Принц и нищий

После их выходки в подземелье Эрвин получает свой первый выговор. Он принимает свое наказание стойко, ничем не выказывая возмущения: отсрочка от посещения школы, две недели исправительных работ. Следуя указаниям Эрвина, они с Гансом возвращаются к своей группе во главе с уже разгневанным и одновременно испуганным учителем. Эрвин берет на себя всю вину, говоря, что хотел посетить полуразрушенное здание правительства вместе с Гансом. «В исследовательских целях», — так он объясняет. Учитель, господин Шварц, разражается сердитой тирадой, пока одноклассники ошарашенно разглядывают их. Ганс не говорит ни слова, просто стоит рядом, насупившись и шмыгая разбитым носом. — Никогда бы не подумал, что ты на такое способен, Эрвин! Кем ты себя возомнил?! Вам повезло, что вы вернулись оттуда живыми! — кричит на него учитель. «Да, — мрачно думает Эрвин. — Нам действительно повезло». Господин Шварц обеспокоенно осматривает израненное лицо Ганса, затем снова гневно зыркает на Эрвина. Он командует, чтобы все шли за ним к выходу, взяв Ганса под руку и сказав, чтобы Эрвин шел рядом. По пути им встречается полицейский. Учитель тут же подбегает к нему, вкратце пересказывая ситуацию. Полицейский хмурится и подходит к Эрвину с Гансом. — Вы видели, кто на вас напал? Эрвин опускает глаза. Он украдкой смотрит на Ганса, встречая взгляд, полный ненависти. — Мы… — начинает Эрвин, прокашливаясь. — Мы не смогли их разглядеть. Их лица были закрыты масками. — Масками, говоришь… Взрослые? — Я не знаю. Было сложно что-то рассмотреть в темноте. Эрвину кажется, что полицейский видит его насквозь. Еще пара вопросов, и он сдастся и все выдаст, или же Ганс не выдержит и расскажет о том, что произошло на самом деле. Эрвин не привык обманывать, он не знает, как это делается. «Врать вас тоже не научили, я смотрю». Воспоминание об этой фразе вызывает у Эрвина гнев. Он научится. Если это будет нужно, он этому научится. — Может, вы запомнили какие-то детали? Во что они были одеты, например? «Их главарь пахнет цветочным мылом», — так и вертится на языке Эрвина эта глупая фраза. Даже если бы он решился это сказать, как бы это помогло полицейскому? Он бы пошел обнюхивать всех жителей Подземного города, пока не нашел обладателя этого уникального запаха? Хотя что-то подсказывало Эрвину, что здесь мало кто так пахнет. — К сожалению, нет, — отвечает он. — Повторюсь, мы были в темном месте, там ничего нельзя было разглядеть. — Вот как. Господин Шварц говорит, что на вас напали в здании правительства, верно? Эрвин кивает. — Твоего друга так напугали, что он аж язык проглотил, — полицейский смотрит на Ганса с подозрением. — Что с тобой сделали? Избили? — обращается он к Гансу. Ганс поднимает голову, встречаясь глазами с Эрвином, потом переводит взгляд на полицейского. На щеках мальчика все еще заметны следы грязи, нос распух. — Да. Отобрали все, что было, — говорит он хрипло. Полицейский чуть наклоняется вперед, разглядывая лицо Ганса. Эрвин плотно запахивает свой пиджак, пока полицейский отвлекается на друга, — он не хочет, чтобы кто-то видел его разорванную и покрытую кровью рубашку. — Все, что было, говоришь? — он аккуратно отодвигает лацкан порванного пиджака Ганса. — А это тогда что, игрушка? Сердце Эрвина чуть не выпрыгивает из груди. Полицейский достает из-за пазухи пиджака кинжал. — Они… они решили его не брать. Слишком заметный, — нервно говорит Эрвин. — Умные бандиты, — присвистывает полицейский. — Такой было бы легко отследить на черном рынке. На лезвии выгравировано имя отца Ганса. Эрвин внезапно вспоминает, как вор обшаривал его карманы, холод его пальцев сквозь рубашку. И все внутри его каменеет. Он забрал его карманные часы. Часы, которые подарил ему отец на день рождения, с именем Эрвина на внутренней стороне маленькой дверцы. Эрвин старается дышать ровно. — А что насчет тебя? — обращается к Эрвину полицейский. — Какие ценные вещи у тебя забрали? — Кошелек, часы, учебник, — выговаривает он. — Часы. У них есть отличительные признаки? — продолжает полицейский. Ганс отвечает до того, как Эрвин успевает что-то сказать. — На них написано его имя. «Эрвин Смит». Это должно вам чем-то помочь, — он злобно косится на Эрвина. Эрвин отвечает ему ледяным взглядом и медленно кивает головой. Его раздирают противоречивые чувства: с одной стороны, ему хочется, чтобы часы нашли, а преступников наказали, а с другой… Эрвину сложно обратить это все в слова. «Тот парень умел читать, — вспоминает он, — Он понял, какую книгу ему хочется забрать. Значит…» — Хорошо, посмотрим, что мы сможем сделать, — завершает разговор полицейский. — Господин Шварц, ждем от вас и от ваших учеников подробный отчет по возвращению на поверхность. Будем вас информировать о ходе дела. Полицейский прощается с учителем и учениками и возвращается к патрулированию улицы. Эрвин резко выдыхает. — Отправляемся домой, — командует учитель. — Вы двое идете рядом со мной, — грозно говорит он мальчикам. Эрвин послушно подходит к учителю, трясущейся ладонью вытирая со лба пот. Ганс встает с противоположной стороны, учитель заботливо его поддерживает. Эрвин замечает, как напряжено лицо его друга, черные глаза мечут молнии. Эрвин отворачивается от него и следует за учителем к выходу.

