь на одном месте. Тревога перетекает в восторг, а потом в него потихоньку вкрапляется зависть. «Я не могу перестать смотреть на него» сменяется на «Я тоже хочу так», а потом превращается в «Никто, кроме меня, не должен видеть, как он это делает». Его недавние беспокойства о том, что Леви занимался здесь в одиночку, исчезают, остается только всепоглощающее желание завладеть каждым мгновением полета Леви, присвоить его себе. Запереть его в клетке, как красивую птицу, и выпускать ее на волю только, когда он захочет. Тело становится каменным. «Вот для чего ты хочешь вызволить его на поверхность? Чтобы снова сделать узником?» Эрвин опускает голову, пряча Леви от своего жадного взгляда. Если он продолжит на него смотреть, то захочет сделать с ним еще что-то более ужасное. Его охватывает паника, руки начинают трястись. «Откуда у меня такие темные мысли?» Может, Леви почувствовал что-то неладное и поэтому решил не выполнять свое обещание о встрече? Скрывался от него пару месяцев, но совесть не позволила ему присвоить УПМ. Дышать становится тяжело. Так вот что бывает, если перестать себя контролировать, если выпустить мысли на волю, прыгнуть в неизвестное. Восторг сменяется жадностью, невинные желания оборачиваются хищными порывами. Он чувствует себя переродившимся, скинувшим остатки оболочки невинности, встречается лицом к лицу с самим собой, и голоса, которые давали ему советы или пристыжали его, исчезают, остается только его голос и голос, кто все это время прятался в тени. Эрвин смотрит на пыльную землю, на которую когда-то падала кровь тех, кого пытали, кто был жертвами чьей-то жестокости. На чьей стороне окажется Эрвин? Тех, кто будет присваивать чужие жизни, желать власти и пользоваться привилегиями, которые даны ему от рождения? Стены тюрьмы наступают на него, выдавливают из него все те чувства, которые он прятал где-то в глубине все эти недели, они мелькают перед глазами хаотичными картинками: прощание с Ричардом, уставшие глаза отца за стеклами очков, Мари и манекен с платьем за ее спиной, долгие ночи в воспоминаниях о подземелье. Все его пороки разом вылезают наружу: пренебрежение к Ричарду и неуверенность в том, что он от него хотел; игра в прятки с Мари — то он тянет ее к себе, то отстраняется; невнимательность по отношению к отцу и желание убежать от разговоров о матери; его игра в спасителя подземелья, которую он затеял только чтобы получить главный приз — Леви. «Ты одновременно алчный и осторожный. Разве это пороки? Разве это не то, чтобы поможет тебе возвыситься в этой жизни и добиться своих целей? Кто сказал, что цели должны быть исключительно благородными? Кто сказал, что порядочными намерениями нельзя замаскировать личные желания? Ты можешь делать хорошие вещи и в то же время получать то, что ты хочешь», — говорит его второй голос, холодный и решительный. «И быть лицемером, который играет роль воина справедливости?» «Прежде всего мы заботимся о себе, и ты это прекрасно знаешь». «Мои желания не должны мешать другим. Мои желания не должны быть стратегиями и манипуляциями, скрытыми за вежливыми словами». «Я думал, ты только что отбросил свои простодушные идеалы. Ты знаешь, что не сможешь вести простую жизнь, руководствуясь правилами, которые придумал невесть кто. Ты хочешь использовать эти правила себе на пользу, искривлять их таким образом, что никто не сможет к тебе придраться». «Я не имею права иметь все, что захочу». «Да, и тебе придется идти на жертвы и делать выбор. Ты будешь оправдывать моралью только то, что тебе выгодно и отказываться от многих вещей на благо того, что влечет тебя больше всего. Но алчность и стремление к власти никуда не уйдут, если ты продолжишь отказываться от своих желаний». Эрвин не знает, что