Принц и нищий

«Толку с твоей симпатичной рожи никакого нет. Одни проблемы. В Подземелье такие, как ты, плохо заканчивают — там же, где твоя мамаша».   Возможно, Леви было бы проще, если б он выглядел, как обычный житель трущоб: замызганная одежда, нечесаные патлы, серого цвета лицо. Так проще быть незаметным, сливаться с толпой, но все внутри Леви противится этому — он не хочет быть такими, как они. Три предыдущие ночи он провел в заброшенном районе рядом с грузом, который обещал передать Рихтеру, и ему пришлось мириться с пыльным помещением и отсутствием воды. Волосы он не мыл несколько дней, и Леви становится гадко от их прикосновения к коже. Лицо он измазал сажей, чтобы можно было спокойно наблюдать из окна за улицей. Остаться в своей квартире до момента передачи груза Леви не рискнул: надо было лично проследить за тем, чтобы до этого времени его никто не обнаружил.   «Заимей себе парочку шрамов на лице. Это немного исправит ситуацию».   Он вернулся в центр города сегодня днем: груз засунул в рюкзак, который предварительно стащил в доме помощи бездомным. За это ему до сих пор было стыдно. Такие рюкзаки были достаточно вместительными и могли раскладываться в некое подобие подстилки на землю. На ней Леви и спал все эти ночи — в помещении не было никакой мебели.   Подобного вида багаж за спиной обычно внимание не привлекает: Леви знает, что внутри рюкзаков бездомных часто находится всякий мусор, который они пытаются продавать на рынках. С таким рюкзаком его навряд ли кто-то остановит.   Леви бредет по улице, шатаясь и изредка вытягивая руки в сторону богатых посетителей с поверхности: он, к сожалению, еще не забыл, как это делать. Кенни заставлял его таскаться по улицам до тех пор, пока не обнаружил его талант к воровству и обращению с ножом. Он ловит на себе парочку взглядов, полных омерзения, мужчина в дорогом замшевом костюме отмахивается от него тростью, и Леви отбегает к углу здания, плюхаясь на землю. Схватить бы эту трость и заехать ему прямо в глаз — но сегодня Леви не может это себе позволить.   Он ощупывает рукой лоб: на пальцах остаются черные пятна. Нет, шрамы на лице он себе не хочет. Если кто-то может добраться до его лица — это означает, что Леви проиграл.   Группа мальчишек возле ресторана напротив оглядывает его грозными взглядами, их главарь разминает кулаки с покрытыми кровью костяшками: Леви зашел на их территорию. Они не узнают его в этом прикиде — это хорошо. Один из парней отделяется от группы, готовясь перейти улицу, но останавливается, как вкопанный, когда Леви показывает на свои глаза, затем вытягивает четыре пальца правой руки. Мальчик тут же подается назад.   Знак Сероглазого короля — так это именовали на улицах. Леви поеживается: прозвище его раздражает, но что поделать, если оно работает. Пока от него есть прок, Леви будет его использовать.   Он осматривает улицу, не замечает никого подозрительного. Около игорного дома Леви видит знакомую тощую фигуру: Эмиль приглаживает волосы, сует в рот сигарету и бросает взгляд украдкой в сторону Леви. Тот подает Эмилю другой знак — все в порядке, в убежище можно заходить.   Парень тушит сигарету и заходит в игорный дом через парадный вход, Леви же проскальзывает в толпу прохожих и сворачивает к задней стороне дома, бесшумно пробираясь по лестнице на второй этаж.   Он не любит использовать эту квартиру: во-первых, Кенни никогда его туда не пускал и ключи не давал, во-вторых, — своим складам в заброшенных районах он доверяет гораздо больше. Но Леви нужен промежуточный пункт, чтобы сбить возможную слежку со следа, а для этого ему нужно шумное и людное место: на первом этаже здания находится игорный дом, рядом с которым часто ошивается полиция.   К этому моменту Эмиль уже открыл окно, как они и договаривались: Леви беззвучно опускается на подоконник, на всякий случай доставая из кармана нож. Воздух в комнате тяжелый и пыльный — сразу чувствуется, что никто в этой квартире не живет. Когда Леви первый раз сюда проник, то ошалел от количества пустых бутылок из-под виски и вина, заполняющих почти все пространство комнаты. Столик у кровати был засыпан пеплом — стеклянная пепельница ломилась от скрюченных окурков. На кухне Леви спугнул нескольких жирных крыс своими осторожными шагами. Он провел целый вечер, отмывая квартиру до блеска и собирая весь мусор в огромные мешки.   «Уборщицу я не нанимал, малец. Че ты тут бегаешь с тряпкой, как баба?» — вот что, наверное, сказал бы Кенни, увидев старания Леви.   Ноги бы его здесь не было, если бы Леви не подслушал разговор хозяина квартиры с одним торговцем в баре: «Заплатил на пару лет вперед и исчез. Пригрозил мне, что, если туда кто-нибудь проникнет, перережет мне глотку. Был, конечно, большой соблазн запустить туда жильца и еще с него деньжат собрать, но Кенни обычно слов на ветер на бросает».   Именно поэтому Леви решил воспользоваться этим жильем. Они с бандой изготовили поддельное письмо — якобы Кенни писал, что свой человек будет периодически проверять квартиру и поддерживать в ней порядок. Писал Кенни как пятилетний ребенок, подделать его почерк было проще простого. Леви решил не появляться в квартире лично, доверял это дело другим людям. Эмиль вызывался чаще всех, и почему-то в последнее время Леви стало настораживать его рвение.   Эмиль лежит на диване, закинув ногу на ногу, окидывает Леви лукавым взглядом. Довольная улыбка быстро испарится с его лица, если Леви прикажет разглаживать простыню и одеяло, которые Эмиль так небрежно смял своим телом.   — Всё в порядке? — тихо спрашивает Леви.   