***

В следующие несколько дней Эрвин не получает никаких новостей о том, что произошло в подземелье. Под руководством учителя они с Гансом дают детальное описание нападения в письменной форме и выслушивают град осудительных замечаний от директора и других учителей. Эрвин ни с кем не спорит, повторяя одни и те же извинения и признания вины. Ганс ведет себя по-другому. Иногда у него прорываются злобные реплики, и тогда Эрвину начинает казаться, что Ганс расскажет все, но он удерживается в последний момент. Все-таки слова главаря бандитов заставляют его заткнуться. После разговоров с директором они с Эрвином не перемолвились и словом, но Эрвина это устраивает — одно лицо Ганса служит ему напоминанием о том, что произошло. Хуже всего Эрвину удается выдерживать разочарование отца. Липкое чувство стыда стягивает его с головы до ног, когда он рассказывает отцу об их похождении в Подземный город. «Хочется провалиться под землю», — иронично думает Эрвин. Провалиться туда, вернуться в прошлое и сделать все по-другому. Отговорить Ганса. Не смотреть на обитателей трущоб как на уродов. Не сталкиваться взглядом с тем мальчиком. — Эрвин, — печально произносит отец, — какое право вы имели так поступать? Эрвин оставил при себе их разговоры с Гансом о том, как они поносили жителей Подземного города, оставив только сухие детали их столкновения с ворами, но отец как будто догадался о том, что произошло на самом деле. Он хорошо знает своего сына. — Ты умный мальчик, но твоя гордость тебя до добра не доведет, — отец усталым движением снимает очки, потирая глаза. — Никогда не стоит смотреть на кого-то свысока, если ты чувствуешь, что ты в чем-то лучше или удачливее других. Это гиблый путь. Используй свои способности на благо, будь терпимее и добрее. Прислушивайся к другим. Эти слова вызывают в Эрвине волну отторжения. «С такими убеждениями не выжить в этом мире, — хочется сказать ему в ответ, — Если так думать, то каждый подлец захочет тобой воспользоваться. Я лучше других, и я буду делать так, как считаю нужным». Но вслух он ничего не говорит. Просто смотрит на сплетенные пальцы рук, лежащие на коленях, и соглашается с отцом. «Может быть, стоило ответить тому мерзавцу, вступить с ним в бой. Так бы я хотя бы смог доказать, что я не послушная овечка, у которой можно брать все, что захочется. То, как мы поступили, только помогло этим преступникам увериться в том, что они правы. Что они могут обирать нас и угрожать расправами. Как это принесет пользу этому миру? Нет, отец, в этом мире нельзя быть добреньким. Нужно уметь внушать страх». Все последующие дни Эрвин проводит дома за учебниками, делая домашние задания, которые ему приносят из школы, и выходя в город только для выполнения исправительных работ. В первую неделю ему поручают подметать улицы, и он делает это с каким-то бешеным рвением, словно уборка поможет ему избавиться от той грязи, которую он принес из подземелья. Дома на него накатывает скука. Он чувствует себя бесполезным в четырех стенах, без привычных дел старосты, обсуждений на уроках, помощи одноклассникам с домашними заданиями. Поэтому Эрвин каждый раз ждет выхода на улицу, физической работы, в которой он хоть как-то может выместить всю ту злость, копящуюся в нем с того дня экскурсии. Отец почти не разговаривает с ним, но это и к лучшему: Эрвин не уверен, что он сможет выдержать еще больше его нотаций. В последнее время отец стал еще молчаливее обычного, проводит все свободное время в своем кабинете, зарываясь в книги и что-то сосредоточенно записывая. Эрвину он ничего не рассказывает. Лежа на кровати по вечерам, Эрвин то и дело ощупывает тонкий шрам, оставшийся у него на животе после того столкновения. Маленькая полоска, которую неприятно щиплет каждый раз, когда он принимает ванну. Эрвин снова вспоминает цепкие пальцы, пробирающиеся в карманы. Надо было схватить его за руку и переломать их все до единого, заставить его кричать от боли. Эрвин убирает пальцы со шрама, стискивает ладонь в кулак. «Я найду тебя везде на твоей сраной поверхности». Часто Эрвин жалеет, что ничего не сказал полицейскому, что послушался этого мерзкого бандита. Эрвин хочет, чтобы вора нашли, хочет… реванша. В этот раз он не будет стоять смирно и молчать. На вторую неделю работ Эрвина отправляют отбывать наказание в кадетский корпус. Он собирает с собой небольшую сумку: вернется домой он только к концу недели, да и до корпуса путь долгий. С отцом они это почти не обсуждают, тот только спрашивает, куда Эрвина отправляют, и советует ему добросовестно выполнять порученные ему задания. Эрвина это задевает. Когда в последний раз он делал что-то недобросовестно? Утром у ворот дома его встречает рыжеволосый мужчина в форме с эмблемой из двух перекрещенных мечей. Один из инструкторов. Его длинные волосы собраны в аккуратный хвост, в раскосых зеленых глазах горит озорной огонек. На первый взгляд ему не дашь больше тридцати лет, но Эрвин замечает глубокие морщины, лежащие от крыльев носа ко рту, в рыжеватой щетине проглядывают седые пятна. — Привет, меня зовут Стефан Вебер, — машет он рукой Эрвину. — Я буду твоим надзирателем. Думаю, лучшему ученику школы Митры не нужно объяснять, что меня надо беспрекословно слушаться. А также холить, лелеять и терпеть все мои придирки. Эрвину совсем не нравится его издевательский тон. Стефан обнажает темноватые зубы в широкой улыбке. Эта улыбка не выглядит доброжелательной, скорее похожа на ухмылку безумца. Эрвин вспоминает, что он слышал про кадетских инструкторов. Почти все они — бывшие разведчики, многие из них ушли со службы в инструкторы из-за травм, полученных при вылазках за стены. Кто-то из них не обошелся и без повреждений рассудка, судя по слухам. «И такие сумасшедшие учат детей сражаться с титанами?», — скептически размышляет Эрвин. — Доброе утро. Я Эрвин, — он решает, что лучше обойтись без лишних слов. — Приятно познакомиться, Эрвин, — мужчина протягивает ему руку. Эрвин видит, что большого и указательного пальца на ней нет, оставшиеся пальцы выглядят жутко. Как столовая вилка, обтянутая кожей, на которой виднеются страшные отметины. Он нерешительно