Принц и нищий

Он читал в книгах, которые удавалось стащить на ярмарках, что люди на поверхности умеют отличать день от ночи. В этих историях герои просыпались от лучей солнца, лениво потягивались на кровати и снова закутывались в одеяло, желая оттянуть момент окончательного пробуждения. А вечером закат заставал их где-то в живописных парках, и герои прощались со своими знакомыми, расходясь по домам под покрытым алыми красками небом. Он всю жизнь просыпался в одной и той же темноте, с неизменным грязно-желтым светом фонарей за окном. Если ему вообще удавалось заснуть. Ко сну он относился с неприязнью — терять столько времени, чтобы валяться на кровати, как какой-то бездельник или пьяница. Он ложился спать только тогда, когда его тело само собой валилось на кровать от усталости, и только в эти моменты у него получалось быстро заснуть. Эта комната выглядит незнакомо, но его это не пугает — не в первый раз он оказывается с утра в чужих домах. Он чуть пошевеливается на кровати и морщится от боли: голова раскалывается, под ребра словно кто-то засунул парочку ножей. Он чуть приподнимается и с облегчением выдыхает — из груди ничего не торчит. Хотя ему не впервой было бы проснуться с воткнутым в тело лезвием. В комнате сладко пахнет знакомыми духами — неужели он опять уснул в борделе? Он протяжно вздыхает и тут же зажимает рот — пахнет оттуда гадко. Вчера он выпил, и гораздо больше обычного, — давно ему так не отшибало память. Но о том, что было до попойки, он помнит прекрасно, и от этого невидимые ножи под ребрами впиваются в тело еще глубже. — Леви? — раздается сонный женский голос за дверью. Он резко встает на кровати, хватаясь за голову и издавая болезненный стон. Матильда положила его в спальню на самом верхнем этаже борделя, — здесь жила она сама и другие работники, и здесь когда-то жил Леви после того, как… — Леви, ты проснулся? — голос Матильды звучит обеспокоенно. Леви еле слышно выругивается. Она положила его в спальню, а сама ютилась на диване в гостиной, который даже для Леви был слишком узким. Чертова старуха. Он явно не заслуживает такого отношения после того, что натворил вчера в баре. — Со мной все в порядке, — отвечает ей Леви, — Иди завтракать. — Только попробуй улизнуть через окно! Если не выйдешь ко мне через пять минут, то я скажу Эриху, чтобы он не пускал сюда всех твоих дружков, — угрожает ему Матильда. Леви разочарованно вздыхает. Именно так он и хотел сделать. — Я же сказал — иди завтракать. С тобой невозможно разговаривать, пока ты не выпьешь свой вонючий отвар, — бурчит Леви, свешиваясь с кровати и обувая ботинки. Матильда за дверью усмехается. — Теперь я действительно слышу, что с тобой все в порядке. Звук цокающих каблуков постепенно удаляется в сторону кухни. Леви с тоской смотрит в окно. Мало кто рискнул бы спускаться вниз с такого высокого этажа, но для него это как раз плюнуть: нужно всего лишь добраться до соседнего балкона, свеситься вниз и допрыгнуть до ближайшей крыши, а потом спокойно спуститься по лестнице до самой улицы. Но нет — ему придется провести черт знает сколько времени в обществе этой беспокойной карги, морщась от отвратительно горького запаха ее отваров. Матильде поставляли их с поверхности, и она, несмотря на свое отменное чутье любого обмана, почему-то велась на рекламные памфлеты, обещающие вечную молодость. Леви наконец-то встает с кровати, встречаясь с самим собой взглядом в зеркале над комодом. Он подходит ближе, чтобы оценить ущерб: приподнимает волосы, рассматривая свежий синяк чуть выше виска и затянувшуюся коркой рану у самой кромки волос. Голова все еще болит при каждом движении. Однако вся эта херня не стоит его внимания: сколько раз он оказывался в переделках, после которых лежал пластом целыми днями, зализывая раны, — эти пустяки пройдут за несколько дней. Кончики пальцев неуверенно касаются кожи лица. В детстве Леви принимал маленькие коричные точки на щеках за грязь и отчаянно пытался их оттереть — разумеется, без особых успехов. Только потом ему объяснили, что веснушки от него никуда не денутся. «У Кушель их было в разы больше, — рассказывала Матильда, — Многие местные клиенты из-за этого думали, что она с поверхности, и Кушель, конечно, этим пользовалась». «Я думал, веснушки бывают только от солнца», — возникает в его голове непрошеный низкий голос. Леви отнимает руку от лица. Синяки и царапины пройдут за несколько дней, но другие вчерашние раны затянутся явно не так быстро. Леви чуть отводит взгляд вправо: рядом с зеркалом лежит рисунок — подарок от одного из бедных художников, то и дело ошивающихся у борделей и выпрашивающих бесплатную ночку за их «искусство». На ветхой бумаге угольком нарисован портрет: блестящие злостью глаза, длинное лицо, обрамленное бородой, хитрая улыбка и неизменная шляпа с широкими полями. Леви закатывает глаза и смотрит в сторону двери, из-за которой доносятся фальшивые напевы Матильды. Неужели у нее это до сих пор не прошло? Кенни не появлялся в Подземном городе уже несколько лет. Он снова кидает взгляд на рисунок, еле сдерживаясь, чтобы не начать искать в комнате перо и чернила и добавить к портрету подпись: Леви разрывается между выбором в пользу «Хуй» или «Мудила». Но тогда Матильда его точно больше сюда не пустит. И вообще, надо отдать должное художнику: он не стал приукрашивать грубые черты Кенни и делать из него принца. Принца. Словно кто-то толкает Леви в грудь и невидимые лезвия вгрызаются еще глубже в его уставшее тело. Он быстро умывается, подходит к двери и нерешительно дергает ручку: к расспросам и обвинениям Матильды он явно еще не готов. К его удивлению, в крохотной кухне он не чувствует мерзкого запаха горечи, только аромат поджаренного хлеба. — Поверь, я могу прийти в себя и без моих гадких отваров, — говорит Матильда в ответ на его молчаливое недоумение, — Я знаю, что ты их не любишь. Леви кивает и садится за стол, хватая кусок хлеба и кладя на него три куска сыра, — его редко удается достать на рынке, и он решает пользоваться моментом, пока можно. Матильда садится рядом, поджимает губы, начиная размешивать сахар в чае. Периодически она грозно поглядывает на него, но Леви на это не покупается — сам он рассказывать ничего не будет. — Ну и что ты весь съежился — хочешь стать еще меньше? Я тебе не мама, отчитывать не буду. Но если из-за тебя мои девочки и мальчики потерпят убытки, то поверь, я заставлю заплатить сполна. Понял? Леви продолжает жевать, никак не реагируя на слова Матильды. Пусть бухтит сколько хочет, его таким не пронять. Несколько минут они молча пьют чай, Леви аккуратным движением смахивает со стола еще несколько кусочков сыра — позже отнесет в Гнездо, пусть кто-нибудь тоже попробует. Можно было бы обойтись и без кражи: Матильда явно не отказалась бы их угостить, но просить сейчас что-то у нее — ниже его достоинства. — Последний раз мы виделись с тобой три месяца назад на рынке, — задумчиво проговаривает Матильда, — И я знаю, что ты предпочитаешь встречаться с моими ребятами вне борделя. Не верю, что вчера ты пришел сюда по своей воле. Хотя навряд ли я когда-нибудь встречу человека, который заставит тебя что-то делать, — если так выйдет, то я пожму ему руку. Леви равнодушно разглядывает чай в своей кружке. Но сердце невольно начинает колотиться. — Леви, — начинает она осторожно, — Я помню, когда ты жил у меня… Он пронзает ее взглядом, и Матильда сразу же замолкает. Кружка в его руке начинает трястись. Матильда неловко водит пальцем по узору скатерти. — Я не хочу к тебе лезть с вопросами, Леви. Но я беспокоюсь за тебя и молчать не могу. То, что произошло вчера… Мне все это показалось очень… странным. Ты был сам на себя не похож, и я не знаю, радоваться этому или начинать волноваться. Леви доедает свой кусок хлеба и встает из-за стола. Пусть придумывает себе что хочет — говорить он с ней об этом не будет. — Я же сказал, что с тобой невозможно разговаривать, пока ты не зальешься своей гадостью, — произносит он, — В следующий раз не стесняйся ради меня и херачь их, сколько хочешь. Матильда укоризненно смотрит на него. Леви только усмехается на прощание и подходит к двери. — Могу дать тебе еще сыра. Кроме того, что у тебя в кармане. Леви останавливается, но решает не реагировать на ее слова. Товары, которые он не украл, ему неинтересны. Получить что-то по доброй воле — что может быть скучнее? Нет, ничьи подачки ему не нужны.