Эмиль кивает, даже не думая вставать с кровати.   — Хорошо. Переодевайся, лучше подготовиться...   — До встречи еще два часа, — перебивает его Эмиль. — Расслабься. Полежи со мной.   Он хлопает по поверхности кровати, сдвигается в сторону, чтобы освободить Леви место.   — Ты сдурел? Посмотри, как я выгляжу, — Леви указывает на свои обноски и испачканное лицо. — Я не мылся несколько дней.   — Мне насрать, ты же знаешь, — Эмиль ложится на бок, продолжая разглядывать Леви. — Давай насладимся минуткой спокойствия.   Леви игнорирует его слова.   — Виг нашел извозчика?   Эмиль вздыхает, пряча лицо в подушке. Он что-то мямлит — Леви не может расслышать.   — Подними свою паршивую башку и скажи нормально, — раздраженно приказывает Леви.   Белобрысая голова недовольно приподнимается.   — Мы спиздили повозку, — отвечает Эмиль.   — Что? Я об этом вас не просил.   Эмиль пожимает плечами.   — Так было проще. Извозчика долго не было, и Виг решил взять поводья в свои руки, — ухмыляется он.   Леви закрывает лицо рукой и сразу же выругивается — сажа снова остается на его ладони.   — Он хоть умеет с ними обращаться?   — Не знаю. Доехали без происшествий, — лениво отвечает Эмиль.   — Не беспокойся: сам знаешь, что Вигу проще найти общий язык с конями, чем с людьми.   Леви устало опускается на пол.   — Потом верните ее на место.   Сквозь приоткрытую дверь видно ванную — в нее Леви старается не заходить, до сих пор вспоминая, сколько времени у него ушло, чтобы хоть как-то отмыть пол и стены от плесени. Но кое-что невольно привлекает его внимание: дверь покосившегося шкафчика возле ванны открыта, в нем стоят незнакомые жестяные банки.   Эмиль ловит его взгляд.   Они вскакивают на ноги одновременно, но Эмиль успевает добежать до двери быстрее, блокируя проход. Леви изо всех сил ударяет кулаком ему в грудь, Эмиль болезненно выдыхает, не сдвигаясь с места.   — Послушай, — напряженно начинает он, сгибается от боли — Леви запускает кулак ему в живот.   — Что там? — разъяренно шепчет Леви.   Эмиль зажмуривает глаза. На его лбу выступает пот.   — Не надо, прошу, — дрожащим голосом говорит он.   Леви может избить Эмиля так, что он будет лежать здесь пару дней в собственных кровавых соплях, все, что Леви нужно услышать — это признание из его уст.   — Вот почему ты повадился сюда шастать. Думал, что у меня это не вызовет подозрений?   Эмиль тяжело дышит, вперив взгляд в пол. Круги под его глазами в последние несколько недель стали сильнее, кожа побледнела.   — Мне тяжело со всем справляться, — еле слышно произносит Эмиль. — Я контролирую ситуацию, уверяю тебя.   Леви замахивается и со всей силы дает ему пощечину. Голова Эмиля отклоняется в сторону, худая щека краснеет.   — Что мне мешает сейчас вышвырнуть тебя на улицу, а? Разве я не ставил тебе условие, когда мы только встретились? Или ты об этом забыл?   Эмиль шмыгает носом — по губам стекает струйка крови.   — Бей меня, сколько хочешь. Я думаю, ты только будешь рад, что я дал тебе такой прекрасный повод от себя избавиться, — голос звучит глухо, в нем слышатся нотки ярости.   Леви делает шаг назад, издавая вздох, полный возмущения. Он замахивается снова, чтобы ударить Эмиля по щеке, но его рука повисает в воздухе. Он выругивается и опускает ее.   — Где ты это достал?   Эмиль молчит, все еще не смотря на Леви.   — Новый торговец у лестницы наверх. Его крышует полиция, скорее всего, поставки приходят откуда-то с поверхности. Мне хотелось узнать, кто за этим стоит...   — И ты решил побаловать себя его товаром в придачу? — язвительно произносит Леви.   Эмиль осторожно поднимает руку, чтобы стереть кровь с подбородка.   — Это было всего пару раз. Чтобы снять напряжение, — угрюмо заявляет он.   — Если не можешь выдержать здешние проблемы, пиздуй наверх, — отрезает Леви.   Эмиль усмехается.   — Я без тебя никуда не пойду.   Леви хочется опять ему врезать. Хочется схватить его за волосы, опрокинуть на пол и сжать его горло так, что...   Он моргает. Тело приятно покалывает, и ему это не нравится. На приоткрытых губах Эмиля все еще остались капельки крови, на щеке расплывается красное пятно от пощечины. Наверное, первый раз за время их знакомства Леви хочет до него дотронуться.   Почему именно сейчас?   Нет, не дотронуться. Ему хочется замахнуться и снова ударить его — это мысль приводит Леви в ужас.   В его ушах снова раздается звук удара — звук из прошлого, который Леви никак не может забыть. Он отражается от стен, его заглушает стон мамы. Леви хочется закрыть уши, чтобы ничего не слышать, но звук повторяется в голове, и стон мамы неизбежно следует за ним.   «Здесь тебе придется научиться быть ублюдком. Благо, что примеров куча — учись, пацан, вживайся в роль. Насилие можно победить только насилием».   Леви глубоко вдыхает. Он не хочет быть таким, как они, хотя его чутье подсказывает, что это не совсем правильный выбор для этого мира.   Эмиль смотрит Леви в глаза, словно понимая, что с ним происходит.   — Леви, — Эмиль делает шаг вперед, обхватывая руками его лицо. Единственный глаз заполнен чернотой почти до краев, и Леви не знает, из-за чего — из-за наркотиков или из-за желания, которое он явственно чувствует своим бедром.   — Я грязный, — предупреждающе шепчет Леви.   — Мне насрать, — отвечает Эмиль и нежно целует его в щеку. На губах остаются следы сажи.   Леви знает, как это должно произойти — медленно и осторожно, пальцы аккуратно двигаются по его телу, поцелуи остаются на коже легкими касаниями, словно кто-то гладит его перышком.   