жмет изуродованную руку. Стефан трогается с места, и Эрвин следует за ним. Вскоре Эрвин обгоняет мужчину, притормаживает, дожидаясь его. Стефан старается идти ровно, но правая нога всегда запаздывает — он прихрамывает, пытаясь поспевать за мальчиком. — Прости, быстрее не могу, — говорит он извиняющимся тоном, показывая на ногу. — Титан покусал. Хотя думаю, ты и так догадался. Знатный он кусок мне оттяпал. Но это продолжалось недолго, в следующую секунду я его уложил. — Я постараюсь идти помедленнее, — бормочет Эрвин. Это первый раз, когда он видит последствия нападения титана. За стену Сина редко добираются те, кто с ними сражались. — Не вздумай воспользоваться этим и сбежать от меня, — притворно грозится Стефан. — Хоть я теперь не хожу, а ползаю по земле, в воздухе у тебя против меня нет шансов. Эрвин бросает взгляд на УПМ, опоясывающее Стефана. Он, конечно, видел, как военная полиция использовала это снаряжение, но, говорят, они владеют ими в разы хуже разведчиков. Оно и понятно — полиции не надо сражаться с титанами. Ветер раскидывает листья вдоль дороги, поднимает их в воздух — они печально шелестят, стучат по окнам, опускаясь на пороги домов. Эрвин с досадой наблюдает за их полетом, почти машинально ищет рукой метлу. Стефан замечает его недовольство и усмехается. — Что, так понравилось работать дворником? Судя по тому, что мне о тебе рассказывали, это не та профессия, которую ты для себя бы хотел. Мимо проходит один из знакомых отца, лекарь, с любопытством рассматривая Эрвина и его сопровождающего. Эрвин здоровается с ним, а про себя думает: «Злорадствует небось — примерный сынок Смита, оказывается, вон что учудил». Эрвин знает, как все окружающие хотят, чтобы он оступился, сделал ошибку, чтобы они все могли друг другу рассказывать: «Он такой же, как все. Совершенных людей не бывает». Колючая злость разливается в груди. Он докажет им, что они не правы. Он заставит их смотреть на него с уважением. — Эй, я не услышал ответа, — тычет его в плечо Стефан. В насмешливых глазах все так же горит нелепый огонек, который начинает раздражать Эрвина. — Я ничего не имею против физического труда, — отвечает Эрвин. — Если это нужно, чтобы расплатиться за свои промахи, то я это сделаю. Стефан достает из кармана портсигар, ловко вытаскивает оттуда сигарету тремя пальцами и протягивает ее Эрвину. Тот глазеет на него, как на безумца. — Мне четырнадцать, — говорит Эрвин. Стефан пожимает плечами, подносит к губам сигарету, чиркая спичкой, медленно затягивается и выпускает поток едкого дыма. У Эрвина резко возникает желание перейти на другую сторону улицы. — Да, я же забыл, ты у нас правильный мальчик, — Стефан опять выдыхает противный дым. — Я начал курить в двенадцать, бросил, когда пошел в кадеты. Хотелось сохранить здоровье, не засорять легкие дымом. Стефан глубоко затягивается. — После первой экспедиции я сразу же бросился в табачную лавку. Еще и виски взял. Хоть на территории разведкорпуса и запрещен алкоголь. Мне тогда никто и слова не сказал, — Стефан на секунду замолкает. — Кроме меня выжило двое. Те продержались еще пару месяцев. Эрвин не знает, что отвечать, просто наблюдает за тем, как струйки дыма растворяются в осеннем воздухе. — Сохранить здоровье, аж смешно становится, — Стефан выдавливает смешок, переходящий в кашель. — Для того, чтобы сохранить здоровье, нужно не идти в разведчики. Они проходят мимо группы мальчишек, играющих в мяч возле ворот парка. Когда они видят форму Стефана, то отвлекаются от игры и смотрят на него горящими глазами. Стефан подмигивает им, вскидывая руку в приветственном жесте. Мальчишки машут ему в ответ, прыгая от восторга. — Почему вы тогда там остались? Раз вам было так плохо? — интересуется Эрвин. — Вот тебе объяснение, — Стефан делает жест в сторону мальчишек. — Чтобы таким, как они, спокойно жилось. На языке у Эрвина вертится ответ, но он не уверен, что хочет его озвучивать. Эрвин снова смотрит на радующихся мальчиков и решает все-таки сказать, что думает. — Если бы вы хотели, чтобы им жилось хорошо, то вы бы сейчас подошли к ним и посоветовали не идти в разведчики. Видно же, как они вас превозносят. Может, хотят пойти по вашим стопам. Стефан кидает на него взгляд искоса. Огонек в раскосых глазах превращается во что-то странное, и Эрвин тут же жалеет о своих словах. — Если бы мы так запугивали младшее поколение, то некому было бы выходить за стены, — в его голосе больше не слышится прежней насмешливости. Эрвин хочет как-то ему возразить, но не успевает, потому что Стефан резко меняет тему. — Отличник, решивший прогуляться по подземелью, — он с одобрением глядит на Эрвина. — Надо отдать тебе должное, в твоем возрасте я бы даже не думал туда соваться. Говоришь, хотел исследовать. Мы тоже, можно сказать, проводим исследования, Эрвин. Наверное, в этом мы с тобой похожи. Его слова вызывают в Эрвине бурю возмущения. Нисколько они не похожи. Эрвин не собирается рисковать своей жизнью ради непонятно чего. Они почти подходят к воротам стены Сина, где их ждет повозка. — Зачем выходить за стены, если титаны никогда не смогут за них проникнуть? — в Эрвине пробуждается какой-то мятежный дух. — Семьи бы не теряли близких, города бы не теряли нужных людей. Людей, которые могли бы сделать что-то полезное здесь, внутри. Стефан останавливается возле повозки, проводит рукой по собранным в хвост волосам. Его лицо искажается болью, глаза расширяются. Губы чуть подрагивают, одно веко начинает дергаться. Эрвину хочется сделать шаг назад. — Я и сам до сих пор не знаю, — говорит Стефан тихо. — У всех свои причины. Но я знаю, нас всех объединяет одно — это любопытство. Это отчаянное желание узнать, что такое свобода. Стефан ставит ногу на подножку повозки. — Залезай, — приказывает он Эрвину. «Свобода? Их занятия не имеют с ней ничего общего. Болезненная зависимость, как у наркоманов. Потакание низким желаниям, вот что это такое, а он называет это любопытством. Туда идут те, кто не знают, чем себя занять, не могут найти себе достойное занятие здесь». Эрвин размышляет о его словах, но ничего не говорит вслух. Хватит с него выговоров за эту неделю.

