Один из нас

      День 12       Этим утром я не встречаю Пожирателя смерти ни в коридорах дома, ни на кухне. Даже лаборатория пуста. Зато на столе в центре комнаты стоит новая партия животворящего зелья. Он работал ночью? Надеюсь, он сварил все по рецепту и не ошибся, иначе кому-то в лазарете очень не повезет. Хотя я не удивилась бы, узнав, что он добавил в зелье яд.        На всякий случай проверив флаконы с помощью опознавательных чар и ставлю ящик у двери. Позже за ними придут из лазарета.        Наверняка Малфой хозяйничает здесь по ночам или поздно вечером, когда меня уже нет. Интересно, он сам так решил или его попросил Грюм?       Случайно улавливаю взглядом кусок листка из своего блокнота. Быстро пробегаюсь по нему глазами: «Мадам Помфри заказывала пятнадцать порций крововосполняющего, семь бодроперцового…»       Отлично! Все мне оставил? Что это еще значит? Так не пойдет! «…Доксицид я оставил в черной коробке у двери. П.С.»       «П.С.»? Я гадаю, кто это, пока на меня не снисходит озарение.       Пожиратель Смерти.        Боже.        Малфой сварил самое отвратительное зелье из всех, что были необходимы. Он мог оставить его мне, ведь ненавидел меня еще со второго курса Хогвартса и не упускал возможности насолить, но решил взять это на себя. Подлизывается? Пытается втереться в доверие? Хм.       Неужели он думает, что несколько порций Доксицида исправят все, что он натворил за многие годы? Он с шестнадцати лет был Пожирателем смерти, преступником, собиравшимся убить Дамблдора. Он долгие годы издевался надо мной и моими друзьями. Смотрел, как меня пытают в его же доме, и ничего не сделал. Рон отравился из-за него! И, в конце концов, Люциус Малфой, убил моего мужа. Он убил его. Лишил Рози отца.       Наверняка они это обсуждали. Скорее всего, Люциус был рад, что убил его на моих глазах. Рассказывал, наверное, сыну о своем поступке во всех красках, хвастался, что избавил мир от предателя крови. Отвратительное семейство. Я рада, что его глава получил по заслугам.        Меня привлекает шум справа, и я резко поворачиваю голову. Бутылек в моих руках дергается, расплескав на стол экстракт спорыша. Джинни Уизли стоит рядом со стеллажами и держит в руках записку Малфоя.        Ее внезапное появление пугает меня. Мое сердце на мгновение сбивается с ритма, а дыхание учащается. Я прикладываю ладонь к груди, распахнув от испуга глаза.       — Прости. Ты была так погружена… — она крутит свободной рукой у головы, усмехаясь, — в свои мысли. Я решила не беспокоить.        — Я не была… то есть, — переведя дыхание, я убираю мешающую косу с плеча и отворачиваюсь к столу, — я просто вспоминала рецепт.       Протираю поверхность столешницы, стараясь занять руки.        — Вспоминала? — снова усмехается Джинни, подходя к противоположной стороне стола. — Я думала, ты знаешь все рецепты лучше магловских молитв.       — Я не знаю молитв, — думаю, откуда она вообще знает о таком, и тут же спрашиваю: — И вообще, откуда ты…       — Дин иногда что-то бормочет себе под нос, — Джинни бесцеремонно усаживается на свободный край стола и покачивает ногами, — я однажды спросила, а он сказал, что это молитва. Единственная, которую он запомнил из детства.        — Надо же, — наверное, она снова уходит на операцию Ордена или хочет поделиться свежими сплетнями, — ты ко мне с новостями? — отодвигаю круглые стеклянные баночки от ее бедра, дабы она не смахнула их ненароком.       — Да нет, думала, ты тут не одна, — Джин оглядывает тускло освещенное помещение, — хотела посмотреть на нашего новенького. Свежая кровь и все такое.        Да уж. Для Малфоя это не самое подходящее прозвище. Скорее, это мы для него свежая кровь.       — Свежей крови ты не получишь. Его сегодня не было. Я думаю, он варит зелья по ночам.       — И оставляет тебе послания, — Джинни трясет рваным листком из блокнота в воздухе.       — Да. И их тоже, — наполняю котел водой и зажигаю огонь, — я думаю, что он специально ведет себя так, словно…       — Хочет быть твоим другом, — заканчивает моя подруга, поигрывая бровями.       Не совсем то, что я хотела сказать, но близко.       — Наверное, — отвечаю, с минуту подумав, — он подлизывается.        — Почему ты так решила?        — Он сварил Доксицид, — Джинни в ответ кривится, — двадцать бутылок, — добавляю я, и ее глаза округляются.        — Ого, — Джинни приподнимает брови, — кажется, Малфой действительно пытается с тобой подружиться, — она хихикает, скомкав записку и отбрасывая ее в сторону мусорного ведра.       — Я тоже так думаю. Но даже если это правда так, у него все равно ничего не выйдет, морщусь я. — Я никогда не смогу общаться с кем-то вроде него.       — Я понимаю. После того, что его отец сделал с Роном… — она вздыхает, — это нелегко, — Джинни бросает на меня осторожный взгляд, от которого хочется спрятаться, — но ведь это сделал его отец. В смысле, не думай, я не переношу Малфоя, но его отец виноват в большей степени. Драко был отвратительным маглоненавистником в Хогвартсе, но мы давно не в школе, а он давно не мальчик, которому легко засорить мозги всякой ерундой. И он ничего такого нам не сделал. Обзывался, да, пакостил, но не пытался нас убить. Я думаю, на это стоить обратить внимание.       — Джинни, он не донимал тебя так, как меня и Гарри. Ты не знаешь его так, как мы, потому что не сталкивалась с ним так часто. О, а еще он пытался нас убить. По крайней мере, твоего брата, — не придаю значения тому, что с медовухой вышла ужасная, но все же ошибка. Мне гораздо проще винить Малфоя во всех грехах, чем хоть в чем-то его оправдать. — Я уверяю тебя, если бы тогда он встретил меня во время сражения, то не стал бы долго думать, какое из непростительных применить, — фыркаю и яростно шинкую сухой корешок, — и мы не знаем, чем он занимался все это время.        — Да, — вздыхает Джинни, наблюдая за моей работой, — ладно, я, вообще-то, не защищать его пришла. Просто мне было любопытно.       — А я-то думала, что ты пришла ко мне, — улыбаюсь, отрывая взгляд от разделочной доски.       — Я пришла к тебе… попрощаться, — Джинни ловит мой взгляд, а потом смотрит на маленькие наручные часы, — уже через несколько минут мне нужно уходить на операцию. Есть подозрения, что крестраж может быть в поместье Розье.       Не люблю эти моменты, когда она приходит прощаться. Каждый раз я думаю, что это последний. Не знаю, но почему-то тревожность внутри меня не дает мне расслабиться ни на секунду. И, возможно, это правильно, ведь мы, в конце концов, на войне. Каждый день может быть последним.        — Все будет хорошо, — уверяет Джинни, приблизившись и сжав мои плечи. Ее руки кажутся горячими по сравнению с температурой моего тела, — ты же знаешь, больше пары царапин я никогда не получаю.        — Да, — киваю, невольно вспоминая все переломы, которые она получила за последний год. Однажды она потеряла почти всю кровь. Пришлось использовать все крововосполняющее зелье, что было у нас в запасе, — ты сильная, я знаю. Просто каждый раз для меня как первый. Я всегда буду бояться за тебя и Гарри. Вы все, что у меня осталось.        Джинни улыбается, поджав губы и склонив голову набок. Ее яркие карие глаза несколько секунд рассматривают мое лицо. Потом она отпускает меня и делает шаг назад, стряхивая с брюк невидимые соринки.       Мне хочется сказать ей, как сильно я ее люблю и как боюсь за нее, а ещё задать миллион вопросов, совершенно не связанных с ее работой и заданиями Ордена. Я хочу просто выпить с ней чаю и вспомнить нашу жизнь, ту, в которой мы были обычными молодыми девушками, которые могли позволить себе разговоры по душам.        Мне кажется, что в такие минуты, как сейчас, я больше всего на свете хочу жить. Потому что именно в эти мгновения я понимаю, что мы все потеряли и этого больше не вернуть. Наши жизни никогда не станут прежними.        — Я сказала Рози, что уезжаю к родственникам на некоторое время, чтобы она не задавала много вопросов и не боялась, — предупреждает меня Джин. — Обещала привезти ей игрушечного единорога.       — Хорошо, тогда привези самого большого, — выдавливаю из себя улыбку.       Джинни крепко обнимает меня напоследок, чуть оторвав от пола, а затем еще раз смотрит на наручные часы и молча покидает лабораторию. Ее длинные шелковистые волосы еще некоторое время стоят у меня перед глазами, как самое яркое пятно в этой комнате.        Интересно, что она чувствует, находясь постоянно вдали от Гарри? Боится ли она? Переживает ли? Или Джинни уверена в лучшем исходе, поэтому всегда так бодра и весела? Если не знать ее, то можно подумать, что эта ведьма не пережила ни одного по-настоящему черного дня. Как будто в ее жизни всегда все шло гладко, а война была всего лишь одной из легких задач, которые она решает каждый день.        Вспоминает ли она сына? Или она все-таки изменила свою память? Я не решаюсь спрашивать у нее или у Гарри о таком.        Я перевожу взгляд с котла на стул у стены и ясно вижу Рона, сидящего на нем, облокотившись головой о стену. Мурашки пробегают по задней части моей шеи и устремляются под косу к самой макушке. Мне хочется коснуться его, и я протягиваю руку, а затем делаю крошечный шаг, но Рон качает головой:       — Я только в твоей голове, милая.        Его голос кажется шелестом листьев. Тихий, мягкий, похожий на шум спокойных волн. Я закрываю глаза в надежде сдержать подступающие слезы.       — Я скучаю, — выдавливаю из себя рваный шепот.       — Я знаю, знаю. Я тоже. Но я всегда с тобой, — он указывает на свою грудную клетку, туда, где раньше билось сердце, — прямо здесь.       — Да, — киваю и опускаю взгляд на стол, — я очень боюсь потерять Гарри и Джинни. Я не хочу оставаться одна.       — Теперь ты никогда не будешь одна, — говорит Рон, и мы встречаемся взглядами.       — Что это значит?        Он усмехается и пожимает плечами.        — Рон! Что это…       Он исчезает. Рассеивается, как туман. У меня кружится голова, и я хватаюсь руками за стол, опускаю голову и глубоко дышу.        Что, черт возьми, это может значить? К чему шарады, Рон? Нам не по пятнадцать!       Закончив с зельем, я закупориваю последний бутылек и упаковываю все в коробки. Поставив одну на другую, я беру их и выхожу из подвала. 

***

      Наверху полный хаос. Люди бегают из комнаты в комнату, мимо меня на носилках проносят троих волшебников, у одного из них нет ног. Я в ужасе шарахаюсь назад и больно ударяюсь спиной о дверную ручку.       — Что случилось? — встречаю Падму на входе в лазарет.       — Привет, Гермиона, — она вытирает рукавом лоб и переводит дыхание, — много раненых. Последняя операция Ордена проходит тяжело. Многие вернулись с тяжелыми ранениями. Здесь около пятидесяти человек, — она кивает в сторону палаты.       Я смотрю ей за спину, невольно пытаясь найти яркое рыжее пятно. Мои глаза натыкаются на настенные часы в противоположной стороне комнаты. Уже почти семь часов вечера. Прошел целый день, пока я варила все необходимые зелья. Операция должна была закончиться несколько часов назад. Обычно они длились около трех-четырех часов, если все шло по плану. Но, видимо, не сегодня.       — Джинни вернулась? — обращаюсь к бывшей сокурснице, которая уже перевязывает ближайшего к нам волшебника.       — Что? — Падма хмурится, когда оборачивается на мой голос.       — Джинни Уизли, — повторяю я, чувствуя, как в животе затягивается нервный узел.       — Я ее не видела, — отвечает Патил и, закончив перевязку, скрывается в коридоре.        Я чувствую, как пол под моими ногами становится слишком неустойчивым. Мир вокруг меня кружится, и я растерянно смотрю на раненных бойцов, заполнивших всю комнату, отведенную под лазарет. В конце комнаты несколько волшебников трансфигурируют новые койки из старой мебели.        Я слышу лишь свое дыхание и стук сердца, который с каждой секундой становится все громче. Отовсюду слышится запах крови и земли.        