ответить, чувствует, что запутывается в словах, перестает понимать, чего он хочет добиться этим разговором. Всего одно мгновение разворошило осиный улей — Леви, парящий под потолком, впервые оказавшийся выше него. Как восхищение его полетом может так тесно переплетаться с невыносимой тягой полностью обладать им, заставить его спуститься на землю и запретить уходить куда-то далеко? «Ты же недавно понял, что не бывает черного и белого, что грани чувств безграничны. То, что ты об этом размышляешь, не означает, что ты претворишь свои мысли в действительность». «Я не хочу иметь такие мысли». «Они никуда от тебя не денутся. Тебе придется принять их и решить — держать их в узде или выпустить наружу. Но я знаю, что ты мыслишь достаточно рационально, чтобы не пускаться в погоню за сумасшедшими идеями. Ты не будешь заковывать его в цепи и объявлять своей собственностью». «А что тогда насчет Мари? Я не могу не… не ревновать ее к Найлу». «Давай ты не будешь пытаться решать все сразу? Твоя проблема сейчас висит наверху и скоро окажется рядом». Леви опускается на самый нижний балкон и спрыгивает вниз, на землю. Эрвин не знает, как себя вести, — за эти несколько минут на его место пришел кто-то другой, и Леви это сразу поймет, как только кинет на него взгляд. «Опять притворяться, опять скрывать то, что я на самом деле хочу сказать», — мысленно стонет Эрвин. Он сдается и пускает на место того, чей бесстрастный голос наставлял его, пока Леви парил над ним и его сомнениями в себе.

***

Каждый раз, когда Леви опускается на землю, он ощущает разочарование от того, что его ноги снова стоят на твердой поверхности. В первые минуты это кажется противоестественным, как будто он идет против своей природы. Но потом тело привыкает, забывает, как холодный воздух окутывал его со всех сторон во время прыжка, как развевались волосы и в животе что-то переворачивалось, когда он повисал над пустотой. Он знает, что газа почти не осталось и через несколько минут УПМ придется отдать Эрвину, и поэтому ему хочется вцепиться в него обеими руками, как в любимую игрушку, и убежать куда-нибудь подальше. Эрвин стоит, прислонившись к балкам тюрьмы с висячими клетками, и по его взгляду невозможно ничего понять. В начале их встречи он будто весь искрился, хоть и пытался это не показывать, а теперь снова обратился в каменную статую, глаза которой ничего не выдают. Леви отстегивает ремни, размышляя о том, что ему следует сказать. Может, Эрвин по-прежнему недоволен его безрассудным поведением? Злится на то, что Леви не выполнил свое обещание и игнорировал его два месяца? — Ты какой-то хмурной стал, — Леви решает нарушить тишину. — Не понравились мои выкрутасы с этой штукой? Кажись, не дотягиваю до ваших героев-разведчиков? — Наоборот, — неохотно отвечает Эрвин. — Слишком уж ты хорош для того, кто занимался без наставника. Какие-то у тебя… сверхъестественные способности. — Боже, тебе не угодишь. Нельзя быть слишком плохим и нельзя быть слишком умелым. Эрвин явно не желает присоединяться к его игривому настроению. — Я не это имел в виду, — отвечает он ничего не выражающим голосом. «По какому поводу он загнался, раз корчит такую серьезную рожу?», — недоумевает Леви. — Вот, держи, — он снимает УПМ и протягивает его Эрвину, втайне надеясь, что тот откажется его принимать и отдаст его в дар. Ему становится стыдно. «Превратился в попрошайку из-за этой штуки, что за бред», — униженно думает Леви. Эрвин берет УПМ, критически оглядывает его и складывает в рюкзак. Леви смотрит на него, как на уплывающее в пучину моря сокровище. Перед глазами возникает картинка из книги, которую он когда-то читал: драгоценности, идущие на дно, камни на перстнях и ожерельях блестят в лучах заходящего солнца. Может, когда-нибудь