***

На улице царит привычный гул трущоб: шаркают хромыми ногами бездомные, выпрашивая милостыню, посетители, просидевшие в барах поблизости всю ночь, вываливаются наружу, напевая похабные песни, их тут же подхватывают под руки услужливые мальчики, попутно обшаривая их карманы, старухи-гадалки собирают со столов обтрепанные карты, зевают беззубыми ртами, редкие извозчики проезжают мимо, разметая по улице клубы пыли. «Как он вчера добрался домой?» — задумывается Леви. Может, он все еще где-то в подземелье, валяется в какой-нибудь куче мусора, избитый и ограбленный. Леви чуть не бросается вглубь города на поиски, но останавливает себя: что-то ему подсказывает, что умник смог дойти до выхода на поверхность без проблем. А если даже это не так, то он знает, у кого узнать, сталкивалась ли какая-нибудь из банд вчера с высокомерным блондином, который не знает, когда нужно открывать свой рот. К удивлению, его вчерашнее поведение не вызывает в Леви желания рвать и метать от ярости, хоть он и чувствует, что имеет на это полное право. Наверное, ему даже нужно это сделать. Если кто-то найдет эту выскочку в канаве, Леви с радостью примчится туда и добавит этому невыносимо надменному лицу еще синяков. Он чувствует что-то другое, какой-то едкий осадок, совсем не похожий на злость. Больше всего пугает его то, что когда-то давно его уже посещало это неприятное опустошающее чувство, и Леви не особо желает вспоминать подробности. Было бы неплохо сейчас нарваться на какую-нибудь бессмысленную драку: тогда бы он понял, что с ним все в порядке. Но размахивать кулаками Леви совсем не хочется, хоть он и осматривает улицу на наличие подходящих соперников. Его взгляд останавливается на худом мальчике, сидящем у порога «Бутона». Мальчик клюет носом, то и дело склоняясь в сторону, треплет себя по соломенным волосам, заставляя себя не спать. На нем помятый красный пиджак на несколько размеров больше — явно принадлежащий раньше какому-нибудь богачу с поверхности, из-под темных штанов выглядывают голые щиколотки, у одного из остроносых ботинок слегка отваливается подошва. Леви не видел его здесь раньше, однако он знает, почему этот мальчик здесь ошивается: даже в бордели не берут абы кого, и многим на этом поприще приходится работать в одиночку. Охранники обычно разгоняют стайки проституток по более темным уголкам для того, чтобы они не мешали деятельности публичных домов, но в такое время суток в этом уже нет необходимости — все клиенты давно рассосались. Леви замечает, как один из воришек жадно оглядывает сидящего мальчика, видимо, ожидая своего шанса, когда тот окончательно уснет. Леви тяжело вздыхает и тыкает носком ботинка мальчика по плечу. — Эй, — обращается к нему Леви, когда мальчик резко вскидывает голову, — Работа окончена. Мотай домой. Мальчик расстроенно смотрит по сторонам и поднимается, разминая конечности. — Черт, еще одна никудышная ночка. Здесь так тяжело кого-то словить, все шарахаются как от проклятого, — сонным голосом говорит он. Леви фыркает, бросая взгляд на бордель рядом с «Бутоном». — Владелец «Похоти» не очень любит, когда его клиенты снимают кого-то на улицах. Не хочет, чтобы его девочек заражали. Если заметят, как кто-то снимает шлюху здесь на улице, не пускает к себе в бордель. Мальчик удивленно смотрит на Леви. — Вон оно что. А эта баба так не делает, вроде, — он указывает пальцем на вывеску «Бутона», — Поэтому я и сижу здесь. Брать меня, правда, к себе не хочет, говорит, что у нее и так много работников. Леви бросает взгляд в сторону воров: они перестали разглядывать мальчика, переключившись на одного из посетителей бара. Все, можно идти домой. Он делает шаг в сторону своего убежища, но голос за спиной заставляет его остановиться. — Я Михаэль, кстати. Ты выглядишь местным, может, подскажешь, где здесь лучше улов? Леви хмурится. Только новых знакомств ему сейчас не хватало. — Я не шлюха, — угрожающе улыбается Леви. — Но ты вышел из борделя. На клиента ты тоже не похож, — простодушно говорит Михаэль, почесывая затылок. Может, вот она, бессмысленная драка, которую он искал? Леви задумчиво оглядывает худого мальчика. Нет, с таким он никакого удовольствия не получит. — Еще одно слово — и я проверю, действительно ли твоя ночка выдалась такой уж никудышной, — Леви бросает красноречивый взгляд на карманы пиджака Михаэля. Тот испуганно смотрит на него красными от бессонной ночи глазами и делает шаг назад. Леви снова вздыхает. — На мальчиков здесь особо нет спроса. Попробуй 10-ю улицу, — угрюмо произносит Леви. Михаэль робко поглядывает на него. — Я был там. Больше не хочу ходить со сломанными ребрами. Леви издает грустный смешок. Да, конкуренция там будь здоров. — Тогда иди куда-нибудь на рынки. Там можно подцепить кого-нибудь с поверхности. Какого хрена он ему вообще что-то советует? Леви становится противно от одной мысли, что он знает все это настолько хорошо. — Х-хорошо, — произносит Михаэль, перетаптываясь на месте. Леви во второй раз отворачивается, чтобы направиться к своему жилью, но голос мальчика снова останавливает его. — Я… в том месте, где я живу, сказали, что не пустят меня, если я не приду с баблом. А я за сегодня не заработал, сколько надо, такая беда. Слушай, если у тебя можно поспать, я тебе отплачу, сделаю, что хочешь, просто… Леви в одно мгновение оказывается лицом к лицу с Михаэлем. Мальчик делает испуганный шаг назад, спотыкаясь, но Леви хватает его за лацканы пиджака, заставляя остаться на месте. — С какой стати я должен тебе помогать, а? То, что ты не знаешь, как продавать свою жопу, — это твои сраные проблемы. Михаэль смотрит на него широко раскрытыми голубыми глазами. Если бы они были на оттенок светлее, то можно было бы сказать… Леви отпускает лацканы пиджака. Михаэль закрывает лицо, ожидая удара. — Если сопрешь что-нибудь, я с тебя шкуру спущу, понял? — рявкает Леви. Михаэль усердно кивает головой. Соломенные волосы становятся еще более растрепанными. — Как будет угодно, господин, — Михаэль сгибается в неловком поклоне, — Я не причиню вам неудобств, буду делать, как скажете, только позвольте узнать ваше… Ай! Леви отвешивает ему подзатыльник. — Какой я тебе господин? Прекращай это дерьмо. Михаэль поднимает на него взгляд, полный растерянности, — он явно не понимает, как ему нужно себя вести. — Не вздумай обращаться ко мне, как к богатому ублюдку. Я Леви, — мрачно говорит он. «Хм, значит, первому встречному ты называешь свое истинное имя? С какой стати ты его скрывал от меня? А, Леви?». Леви внутренне поеживается. «Заткнись», — отвечает он этому напыщенному внутреннему голосу и указывает Михаэлю следовать за собой. — Обувь снимать здесь, умывальник вон там, — командует Леви, когда они с Михаэлем ступают за порог, — Можешь ложиться на кровать, я все равно не буду спать. Михаэль с любопытством осматривается, направляясь к умывальнику. — С мылом! — возмущается Леви, когда видит, что Михаэль лишь слегка ополаскивает руки водой. Тот весь сгибается от его голоса и трясущимися руками берет в руки мыло. Леви устало опускается на стул. Он достает из куртки книжку, вперяет печальный взгляд в коричневую обложку с вырезанными на ней золотыми буквами. Решимости открывать ее у него нет — слишком сильно она напоминает ему о том, что произошло вчера. Корешек все же слегка погнулся от столкновения с головой ищейки. Леви с досадой смотрит на повреждение и аккуратно пытается его расправить. Михаэль с тяжелым вздохом ложится на кровать, несколько секунд ворочается, затем поднимается, садясь и складывая ногу на ногу. Леви медленно открывает книгу, пытаясь вчитываться, но пристальный взгляд Михаэля мешает ему сосредоточиться. — Ты можешь на меня не пялиться? Ложись спать, — не выдерживает Леви. Михаэль недоуменно смотрит на него. — Но я же обещал тебе отплатить. — Мне ничего не надо. Просто умолкни и не мешай читать. Мальчика этот его ответ приводит в еще большее изумление. Он в задумчивости покачивается на кровати, не сводя с Леви своих голубых глаз. — Я могу сделать массаж. Тебе так будет проще расслабиться для чтения. У тебя очень напряженные плечи, я вижу, — не успокаивается Михаэль. Леви захлопывает книгу и поворачивается к нему на стуле. Михаэль снова предостерегающе закрывает руками лицо. — Кому здесь надо расслабиться, так это тебе. Я не собираюсь тебя бить. Для меня в этом не будет никакой радости. Михаэль печально усмехается. — Тогда скажи мне, от чего тебе будет приятно. Леви сжимает губы. «Чтобы ты убрался отсюда и дал мне почитать», — хочется сказать ему, но он уже дал этому несчастному кров, отступать от своего решения поздно. — Я только что тебе сказал. Лежи тихо и не мешай мне, — повторяет Леви. Михаэль несколько секунд просто сидит