Но Леви не хочет быть нежным. Он что-то начинает подозревать о том, как возникают его желания — они рождаются из злости, из жажды показать, что он здесь главный. И он будет делать то, что захочет.   Пальцы находят волосы Эмиля, собранные в хвост, и Леви тянет за них вниз, пока они не натягиваются в его руке. Во взгляде Эмиля появляется удивление, но он ничем не оказывает сопротивления, поддается ему, обнажая шею и прерывисто вздыхая.   Леви впивается в нее губами, сам себя не узнавая, — он никогда никого так не целовал.   — Ложись на кровать, — командует он.   Эмиль колеблется, слегка поворачивая голову назад, в сторону ванной. Он, наверное, думает, что это отвлекающий маневр, он слишком хорошо знает Леви. Но в этот раз Эмиль зря боится — Леви уже почти забыл про его злосчастные таблетки.   Он отпускает его волосы, и Эмиль подходит к кровати, настороженно глядя на Леви — словно ожидая подвоха. Матрас прогибается под его весом, жалобно скрипит.   Леви снимает грязную рубашку, кидает ее на пол. Его не смущает запах собственного пота, обманчивое чувство взрослости стягивает тело, как вторая кожа, — так же должны пахнуть мужчины, которые приходят в бордели за удовольствием? Таким ему нужно быть?   Эмиль боязливо поднимает руку, не решаясь коснуться его груди, и Леви хватает ее, кладя себе на живот и ощущая, как по телу разбегаются колючие мурашки.   Ему не надо смотреть на часы, чтобы понять, что у них еще много времени, — странно заниматься таким в бывшей квартире Кенни, но Леви ничего не может с собой поделать, ему хочется это сделать еще с последней встречи с Эрвином.   Он сжимает тело Эмиля между своими ногами, кладет руку на его член, обтянутый тканью штанов. Такое он тоже никогда не делал.   — Леви, с тобой всё... — обеспокоенно произносит Эмиль, но Леви не дает ему договорить.   — Заткнись, — приказывает он, сжимая руку между его ногами.   «Мне нужно знать, что тебе нравится». Леви помнит робость в голубых глазах — как он мог сказать в лицо этому невинному мальчику, чего он на самом деле хочет?   Эмиль зажимает рот рукой, сдерживая стон. Он ошарашенно смотрит на Леви — видимо, пытаясь осознать, происходит ли это наяву или его одурманенный наркотиками мозг выдает ему галлюцинацию. Леви одним ловким движением сдвигает его штаны до колен. Он прислушивается к своим собственным ощущениям: вдруг закружится голова, вдруг живот сдавит в тиски.   Леви улыбается, и Эмиль истолковывает эту улыбку по-своему: он начинает ворочаться, во взгляде читается ужас — таким довольным Леви обычно выглядит только тогда, когда собирается кого-то наказать.   — Не двигайся, — шипит Леви, чувствуя, как в желудке что-то переворачивается от того, как испуганно Эмиль смотрит на него.   Леви склоняет голову вниз, слыша, как тот судорожно вздыхает. Этого он тоже никогда не делал, но много раз видел в порно-журналах — наверное, это как-то ему поможет.   Он пробует на вкус влажную головку, ощущая на языке солоноватую жидкость. Он ждет, что появится тошнота, ждет, что кожу начнет неприятно покалывать. Но все, что ему хочется делать, — это продолжать, пока он снова не услышит сдавленный стон изо рта Эмиля.   «Шлюхи этим и зарабатывают», — раздается жестокий голос в голове, совсем не похожий на тот, который он слышал до этого. Такой Эрвин существует только в его голове, и Леви бы хотелось, чтобы он там и оставался. «Неудивительно, что тебе нравится, ты весь в мамашу пошел».   Даже эта мысль не заставляет Леви остановиться. Хватит с этим бороться — если он такой же, как она, пусть так и будет.   «Слабаки дохнут, пацан. Учись у тех мерзавцев, которых ты видел, — ненавидеть их глупо. Станешь сильным — перережешь им глотки, это будет полезнее».   Ладонь стискивается на бедре Эмиля так, что парень вскрикивает от боли. Леви хочет, чтобы они заткнулись, эти голоса, потому что он уже не знает, кем ему надо быть: мучителем или жертвой, тенью на стене или телом на постели.   В какой-то момент он забывает спрятать зубы, и Эмиль вздрагивает, слегка вскрикивая. Слюна течет вниз, на бледный живот — Леви передергивает от отвращения. Но он не может понять, чем оно вызвано, — самими процессом или тем, какое извращенное удовольствие он от этого испытывает.   Эмиль хватает его за волосы, но Леви сбрасывает ладонь — эти грязные патлы нельзя трогать. Посмотреть на его лицо Леви ни за что не решится — он не хочет увидеть себя в отражении его глаза, не хочет столкнуться с этой картиной лицом к лицу.   Он продолжает двигать ртом, в какой-то момент едва не закашливаясь — слишком глубоко. Слезы выступают на глазах.   «Может, у меня появилось то, что тебе может понравиться», — снова возникает робкий голос у него в голове.   Движения становятся более резкими, член во рту твердеет еще больше.   — Леви, — беспомощно произносит Эмиль. Его бедра приподнимаются, Леви удерживает их на месте.   Это происходит неожиданно: горячая жидкость касается его языка, из сжатого ладонью рта Эмиля вырывается отчаянный стон.   Леви поднимает голову, вытирая губы, вскакивает с кровати и бежит в ванную, выплевывая сперму в умывальник. Он пытается отдышаться, смахивает пот со лба, снова хватается за металлические края — тошнота наконец-то приходит. В глазах темнеет, голова кружится.   «Учись, мальчик, раз ты не можешь быть ублюдком. Твой блондинчик выглядит богатым, интересно, сколько денег он тебе даст за такое удовольствие», — так, наверное, Кенни бы ему сказал.   Леви злобно сплевывает, вытирая рот тыльной стороны руки. Нет, Кенни бы такое ему ни за что не сказал, хоть он и был тем еще мерзавцем.   