он снова полетает — не скованный стенами и потолком, ощущая на лице жар солнца, которое с каждым прыжком будет все ближе и ближе… — У меня есть к тебе просьба. Леви вздрагивает от бесстрастного голоса, вырываясь из своих мечтаний о полетах. Глаза Эрвина не отрываются от Леви, он явно уже давно забыл о лежащем в рюкзаке УПМ. Леви затягивает в их холодную голубизну, свет из люков наверху постепенно исчезает, погружая их во тьму. — Хотелось бы пойти в какое-то более цивильное место, где хотя бы есть столы. Леви совсем теряется. — Ты что, собрался меня чему-то учить? — озадаченно спрашивает он. — Нет, мне нужна поверхность для того, чтобы кое-что написать. — Чего? — его слова еще больше сбивают Леви с толку. — Ты у меня интервью собрался брать? — Как же ты любишь заваливать вопросами. Я понимаю твою недоверчивость, но я не задумал ничего плохого. Просто давай уйдем отсюда. Леви усмехается. — Все-таки испугался. Зря, тебе таких мест нечего бояться. Зуб даю, ты в тюряге никогда не окажешься. Эрвин поднимает бровь. — У меня уже имеются веские основания для того, чтобы туда попасть. Леви не сразу понимает, но вскоре до него доходит смысл этих слов. — Если ты насчет того маленького происшествия во время нашей последней встречи… Тебе нечего бояться, я все эти месяцы держал руку на пульсе полиции. Мои люди выяснили, что про тебя в их разговорах и речи не было. — У тебя есть свои люди в полиции? — Нет, до такого я еще не скатился, хотя было бы полезно. Но покупать легавых — это как-то совсем низко. Все просто: у некоторых из них развязывается язык за выпивкой, а мои знакомые частенько бывают в тех барах, где они отдыхают. Кажется, Эрвина удовлетворяет это объяснение. — Спасибо, что проследил за этим, — говорит он очень уж официальным тоном, словно сейчас достанет из-за пазухи грамоту за отличное поведение. — Не волнуйся, впредь я постараюсь сделать так, чтобы ты ни в какое говно больше не вляпался. — И как ты, интересно, это сделаешь? Полностью исчезнешь из моей жизни? — спрашивает Эрвин. Слова звучат небрежно, но его голос подрагивает, выдавая волнение. — Неплохой вариант, — помедлив, отвечает Леви. — Самый безопасный и легкий. — Так куда мы можем отсюда отправиться? Мне нужен стол, — настойчиво повторяет Эрвин. — А ты не можешь на коленке накорябать то, что тебе нужно? Здесь так многие сделки заключаются: присел на корточки, достал бумажку и расписался. Хотя чаще всего хватает обычного «Базарю» или «Все сделаю, матерью клянусь». Или ты мне больше не веришь после того, как я кинул тебя и избегал целых два месяца? Эрвин вздыхает. — С чего ты взял, что я собираюсь заключить с тобой какую-то сделку? Я все объясню, когда мы уйдем из этого проклятого места. Леви сдается. Любопытство зашкаливает, но он решает больше не допытываться и подождать, пока бедный мальчик с поверхности окажется в более комфортном местечке. — Отсюда есть выход к одной из церквей. Не той, в которой мы тогда были, но тоже когда-то принадлежавшей этим придуркам с культом стен. Леви подходит к одной из тюремных камер, открывает скрытую досками дыру в полу, и залезает внутрь, освещая путь фонарем. Этот проход более узкий, и даже Леви приходится сгибаться, пробираясь по тоннелю, а Эрвин ползет почти на корточках. Леви мог бы отвести его в одно из своих надежных убежищ, если бы не опасался, что там окажется кто-то из его ребят. Прогнать их, конечно, ничего не стоит, но они явно разнесут сплетни среди всей банды. Кто-нибудь случайно проговорится, что видел Леви с каким-то элегантным джентльменом, и об этом узнают всякие недоброжелатели. А он только что обещал Эрвину, что тот больше не попадет ни в какие рискованные переделки. В общем, церковь — самый близкий и безопасный вариант. Скоро