***

Они направляются к восточному подразделению кадетского корпуса, расположенного в городе Каранес в пределах стены Роза. Поездка проходит в молчании, чему Эрвин только рад — он боялся, что их разговор со Стефаном продолжится, и Эрвин опять вякнет что-то неподобающее. Он с тоской вспоминает прошлую неделю, когда его работа состояла из простых действий — мести, собирать, носить мешки на свалку. А теперь ему придется провести целых семь дней в обществе этого Стефана и бог знает кого еще, среди кадетов, многие из которых могут оказаться такими же безумцами, желающими поступить в разведчики. Повозка останавливается возле ворот, когда уже совсем темнеет. Стефан, к его радости, проспал всю поездку. Во сне его волосы растрепались, искалеченная рука то и дело подрагивала. Когда повозка останавливается, инструктор вскакивает, что-то сонно бормочет и улыбается Эрвину. Эрвин решает сразу перейти к делу. — Что от меня потребуется? — Прямо сейчас — хорошо поспать, — Стефан распахивает двери повозки и выпрыгивает на улицу, чуть не распластываясь на земле из-за больной ноги. — А утром — проснуться ни свет ни заря, прийти ко мне в кабинет и сказать, что ты хочешь отдать свое сердце на благо человечества. Все просто. Эрвин хмуро смотрит на него. Стефан глупо лыбится, смотря на него своими искрящимися глазами. — Или твое сердце уже кому-то принадлежит? — лукаво спрашивает он. «Эти крысы выгрызут вам сердца». Голос, разрезающий тьму, острый, как лезвие. Эрвин со злостью отмахивается от воспоминания. — Я не собираюсь поступать сюда, — заявляет он. — Хорошо, я не настаиваю. Завтра один из кадетов проинструктирует тебя, расскажет, что от тебя потребуется. Спать будешь вместе со всеми в казарме. Сейчас покажу тебе, где она находится. Они идут по темной территории, минуя хозяйственные постройки, оружейную и площадку для тренировок, подходя к низкому зданию в восточной стороне двора. — Вот твой дом на всю следующую неделю. Наслаждайся, не каждому выпадает такая возможность, — радостно говорит Стефан. Эрвин снова бросает на него неодобрительный взгляд. Он надеется, что со Стефаном он будет пересекаться не очень часто. — Мальчики уже спят, у нас отбой после девяти вечера. Твое место на самой крайней койке у стены справа. Она пустая, так что выбирай, что нравится, — сверху или снизу, — Стефан подмигивает и распахивает перед ним дверь. — Спокойной ночи, Эрвин. — Спокойной ночи, — вежливо отвечает Эрвин и вступает в казарму. В темноте он различает десять двухэтажных кроватей, силуэты спящих на них людей. Он идет на цыпочках к своему месту, осторожно кладет сумку на пол и начинает раздеваться. — Эй, — окликает его чей-то тихий голос, когда он стягивает с себя рубашку. — Новенький? Эрвин старается понять, кто к нему обращается — голос слышится откуда-то сверху. С соседней кровати свешивается мальчик с растрепанными волосами. Узкое лицо, длинный нос, темные волосы — больше Эрвин ничего разглядеть не может. — Нет. Я приехал из Митры помогать. — Аааа, тот, кто заблудился в Подземном городе, — протягивает мальчик. — Нет, — возражает ему Эрвин, — Я не заблудился. Просто решил исследовать город самостоятельно. Мальчик зевает, потягиваясь, зарывается рукой в спутанные космы. — Вон оно что. Любишь рисковать. Значит, впишешься сюда без проблем. Тут у нас хватает самоубийц. Эрвин опять хочет ему возразить, но мальчик исчезает под одеялом. Эрвин сердито складывает свою одежду в тумбочку, в раздумьях оглядывая два места на пустующей кровати, и все же решает забраться наверх — на такой постели он никогда не спал. В окно светит луна, и здесь она выглядит потусторонней и дикой — совсем не такой, какой Эрвин привык видеть ее в городе. Он уже почти засыпает, как снова слышит тихий шепот того мальчика. — Я забыл представиться. Меня зовут Найл. Сначала Эрвин хочет притвориться спящим, но потом все-таки решает ответить. — Эрвин. — Спокойной ночи, Эрвин, — шепчет Найл. — Добро пожаловать в кадетский корпус. Эрвин еще какое-то время смотрит на сизый серп луны, переворачивается на бок и проваливается в сон. Ему снятся полумесяцы среди грязно-черного неба, полумесяцы, обращающиеся в холодные серые глаза.

***

Утром Эрвин просыпается раньше всех, неспешно одевается, наблюдая за тем, как мальчики вскакивают с кроватей от криков «Подъем!» в коридоре. Они в недоумении взирают на Эрвина заспанными лицами — все, кроме Найла, который говорит ему «Доброе утро» и спрыгивает на пол. Эрвин здоровается со всеми, мальчики по очереди называют ему свои имена. — Флаган, — зевает Найл, натягивая брюки. — Тебе же вчера инструктор поручил новичка? Эрвин напрягается на «новичка», но решает не исправлять Найла. Флаган, светловолосый мальчик с недовольным лицом, протяжно вздыхает и смотрит на Эрвина с досадой. — Да, мне приказали ввести его в курс дела, — говорит он, надевая куртку. — Как будто мне других занятий мало. «Не то чтобы я горю от желания как-то вам здесь помогать», — ощетинивается Эрвин, но снова ничего не произносит вслух, сохраняя все то же спокойное выражение лица. — Расскажи, пожалуйста, что от меня потребуется. Флаган сердито взъерошивает волосы. — Разговаривать с тобой я буду после завтрака. Мальчики заканчивают одеваться и направляются в соседнее здание столовой. — Кормят тут хорошо, — рассказывает ему по дороге Найл. — Мяса не жалеют. Думаю, для многих из дальних деревень это единственная причина, почему они хотят сюда поступить. Я тоже сюда пошел частично из-за этого. Уж лучше здесь, чем голодать дома. Эрвин решает не говорить, что в Митре, откуда он родом, с едой проблем нет. Нечего настраивать против себя тех, с кем ему придётся провести еще долгих семь дней. На завтрак им достается простая овсянка и кусок хлеба с сыром. Эрвин съедает все, запивая стаканом воды. Еда действительно вкусная, хоть и простая, — он ожидал чего-то намного худшего. Она, конечно, проигрывает кулинарным шедеврам отца, но питаться этим вполне можно. За трапезой ему, разумеется, приходится выслушать град вопросов. — Вас повели туда на экскурсию?! — Там правда все кишит крысами и гниющими трупами? — А девочки там красивые есть? — Вы вдвоем решили погулять по трущобам? Да вы там совсем оборзели! — А я считаю, что правильно сделали, — заявляет Найл, облизывая ложку. — Мы же тут собираемся делать то же самое — вступать на опасную территорию ради исследования. — Не все тут собираются становиться разведчиками, Найл. Найл недовольно цокает в ответ. Эрвин, конечно, не рассказывает им, что произошло на самом деле. Версия с исследованием сработала с учителем и другими взрослыми, сработает и с этими ребятами. — Мы не будем ослушиваться приказов, — вмешивается в разговор Флаган. — Ему сказали не отбиваться от группы, а он самовольно пошел, куда хочет. Эрвин встречается с ним взглядом. Он надеется, что ему хватит сил сдерживать себя в присутствии этого кадета. — Это школа, Флаган. Там не так все строго, как у нас, ты что, забыл? — простодушно говорит Найл. — В школе тоже есть правила. Мы все по ним живем, дурак, — огрызается Флаган. — Если бы