на кровати, затем медленно встает и подходит к нему вплотную. Леви машинально сует ладонь в карман, обхватывая рукоять ножа. — Я осторожно. Мне хочется тебя отблагодарить, — тихо произносит Михаэль. — За что меня благодарить, дурень? Ты еще даже не поспал, — Леви старается, чтобы его голос звучал насмешливо, но внутри взвивается неприятное беспокойство. Ладонь, сжатая на рукояти, начинает покрывается потом. Худые пальцы легко опускается ему на спину. Все тело Леви каменеет. Он мог бы наорать на этого наглеца, пригрозить ему ножом, но Леви слишком устал, чтобы это делать. Пальцы медленно очерчивают линию плеч, подбираются к воротнику, замирая в ожидании. Леви вздыхает. Михаэль, видимо, расценивает это как разрешение и касается кончиками пальцев шеи, вдавливая подушечки в кожу с обеих сторон. Они слегка грубоватые — Леви чувствует неаккуратные кончики ногтей и колючую поверхность, но опять ничего не говорит, закрывая глаза и стискивая ладонь на корешке книги. Руки Михаэля медленно двигаются, костяшки пальцев слегка задевают уши. Леви каждый раз еле удерживается, чтобы не вздрогнуть. Он не может сказать, что получает от этого удовольствие, но и неприятным ощущение нельзя назвать — поэтому он просто сидит, давая Михаэлю делать свое дело. — У тебя красивая кожа, — слышит Леви шепот позади. Мышцы тела снова затвердевают. Ему кажется, что в размеренных движениях появляется что-то чувственное, мерещится, что дыхание Михаэля сзади становится более глубоким. «Нет», — внутренне стонет он, зажмуривая глаза, — как будто это ему поможет. Оно разъедает ему веки, вспыхивает перед глазами алой лампой: крохотная комната, приглушенный свет, тени на стене, кажущиеся огромными в свете свечей. Он спрятался в шкафу — она об этом не знает, она никогда не могла за ним уследить, слишком он ловкий и юркий. Внутри пахнет пылью и старой одеждой: Леви морщит нос — эти запахи ему не нравятся. Он слышит грубые, почти животные звуки, и еле сдерживается, чтобы не вылезти, — вдруг маме плохо? Но она строго наказала не показываться ей на глаза, пока занята, и Леви не хочет нарушать свое обещание. Тени на стене равномерно двигаются, одна из них — явно мужская. Звуки становятся все более грубыми, мама вскрикивает так, как будто ей больно. Леви почти открывает дверцу шкафа, но в последний момент останавливается, слыша голос мужчины. — Стонешь ты красиво для подземной суки, — голос звучит гадко, по телу Леви пробегают мурашки. Он слышит шлепок и стон мамы. — Что, больно? Привыкла спать с местными заморышами? — хрипит мужчина. Леви слышит еще один шлепок и сдавленный крик. — Слишком ты хороша для этой свалки, — продолжает мужской голос. Тени на стене еще больше ускоряют свое движение. — Ты, наверное, ведьма, да? Отвечай, шлюха. Раздается звук удара, мама опять стонет. — Называй… меня… как хочешь, — еле слышно произносит она. — Ты грязная шлюха, вот кто. Сколько дней я буду отмываться от твоей вони, а? Леви слышит, как пронзительно скрипит кровать, слышит мерные звуки удара тело о тело. — Я сделаю тебе подарок, когда кончу в тебя, — мужской голос с каждым мгновением становится все более прерывистым, — Я… Аааа! — громко вскрикивает он. Тени сливаются в одном темное месиво, стекают по стене на кровать, как чернила. Леви моргает, чувствуя что-то мокрое на щеках. Его ногти впились в кожу так, что ему хочется выть от боли. Мужчина уходит, не говоря больше ни слова, — Леви слышит только звон монет о стол. Мама лежит на кровати еще долго, и когда она наконец-то уходит из комнаты, Леви бежит в свою каморку, заворачиваясь с головой в одеяло. Его зубы стучат, тело дрожит, и он никак не может унять эту дрожь. — Леви? — раздается незнакомый голос откуда-то издалека. Он сидит на стуле в своей комнате, до боли сжимая корешок книги. Руки Михаэля лежат на его плечах, и их касание еще больше усиливают гадкое чувство, скручивающееся в животе. Он весь дрожит, как и тогда, лоб покрывается холодным потом. Леви сбрасывает ладони Михаэля с плеч, поднимается, пошатываясь, хватается рукой за лоб. — Леви? Что… — спрашивает Михаэль, касаясь его руки. Мерзкое чувство подступает все ближе к горлу, и Леви подбегает к мусорному ведру, хватаясь за него обеими руками и низко склоняя голову. По телу пробегают волны, но изо рта выходит только пустота — когда он последний раз вообще что-то ел? Леви встает, стараясь не смотреть на Михаэля, идет к умывальнику и на несколько раз прочищает рот водой, трет руки до тех пор, пока кожа на них не становится красной. — Ложись спать, — говорит он Михаэлю хриплым голосом. Тот, к его облегчению, не начинает ни о чем расспрашивать, только кивает и послушно ложится на кровать. Леви садится за стол, все еще дрожа, открывает книгу, пытаясь сосредоточиться на буквах, но перед глазами все сливается. А чего он мог ожидать? Сколько раз это происходило с ним, почему он полагал, что сейчас все будет по-другому? Сколько раз ему приходилось уходить от Эмиля в другую комнату в ожидании того, что этот приступ закончится? А теперь, с незнакомым человеком, все должно было произойти иначе? Леви помнит, с каким отвращением на него посмотрел мальчик, с которым он впервые поцеловался. Помнит злость в его глазах, когда Леви схватился рукой за рот, пытаясь сдержать тошноту. Мальчик сбежал от него, а Леви еще полчаса сидел в подворотне, пытаясь унять головокружение и часто бьющееся сердце. «Грязная шлюха». Тогда он не знал, что это значит. Позже он начал заставать маму с клиентами почти регулярно, и иногда он знал, что увидит, когда войдет в комнату, но все равно не мог сделать шаг назад. Кошмары с тенями на стене вошли в привычку, он просыпался посреди ночи по нескольку раз, пытаясь избавиться от едкого привкуса во рту, но ничего не помогало. Он почти ничего не ел, а когда мама заболела и перестала работать, и вовсе перестал. Леви смотрит на свою дрожащую руку, на тонкие пальцы, которые выглядит огромными по сравнению с тем, что с ними было тогда, когда он сидел целыми днями в углу возле кровати мамы. Михаэль тихонько постанывает во сне, вздрагивает, как будто кто-то ему делает больно. Леви бросает на него взгляд: этот хотя бы не убежал, обзывая его самыми мерзкими ругательствами. Он опять пытается сосредоточиться на книге, проводит пальцами по гладкой странице. Как может такой, как он… Такой гадкий… Отброс из трущоб, кто вообще захочет с таким иметь дело? С этим телом, которое почти каждый раз его предает? Его голова опускается на раскрытые страницы. Они пахнут приятно, успокаивающе, прямо как… Эрвин. Леви вспоминает, как уверенная рука легла к нему на талию, как пальцы взбежали по его позвоночнику, ощупывая каждую косточку. Золотые пряди выбивались из повязки, и Леви невыносимо хотелось схватить его за них и притянуть к себе. Что тогда произошло? Почему он так себя вел? Так раскованно, не боясь, что любое движение может вызвать приступ, что одно неосторожное прикосновение может обернуться дурной вспышкой перед глазами, преследующей его уже много лет. Он помнит, как его член затвердел, и ему не стало от этого противно. Его бедра двигались, пальцы касались кожи, и ему хотелось еще — в первый раз хотелось без страха. Леви усмехается. Эрвин его удивил. Такого он совсем не ожидал: властных, уверенных движений, а не робких касаний, словно Леви был сделан из стекла. Эмиль вел себя с ним именно так, и до недавних пор Леви думал, что от какого-либо другого обращения ему только станет хуже. Леви откидывается на стуле, запуская руку в волосы. Он, в отличие от умника, прекрасно понимал, что с ним происходит, давно понял, наверное, в их вторую или третью встречу на ярмарке. Осознание того, что Эрвин его интересует не просто как занятная игрушка с поверхности, оказалось неприятным, но отрицать свое влечение Леви не стал. Он знал себя достаточно хорошо. Но почему именно Эрвин? Этого Леви понять не мог. Вероятность, что Эрвин после секса не стал бы плеваться от отвращения и называть его грязной шлюхой из подземелья, была просто ничтожной. И вообще, зачем об этом сейчас рассуждать? Вчера в его голубых глазах читалось такое презрение, что Леви был убежден — Эрвин больше никогда не захочет даже смотреть в его сторону. Оно читалось в них при каждой встрече, Леви просто изо всех сил старался его не замечать. «Ты устроил весь этот цирк, чтобы надо мной поиздеваться?». Леви ерзает на стуле. Он сам не знал, что на него нашло, и сейчас он совсем не хотел об этом думать. Влечение Эрвина к Леви можно было объяснить только болезненным любопытством — «а каково это, ебаться с уродом из подземелья?». Они все были такими, мамины клиенты. Леви разглаживает страницу, садится ровно. Для Эрвина Леви — это просто крыса под подошвой его сапог.