они упираются в стену со ступеньками вверх, карабкаются и вылезают из подземного хода. Леви внимательно осматривает полутемное пространство: не притаился ли кто-то в темноте, не прячется ли в укромном углу заблудшая парочка, желающая погреться телами друг друга. Он обходит все скамейки — большинство из них поломаны, в сиденьях зияют огромные дыры. Между рядами лежат кучи мусора, чья-то порванная одежда, смятые одеяла. Кафедра священника почти нетронута, только исписана разными надписями. За ней на стене виднеется осыпавшаяся фреска, по обеим сторонам от скамей — витражные окна. Почти все из них разбиты, из них в помещение веет холодом. На фреске изображено то же самое, что и в церкви Белого квартала — три стены, люди и титаны. Эрвин следует за Леви, по-прежнему не говоря ни слова. Он идет мимо скамей, останавливается возле кафедры, придирчивым взглядом оглядывает ее поверхность. — Робу предложить не могу, придется тебе вещать свои проповеди в обычном одеянии, — нарушает тишину Леви. Эрвин усмехается. — Обещаешь молиться, как добросовестный верующий? — И верить, что стены сотворены богом? Нет уж, спасибо. Эрвин понимающе кивает, подходит ближе к кафедре, сдувает с нее пыль и закашливается. Леви приземляется на переднюю скамью и устраивается поудобнее, складывая руку на спинку и скрещивая ноги. Эрвин стоит за кафедрой, протирая рукавом поверхность и прикрывая нос от пыли. Леви кажется, что он готовится к важной церемонии: стоит, как на сцене, скорчил сосредоточенную мину и погружен в свои мысли. Ни дать ни взять, политик, готовящийся толкнуть какую-то пафосную речь. На смиренного священника он явно не тянет. — Ну и что у тебя там за такие бумажки, которые нельзя мять, черкая на коленке? — не выдерживает Леви. Эрвин глубоко вдыхает, закрывая глаза. Он сует руку во внутренний карман и достает оттуда сложенный листок, долго смотрит на него, сминая его и не решаясь развернуть. — Чего ты там его мусолишь? Прям как девчонка, которая написала признание в любви и никак не может решиться его отдать, — насмехается Леви, запоздало осознавая, что последняя фраза звучит слишком опасно. — Признание… — задумывается Эрвин. — Знаешь, у нас скоро в школе состоится бал, и многие мои одноклассники и одноклассницы вручают друг другу записки с предложениями быть партнером на этой празднике. Иногда это можно расценить, как признание. — К чему ты это говоришь? — Это приглашение. Не на бал, правда… хотя всякое может быть, — неуверенно поясняет он. — Может, хватит сиськи мять? — Леви настолько сгорает от любопытства и раздражения, что не сдерживается и переходит на слишком грубые для нежных ушей Эрвина выражения. Эрвин вздрагивает, укоризненно смотрит на Леви. — У моего отца есть связи в департаменте по делам граждан. В нем есть отдел, который занимается задачами, связанными с подземельем, и этот отдел отвечает за выдачу разрешений на работу на поверхности, а также ее посещение. «О нет», — начинает понимать Леви. — Недавно отец получил разрешение в качестве поручителя за лицо, получающее доступ к посещению Митры, — его тон звучит слишком формально, он будто прячется за серьезными словами. — Я же сказал, что не хочу никуда выходить! — Леви не дожидается окончания объяснения, вскакивает со скамейки, сжимая кулаки. Эрвин зажмуривается. Он явно ожидал именно такой реакции. — Это всего на один день, — примирительно говорит он. — Никто не принуждает тебя к пожизненному заключению на поверхности. — Сколько раз я говорил, что мне не нужны твои подачки! Если ты пытаешься передо мной выслужиться за то, что я помог тебе с тем пропуском, когда мы скрывались от полиции, то мне это нахрен не надо. Или ты ко мне подлизываешься, чтобы я тебе наконец-то дал? — слова сами вылетают, Леви