мы жили по твоим хваленым правилам, то никогда бы не вылезли за стены, — парирует Найл. Флаган кидает на него злобный взгляд, но, видимо, не находит достойного ответа. Он встает и машет Эрвину рукой. — Следуй за мной, — резко бросает он. Они выходят из столовой, направляясь к оружейной. Флаган достает из кармана ключ, который ему вручил на выходе из столовой один из работников. — Для начала протри все УПМ, которые здесь находятся. Если что-то сломаешь, мне за это прилетит, так что не распускай свои неуклюжие руки. Если меня из-за тебя накажут — прибью. «Прекрасно, — думает Эрвин. — Чего мне не хватает, так это получить еще одно наказание. И куда меня отправят его отбывать? Прямо к титанам?» Эрвин рассматривает металлические устройства, сложенные ровными рядами на столах. Такие он видел только на картинках — военная полиция ими почти не пользуется. — Многие из них здесь пылятся годами, так как устройств намного больше, чем тех, кто ими пользуется. Мало людей прибывает, много убывает, — поясняет Флаган. Эрвин подходит к одному из УПМ, кладет ладонь на холодный металл. Двигатель с турбиной, рядом с ним лежат лезвия и рукоятки. Все детали покрыты глубокими царапинами, даже несведущему взгляду заметны следы многочисленных починок. На коже остается пыль. — Все просто — берешь тряпку и оттираешь здесь все до блеска. Баллоны с газом находятся в отдельной комнате, так что не бойся, не взорвешься, — видно, что Флаган хочет поскорее уйти отсюда. — Не проще ли было продать ненужные устройства? — задает вопрос Эрвин. — Появились бы средства на закупку чего-нибудь другого. Эрвин бросает красноречивый взгляд на форму кадета, достаточно потрепанную, всю в заплатках. Флагану, видимо, совсем не по душе его намек. — Что, приехал умник из города и решил нас учить, как жить? — буквально лает на него парень. — Поступай сюда, выбивайся в командиры и твори что душа желает — хоть делай из корпуса бордель. А пока заткнись и делай свою работу. Эрвин стискивает в руке тряпку. «Успокойся. Тебе не нужны лишние проблемы. Нужно просто перетерпеть эту неделю», — убеждает он себя. Флаган поворачивается к нему спиной. — И вообще, думаешь, ты один тут такой смышленый? Знаешь, сколько раз уже у нас пропадали УПМ и каким-то неведомым образом оказывались на черном рынке? — Я… — начинает говорить Эрвин, но Флаган его прерывает. — Если попытаешься стащить хоть один — хотя хрен знает, куда ты сможешь его засунуть, — то тебе влетит так, что подземные трущобы покажутся раем на земле. Первые полчаса Эрвин проводит в одиночестве, протирая каждую деталь устройства, споласкивая тряпку в ведре и обновляя воду в колонке неподалеку. Он слышит знакомый голос за спиной, когда начинает протирать четвертый привод. — Ну как, больше нравится, чем мести пыль на грязных улицах? Эрвин оборачивается. У двери стоит Стефан, опершись об косяк. В этот раз его рыжие волосы распущены, в зубах он вертит травинку. Эрвин сразу же чувствует идущий от него запах перегара. — Добрый день, — здоровается Эрвин, возвращаясь к протирке УПМ. — Пыль везде одна и та же. «А еще на улицах не было такого алкогольного смрада», — добавляет он про себя. — Не согласен. Взгляни ночью на небо — разве там рассыпана такая же пыль, как на земле? Там она искрится и сияет, как драгоценные камни, а на земле скатывается в грязь на подошве ботинок. На небе она кружится вокруг луны в гипнотическом танце, а не земле ее бьет ледяными каплями дождь. Эрвин закатывает глаза, радуясь, что можно не смотреть на Стефана, отдаваясь работе. — Не знал, что разведчики еще и поэты, — прохладно отвечает он. Стефан легко посмеивается, плюхается рядом на стол. Эрвин пытается не вдыхать глубоко — так сильно от инструктора разит алкоголем. — Тут хочешь не хочешь, а что-то такое в тебе пробуждается. Эдакое усиленное чувство прекрасного. Посмотришь на ужасы, какие видел я, и не такое будешь говорить. Хочется забыть, что видел, и вспомнить что-то красивое, не запятнанное кровью. Эрвин разглядывает свое отражение на блестящей поверхности металла. Почему-то помимо его воли сентиментальные слова Стефана пробуждают в нем какое-то непонятное чувство. Сколько раз этот привод отмывали от крови, сколько людей в нем встретило свою смерть? Бессмысленную смерть ради непонятной цели. Эрвин пытается отмахнуться от этих мыслей и сосредоточиться на работе. Но, конечно, присутствие Стефана не дает ему сконцентрироваться. — Что, напугал тебя? Дурная у меня башка, ничего тут не поделаешь. Только и могу сейчас, что изъявляться кривыми поэтическими строчками. Эрвин споласкивает тряпку и берет в руки двигатель пятого по счету привода. — Я думал, ваша задача — учить детей. И совсем не сложению стихов. Эрвин замечает, как инструктор достает из кармана маленькую фляжку. — Можно и этому научить. Лишним не будет, — Стефан делает глоток. — Иногда там, за стеной, только такое и спасает. Вспомнить чьи-то красивые слова, чтобы на душе стало легче. Вспомнить и не стать падалью под ступнями титанов. «Мы не падаль, которую можно топтать своими начищенными сапогами». Рука Эрвина замирает. Так вот кем их считают жители подземелья. Бездушными титанами. Стефан делает еще глоток. — Тебе не предлагаю, я помню твои вчерашние слова. Или они распространяются только на сигареты? — Конечно, не только на сигареты, — сердито отвечает Эрвин. — И вообще, в рабочее время не пьют. Стефан только ухмыляется, собирая волосы в хвост сзади. — Это ты сейчас так думаешь. Поживи с мое — потом и поговорим, — он осматривает комнату. — Я вообще-то пришел тебе помочь. Эрвин взирает на него с тряпкой в застывшей руке. Да, работы здесь еще много, но Эрвин был уверен, что наказание он должен исполнять в одиночку. Никого из кадетов не прислали к нему для того, чтобы помочь. — Почему ты так удивляешься? Думаешь, инструкторы только умеют муштровать, кричать и подписывать бумажки? — Стефан подмигивает ему. Эрвин заминается. — Я думал… вы пойдете учить кадетов. Стефан машет рукой, беря одну из тряпок и начиная усердно протирать рукоятки. — Мои дети сегодня учатся верховой езде, их контролирует конный инструктор. Там я не особо нужен. — Вы могли бы отдохнуть… — нерешительно проговаривает Эрвин, опуская в ведро тряпку. Стефан осторожно берет в руки лезвие, разглядывая его с непроницаемым лицом. Его глаз снова начинает дергаться. — И напиваться в кабинете до потери памяти? Нет уж, спасибо, этим я могу заняться и здесь. Не беспокойся, я лучше начну с того конца — думаю, воняет от меня изрядно. На лице Эрвина сама собой возникает улыбка — совершенно неожиданно для него. Он берет ведро с грязной водой, направляясь к двери. — А вот если бы ты выпил со мной, то не почувствовал бы никакого запаха, — мурлыкает Стефан себе под нос. — Говорю как профессиональный пьяница. Эрвин возмущенно смотрит на Стефана. Инструктор с опаской рассматривает ведро с грязной водой у мальчика в руках, пятится назад, чуть не запинаясь о ножку стола. — Ладно, ладно, я же просто пошутил, — Стефан поднимает вверх руки, будто сдается. Эрвин снова не выдерживает и улыбается.