Он споласкивает лицо, стирая оставшиеся следы сажи. Губы опухли и немного саднят, на языке все еще остается липкое ощущение спермы.   В ванную заходит Эмиль, неловко придерживая расстегнутые штаны руками. Леви тут же сбегает от него обратно в комнату, глядит на настенные часы. У них еще есть время, но Леви не желает проводить его здесь наедине с Эмилем. Как только Эмиль выйдет из ванной, Леви предложит пойти на место встречи.   За спиной раздаются шаги. Леви проклинает себя: он все еще не надел свою рубашку, она лежит кучей рядом с кроватью. Обернуться — выше его сил, он смотрит в окно, внутренне желая, чтобы Эмиль убрался восвояси.   — Я... Это было... — охрипшим голосом начинает Эмиль.   — Мы не будем это обсуждать, — отрезает Леви. — Под наркотой ты был совсем другим, я помню. Сейчас ты выглядишь нормальным. Объяснись.   Леви слышит, как Эмиль шумно выдыхает.   — Он называется «Прогулка». Позволяет оставаться в адеквате, только немного расслабляет. Усиливает восприятие цветов и... ощущений.   Леви хмурится.   — Я про такой не слышал.   Эмиль подходит к нему, и Леви хочется сжаться — возможно, выпрыгнуть в окно, лишь бы не допускать никакой близости.   — Недавно появился. Я пытаюсь выяснить, откуда он родом, как я и говорил раньше.   — Если еще раз увижу его у тебя, выгоню из Гнезда нахуй. Усек?   Эмиль ничего не говорит, но Леви знает, что он все понял.   — Думаешь, это связано с Рихтером? — спрашивает Леви.   — Навряд ли. Тут дело попахивает чем-то более крупным.   Леви раздумывает над его словами. Груз, который они собирались отдать Рихтеру, он давно осмотрел: там было несколько коробок со странными металлическими капсулами. Леви осторожно осмотрел одну из них, пытаясь найти крышку или открывающий механизм, но ничего не смог обнаружить. Они были похожи на большие пули, но его напрягало то, что металл неприятно прогибался под пальцами, был мягким. Такого он никогда не видел.   Зачем доктору нужно такое вооружение? Он говорил, что оно раньше принадлежало ему, и Леви догадывается, что, скорее всего, это была его разработка.   Он получит за это головокружительные суммы, поэтому, наверное, ему стоит засунуть свои подозрения в одно место. Но для чего ему нужны эти деньги? Леви не привык о таком задумываться. Это была главная цель его существования, то, что он усвоил еще с глубокого детства: деньги равны свободе. Только, что свобода значила для него — он до сих пор не мог понять.   «Получу их и потом подумаю. Все равно большую часть отдать детям и Ирме», — решает он.   — Собирайся. Переложи коробки из моего рюкзака в сумку: ты выйдешь с ней через парадный, как договаривались, — распоряжается Леви, продолжая смотреть на улицу.   — Хорошо, — слышит он послушный ответ.   Леви наконец-то надевает рубашку, достает из шкафа старую кожаную куртку Кенни, набрасывает на голову капюшон.   Эмиль возвращается из кухни, неся рюкзак с коробками.   — Только попробуй накачаться на миссию в субботу. На твоем лице живого места не останется, я тебе обещаю.   Он решается бросить взгляд на Эмиля. Тот понуро кивает, делает шаг в сторону Леви и качает головой из стороны в сторону. Леви ничего не говорит — ему надо как-то отрешиться от того, что он только что сделал. Эмиль отворачивается и направляется к входной двери.   Леви облегченно выдыхает. Лучше бы он никогда не узнавал о том, что ему нравится делать.  

***

  Ганс выглядит неприятно удивленным, когда Эрвин садится к нему за парту на перемене. Он бы, несомненно, разразился потоком ругательств, если бы в кабинете не сидел учитель, склонившись над книгой. Эрвин специально выбрал момент, когда учитель остался в классе — ему нужно было, чтобы Ганс ничего не выкинул.   — Ты что-то попутал, дегенерат? — угрожающе шепчет Ганс. Брызги слюны попадают на щеку Эрвина.   — Давай спросим у учителя, согласен ли он с тем, что я дегенерат. Я люблю слышать разные мнения на свой счет, — шепчет в ответ Эрвин.   Ганс приближает лицо к его уху.   — Иди сосись со своей подстилкой, Бровастый, — ухмыляется он, бросая взгляд на Мари, болтающую у двери с другими девочками.   Сейчас Эрвин жалеет, что учитель все-таки не ушел из класса. Он еле удерживается, чтобы не плюнуть Гансу в лицо.   — Обязательно. Но сначала мне надо задать тебе пару вопросов, — спокойно говорит Эрвин.   — Я сказал, пиздуй...   — Твой отец строго относится к двойкам. А я вижу, что твои успехи в учебе сейчас далеки от его идеала. Скоро четвертные контрольные, и Софи явно не горит желанием давать тебе списывать после того, как ты мило зажал ее женском туалете.   Лицо Ганса покрывается красными пятнами.   — Откуда ты об этом знаешь, уебок?   Эрвин кидает взгляд на Мари.   — Моя подстилка рассказала.   Эрвин ждет, когда Ганс закончит шептать ругательства.   — Зря ты мне рассказал, что твой отец тебя порет за плохие оценки. А если ты получишь все двойки, кроме физкультуры, я даже не могу представить, что он с тобой сделает.   — Что ты от меня хочешь? — пыхтит Ганс.   Эрвин складывает руки в замок.   — Зачем вы спускались с отцом в подземелье?   На лице Ганса появляется испуг. Эрвин чуть не чертыхается вслух: может, он все-таки ошибся, и даже отвратительная успеваемость Ганса не заставит его все выложить.   — У отца там были дела. Торговые, — угрюмо выдает он.   — Этого недостаточно.   Ганс стискивает в руке карандаш, чуть не ломая его.   — Думаешь, я разбираюсь в его работе? Мне на это насрать.   — Поинтересуйся вечерком, побудь хорошим сыном. Он, случаем, никого не нанимал, чтобы исследовать нашу с тобой небольшую потасовку с жителями трущоб?   