даже не пытается себя контролировать. — Вот что я скажу: если тебе так хочется со мной переспать, то для этого не надо вытаскивать меня на свою сраную поверхность. Просто прикажи мне, мы же здесь должны подчиняться всем, кто ходит над нашими головами. Опять у Леви внутри все двоится: тень Кенни его науськивает — «Дай ему по морде, разорви эту жалкую бумажку», а призрак мамы покорно признает — «Ты все правильно сказал, пусть он уже получит, что хочет». Эрвин молчит. На его лице нет гнева или отвращения, он не смотрит на Леви убийственным взглядом, как на насекомое, которое посмело его укусить. — Я уже успел достаточно хорошо тебя узнать, — спокойно отвечает он. — Можешь кричать, сколько хочешь. Ты реагируешь так, потому что я заставляю чувствовать тебя беспомощным, и тебе кажется, что я желаю показать свою власть. Но я не буду тебя уговаривать. Просто скажу, что мне нравится проводить с тобой время, и я очень хотел бы показать тебе мои любимые места, сводить в кафе или в библиотеку. Я даже помогу тебе стащить оттуда понравившиеся тебе книги. Я куплю тебе то, что нужно твоим друзьям, но я знаю, что в дар ты принять не захочешь, поэтому ты можешь потом отдать мне долг. Или можешь украсть у меня то, что надо, если тебе будет так комфортнее. Я не обижусь, — он вдыхает и продолжает говорить, не давая Леви вставить и слова. — Это не насмешка, не способ показать свое превосходство, не агитация переезжать наверх. Это мое искреннее желание показать тебе свой мир, как ты показал мне свой. Я хочу, чтобы ты вышел за границы своей территории и увидел, что еще есть за ее пределами. — Какой же ты благородный, просто обоссаться, — Леви не может прекратить ругаться, но яд внутри постепенно рассасывается. Ему хочется верить этим словам, хочется сдаться. — Всего один день, Леви, — твердо говорит Эрвин. Сопротивляться становится сложно, и Леви наконец-то дает вырваться тому, что давно таилось на задворках его сознания: «Я боюсь, что мне там понравится. Боюсь, что я не захочу оттуда уходить». Он не говорит это вслух, такого он не может себе позволить. Леви закрывает глаза. — Твой отец знает, что ты собрался приютить у себя не испуганную и робкую девчушку, а местного бандита? — Он знает, что ты мой друг, — уклончиво отвечает Эрвин. — Единственное, что меня беспокоит, — это то, что тебя все еще может разыскивать полиция. — Ах да, такая маленькая деталь, — фыркает Леви. Эрвин переступает с ноги на ногу, стискивает в руке листок. — Меня уже давно перестали активно искать. В подземелье у полиции хватает других забот, тут есть преступники поинтереснее. — Значит, ты согласен? — говорит Эрвин с надеждой, спускаясь с помоста навстречу Леви. — С чего ты это взял? — перестать огрызаться сложно, слишком уж унизительно для него сказать «да». — Знаешь, я читал в твоих умных книжках, что когда-то давно у богачей были рабы, что бедные люди продавали себя, чтобы не прозябать в нищете. Так вот там тоже это все оформлялось всякими разрешительными бумажками. — Может, прекратишь сравнивать мои намерения с такими мерзкими вещами? Это приглашение, — Эрвин подходит еще ближе. Пусть называет это как хочет, Леви слышит в его словах только угрозу — ласковую, но все же угрозу. Он сдавленно посмеивается. — Мне начинает казаться, что у меня нет возможности сказать «нет». — Я бы не хотел, чтобы ты отказался, но выбор за тобой, — Эрвин оказывается с ним лицом с лицу. Листок белеет между ними, как маленький флаг перемирия. Леви пятится назад — настолько непривычное для него действие, что он спотыкается об одну из досок и не удерживает равновесие, почти падая и ударяясь спиной об оконное стекло. Эрвин хватает его за талию. Они замирают. В воздухе витает потревоженная ими пыль, сквозь витражи