***

Следующие дни Эрвин проводит, помогая в столовой: разносит подносы с едой, собирает грязную посуду, моет ее, протирает столы и метет пол. Стефан проводит занятия с учениками, после которых они возвращаются еле живыми, валясь на постели как мешки и тут же засыпая. В один из вечеров ребята приглашают его на игру в карты, в которой Эрвин, к своему неприятному удивлению, оказывается полным неудачником. Такие вещи никогда его не занимали, он предпочитал командные игры, где он, разумеется, назначался лидером и руководил действиями всех игроков — например, игры с перекидыванием мяча через сетку. Он даже подумывал сказать Найлу поменять правила игры и разделиться на несколько групп, чтобы Эрвин смог говорить, кому что делать. Но никто бы на это не согласился: не потому, что мальчики не хотели менять правила, а просто из-за того, что Эрвин был не ахти каким игроком. — Не волнуйся, — хлопает его по плечу Найл. — Немного практики, и ты тоже начнешь хорошо играть. Они часто болтают друг с другом в обеденные перерывы и перед сном, сравнивая жизнь в деревне и в городе, обсуждая любимые книжки и песни, рассказывают друг другу страшные байки про родные места. Сначала Эрвин морщит нос и не хочет опускаться до уровня обсуждений историй про призраков, но потом сдается и рассказывает Найлу давнюю городскую легенду про людей, исчезающих под стенами. Глаза Найла округляются, и, как кажется Эрвину, мальчик не спит почти всю ночь: утром он просыпается с синими кругами под глазами, громко вскрикивая и тут же краснея до ушей. Эрвина рассказы Найла про злобных духов леса и рек совсем не пугают, на его взгляд, титанов уже достаточно, чтобы забыть все эти глупые сказки. Титаны реальны, они убивают людей. Еще пару дней он помогает чистить конюшни и разгружать ящики с провизией. Стефан лично приходит проследить за процессом разгрузки и несколько раз повторяет, что три определенных ящика нужно принести прямиком в его комнату. При этом он воровато озирается, как будто ждет, что из-за кареты выскочит кто-то и поймает его с поличным. Когда Эрвин поднимает один из ящиков, в нем что-то гремит. Эрвин разочарованно вздыхает: ну конечно же, это бутылки с вином или виски, или что там пьет этот несчастный инструктор. Эрвину хочется случайно уронить один из ящиков, разбив все его содержимое, однако за такой проступок его обязательно накажут, так что ящики остаются в целости и сохранности. Он пришел сюда не для того, чтобы лечить алкоголизм бывших разведчиков. Однажды вечером они с Найлом заводят разговор про школу и, конечно, речь заходит про злосчастную прогулку Эрвина с Гансом. Эрвину уже легче даются разговоры об этом — как-никак прошло почти две недели. А еще ему очень нравится болтать с Найлом: тот никогда ни за что не осуждает, не отпускает едких замечаний и внимательно слушает своего собеседника. Эрвин внезапно понимает, что сказал ему чуть больше, чем следовало, но уже было поздно. — Вы даже не услышали, как на вас напали? — потрясенно произносит Найл. — Правду говорят, что там не люди живут. Может, это были призраки… — Нет, Найл, это были люди, — терпеливо объясняет Эрвин. — Их главарь… он очень быстрый. Буквально за долю секунду он смог сбить Ганса с ног и броситься на меня. Я никогда не видел, чтобы кто-то так двигался. Собственно, я и тогда не особо видел, что происходит — там было темно, хоть глаз выколи, но ты понял, что я имею в виду. — Может, он что-то типа титана? — Найл в растерянности почесывает голову. — Нам говорят, что есть титаны-аберранты, которые могут передвигаться с чудовищной скоростью. С такими шансов на выживание почти нет. — Если бы титаны были мелкими как карлики, то я бы тебе еще поверил, — хмыкает Эрвин. — Но тогда бы их не называли титанами. Найл аж подпрыгивает на кровати, чуть не сваливаясь вниз. Эрвин еле успевает протянуть ему руку, но Найл даже не замечает свое неудавшееся падение. — Так это был ребенок? Вот это да. Ты об этом не говорил, — восклицает Найл. Эрвин чуть не начинает лупить себя кулаком от досады. Как у него мог так развязаться язык? Он всегда был предельно осторожен, взвешивал слова и все же оступился. — Нам бы таких ловких в разведкорпус, — задумчиво говорит Найл. — Я шучу, нам тут преступники не нужны, — начинает оправдываться он, видя, как Эрвин меняется в лице. На самом деле Эрвин подозревал, в чем дело, хоть и не хотел себе в этом признаваться. Он старался закрывать на это глаза, вытолкнуть все преследующие его мысли куда-то на задворки, задавить в себе любые порывы так, чтобы совсем забыть про их существование. Но факт остается фактом: какую бы боль и стыд не причиняли ему воспоминания о той драке (или правильнее было бы сказать «избиении») в подземелье, он никак не мог избавиться от навязчивого желания поговорить с кем-нибудь об этом — без прикрас, рассказывая только правду. Эрвину хотелось высказать всю ту злость, которую он испытал, когда его пригвоздили спиной к стене, почти лишив возможности дышать. Выложить кому-то все про мучительный страх, который сковал его внутренности, когда он наблюдал за тем, как мучают Ганса, страх, что он может оказаться следующим. И — даже себе Эрвин не мог до конца признаться в этом — какое-то чувство разочарования, что его оставили нетронутым. Посчитали недостойным внимания, безобидным. «Веди себя хорошо». И он послушался, сделал так, как сказал тот подонок. «С этим проблем не будет», — вот что, наверное, сказал главарь, когда они с Гансом пялились на них на улице. От воспоминания об этом Эрвину хотелось рвать и крушить все вокруг. Нет, Эрвин не хотел сделать с ними то, что сделал бы Ганс, — избить их, поиздеваться, а потом убить. Нет, Эрвин хотел совсем не этого. Он хотел честного боя, чтобы показать — его тоже стоит бояться. — Эрвин? — обеспокоенно касается его плеча Найл. — С тобой все в порядке? — Да. Прости, я немного отвлекся на собственные мысли, — Эрвин прячет лицо в ладонях. В виске начинает что-то болезненно пульсировать. — Это был просто пацан, да. Мелкий, намного ниже меня. И, скорее всего, младше. От этого становится только хуже. Найл неловко ерзает, теребя краешек одеяла. Эрвину хочется выругаться, хоть он этого никогда не делает. Недавно он сильно прищемил пальцы, когда поднимал один из ящиков, громко вскрикнув от боли и произнеся что-то типа «Аххх!». Стефан стоял рядом и тут же бросился осматривать его руку. — Жить будешь, — удовлетворительно сказал Стефан. — Сделай перерыв на сегодня. И, кстати, со мной ты можешь особо не церемониться: я ругаюсь, как сапожник, когда дети меня не слышат. На твоем месте я бы уже обматерил весь свет. Эрвин неловко откашлялся. Стефан приподнял брови вверх, понимающе кивнул. — Дай угадаю, ты не