Ладонь Ганса сжимает карандаш так, словно в любую секунду он вонзит его Эрвину в глаз. Эрвин терпеливо ждет ответа.   — Я помню, что пара мужиков приходила к нему в кабинет. Он сказал мне, что сам разберется с тем, что тогда произошло. И попутно решит еще какие-то дела с их помощью. Типа убьет двух зайцев.   Сердце Эрвина начинает колотиться. Значит, его подозрения подтвердились.   — Но зачем ему спускаться туда самому? Да еще и брать тебя с собой?   — Он иногда берет меня на свою работу. Готовит к тому, что я когда-нибудь займу его место. Учит жизни, так сказать. Ебал я это все, конечно, но не отвертеться никак, — раздраженно выдает Ганс и останавливает себя, вспоминая, с кем он разговаривает. Видимо, он на мгновение перенесся в те времена, когда они еще были друзьями. Эрвину кажется, что это было сотни лет назад.   — Зачем тебе все это, Смит? Решил поиграть в детектива? — язвительно добавляет Ганс.   — Можно так сказать. Если узнаешь еще что-нибудь важное по этому поводу, я дам тебе списать контрольные. Ты будешь сдавать на два урока позже моей группы, я узнал это недавно на правах старосты. За это время я успею все тебе расписать.   — Ты не успеешь. Как ты все это запомнишь? По всем предметам, к тому же, — недоверчиво говорит Ганс.   — Потому что я не дегенерат, — отвечает Эрвин, поднимаясь со стула.   Мари подозрительно смотрит на него, когда он проходит мимо нее в коридор, дергает его за рукав.   — Дай угадаю: я тебе надоела, и ты решил снова сдружиться с Гансом.   — Именно, — улыбается Эрвин.   Мари притягивает его к себе, в глазах загораются гневные искорки. Эрвин не сопротивляется, склоняет голову к ее волосам, нежно целуя ее в лоб. Мари мгновенно отпускает рукав, задирая голову вверх. Эрвин искоса смотрит на Ганса, скорчившего гримасу отвращения при виде этой сценки. Но Эрвин знает — мальчик ему завидует.   — Что... — пораженно произносит Мари.   — Поцелуй на прощание. Ведь теперь мой лучший друг — Ганс.   Эрвин выбегает в коридор, еле успевая увернуться от ее кулаков. Он не может перестать улыбаться — ему нравится играть в детектива. И дразнить Мари.    

***

  После уроков Эрвин решает заглянуть к Ричарду: ему надоело смотреть отвратительно вульгарные сны каждую ночь — может, станет легче, если он в каком-то виде получит то, о чем фантазирует по вечерам.   Ричард встречает его сонной улыбкой: видимо, он работал до утра, иногда его смены в кафе выпадают на ночное время. Эрвин начинает пятиться, растерянно поглядывая по сторонам, — он совсем не хотел мешать Ричарду отдыхать.   — Куда собрался? — слышит он обиженный возглас, Ричард втягивает его обратно в квартиру.   — Я не знал, что ты... — оправдывается он, но Ричард не дает ему договорить, приникая ртом к его губам.   — Для того, чтобы отдохнуть после тяжелого рабочего дня, мне нужен не только сон, — мурлычет он Эрвину на ухо и ведет его внутрь.   Он снова закрывает дверь спальни — делает это каждый раз, но непонятно зачем, ведь в квартире они одни. Эрвин списывает это на одну из причуд и не особо обращает внимания: раздумывать о таких мелочах не хочется, когда Ричард касается его всем телом и целует в шею.   — Что ты хочешь сделать в этот раз? — шепчет он.   — Я не знаю, — беспомощно отвечает Эрвин. Он не может обозначить желания даже самому себе, а уж произнести что-то вслух — просто невозможно.   Ричард отрывается от него, томно смотрит из-под длинных ресниц.   — Так не пойдет, — цокает он. — Учись у меня: я хочу взять тебя за член и ласкать до тех пор, пока ты не попросишь войти в меня. Теперь твоя очередь.   Эрвин не может ничего сказать, ему кажется, что любое слово из его рта будет звучать гадко и стыдно. Он мотает головой, не в силах произнести ни звука.   — Скажи что-нибудь, Эрвин. Я хочу тебя услышать.   Эрвин сжимает руку на его бицепсе.   — Мне хочется... хочется войти в тебя, — говорит он сдавленно, весь съеживаясь от звука собственного голоса.   Но нижняя часть тела реагирует совсем по-другому: Эрвин чувствует прилив желания, бедра инстинктивно прижимаются к телу Ричарда.   Так просто — будто он сам себе отдает приказ и тут же беспрекословно его слушается. Может, стоит так воспринимать свои желания — как веления, команды, которым он должен подчиняться. Пусть это будет его отдельная часть — та, что руководит процессом, пусть он будет просто исполнителем.   Он будет держать ее в клетке, эту требовательную часть, он больше не будет отказываться признавать ее существование. Лучше держать все под контролем, чтобы в самый неподходящий момент она не вырвалась из своего заточения вихрем, сметающим все на своем пути. Он будет выпускать ее изредка и давать ей полномочия — «командуй мной, делай, что захочешь». И когда она насытит свой аппетит, Эрвин будет прятать ее обратно в клетку.   Эрвина успокаивают эти мысли. Он смыкает руки на талии Ричарда, притягивая его к себе, губы сами опускаются на его шею, жадно впиваясь в пульсирующую венку на поверхности кожи. Ричард издает звук — и Эрвину нравится это слышать, он хочет еще. Ладони Ричарда проникают ему под рубашку, опускаются вниз, к ремню, сжимают пряжку — и замирают.   Из соседней комнаты доносятся странный звук, как будто кто-то скребется. Ричард в то же мгновение отрывается от Эрвина, бежит к двери, прислушивается и тихо выругивается. Линия его плеч ожесточается, будто он готовится к удару.   — Не вздумай выходить, — Эрвин слышит шепот из-за его спины. Ричард поправляет волосы, шумно выдыхает и выскальзывает в другую комнату. Оттуда слышится звук открывающейся двери.   — Ричи! — по квартире эхом раздается пронзительный женский голос.   — Ты совсем охренела?! — кричит Ричард в ответ.   Входная дверь захлопывается.   — А что мне оставалось делать, если ты меня не пускаешь?! — взвивается женщина.   Эрвин слышит глухой удар по стене.   — Ты что, отмычкой ее открыла?! Да ты ненормальная!   По комнате раздается стук каблуков.   — Убирайся отсюда! — чуть ли не рычит Ричард.   — Как мне прикажешь за тобой следить? Ты не приходишь домой, занимаешься тут бог знает чем! Я уже пожаловалась владельцу дома — тебя выселят, я уверена. И ты вернешься домой.   — Никуда я не вернусь, слышишь?! Я не хочу тебя увидеть, вали отсюда!   — Как ты смеешь со мной так разговаривать?! Я вырастила тебя, заботилась о тебе, закрой свой рот!   — Оставь меня в покое! Меня от тебя тошнит!   Эрвин снова слышит стук каблуков.   — Что ты от меня прячешь?! Дай пройти!   Шорох одежды, звонкий звук пощечины — Эрвин не знает, что делать, просто стоит на месте и старается не дышать.   — Как ты смеешь меня отталкивать?! — визжит женщина, — Ты...   До Эрвина доносится топот ног, крики женщины. Входная дверь закрывается, раздается скрип — будто двигают что-то тяжелое. С лестничной площадки все еще слышно женские вопли.   Ричард открывает дверь спальни, Эрвин машинально отскакивает назад. Черные кудри Ричарда взъерошены, на правой щеке красуется розовый след от пощечины. Эрвин выглядывает в комнату: на полу лежит опрокинутый стул, входную дверь блокирует тумбочка.   Ричард достает из ящика сигарету, устало вздыхая, предлагает одну Эрвину. Тот отказывается.   — Сейчас я все объясню, — Ричард затягивается, открывает окно.   — Тебе не надо...   — Эрвин, прошу, — его голос почти надламывается. — Я никому об этом не рассказывал.   Пепел падает на пол. Ричард выглядывает в окно, нервно осматривая улицу. Эрвин встает рядом, поправляя галстук.   — Я вырос в семье военного полицейского, — начинает Ричард тихо. — Мама домохозяйничала, отец пропадал на работе — детство у меня было обычным, я его плохо помню. Хорошо помню только рыдания мамы, когда я однажды вернулся с прогулки, — мне было девять лет. Она сидела на полу, уставившись на их совместный портрет с отцом, не замечала ничего вокруг. Мне было так страшно, что я не мог сдвинуться с места. Ее вой был каким-то нечеловеческим, оглушающим — наверное, его слышали все люди в округе.   Ричард выбрасывает окурок в окно, достает из пачки еще одну сигарету.   — Каким-то образом я нашел в себе силы выйти наружу — я не мог больше оставаться там. На улице меня встретили встревоженные соседи, сказали мне, что ранее к нам домой заходил полицейский, — Ричард глубоко затягивается, закашливаясь так, что слезы выступают на глазах. — Уже тогда я все понял.   Эрвин молчит, чувствуя, как на него накатывает дурнота.   — Тогда по городу ходили слухи о серийных убийствах в полиции, но власти все это пытались замалчивать, объясняли смерти несчастными случаями. Заставляли семьи убитых не разглашать информацию. Только потом им пришлось признать тот факт, что это все не случайности. Не знаю, помнишь ли ты это.   Непрошеное воспоминание возникает перед глазами Эрвина: колючие серые глаза, искривленные насмешкой губы: «Чего я хочу, значит. Например, прирезать всех полицейских во сне. Сможешь?».   Леви, конечно, был способен на многое, но такое ему навряд ли было по силам.   — Отец часто ходил на дежурство в подземелье, мама очень волновалась. Но убили его не там, а здесь, на поверхности, — Ричард выпускает из легких остатки дыма, закрывает окно и ложится на кровать. — Мама не говорила со мной две недели, даже на похоронах. Она почти ни с кем не разговаривала в то время. Грешно об этом думать, но иногда я бы хотел, чтобы она такой и осталась.   Ричард издает сдавленный смешок, вперив взгляд в потолок.   — Где-то через месяц она стала буквально одержимой: искала везде информацию об убийствах, ходила в полицию, выспрашивала там всех, кто ей попадался на глаза. Через пару лет поняла, что ее усилия тщетны, и убийцу ей никто не предоставит на блюдечке, она переключилась на меня. Однажды утром она разбудила меня, быстро одела и повела за руку на военные курсы для детей. Мне тогда было где-то одиннадцать. Их вел какой-то псих из Гарнизона, к обучению кадетов никакого отношения эта параша не имела. Мне кажется, он учредил их только для того, чтобы безнаказанно детей пороть, потому что я исключительно это и запомнил. Немного выбился из маршировки — розги, чихнул во время построения — розги.   Эрвин чувствует боль — ногти сами собой впиваются в мякоть ладони.   — В общем, тогда я первый раз сбежал из дома. Прятался в переулках, спал в куче опавших листьев. Меня нашли довольно быстро — мама привлекла знакомых из полиции. Взаперти я провел около месяца, из своей комнаты выходит мне не позволялось. Я даже мылся там, представляешь? Потом мама немного успокоилась, разрешила мне ходить в школу, договорилась с одним из друзей отца, чтобы он со мной занимался подготовкой к военной службе. Это было большой ошибкой — не только потому что я в рот ебал всю эту военщину.   Ричард усмехается.   — Ему было лет тридцать, такой высокий серьезный блондин. Когда дома становилось жарко, он снимал свою куртку, и тогда все, что он рассказывал, ускользало от меня, потому что тогда я только и мог, что пялиться на его рубашку, обтягивающую тело. Даже не понимал, почему, просто не мог оторвать взгляд.   Ричард чуть поднимает голову, оглядывая Эрвина. Тот опускает глаза.   — Короче, дальше все стало намного хуже. Однажды, после очередных разглагольствований мамы о службе королю и моей военной карьере, я не выдержал и сказал ей, что в школе поцеловал мальчика. Не знаю, зачем, мне просто осточертело ее слушать. Она взбесилась и ударила меня, обвиняя в том, как я позорю память отца. Объявила, что теперь учиться я буду дома, а осенью пойду поступать в кадетский корпус.   Ричард вздыхает.   — Я не годился для этого, Эрвин. Совсем нет. Меня тошнит от военных. Ты вот меня можешь представить в казармах, отрабатывающим боевую рутину? Я тоже не могу, — он снова кидает взгляд на Эрвина. — Хотя, знаешь, тебе бы пошла форма. На такого солдата мне было бы приятно смотреть.   Эрвин нервно посмеивается.   — Так что случилось дальше?   — Я сбежал. Чувствовал, что задыхаюсь, она следила за каждым моим шагом. Заходила ко мне в комнату и рылась в вещах, отчитывала меня за малейшую провинность. Когда обнаружила книжки по подготовке к экзамену в архитектурный, выпорола. Меня это заебало. Однажды она застукала меня с одним парнем, устроила скандал и заперла меня в комнате. Сказала, что я должен делать все, как она скажет, что я должен стать полицейским и найти убийцу отца. Я собрал вещи и свалил через окно, чуть ногу себе не сломал, когда прыгал вниз.   Эрвин шумно выдыхает.   — В банке у меня были сбережения — отец откладывал мне на будущее, пока не умер. Я умудрился поступить в архитектурный, но денег хватило только на полгода обучения. Жил я тогда у друга, пока у него самого не закончились деньги, и ему пришлось переезжать к родителям. Примерно тогда я начал ходить в клуб стрельбы из лука, это единственное, что мне было интересно из всех занятий по военной подготовке.   Ричард приподнимается на руках.   — Я, конечно, подрабатываю в кафе, но этого еле хватает на жизнь. Хорошо, что эту квартиру сдает знакомый, он мне сделал неплохую скидку. В колледже я не появляюсь — за него платить нечего, — он печально улыбается. — Может, пойти в проститутки, а?   Эрвин невесело смеется.   — Что ты усмехаешься? — Ричард лукаво на него смотрит. — Я же очень привлекательный, ты с этим спорить не будешь?   Эрвин вспоминает встречу со знакомыми Леви в борделе.   — Не надо, — просит он.   Ричард какое-то время молчит, пряча взгляд за темными кудрями.   — Понятия не имею, как она меня нашла. Повезло, что она пришла без полиции — наверное, там от нее настолько устали, что перестали слушать ее бредни и помогать.   Ричард замолкает. Эрвин не знает, что говорить, — «что, к такому не готовят в школе, да, отличник?». Ногти впиваются в ладонь глубже.   Единственное, о чем он может думать, — это то, как ему самому повезло в этой жизни. Эрвин даже не может себе представить, чтобы его отец так себя вел: вторгался в его личную жизнь, говорил, что нужно делать. И чем Эрвин ему отвечал на заботу? Своим бескрайним раздражением на любые разговоры о матери.   — Мне... — он решает подать голос, — мне жаль, что с тобой это случилось.   Как же ему хочется заехать кулаком себе в лицо — это звучит неестественно, фальшиво, но все нужные слова теряются на языке. Ричард кивает в ответ, вздрагивает от звука, раздающегося откуда-то с лестницы. Он расслабляется только тогда, когда шум шагов в подъезде удаляется.   «Нужно подойти к нему, — размышляет Эрвин. — Что в этих случаев делают обычные люди? Садятся рядом и берут за руку? Обнимают?» Но он не может представить себя в таком положении: вот если бы Ричард спросил у него совета или поделился бы своими размышлениями по поиску убийцы... С этим Эрвин может ему помочь: рассуждать, решать загадки, строить планы.   — Она много раз обвиняла меня в том, что мне насрать на то, что случилось с отцом, — снова заговаривает Ричард. — Но это не так. Знаешь, что я представляю, когда смотрю на мишень?   Эрвин ничего не говорит. Ответ тут явно не требуется.   — Я помогу тебе его найти... если ты хочешь, — говорит Эрвин и сразу же жалеет о своих словах. Он знает, что пытается сделать — ускользнуть с этой опасной территории, перейти к действиям.   Ричард отмахивается.   — Я не хочу это делать. Мне стыдно, но не хочу. Я хочу жить своей жизнью, а не гнаться за какой-то призрачной местью, — в его голосе звучит боль. — Папа умер. С этим ничего не поделать.   Он зажмуривается, прерывисто вздыхает, проводя рукой по лицу. В то же мгновение губы Ричарда растягиваются в улыбке, скорбная маска исчезает: он снова превращается в того, кем Эрвин привык его видеть — игривым мальчиком со взглядом, полным уверенности. Или же это его маска, а то, что было до этого, — истинное лицо?   — Прости, думаю, ты совсем не этого ожидал, когда пришел ко мне в гости. В следующий раз я заглажу свою вину, — в темных глазах появляется привычный озорной огонек. Но почему-то Эрвин ему не верит.   — Тебе не нужно извиняться. Это... ужасно, — ему хочется подавиться этими убогими словами.   — Легко жить только титанам. Наверное, — быстро говорит Ричард, его лицо искажается какой-то непонятной эмоцией. — Ты же придешь? Обещаю, что испеку что-нибудь — поверь, у меня не только в постели имеются таланты.   Эрвин замечает, что его руки дрожат. «Подойди к нему, обними его за плечи», — но Эрвин никак не может сделать шаг вперед.   — Буду ждать, — будничным тоном произносит он, поворачивается к двери, направляясь в соседнюю комнату.   Когда Эрвин почти ступает за порог, то чувствует, как к его спине прикасается что-то тяжелое. Кудри щекочут шею.   — Спасибо, Эрвин, — слышит он неровный шепот.   Он только что-то мычит в ответ, чувствуя, как от стыда начинают гореть щеки. Он не заслуживает этих слов.  