льется свет. Леви практически безотчетно хочет сказать что-то язвительное, например: «Только что мне зубы заговаривал, уверял, что твои намерения бескорыстные, а сам ко мне лезешь с объятиями». Но в этот раз его защита не срабатывает. Разноцветные стекла, подсвеченные фонарем снаружи, раскрашивают лицо Эрвина яркими пятнами. Половина лица становится огненно-красной, другая — изумрудной. Лоб и глаза покрываются бирюзовым, и в этом свете его глаза становятся еще ярче. Они внимательно наблюдают за Леви, и в них нет испуга, только ожидание, словно Эрвин прекрасно знает, что будет дальше и не думает отступать назад. Леви вспоминает про свой план отвадить его от посещения Подземного города — что же пошло не так, раз они снова оказались на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга? Оттолкнуть бы его и послать куда подальше, только Леви чует, что это не сработает. Проходит минута, и, Эрвин, видимо, понимая, что сопротивления не будет, прижимается к Леви, его рука на талии начинает плавно скользить по позвоночнику. «Да пошло оно все к черту», — Леви прекращает сопротивляться и прижимается к Эрвину в ответ. Он еле достает лбом до подбородка — неужели этот дылда успел так вырасти всего за два месяца? Почему с Леви не происходит то же самое? Движения Эрвина медленные и осторожные. Он словно проверяет незнакомую территорию, ждет, что от малейшего прикосновения может разорваться бомба. Или пытается приручить дикое животное, понимая, что нужно быть терпеливым и аккуратным. Пальцы доходят до лопаток и останавливаются, поглаживая напряженные мышцы сквозь ткань. Леви не шевелится, руки висят вдоль тела. Он больше не боится своих приступов, но тело помнит все его предыдущие реакции на близость, поэтому не спешит отвечать на ласки. Ему хочется ответить на приглашение — еще одно, потому что Эрвин щедрый, он готов вырвать его из клетки подземелья, он готов избавить его от мук близости, показать, что все может быть по-другому. «Я всего лишь вор, я ничего не могу дать взамен», — так нужно сказать Леви, отступая назад. Если он поддастся Эрвину, то сам не узнает, что украдет, будет хватать своими жадными пальцами все, что попадется под руку. Что бы сказал Кенни, если бы его увидел? Что бы подумала мама? Никто из них не отзывается, они замолчали, закрыли глаза на происходящее. Всякий раз, когда Леви прикасается к другому человеку, который хочет его тело, он ощущает себя грязным, мерзким. Чудовищем, вылезшим из сточной канавы. Но Эрвин не отвернулся от него в тот раз в пещере, не отпускает его сейчас, и Леви начинает верить, что если он коснется его в ответ, то не запачкает своими пальцами его мраморное лицо, не оставит на нем пятна, которые никогда не отмоются. Он не будет трепетать, как непорочная дева, и не будет осторожничать. Он не будет… В голове крутятся одни «не», а то, что он хочет сделать, все еще остается в тумане. Леви решает начать с простого: он поднимает руки и обнимает Эрвина в ответ, и этого тут же становится недостаточно. Он цепляется за него обеими руками, зарывается лицом в его рубашку, ощущая щекой мягкую ткань распахнутого пальто. Леви никогда никого так не обнимал — крепко, судорожно, уязвимо. По объятию Эрвина ощущается, что для него это привычное дело: он уверенно кладет руку ему на шею, стискивает талию, поглаживает его нежными движениями. Вскоре и этого становится мало: Эрвин поднимает его голову за подбородок, склоняется и целует его. Леви вытягивает шею, хватаясь ладонями за плечи Эрвина и пытаясь удержать равновесие на цыпочках. «Как хорошо, что я научился целоваться», — в голове мелькает мысль, когда их языки сплетаются. Эрвин тоже не похож на того, кто совсем недавно понял, что можно еще делать с губами, кроме как изрекать