пьешь, не куришь и не ругаешься? Корчишь из себя образцового мальчика. — Я просто не хочу этого делать. Я никого из себя не изображаю, — Эрвин сделал обиженное лицо. Стефан посмотрел на него так, словно не верил ни одному его слову. — Ты подросток. Сам бог велел тебе что-то из себя корчить. Можешь это делать, пока можно, но, главное, сильно этим не увлекаться. Можно так забыть за всеми этими масками, кто ты такой. — Почему вы опять начинаете… — гневно набросился на него Эрвин, но Стефан прервал его успокаивающим жестом. — Прости, старый дурак опять хочет как лучше, но, как всегда, перегибает палку, — его пальцы нырнули внутрь пиджака, где, по-видимому, не нашли желанную фляжку. — Блядь, — выдал он с трагическим огорчением. Эрвин посмотрел на него из-под насупленных бровей. И ведь Стефан только начал ему нравиться. Мужчина озадачил его ещё больше, залившись хриплым смехом и озорно подмигнув Эрвину. — Вот видишь, я выругался, и никто не умер. Такова жизнь, Эрвин, если ты будешь избегать ее грязные стороны, то они все равно никуда от тебя не денутся. Прости, ты не ученик, поэтому я могу в твоем присутствии позволить себе немного больше. Эрвин опустил голову и осмотрел свою ушибленную руку. Какое-то неприятное чувство скрутилось в желудке склизкой змеей. Его снова выделили из толпы, сказали ему, что он особенный, но почему это не принесло ему радости? — Например, пить в моем присутствии? Стефан снова захохотал. — Ох, Эрвин, пить бы меня не остановило присутствие здесь самого короля. И еще меня успокаивает тот факт, что ты явно не горишь желанием к нам присоединяться. Значит, с тобой можно вести себя не совсем как строгий учитель, — подбадривающе добавил Стефан. Эрвин опустил голову еще ниже, снова рассматривая распухшие пальцы. Да, через пару дней он уедет отсюда навсегда и никогда больше не увидит этих людей. — Пойдем, нужно приложить холод. У нас в погребе полно охлажденных продуктов, и я заодно себе прихвачу бутылочку… Эрвин закатил глаза. — Нет уж, спасибо, я обойдусь холодной водой из колонки, — сказал он, осторожно потряся рукой. — Как хочешь. А в погреб я все равно загляну, — жизнерадостно заключил Стефан. После короткого молчания инструктор тихо сказал: — Если бы им это помогло, я бы позволил им крыть матом всех и вся, лишь бы им было не так тяжело, когда они придут туда. Там лучше себя не сдерживать. Иначе закончат, как я. Голос Найла снова выводит Эрвина из размышлений. — Эрвин, ты как-то совсем скис. Мальчики слышат, как в коридоре ходят работники, туша свечи и звеня колокольчиком, возвещающим о времени отбоя. — Мне кажется, тебе нужно туда вернуться, — советует ему Найл. — Знаю, это звучит безумно… Но я думаю, что тебя все это не отпустит, пока ты что-то не сделаешь. Только в этот раз постарайся обойтись без нарушения правил. Сначала Эрвин хочет возразить Найлу, но потом с удивлением начинает замечать, как по телу разливается приятное возбуждение. Вернуться туда. Почему он об этом не подумал? Он глядит на Найла с открытым ртом, не в силах ничего сказать. — Но как?.. — выдавливает Эрвин. — Даже не знаю, ничего путного в голову не идет. Надо как-то их выманить. Ты же хочешь встретится с тем карликом-головорезом? Найл остервенело чешет свой длинный нос. Из коридора снова раздается сигнал к отбою. Мальчики начинают потихоньку укладываться в кровати, тушить свечи в комнате. — Я придумал! — кричит Найл и все остальные шикают на него — если в коридоре услышат, что из комнаты раздаются разговоры, то их всех могут наказать. — Я слышал, что некоторые богачи устраивают благотворительные акции в подземелье, раздают одежду, продукты и прочие полезные вещи, — продолжает Найл шепотом. — Вроде бы, это даже происходит на особой территории, охраняемой полицией. Может, тебе стоит организовать что-то подобное? Как жест доброй воли? Эрвин обдумывает идею Найла. Жест доброй воли, на самом деле оказывающийся его личной ловушкой для мести. — Думаешь, эти бандиты придут? Они бегут от полиции как… как крысы, — шепчет Эрвин, запинаясь на последнем слове. — Хмм, может, притащить что-то, что может их заинтересовать? — Найл взволнованно раскачивается из стороны в сторону. — Но я даже не могу представить, что такое можно взять, чтобы их выманить… Эрвин напряженно размышляет. Этот бандит слишком умный, чтобы идти просто так в место, кишащее полицейскими. Надо придумать что-то, что может привлечь его внимание… Что-то, что может задеть его гордость. Внезапно Эрвина озаряет идея, и его губы растягиваются в злорадной улыбке. — Я придумал, Найл. Придумал, что я возьму с собой. Эрвин склоняется к его уху и рассказывает мальчику свой план. Тот опять громко вскрикивает и подпрыгивает, чуть не падая с кровати. — Если вы там не заткнетесь и меня из-за вас отправят драить полы, клянусь, я исполосую ваши рожи не хуже титанов, — шипит снизу Флаган. Эрвин заговорщицки улыбается Найлу. Его план должен сработать. Он снова встретится с этим мелким подонком.

***

В свой последний день Эрвин прибирается в казармах, собирая грязное постельное белье. Свои вещи он уже упаковал — завтра рано с утра он снова отправится в путь. Найл с грустью наблюдает за этим, его непослушные волосы выглядят еще более взъерошенными, чем обычно. — А я так и не научил тебя толково играть в карты, — удрученно говорит он. — Обещаю, я буду тренироваться, — подбадривает его Эрвин. Он дает Найлу свой адрес в Митре, и мальчик обещает ему писать. Вечером после ужина он встречается со Стефаном, который приглашает его прогуляться до тренировочной площадки. — Ты так и не видел моих детей в бою. Хоть и тренировочном. Надо же будет что-то интересное рассказать, когда вернешься домой. Они идут по пыльной дороге, освещаемой кроваво-красным закатным солнцем. Дует прохладный ветерок, в нем уже чувствуется что-то зимнее, в том, как он пробирается под одежду, заставляя кожу покрываться мурашками. — Не рассказывать же тебе, как ты пил вместе с ненормальным инструктором и убирал дерьмо в конюшнях, — посмеивается Стефан. — Я с вами не пил! — возмущенно восклицает Эрвин. Стефан зажмуривается, подставляя лицо лучам заходящего солнца. Прядка выбивается из хвоста, Стефан заправляет ее за ухо тремя пальцами изуродованной руки. Эрвин старается не ускорять шаг, идя в том же темпе, что и хромающий инструктор. «Он постоянно теперь ходит радостный с тех пор, как ты приехал, — сказал ему по секрету Найл. — Обычно он гораздо более угрюмый». Эрвин не мог понять, почему. В начале недели презрение Эрвина к Стефану можно было пощупать пальцами, несмотря на то что он никак не выражал его словами. И Стефан все равно общался с ним, как с одним из кадетов. «Не как с одним из кадетов, — вспоминает