***

  За ужином отец выглядит утомленным — как всегда в последнее время. В который раз Эрвин не решается спросить, что его так беспокоит, но после разговора с Ричардом на Эрвина накатывает беспочвенный страх. Хотя чего ему бояться: его отец — простой учитель, он не полицейский, каждый день сталкивающийся с опасностями.   — Папа, — не выдерживает Эрвин, — в последнее время ты выглядишь так себе. Что-то случилось?   Отец отвлекается от размышлений, голубые глаза под стеклами очков расширяются от удивления.   — Неужели по мне так заметно? — он заглядывает в стакан, пытаясь рассмотреть свое отражение в воде. — Ты имеешь в виду то, что я перестал ухаживать за своей бородой?   Эрвин закатывает глаза.   — Когда ты последний раз видел себя в зеркале? У тебя лицо посерело, а под глазами — круги.   Отец хмурится, трогая подбородок в задумчивости.   — Нормально я выгляжу, — упрямо заявляет он, но под строгим взглядом Эрвина быстро сдается. — Тебе не о чем беспокоиться, Эрвин. Просто, возможно, в своих исследованиях я наткнулся на кое-что важное...   Эрвин чувствует, как будто тяжелый груз исчезает с его плеч. У папы уже были раньше такие периоды: в голову приходила «гениальная» мысль, и он неделями не вылезал из кабинета, зарывшись в книги, а потом беспрестанно говорил о каком-нибудь мелком историческом факте, который он обнаружил. Например, то, что один из строителей системы каналов был родом не с Востока, а с Запада. Или то, что урожай пшеницы лет двадцать назад не мог быть таким скудным.   «Все в порядке», — успокаивается Эрвин, наконец-то доедая свой суп.   — Если ты обнаружишь что-то, что повлияет на вопросы контрольной, не вздумай менять их в последний момент, — отвечает он отцу.   Отец принимает оскорбленный вид.   — Ты думаешь, я настолько подлый? — удрученно произносит он.   — Нет, — уверяет его Эрвин, тянясь рукой через стол и слегка касаясь его пальцев. — Ты, наверное, самый честный человек в мире.   Отец мотает головой из стороны в сторону, пряча улыбку в бороде — она действительно выглядит неухоженной, но Эрвин не будет ему об этом говорить.   Хотя бы кого-то он смог сегодня поддержать.   — Кстати, о теориях, — нерешительно начинает Эрвин. — Что ты знаешь об убийствах военных полицейских, которые происходили в Митре лет семь назад?   Эрвин надеется, что отец не станет интересоваться, почему он решился задать этот вопрос, — что склонность отца сразу же обращаться к мысленному каталогу фактов перебьет любопытство. Он не ошибается: отец складывает руки в замок и смотрит на полупустую тарелку с супом, будто там кроются все ответы.   — Жуткая история, — поеживается он. — Детям в школе запрещали об этом рассказывать, но ты, наверное, помнишь, как в городе вводили комендантский час, и мы с тобой после семи вечера сидели дома и читали книжки до самой ночи.   — Мы и так с тобой всю жизнь так делаем, — фыркает Эрвин.   — Но тогда я даже не оставлял тебя с Мартой, чтобы пойти выпить с друзьями, — возражает отец, и Эрвин согласно кивает, вспоминая детали. — Было убито более ста полицейских, люди были в полнейшем ужасе... И как они были убиты... Думаю, ты достаточно взрослый, чтобы это услышать: им перерезали горло ножом — всем до единого.   По спине Эрвина пробегают мурашки. Он будто снова чувствует холод лезвия рядом с шеей — как тогда в первый раз в Подземном городе.   — Высшие чины пытались убедить общественность, что это дело рук одной группы бандитов, получить финансирование, чтобы их полностью уничтожить, — и заодно прибрать к рукам украденные ими деньги и вещи, но они с этим не справились. Когда убийца узнал, что его подвиги присваивают другим, то, видимо, разозлился, и при следующем убийстве оставил свидетеля, которому сказал свое имя — Кенни.   Эрвину везет: отец настолько углубился в воспоминания, что совсем не замечает, как расширились от ужаса глаза его сына, как его рот непроизвольно открылся — ему еле удается сдержать испуганный возглас.   — Его почему-то назвали «Потрошителем» — наверное, в этом стоит винить желтые газеты, которые всему подбирают пугающее имечко. Бытовало мнение, что он пришел на поверхность откуда-то из подземелья... Но это точно не подтвердилось, он исчез так же внезапно, как и появился. А почему ты вообще про это вспомнил? — отец завершает свой рассказ удивленным вопросом.   Эрвин сглатывает, стараясь, чтобы голос звучал ровно:   — В классе обсуждали. — отвечает он первое, что приходит в голову. — Рассказывали страшилки.   Отец укоризненно качает головой.   — Лучше бы о контрольных думали, конец четверти не за горами.   Разговор переходит на тему школы. Эрвин этому рад и старается непринужденно его поддерживать, хотя все внутри него вопит, кончики пальцев покалывает — как всегда, когда он думает о Леви. Его бросает в ужас от того, что тот убийца, который сломал жизнь семье Ричарда, — это кто-то близкий Леви.   Нет, это не может быть просто совпадением — имена важны для Леви. «Истинное имя человека позволялось только избранным» — так он когда-то сказал. «Кенни» он выбрал не просто так.   Но за этим ужасом прячется еще одно чувство: Эрвин ощущает в своих руках власть, и его пальцы в мыслях отводят от горла нож, вырывают его из худой ладони, направляя на атакующего, одним четким взмахом вскрывая еще один слой, за которым прячется это непонятное существо, и все внутри Эрвина ликует — «я разгадал еще одну твою загадку».   Он долго не засыпает, размышляя над словами отца. Окно приоткрыто — сквозь створку в комнату проникает холодный октябрьский воздух, по стеклу пробегают редкие капли дождя. Где-то после часа ночи с улицы раздается странный вой. Эрвин не может понять, животное это или человек. Он поеживается, накрываясь одеялом.   Возможно, в этот самый момент в его уютном мире без земляного потолка над головой кого-то убивают, и то, что слышит Эрвин, — это предсмертный крик. «Для меня это как колыбельная», — наверное, сказал бы Леви.   Эрвину хочется, чтобы Леви никогда больше не слышал такие звуки.