***

Леви просыпается с болью в шее и затекшей правой рукой — видимо, в какой-то момент усталость взяла свое и он уснул прямо за столом. В комнате стоит тишина, пустая кровать аккуратно заправлена — ни следа присутствия Михаэля. На подушке Леви замечает записку — обрывок объявления о найме рабочих на склад, на обратной стороне каракулями написано: «Спасиба Леви. Если захочеш найди меня в Фабричном переулке, зеленый дом номер я забыл». Леви фыркает. Навряд ли он будет искать Михаэля, но все же бережно расправляет записку и складывает ее в ящик стола. Никогда не знаешь, какие связи могут пригодиться в его деле. Он поводит затекшими плечами, снимает рубашку и штаны, берет из шкафа более удобную одежду. Не то чтобы ему не хватало активности в последние дни, но привычка берет свое: Леви встает в стойку, разминая мышц рук и ног, морщится, чувствуя боль в районе живота. Вчерашняя драка явно не прошла бесследно. Но не практиковаться он не может. «Заниматься тебе надо каждый день, сопляк. От такого, как ты, люди никогда не будут ждать подвоха — надо уметь заставать их врасплох, слышишь?». Леви резко расправляет руки, сжимая зубы. Ребра пронзает острая боль. «Не надо мне об этом напоминать», — выдыхает он, опускаясь на пол и начиная делать отжимания. «Ну-ка, забери у меня бутылку. Давай, попробуй, я вижу, как ты на нее зыришь своими злыми глазенками». Леви поднимается и опускается сквозь боль. На спине начинает скапливаться пот, лоб становится мокрым. «Ах, не выходит? Не пыхти, как загнанная псина. Сдерживай дыхание». Руки Леви начинают дрожать. Рана у волос саднит от стекающего пота. «Что, больно? Прекращай сопеть. Будешь плакать — получишь от меня сапогом еще раз. Если сможешь отобрать бутылку — так и быть, дам тебе глотнуть чуток». Леви снова поднимается и опускается. Пол перед глазами расплывается. Он сжимает губы, сдерживая стон, но продолжает двигаться. «Ах ты, паскуда! Как ты это сделал?! Что прячешься, подойди сюда. Я тебя не ударю. На, пей! Не хочешь? Ну ладно, мне больше достанется». Леви выдыхает, падая на пол. Лежит он недолго — вскакивает, выхватывая из кармана нож и встречаясь в зеркале со своим отражением. Он пятится назад — отточенное движение, которое Кенни называл «обманкой», замахивается ножом на невидимого противника, быстро перекидывает его в левую руку, резко вонзая лезвие в то место, где должен быть живот, и ударяет кулаком правой руки по воображаемому виску. Кенни не нравились эти его игры с ножом — «попахивает дешевым трюкачеством», так он говорил. «Пока будешь играть в циркача, тебя уже десять раз проткнут». Но Леви нравилась эта хитрость, он был достаточно ловким, чтобы провернуть такой двойной удар. Кенни просто ему завидовал из-за того, что он усовершенствовал его прием. Он старательно тренировал обе руки — нельзя иметь такое слабое место. Вору нужны все пальцы. Хотя бы с этим Кенни соглашался. Ловкость Леви даже не надо было тренировать, быстрые движения его тела были чем-то естественным, дававшимся ему с удивительной легкостью. Кенни это быстро просек. Может, если бы он не заметил эти способности в Леви, то ушел бы гораздо раньше. Он отрабатывает еще несколько приемов — не для того, чтобы их отточить, а, скорее, для удовольствия. Привычные движения словно возвращали Леви почву под ногами, а после вчерашнего ему нестерпимо снова хотелось почувствовать, что он снова может что-то контролировать. Леви складывает нож в карман и подходит к зеркалу ближе. Он снимает рубашку, рассматривает раскрасневшуюся кожу. В районе живота и ребер расцветают несколько новых синяков — привычный фон для его множества шрамов. «Если ты такой проворный, то почему тебя столько царапают, а?», — говорил Кенни, с хмурым лицом перевязывая его раны. Леви только пожимал плечами, не желая признаваться в том, что иногда он сам лез на нож. Боль раззадоривала его, заставляла становиться еще сильнее, еще быстрее. Как будто она тоже была естественной, как и его ловкость. Он отходит к умывальнику, протирая лицо, набирает воды из кадки в маленькую деревянную ванную, залезает внутрь, ежась от холода. Моется он тщательно, несмотря на бьющую его дрожь, стирает всю пыль и пот, льет воду на волосы, — холодная вода приятно стекает по лицу. Он берет шампунь — подарок от Клары, который, в свою очередь, был подарком от какого-то клиента. «У меня на него аллергия», — так она ему сказала. Шампунь пах цветами, такой тонкий женский запах. Сначала Леви воротил нос, но потом смирился — действовал он эффективно, а это единственное, что ему было нужно. Наверное, он пах как девчонка, но никто ему об этом не говорил — да и кто бы посмел сказать что-либо подобное ему в лицо? Но, с другой стороны, как должны пахнуть мужчины? Потом и алкоголем, как Кенни? Или же как… Эрвин? Леви закрывает мокрой ладонью лицо. Он пах страницами книг, чем-то древесным и земляным — поверхностью, жизнью снаружи. Совсем не так, как все другие люди, которых Леви знал. Вчера Леви явственно чувствовал этот дурманящий аромат, когда сидел у Эрвина на коленках, и ему хотелось склониться ниже, прижаться лицом к его шее, чтобы вдохнуть этот запах полной грудью. — Блядь, — выругивается Леви, ударяя рукой по бортику ванной. Хорошо, что вода почти ледяная, иначе бы эти воспоминания спровоцировали совсем нежелательную сейчас реакцию. Он выбирается наружу, вытирается досуха, достает из шкафа чистую одежду. На часах уже почти пять — хватит уже ему прятаться в своей норе. Нужно заниматься делами, как-то отвлечься от вчерашнего вечера. Леви стряхивает с волос капельки воды, кладет во внутренний карман книгу и выходит на улицу. Надо отправиться в Гнездо, узнать, как прошла вылазка Вига и Ирмы, а до этого — заглянуть на Южный рынок, подтвердить, что Феликс готов принять товары. И еще надо как-то проникнуть в убежище в заброшенных кварталах: ищейки явно еще туда вернутся, а значит, нужно было перенести то, что там находилось, в какое-нибудь другое место. Лучше послать кого-то другого — Леви явно привлечет больше внимания. На улице вокруг борделей уже начинает скапливаться всякий сброд, гадалки сидят за своими низкими столиками, раскладывая карты, в темных углах прячутся продавцы наркотиков, одинокие проститутки расхаживают вдоль баров, зазывая клиентов. Михаэля среди них Леви не видит. Он сворачивает в одну из узких улочек, пробегает тенью по сложенным вдоль стены ящикам, хватаясь за низ балкона, подтягивается и бесшумно опускается на его поверхность. Леви проделывает этот трюк еще раз с несколькими балконами, поднимается вверх по выемкам в кирпичной стене, снова подтягивается на руках и оказывается на крыше. Ему нравилось передвигаться по верху, благо, что дома в Подземном городе стояли достаточно близко к другу, и с одного до другого можно было легко допрыгнуть. Леви сильно удивился, когда Эмиль отказался бегать по крышам вместе с ним. «Мне все еще нужны мои ноги», — так он сказал, посмотрев на Леви, как на сумасшедшего. Леви передвигается быстро: никто не успевает заметить маленькую тень, скачущую по крышам, словно клубок дыма. Когда он делает прыжок, ему кажется, что он полетит, что его ноги так и не коснутся поверхности, и когда этого не происходит, Леви ощущает жгучий укол разочарования. Ловкости для этого явно недостаточно. Он добирается до рынка в два раза быстрее, чем по земле, таким же образом спускается