Эрвин, — Он сказал, что может себе позволить большее в моем присутствии». Может, от этого инструктору становилось легче. — Память — изменчивая штука, Эрвин. Может, и пил, просто ничего не помнишь, — подзадоривает его Стефан. — Пожалуйста, не шутите так с теми, кому вы будете писать про меня отчет. Я бы хотел обойтись без дополнительных наказаний, — сурово говорит Эрвин. — Так и быть, опишу тебя таким, каким ты хочешь себя видеть: исполнительным, ответственным, трудолюбивым, послушным мальчиком. «Послушным мальчиком». Кажется, Эрвин никогда не сможет воспринимать эти слова спокойно. Ветер снова забирается под его куртку, пробегая по коже холодными пальцами. Эрвин укутывается, засовывая руки в карманы. Тренировочная площадка огорожена высокими стенами — для более удобного маневрирования, насколько понял Эрвин. Здесь кадеты учились управляться с УПМ. Уже издалека он слышит свист выпускаемых гарпунных захватов, их громкие стуки о камень. Стефан открывает ворота, и Эрвин входит внутрь. Площадка усеяна самими разными сооружениями: столбами, отдельными кусками вкопанных в землю стен, множеством разных построек, имитирующих дома — небольшие конструкции из камня с разными видами черепиц. Среди всего этого растут деревья различной высоты, какие-то сооружения окружены густыми кустами, в одном конце двора из специального устройства распространяется дым, чтобы ученики учились маневрировать в условиях тумана. Стефан встает у забора, окружающего площадку, опирается руками о деревянные перила. — Ну смотри, чему я научил своих детей, — Стефан кивает в сторону кружащих по полю кадетов. Эрвин подходит к нему. Они летают так быстро, что сначала Эрвин не может различить, кто есть кто — только силуэты, взмывающие в воздух, отталкивающиеся от домов и стволов деревьев, выскакивающие из тумана и тут же скрывающиеся в нем. «Как птицы», — лучшего сравнения Эрвину в голову не приходит. Как птицы, цепляющиеся крыльями за камень и снова поднимающиеся в небо. Вот он смог различить Найла, падающего с крыши в безумном прыжке, видит, как он проносится мимо Эрвина со Стефаном, маша им рукой и исчезая на другом конце двора. А рядом со столбами летает Флаган, сосредоточенно выполняя какой-то сложный маневр. Кто-то выпускает гарпун невовремя и падает кубарем вниз, приземляясь на мягкий песок. Стефан недовольно цокает и кричит: «Опять не рассчитала расстояние, Грета. Будь внимательнее!» Девочка встает, потирая спину, испуганно смотрит на инструктора и взлетает вверх. — И так я прихожу сюда почти каждый день, смотрю на то, как они трепыхают своими крылышками. Радуюсь их успехам, беспокоюсь, если у кого-то что-то не получается. Но я пытаюсь дать им все, что возможно, все, что может им пригодиться там, за стенами. Если, конечно, они решат стать разведчиками, — веко Стефана дергается, — Я выпускаю их готовыми ко всему, а потом прихожу к себе в кабинет и смотрю на списки погибших в последней экспедиции. Выискиваю знакомые имена и за каждого делаю глоток. В его голосе звучит горечь, заставляющая сердце в груди Эрвина болезненно сжаться. — Не думай, что я виню их в этом. В их смерти, в моем пьянстве. Там ты ничего не можешь предугадать, как бы хорошо ты ни готовился. И вот год за годом я наблюдаю за ними, читаю отчеты о провалах экспедиций и пытаюсь выжать из этого все, чтобы как можно больше из них вернулись домой живыми. Может, что-то из этого помогает. И снова принимаю на обучение новых детей, рассказываю им все, что знаю. Но не могу отделаться от мысли, что готовлю их на убой. Солнце почти исчезает за линией стены, огораживающей площадку, остается только призрачный алый свет, быстро растворяющийся в наступающей ночи. — Может, ты и прав, — устало говорит Стефан. — Может, мне и стоило бы их запугивать. Может, на самом деле не нужно выходить за эти чертовы стены. Пальцы Эрвина впиваются в деревянные перила. Невыносимая тяжесть пригвождает его к земле, и на мгновение ему кажется, что он упадет лицом на пыльную землю — лишь бы не видеть страдание на лице Стефана. Он будет лежать в пыли, а прямо над ним будут парить птицы с металлическими крыльями, испаряясь где-то вдалеке. В закатном свете они больше похожи на мотыльков, летящих на огонь. — Я подросток, который строит из себя непонятно что, — наконец подает голос Эрвин. — И я был не прав. Я все еще не понимаю, зачем выходить за стены, но то, что вы делаете… чему вы их учите… это достойное дело. Стефан вскидывает голову, буравя его своими зелеными глазами. — Слова настоящего образцового мальчика, — смеется он. — Приятно знать, что ты провел здесь эту неделю не зря. Может, разведчики поимели на своей стороне еще одного защитника. Кто знает, возможно, ты замолвишь за нас хорошее словечко в большом городе. Сам знаешь, как к нам там относятся. Стефан поднимает голову вверх, разглядывая темнеющее небо. — Смотри, как они мерцают. Звезды, — Стефан замолкает, а затем тихо добавляет. — Надеюсь, они видят перед смертью что-то красивое, мои дети. Эрвин смотрит вслед за ним вверх. Сияющая пыль, рассыпанная по темно-синему небу, и среди всех этих сверкающих точек виднеется серебристый зубец полумесяца. Кадеты постепенно прекращают порхать по площадке, приземляясь на землю. Найл снова машет им со Стефаном рукой, и Эрвин машет другу в ответ. Эрвина охватывает щемящая грусть, когда он видит, как последний кадет опускается на песок. Стефан встает, морщась от боли, когда наступает на поврежденную ногу. — Ты мне кое-кого напоминаешь, Эрвин. Все хотел сказать, да момент был не тот. Смотрю на тебя, и словно возвращаюсь в юность, — инструктор неловко почесывает рыжую с сединой бороду. — Прости, если был чересчур фамильярным и грубым — ничего не мог с собой поделать. Эрвин не знает, что отвечать, и пока он раздумывает, Стефан отходит в сторону, доставая из куртки портсигар. — Мне нужно еще здесь побыть какое-то время. Возвращайся вместе с остальными, — Стефан показывает на сгрудившуюся группу учеников. Эрвин переминается с ноги на ногу. — Я… ээээ… — Рад был знакомству, — Стефан протягивает ему трехпалую руку. — Рад был знакомству, господин Вебер, — отвечает Эрвин на рукопожатие. Стефан ковыляет к калитке, оборачивается и улыбается. — Прощай, Эрвин Смит, — Стефан прикладывает сжатый кулак к груди. Эрвин много раз видел, как это делают кадеты, — жест почтения и уважения говорящего. Когда Стефан поворачивается к нему спиной, Эрвин повторяет за ним жест — делает это непривычное движение, сначала путая сторону, куда нужно приложить кулак — Отдадим наши сердца, — еле слышно шепчет он, словно пробуя слова на вкус. В груди шевелится что-то странное, что-то, о чем он не хочет думать. Эрвин покидает площадку, следуя за кадетами.