мудреные слова. Леви помнит свой первый поцелуй — влага и неловкие столкновения лиц, непонимание, что делать дальше. Шея немного устает, ноги начинают дрожать. Леви еще крепче цепляется за плечи, обвивает своей ногой его ногу, пытаясь удержаться на месте. Он прекрасно ощущает, что происходит у них под одеждой: Леви скользит по бедру Эрвина, животом ощущает такие же движения. В том, как Эрвин себя ведет, совершенно не чувствуется смущения и нерешительности, и Леви это удивляет. «Неужели он уже с кем-то?..», — изумляется он. Эта мысль надолго не задерживается в его голове — Эрвин приподнимает и сажает на подоконник, сравнивая их по высоте. Он задирает ногу Леви так, чтобы она оказалась ровно на его талии, подтягивает к себе. Их разделяет только тонкая ткань, и Леви уже не понимает, насколько долго он готов терпеть свою скованность брюками. «Это что-то новое», — растерянно думает Леви, повторяя движения Эрвина и возмещая поцелуями то, о чем кричит его тело. Не зря Лулу поговаривает, что за скромным фасадам часто скрывается изголодавшееся животное. Леви чувствует, что поцелуев скоро будет недостаточно. Нужно остановиться — каким бы ни был соблазн переспать с ним здесь и сейчас. В церкви слишком грязно, Леви не был готов к такому физически, и вообще… ему становится немного страшно. Слишком много чувств накатило на него разом, слишком его истосковавшееся по прикосновениям без тошноты и головокружения тело плотоядно себя ведет — он тоже превращается в животное. Леви отстраняется. Эрвин смотрит на него почти с раздражением в потемневших глазах, не хочет его отпускать. — Поверь, ты не хочешь здесь заниматься сексом, — мягко останавливает его Леви. Эрвин оглядывается по сторонам, и впервые за все время их пребывания в церкви смущается. — Это противоречит твоим религиозным взглядам? — говорит он извиняющимся тоном. Леви пару секунд смотрит на него, широко раскрыв глаза, и разражается смехом. Он давно так не смеялся: закидывая голову и зажмуривая глаза, сотрясаясь всем телом. — Да, после того, как мы тут отшлифовали друг друга, я внезапно вспомнил, что бог не одобряет мои действия, и если я не остановлюсь, то буду проклят всю оставшуюся жизнь, — Леви прекращает смеяться и закатывает глаза. Эрвин краснеет. Леви это забавляет: все происходящее с ними минуту назад его не смущало, а возможность нарушить какие-то религиозные запреты так сильно пугает. — Раздеваться в церкви, где ночуют бомжи и куда в любой момент могут зайти какие-нибудь блуждающие дети — это такое себе развлечение, — поясняет Леви. — Да, — Эрвин изо всех сил кивает. — Я немного забылся, прости. — Все нормально. Не ты один думал только тем, что находится в штанах, — Леви спрыгивает с подоконника и снова садится на скамью, поправляя волосы и одежду. — Ну и что, какие там нужны писульки для твоей экскурсии? Эрвин реагирует не сразу, видимо, совершенно забывая об их разговоре до всего этого безобразия с переплетающимися языками и ногами. Он засовывает руку в карман, хмурится, вертит головой, что-то растерянно ища. — Вот твоя драгоценная бумажка, — Леви указывает подбородком на лежащий на полу листок. Эрвин выронил его во время их продолжительных объятий и, очевидно, даже не заметил, как это произошло. Он торопливо поднимает разрешение, идет к кафедре, достает из кармана чернильницу и перьевую ручку. — Прежде всего, мне нужна твоя фамилия. — Ох, вот и начинаются сложности, — недовольно протягивает Леви. — Фамилии есть у элиты, у нас есть только имена и прозвища. Эрвин теряется. — И что тогда мне написать? — В поддельных документах у меня написано «Ланге». Пиши ее, — с неохотой отвечает Леви. Эрвин склоняет голову набок. — Забавно, — он старается сдержать смешок. — Мне нравится, как она