вниз по балконам, прыгая на мусорные баки, морщит нос от исходящего от них запаха. Это самый оживленный из рынков подземелья, и за это Леви ценит его больше всего — затеряться в толпе и украсть что-то здесь очень просто. А еще здесь очень много внешних, пытающихся за гроши скупить у местных ремесленников товары, чтобы продать их втридорога на поверхности. Таких торгашей Леви любит обкрадывать больше всего. Он проходит мимо рядов с овощами, место которым скорее на помойке, чем на обеденном столе, — внешние, разумеется, поставляли в Подземный город то, что они сами ни за какие деньги есть бы не стали. Дальше идут прилавки с одеждой — серой и одинаковой, с редкими исключениями в виде аляповатых шляп и галстуков — явно какой-то брак с поверхности. У ларьков с глиняными игрушками он невольно останавливается, оглядывает быстрым взглядом фигурки животных и девушек в разноцветных платьях. В детстве он хотел себе какую-нибудь игрушку, но как ее можно было просить у мамы, если им часто едва хватало денег на хлеб? Леви отворачивается и идет по рынку дальше. Феликс торгует почти у самой окраины, у того входа, где меньше всего была вероятность встретить внешних. На прилавке лежат цепочки, сережки, браслеты и кусочки монет, позади висят шарфы и перчатки. Если попросить Феликса, то он может достать из-под прилавка ножи — все, разумеется, украденные. Леви предпочитал работать с ним, за последний год им ни разу не заинтересовалась полиция, и это подкупало, — всех более крупных торговцев, с которыми Леви связывался, рано или поздно забирали в тюрьму, а Феликс все так и продолжал работать на рынке. Наверное, он как-то подмазался к полицейским, но Леви не особо хотел знать подробности — сам он так делать не планировал. Ставить на рынок своего торговца и светить лицом кого-то из банды Леви тоже не собирался. — Привет, — здоровается с ним Феликс, приподнимаясь из-за прилавка, — Что новенького? Феликс совсем не похож на бандита: светло-каштановые с сединой волосы собраны в аккуратный хвост, улыбчивое лицо, ровные ряды зубов сверкают белизной. Он носит очки — редкость в Подземном городе. Всем близоруким приходится обходиться без них — очки слишком дорого стоят. — У нас готова новая партия. Не ожидай слишком многого, но кое-что ценное нам удалось выцепить, — тихо отвечает Леви. Феликс усмехается. — Не скромничай, Леви. То, что ты обычно называешь «кое-чем ценным», оказывается моим проживанием на пару недель. Леви разводит руками. — Если так, то я рад. Ты обычно меня не наебываешь. Фелик делает оскорбленное лицо. — «Обычно»? Какого ты обо мне мнения? Я честный человек, — обиженно произносит он. — Честных воров не бывает, — отрезает Леви. — Не соглашусь с тобой. Ты ни разу не обманывал меня насчет сроков и качества товара. Стабильность и надежность — вот что мне в тебе нравится. Леви фыркает. — Прекрасно, а мне в тебе нравятся деньги, которые ты мне даешь. Феликс с грустью поправляет очки. — Не умеешь ты делать комплименты, Леви. Хотя с твоей внешностью тебе это и не надо, наверное, девушки на тебя вешаются… — Обойдемся без пустых разговоров, — прерывает его Леви, — Товар доставим завтра, мне надо еще раз проверить, что все в порядке. Феликс опускает руку на прилавок, складывает на нее подбородок, немного склоняя голову в сторону. — Серьезность, вот еще что мне в тебе нравится. В твои годы я только и думал, что о девчонках и о том, как выкрасть бутылочку вина из бара, — говорит Феликс, его глаза за очками насмешливо поблескивают. Леви только отмахивается от него. — Жди Вига завтра ближе к вечеру, — Леви уже уходит, но Феликс его останавливает, деликатно беря за локоть. Леви невольно вздрагивает от прикосновения. — Совсем забыл сказать: тебя искал тип из нового аптечного прилавка. Тот, что рядом с ларьком Ханны. Леви хмурит брови. — Что он от меня хотел? Феликс пожимает плечами, отводит взгляд. — Не знаю. Просто сказал, чтобы ты к нему подошел, когда здесь появишься. Леви задумывается, засовывает руку в карман, обхватывая рукоять ножа. Слова Феликса ему совсем не нравятся. Аптечный прилавок? Тот тип думает, что Леви барыжит наркотой? Нет, навряд ли, Леви давно дал понять всем торговцам наркотиками в подземелье, чтобы они к нему даже близко не подходили. Но, может, он новенький, и не знает об этом? Придется у него узнать и преподать урок, если надо. Если же это что-то другое… То ему тоже лучше узнать, в чем дело, чтобы ни у него, ни у его банды не возникло никаких непредвиденных проблем. Леви прощается с Феликсом и проходит несколько рядов в обратном направлении, сворачивает в аптечную часть, ища глазами лавку Ханны. Слева от нее располагается незнакомый ему ларек: на прилавке стоят бутыльки с сомнительного цвета жидкостями, баночки с таблетками без подписи, — никакой вывески нет, на стуле сидит угрюмый мужчина с редкими седыми волосами и впалыми щеками. Леви понятия не имеет, кто это. Он наблюдает какое-то время издалека: к прилавку изредка подходят покупатели, мужчина с таким же каменным лицом объясняет им что-то, даже не думая вставать со стула. Никто у него ничего так и не покупает. Леви решает подобраться поближе. Когда мужчина замечает его, то тут же вскакивает, жестом показывая подойти к прилавку. Леви осторожно приближается, держа правую руку в кармане. — Ты меня искал. Зачем? — резко спрашивает он. Мужчина холодно оглядывает его с головы до ног. — Представиться не хочешь? — Не вижу необходимости. Раз ты искал меня, то прекрасно знаешь, кто я такой. Глаз мужчины начинает дергаться. Он гадко улыбается. — Как ты предпочитаешь, чтобы к тебе обращались? «Выродок Кенни» или «Сероглазка»? Леви приподнимает одну из бровей. — Иди нахуй, — спокойно произносит он, поворачивается в сторону, собираясь уходить. — Стой! — слышит Леви злобный крик мужчины, — Груз у Больших ворот, расскажи мне о нем! Я знаю, что твоя шайка что-то стащила из государственных поставок. Сердце Леви начинает часто биться, но он заставляет себя сохранять невозмутимое лицо. Как он об этом узнал? Неужели он как-то связан с ищейками? Его тоже нанял отец того уебка, которого они избили в первую встречу с Эрвином? — Кто ты? — спрашивает Леви. Мужчина достает из кармана пузырек, кидает в рот таблетку. Его глаз продолжает дергаться. — Макс Беккер. Так украли ли вы что-то оттуда или нет? — Так я тебе все и рассказал. На кого работаешь, Макс? Пусть научит тебя быть повежливее со своими покупателями. Беккер молчит, сверля Леви глазами. — Хозяин заплатит тебе тройную цену за то, что ты украл. Если ты действительно это украл. Леви издает презрительный смешок. — Тройная цена обычно означает пиздеж. Чем ты это подтвердишь? Макс скрипит зубами так, что Леви хочется заткнуть уши. Он опять тянется в карман, сует в рот еще одну таблетку. — Хозяин пытается спасти шкуры таких, как ты, но лично я оставил бы тебя гнить в этой помойной яме до самой смерти. Леви смотрит на Макса непонимающим взглядом. — Что ты несешь? Повторюсь, иди нахуй, Макс. Тратить на этого безумца время — бессмысленное занятие, так решает Леви. Наверное, он один из тех сумасшедших, которые ходят по улицах и что-то бормочут про то, как потолок под ними обратится в небо. — Мелкий гад, да как ты смеешь! Господин Рихтер решил одарить тебя вниманием, а ты плюешься ругательствами, как неблагодарная тварь! Глаза Леви расширяются. Насчет безумцев он не ошибся, но не догадывался, что все так серьезно. — Рихтер? Подпольный доктор? — Спаситель душ! — благоговейно произносит Беккер, его глаза озаряются какой-то ненормальной радостью. Леви мало что знал о Рихтере, помнил только, что он когда-то давно отошел от официальной врачебной практики, объявив во всеуслышание, что затевает революцию против внешних. С тех пор он вел подпольную практику — государство отняло у него лицензию. Леви знал, что к нему обращались с самыми запущенными недугами подземелья. Ничего плохого в этом не было, однако его революционные идеи попахивали помешательством. — Рихтер хочет купить то, что было в том грузе. Интересно, — задумывается Леви, — Откуда он вообще узнал про его существование? Макс опять злобно зыркает на Леви. — Мы хотели украсть его сами, но опоздали. Один из наших людей недавно услышал, как кое-кто из твоей банды говорил, что вы недавно ошивались в районе Больших ворот. Леви хочется завыть от разочарования. Кто это был, Виг? Конечно, это был он, только Виг из всех них не знает, когда нужно держат рот на замке. — Допустим. Зачем это Рихтеру? — Не твое дело. Ты согласен отдать товар или нет? Леви еле удерживается от того, чтобы не запустить в лицо Максу один из бутыльков с прилавка. — Если он захочет встретиться со мной сам, то я обещаю подумать. — Ты совсем обнаглел! Думаешь, у него так много времени для того, чтобы… — В субботу у здания правительства, в четыре часа. Если его не будет, то я продам товар кому-нибудь другому. Лицо Макса краснеет, трясущаяся рука снова опускается в карман. — Я… — Разговор окончен, — отрезает Леви и отходит от прилавка. Он идет по рынку, не замечая никого вокруг. Ему совсем не понравилось, как прошел этот разговор. Леви чувствует страх, как бы он ни пытался от него отмахиваться. Связь с такими безумцами ничего хорошего не сулит, он это понимает. Неужели в этот раз они стащили что-то действительно ценное? «Знай свое место, малец. Не прыгай выше головы. До поверхности все равно не допрыгнешь». Пальцы снова обвиваются вокруг ножа. Он еще ни на что не согласился. У него есть время подумать. И, возможно, узнать, что же в тех ящиках есть такого ценного и опасного.

***

До Гнезда Леви добирается по земле: после разговора с Максом настроение порхать по крышам куда-то резко улетучилось. Деньги им, конечно, были нужны, но связываться такими личностями, как Рихтер… Чутье Леви подсказывало, что это дело может обернуться чем-то нечистым. По пути Леви минует здание благотворительной ярмарки, останавливаясь рядом с ним на несколько минут, и ненавидит себя за это. Его там нет, сегодня понедельник. И его там больше не будет — он же сказал, что больше не вернется. И Леви тоже надо поскорее об этом забыть — проблем у него и так по горло. Гнездо находится в нескольких кварталах от ярмарки: раньше здание служило общежитием для работников швейной фабрики, когда-то располагавшейся рядом. После ее закрытия в заброшенном здании долгое время собирались стайки наркоманов — до тех пор, пока его не нашел Леви с друзьями. Им Леви предложил альтернативу: бросить наркотики и остаться жить там или свалить к чертовой матери. Пара человек осталась, среди них — Эмиль, с которым Леви там и познакомился. Правда, наркотики он быстро заменил на алкоголь, но Леви это беспокоило не так сильно — в конце концов, алкоголизм Кенни никогда не мешал ему выполнять свою работу. Он стучится, несмотря на то, что у него и есть ключи, — так он дает фору этим бездельникам, чтоб они хоть как-то успели навести порядок в своих конурах. Дверь открывает Ирма, мрачно цокает и пропускает Леви внутрь. — Зашел на чаек или по делам? Не отвечай, я знаю, что по делам. Когда вообще ты сюда последний раз приходил просто так, — ворчит она, пока остальные разбегаются в коридоре по своим комнатам, — видимо, в отчаянных попытках прибраться. Иногда Леви заходил сюда с проверкой чистоты, и редко кто обходился без шишек на башке после того, как он проходил по комнатам. — От чая все равно не откажусь, — отвечает Леви, сурово оглядывая Георга, при виде Леви начинающего пятиться в сторону лестницы. — Ишь какой. Выбирай — либо чай, либо дела, — продолжает ворчать Ирма, раздраженно проводя ладонью по ежику темных волос. — Ты чем-то недовольна, — догадывается Леви. Ирма возмущенно смотрит на него. — Чем бы я могла быть недовольна, даже не знаю. Может, тем состоянием, в котором вчера Эмиль вернулся домой, и перебудил всех своими… рыданиями, — на последнем слове она понижает голос и оглядывает Леви так, словно самый главный злодей в мире. — Только не говори ему, что я тебе об этом рассказала, — смущенно добавляет она, — Что ты ему наговорил? Леви проходит мимо нее, направляясь на кухню. — Пусть научится знать свое место и не совать нос в мои дела, — жестко отвечает Леви, но что-то неприятное скручивается в его желудке от ее слов. Ирма следует за ним, подходит к шкафу, достает кружки, гневно стуча ими о стол. — Он беспокоится о тебе после той миссии у Больших ворот. Мы все беспокоимся. Ты часто говоришь, что самое главное в воре — это чутье, и, поверь мне, сейчас нам это самое чутье говорит, что мы влезли в какую-то парашу. Она рассерженно двигает в сторону Леви чашку, чуть не расплескивая горячую воду. — Если бы вы так беспокоились, как ты говоришь, то не распускали бы этом свои сраные языки. Кто-то проболтался о том, что мы были в том районе во время кражи. Ты знаешь, кого я подозреваю. Ирма хмурит брови, дергает свое поврежденное ухо. Шрамы на нем выглядят, как укусы, но она никогда не рассказывала о том, как она их получила. — Виг? Боже, где бы украсть мозгов этому дебилу, — стонет она, тянется рукой к бутылке дешевого коньяка и добавляет пару капель в чай. — Я проведу с ним разговор, не волнуйся, — говорит Леви, мотая головой, когда Ирма предлагает ему коньяк. — Но зато он мастер устанавливать нужные связи, ты же знаешь, что он может любого разболтать, — задумчиво произносит Ирма. — С этим не спорю. Но у этой чудесной способности есть свои недостатки, — добавляет Леви, делая глоток и еле удерживаясь, чтобы не расплыться в широкой улыбке от удовольствия. Лучше всего Ирма умеет делать две вещи — следовать за людьми, словно невидимка, и заваривать самый вкусный на свете чай. — Ты в порядке? — внезапно спрашивает она, разглядывая его своими проницательными карими глазами. Леви отводит взгляд. — Меня немного поцарапали, но это все херня, которая не стоит внимания, — отмахивается он. Ирма молчит, продолжая сверлить его глазами. — Выясните отношения с Эмилем, прошу. Помиритесь, — умоляет она, — Если он уйдет, я не вынесу одной управляться с этой оравой. Кто будет проводить время с малышами, а? Ты сам знаешь, что я в этом деле полный лох. Леви закрывает глаза, тяжело вздыхая. — Я попрошу его не таскаться за мной всюду, — неохотно выдавливает из себя он. — Ох, Левичка, ты неисправимый, — вздыхает Ирма. — Еще раз меня так назовешь — посажу возиться с малышней, — говорит Леви убийственным тоном. Ирма только безмятежно улыбается, снова смешивая в своей чашке коньяк и чай. — Феликс готов принять товар. Завтра пошли туда Вига, если он, конечно, сможет ходить после разговора со мной. Ирма фыркает. — И еще вот что, — Леви медлит, размышляя о том, как подать эту информацию, — Какой-то чокнутый хочет купить у нас то, что мы украли у Больших ворот, говорит, что