звучит, — обиженно оправдывается Леви. Да, он выбрал фамилию со значением «высокий», и смеяться над этим не было дозволено никому из приближенных Леви. Но Эрвину он прощает его выходку. — Ты, надеюсь, еще не написал «Леви»? Как ты уже понял, свое подлинное имя я не особо разглашаю, поэтому официально меня зовут «Кенни». — А раньше не мог сказать? Я уже написал букву «л». Сейчас попробую исправить… — Разве это не было очевидно? Я же изначально представился тебе этим именем. — Нет, я не привык к концепции поддельных и истинных имен, — ворчит Эрвин, усиленно водя ручкой по бумаге. — Дата рождения? — Хрен бы ее знал. Мне говорили, что я родился в декабре, помню, что мама праздновала мой день рождения примерно в это время… Пока мы еще могли праздновать, но я плохо помню эти времена. Когда-то я просто тыкнул пальцем в календарь и выбрал двадцать пятое число. А год… ставь, какой хочешь, но только чтобы мне было не два и не три года желательно. — Могу написать пять… — Только попробуй. Эрвин улыбается. — Теперь нужно определиться с датой посещения. Он выжидательно смотрит на Леви, ничего не предлагая. Надо бы оттянуть все это дело, назначить встречу на поверхности через месяцок, а потом придумать какую-нибудь отмазку. — Разрешение действует в течение этой недели и следующей, — Эрвин будто читает его мысли. Леви еле слышно выругивается. — Что насчет следующей субботы? — осторожно предлагает Эрвин. — Как раз выпадает на двадцать пятое число… Отпразднуем твой день рождения. Леви хочет сразу отказаться: двадцать шестого у Рихтера запланирована важная поставка с поверхности, которую Леви хочет проконтролировать сам. Хотя Ирма может прекрасно справиться с этой обязанностью… Леви будет нежиться в уютном доме на поверхности, в то время как его подопечные будут сопровождать повозку для Рихтера, ожидая, что в любой момент на них может наброситься полиция и какие-нибудь враги подпольного врача. Звучит восхитительно. Он представляет, что бы сказала Ирма, если бы узнала о приглашении Эрвина: «Даже не думай отказываться. Думаешь, что мы не справимся сами? Настолько нам не доверяешь? Опять берешь все на себя, будто мы дети несмышленые. Кстати, о них: расскажешь потом малышам истории о жизни в Митре, порадуешь их». Леви верит ее словам, облегченно выдыхает, но язык все еще не поворачивается, чтобы сказать непривычные слова. — Я давно не праздновал свой день рождения. Не знаю, как это делается. Но… можно попробовать. Эрвин быстро записывает дату — не ждет, пока Леви передумает. — Ну все, дело сделано. — Ты же отдашь мне свою мудреную бумажку? Надо же мне будет убедить стражу, что я не какой-то беженец. Эрвин качает головой. — Я приду за тобой сам. Хранение разрешения я тебе не доверю, что-то мне подсказывает, что оно может таинственно исчезнуть, когда придет время… Леви цокает, бросая на него разочарованный взгляд. Он рассматривал такой вариант развития событий. Эрвин спускается с возвышения, садится на скамейку рядом с Леви и поворачивается к нему лицом, протягивая ладонь для рукопожатия. — Тогда встречаемся через неделю. Никаких увиливаний я от тебя не потерплю, только попробуй не явиться. — В этот раз я не нарушу обещание. Эрвин целует Леви в висок, шепчет: — Воспринимай это как сделку, если тебе так проще. Но помни, что в любом договоре есть наказания за его нарушение. Леви ухмыляется. — За мной и так числится довольно много провинностей. — Тогда ответишь за них через неделю. Эрвин садится прямо, стискивает пальцы Леви в своей руке. — Главное, чтобы я просто шел вперед и не обернулся. Леви непонимающе на него смотрит, но не хочет ни о чем расспрашивать. На сегодня хватит вопросов, пусть останется только ощущение его тела рядом и краски разноцветных стекол на лице.