работает на Рихтера. Убеждает, что он готов заплатить тройную цену. Лицо Ирмы искажается беспокойством, она снова начинает теребить мочку уха. — Дерьмо. — Я тоже так думаю. Ирма некоторое время молчит, смотря в чашку. — И что будем делать? — Я договорился о встрече с Рихтером в субботу. Ты мне там будешь нужна, кстати. После встречи уже и будем что-то решать. Ирма кивает. — Как скажешь. — А, чуть не забыл, — он достает из кармана завернутые в платок кусочки сыра, — Стырил у Матильды. Угости малышей. Леви встает из-за стола. Проверку комнат он сегодня проводить не станет, он слишком для этого устал. — Леви, останься сегодня с нами. Пожалуйста, — тихо произносит Ирма, стискивая в руках подарок Леви. Леви останавливается. — Ты можешь поспать с нами в комнате, если еще не готов мириться с Эмилем. Ты знаешь, что я тебя не боюсь. Леви помнит, как рьяно относилась Ирма к безопасности своей комнаты, когда она только присоединилась к их банде. Она установила несколько замков и заблокировала окна, со всеми разговаривала только через цепочку на двери. Потом она немного расслабилась, поставила в комнате еще несколько кроватей для девочек, но из парней в комнату до сих пор не пускала никого, кроме Леви. Как будто подспудно знала о его приступах. И о том, что девочки его не интересуют. — Ладно, — наконец-то соглашается Леви. И он остается в Гнезде — черт бы побрал Ирму. Ей тяжелее всего отказывать. Надо бы уже расправиться с этой слабостью, пока Ирма не заметила, какое она имеет на него влияние. Они идут по коридору к лестнице на второй этаж, минуют комнату, которую все называют «детским садом»: в ней резвится малышня, кидаясь игрушками и громко крича. Дверь в комнату открыта: Леви замечает Эмиля, сидящего на полу в окружении девочек. Он орудует кистью на листе бумаге, что-то увлеченно рассказывая, поднимает голову, встречаясь глазами с Леви, и тут же отводит взгляд. Леви с Ирмой идут дальше. — Можно было зайти и поздороваться, — невинным голосом произносит Ирма. Леви ничего не отвечает. Они отдают ему самую лучшую кровать — надо отдать им должное. Кровать стоит на почтительном расстоянии от других, но недостаточно далеко, чтобы ему было комфортно. Ирма ложится вместе с Катриной у окна, на другой стороне комнаты располагаются кровати Эммы и Марты. Все засыпают почти сразу же, после того, как гасят свечи: Леви слышит, как их дыхание выравнивается. Марта начинает сопеть — теперь он точно не уснет. Хотя не то чтобы он сильно на это надеялся. Если он умудрится заснуть под утро и проспит часа три — будет неплохо. Однако что-то подсказывает Леви, что этого не произойдет. В Гнезде он вынужден лежать неподвижно, он не может встать и ходить по комнате просто для того, чтобы чем-то себя занять — он запросто может кого-то разбудить. Здесь он не может отвлечься на чтение и подсчет заработка, он может только пялиться в потолок и мысленно перекручивать в голове события последних дней. Попытки переключиться на планирование будущих набегов оказываются неуспешными, как и размышления о разговоре на рынке, — и с Леви происходит то, чего он боится больше всего: он начинает думать об Эрвине. Нет, он не настолько неотесанный, чтобы не понять, что с ним происходит. Хоть это и было для него неприятным открытием. Он знает, что он делал, когда попросил Эрвина снять рубашку. Знает, почему ему так нравится издеваться над его наивностью. Но Леви пугает то, насколько ему это нравится. В его банде много бунтарей, но Леви прекрасно осознает, что они будут беспрекословно его слушаться, несмотря на их редкие мятежные выходки. С Эрвином ситуация совсем другая. Леви хочет, чтобы тот ему подчинился. Но Эрвин продолжает ему перечить, и это вызывает в Леви как невероятную злость, так и ничем не объяснимое влечение. Каждый раз он ждет, что Эрвин покорится ему, и каждый раз, когда этого не происходит, Леви ощущает и разочарование, и радость, — значит, можно продолжать, значит, есть еще способы, как его сломить. И эта игра пока совсем не оборачивается в его пользу: все больше и больше у Леви возникает ощущение, что это Эрвин пытается накинуть на него поводок, а совсем не обратное. И Леви ненавидит себя за то, что ему хочется узнать, на что тот способен, снова почувствовать то, что произошло между ними в борделе. Ладонь на его талии, уверенно притягивающую ближе к телу. Сжавшиеся на его запястье пальцы, дыхание на коже. Член, соприкасающийся с членом Леви. Голубые глаза, освобожденные от повязки, только в этот раз исказившиеся не удивлением, а желанием. Леви тихо выругивается. Он находится совсем не в подходящем месте, чтобы о таком думать. Он ослабляет завязки на штанах, засовывает руку себе между ног, и еле слышно вздыхает. Член сочится влагой, слегка подергивается в его ладони. Не хватало ему еще дрочить в Гнезде ночью среди спящих друзей: если бы он застал кого-нибудь за дрочкой рядом с собой, то тут же выкинул бы за дверь. «Почему ты так хочешь меня заткнуть? А, Леви?». Рука сжимает член, он еле успевает прикусить губу, чтобы не сорвался стон. Сука, заткнул бы его кто-нибудь самого сейчас. Но с Эмилем он поссорился, как назло. Целоваться они научились, не провоцируя приступов Леви, ему бы это сейчас помогло. Он вспоминает, как Эрвин стянул повязку, как его волосы растрепались от соприкосновения с тканью. Леви хотелось схватиться за них и прижать его к себе, но он испугался и все испортил. «Я думал, веснушки бывают только от солнца». Снова с губ Леви почти срывается стон. Почему эти простые слова вызывают в нем такую реакцию? Ему нужен платок, если он собирается кончить прямо тут. Можно, конечно, попробовать выйти в ванную, но половицы здесь предательски скрипят, и Ирма его по-любому услышит, у нее чуткий сон. Леви так и представляет, как она просыпается, сонно говорит что-то вроде: «Ты опять не можешь уснуть, Леви?». Она сразу догадается по его виду, что происходит. Нет, ему нужно это сделать здесь, как бы погано он себя от этого не ощущал. Он засовывает руку в карман, нащупывает ткань, понимая, что это тот самый платок с его кровью, который он использовал вчера. Леви аж передергивает от отвращения, но выхода у него нет: вчерашние видения возникают одни за другим, и рука на члене начинает двигаться сама собой. Леви вспоминает лицо Эрвина с завязанными глазами, то, как он дернулся, когда понял, что Леви сел ему на коленки. Да, Леви было очень приятно осознавать его замешательство. Он ускоряет движения руки, представляя растерянное лицо Эрвина, то ощущение контроля, которое Леви получил над ним в те мгновения. Так и должно быть, никто не имеет права им командовать, особенно Эрвин. Ладонь на члене сжимается крепче. Но картинка резко меняется: он лежит на полу, Эрвин нависает над ним, гневно сверкая глазами. Низ живота сразу же окатывает жаром, рука сама собой ускоряет движение. В этом видении Эрвин заходит еще дальше: презрительно улыбается, издает низкий смешок и ставит подошву ему на грудь. «Вот где твое место, тварь». По телу проходит волна боли, сменяющаяся наслаждением, накатывающим на Леви, словно серия лавин. Эрвин наклоняется, его глаза загораются жестоким огнем, сапог прижимается сильнее к груди. «Стонешь ты красиво для подземной суки, Леви». Леви весь извивается на кровати, вжимается в подушку лицом, чтобы не закричать. Рука на члене болит от напряжения, сквозь пальцы сочится сперма, стекая на расправленный платок. Он пытается не дышать громко, весь замирает, чтобы проходящие по телу судороги не спровоцировали скрип кровати. Когда тело успокаивается, Леви вытирает платком остатки спермы и переворачивается на спину. Какого хрена ему сейчас так хорошо? Почему от этих видений Леви кончает так, как никогда в жизни не кончал? Эрвин унизил его, повел себя как типичный урод с поверхности. А Леви почему-то хочется, чтобы… он унижал его еще больше? — Блядь, — шепчет он в подушку. Леви лежит так какое-то время, варится в этом месиве из злости и непонимания, сжимая мокрый платок. Какой же он мерзкий, он не заслуживает лежать в комнате с этими людьми. Вот что надо было сказать Ирме: «Прости, я не останусь, я могу случайно подрочить в твоей кровати ночью». Леви еле слышно усмехается, но затем его лицо резко мрачнеет. Он сделал это рядом с Ирмой, которая позволяла ему, единственному из мальчиков, находится в своей комнате. В конце концов Леви не выдерживает и встает, на цыпочках выходит из комнаты, направляясь в ванную. Когда он закрывает дверь, то видит, что Ирма приподнимается на кровати, растерянно вскидывая голову. В ванной он остервенело трет окровавленную ткань с мылом — пятна становятся менее яркими, но до конца отстирать он их не может. Вышитая «Л.» располагается ровно на одном из розовых пятен. Леви вздыхает и вешает платок на сушилку — выбрасывать его все равно не хочется. Он поднимается на этаж выше, находит лестницу на чердак, вскарабкивается по ней и направляется к люку на крышу. Надо было так сделать с самого начала — сразу было понятно, что поспать в комнате ему не удастся. Леви ложится на спину, складывая руки за голову, смотрит в темную бездну в вышине. «Выше головы не прыгнешь». Может, именно это он и пытается сделать с Эрвином? Добиться того, что ему никогда не светит? Отдаться кому-то так, чтобы его не выворачивало наизнанку? Может быть, так оно и есть. Только в этот раз выворачивать наизнанку будет не его, а Эрвина. Леви помнит, как он смотрел на него, когда оттолкнул от себя, — будто на какой-то мешок с дерьмом. «Я сюда больше не вернусь». В груди начинает что-то ныть, и вовсе не боль от вчерашних синяков. Эрвин хотя бы озвучил это, в отличие от Кенни. Он хотя бы не исчез из его жизни бесследно, как будто его никогда и не было. Леви слышит шорох, позади, вскидывает голову. Из люка высовывается светлая голова Эмиля. Леви снова опускается на спину, шепчет ругательства себе под нос. Только этого ему сейчас не хватало. Эмиль подходит ближе, присаживается рядом. — Зачем ты приперся? — недовольно произносит Леви, — Ты же боишься высоты. Эмиль грустно вздыхает. — С тобой мне приходится делать многие вещи, которых я боюсь. — Никто тебя не просил сюда приходить. Эмиль молчит. — Я поступил, как мудак. Но и ты тоже! — бормочет он. Леви ехидно усмехается. Эмиль машинально отодвигается от него подальше. — Вот так извинение. Хочешь еще раз получить по роже? — лениво произносит Леви. — Если после этого разрешишь себя поцеловать, то да, — бубнит себе под нос Эмиль. Леви ложится на бок, подпирая рукой голову. Растрепанные после сна волосы Эмиля в тусклом свете фонарей выглядят почти золотыми. От него пахнет зубной пастой — значит, он действительно рассчитывает на поцелуй. — Не надо обращаться со мной, как с маленьким ребенком, — серьезно произносит Леви, — Я сам буду разгребать свое дерьмо. Эмиль с сомнением смотрит на него. Леви поднимает одну из бровей. — Что там было? — спрашивает Эмиль, — После того, как я ушел. — Я не буду ничего говорить, — раздраженно отвечает Леви. Эмиль вздрагивает от его голоса. Он склоняет голову, качает ей из сторону в сторону. — Он до тебя доебался? — нерешительно продолжает он, — Тебе снова стало плохо? — Я сказал, что не буду об этом разговаривать! — гневно восклицает Леви, приподнимаясь на локте. Эмиль смотрит на него испепеляющим взглядом. Леви отворачивается, снова ложится на спину. Несколько минут никто из них не произносит ни слова. Леви слышит шорох черепицы рядом с собой, чувствует как рука Эмиля ложится на поверхность крыши рядом с его телом. Мышцы машинально сжимаются. — Я знаю, что я не могу помочь тебе с твоим… состоянием. Иногда меня это приводит в отчаяние, знаешь. Но я не буду напирать. Ты волен делать, что хочешь. Со мной или с другими, — наконец выдавливает из себя Эмиль. Его пальцы рядом с бедром Леви стискиваются в кулак. — Если тебе хорошо с ним, то… я не буду тебе мешать, — выдыхает Эмиль голосом, в котором слышится боль. Ногти Леви впиваются в кожу. Ему хочется выругаться, громко закричать на всю улицу, но он молчит, сжимая губы и плотно закрыв глаза. Нельзя было начинать это с Эмилем, нельзя, Леви с самого начала понимал, что это плохая идея. Он видел, какие муки причиняют Эмилю эти приступы Леви. Заняться сексом у них получилось только пару раз, и оба раза Леви был пьян в стельку — совсем нетипичное для него состояние. Но Леви думал, что это поможет, и это действительно сработало, только он совсем мало что из этого помнит. Он помнит утреннюю тошноту по утрам, усиливающуюся с каждым нежным касанием ладони Эмиля его тела. «И у тебя тоже с этого началось?» — спросил его Эрвин, когда Леви показывал ему картинку с двумя мужчинами, обхватившими друг друга за члены. С чего у него началось путешествие в мир секса, интересно? Наверное, с теней на кровати в маминой комнате, вот с чего. Но такое не расскажешь наивному мальчику с поверхности. — С ним покончено, — произносит Леви. Эмиль облегченно вздыхает, но тут же пытается это скрыть, притворно закашливаясь. — Значит, тебя можно поцеловать? — лукаво произносит он. Леви слегка ударяет его рукой по бедру. — Давай быстрее, пока я не передумал, — подгоняет его Леви. Эмиль в одно мгновение оказывается над ним, осторожно присаживаясь чуть выше колен. Его пальцы нежно поглаживают челюсть Леви, он склоняет голову вниз. Светлые волосы слегка щекочут шею Леви. Он поднимает руку, касаясь повязки Эмиля. Тот сразу же останавливается. — Какого черта ты надеваешь ее, когда ты наедине со мной? — шепчет Леви, плавно сдвигая ткань в сторону. Эмиль на секунду прячет лицо в волосах, затем смотрит на Леви своим единственным глазом. — Зачем ты так делаешь? — голос Эмиля почти срывается, — Чтобы я еще больше понял, что я от тебя никуда не денусь? — Ты и так от меня никуда не денешься, — улыбается Леви. — Надменный ублюдок, — улыбается в ответ Эмиль и касается его губ. Рука Леви сжимается в кулак. Что-то в животе переворачивается, но он может это контролировать, он целовался с Эмилем достаточно много раз, чтобы не беспокоиться о приступах. Волнует его сейчас совсем другое: навязчивая мысль о том, что с Эрвином он абсолютно забыл об этой своей ненормальной тошноте, в тот момент она испарилась, как будто ее никогда и не было. Эмиль ложится рядом с ним, кладет руку ему на грудь, стискивая в пальцах повязку. Через несколько минут он засыпает, Леви понимает это по стуку его сердца и дыханию. Он смотрит в темную пустоту над головой, ни намека на сон в его уставших глазах. «Я сюда больше не вернусь». Слова будто проносятся над крышами домов, взрезая смрадный воздух подземелья своей окончательностью и презрением, отражаются эхом от стен, оседают пылью на улицах, на лице Леви. По щеке стекает капля, теряясь в волосах Эмиля. Леви не успевает ее остановить.