Спустя пару минут я сосредотачиваюсь на коробках в своих руках, потом перевожу взгляд на волшебников, что лежат на кушетках. Многие смертельно ранены. У кого-то отсутствует конечность, кто-то беспрерывно плачет и дрожит. Когда-то и я была в их положении. В то время, когда ходила сражаться вместе с мужем. Несколько раз я тоже оказывалась здесь с переломом ноги и выкрученными суставами, и Рон всегда был рядом. Сидел у моей кушетки и рассказывал дурацкие истории, из-за которых я смеялась, забывая о серьезных травмах.        — Сюда, сюда, — мадам Помфри появляется в поле зрения и манит меня рукой, — ставьте на стол. Что там у вас?        — Здесь… — так, что же тут. Коробки с зельями… надо сосредоточиться, — крововосполняющее, бодроперцовое…       — Обезболивающее есть? — мадам Помфри заглядывает в коробки, пока я озираюсь по сторонам. — Миссис Уизли, нужно обезболивающее! У нас почти все закончилось. Вы сможете приготовить несколько порций?       Никто не просил его варить. Мы несколько дней подряд поставляли его в лазарет. Они уже использовали весь запас? На несколько порций уйдет около двух часов, не меньше.        — Быстро — нет. Нужно несколько часов…       Целительница вздыхает и осматривается. В ее глазах читается отчаяние.       — Многие из них должны оставаться в сознании, пока мы их лечим, но я не хочу причинять им такую боль. Некоторые раны слишком… серьезные.        Помфри распределяет зелья в шкафу, попутно давая указания Патил и еще двум незнакомым мне волшебницам в белых халатах. Я хочу им помочь, но одновременно меня до ужаса пугает то, что я вижу. Я почти выхожу из лазарета, как вдруг слышу собственный голос:       — Я могла бы помочь.       Я встречаю удивленный взгляд Падмы, а затем и мадам Помфри.        — Вы уверены? — медленно спрашивает целительница, закрывая шкаф.       Нет.       — Да.       Джинни может вернуться с задания в любой момент, возможно, она будет ранена. Я хочу быть рядом с ней, когда она появится здесь, ведь Гарри сейчас слишком далеко и не сможет поддержать ее.        И, в конце концов, я когда-то стажировалась в Св. Мунго. Боже, это было с десяток жизней назад.       Помфри вручает мне халат и передник из плотной ткани. Она выделяет мне десять раненых волшебников и быстро объясняет, что с ними произошло. Их диагнозы расписаны в тонких папках и сложены стопкой на столе. Дальше она показывает мне на зелья, которые я могу использовать, и рассказывает о заклинаниях, о которых я могла не знать.       Но я знаю, поэтому мы быстро заканчиваем с теорией и я с дрожащими руками перехожу к практике.        Первый раненый оказывается проклятым. Я уже минут десять пытаюсь выяснить, что с ним произошло, так как в его карте лаконично значится «неизвестное проклятие». Это молодой мужчина, я его не знаю, но он завороженно наблюдает за тем, как я применяю диагностические чары. Его сердце останавливается три раза, после чего его вены темнеют.        Падма подбегает ко мне и накладывает на него оглушающее заклинание.       — Как он еще жив? — удивляется она, проверяя его пульс, — это смола, — она делает тонкий надрез на его руке, и из вены вытекает черная густая жидкость, — эти ублюдки каждый день придумывают все более изощренные методы пыток.        — Нужно очистить его кровь, — предлагаю я, наблюдая за тем, как смола стекает в железную емкость, — принять крововосполняющее, когда смола вытечет.       — Верно, можно попробовать. Только следи, чтобы крови в его организме было как минимум двадцать процентов.        Она возвращается к своим подопечным, а я вставляю в вены на обеих его руках катетеры, которые помогут выкачать из него зараженную кровь. Пока это происходит, я накладываю на него заклинание, которое оповестит меня спустя две минуты, и перехожу к следующему пациенту.       Время пролетело незаметно. Я работала с двумя или тремя пациентами одновременно, когда их раны или проклятия позволяли делать это. Весь мой фартук был испачкан в крови, и после пятого раза я перестала его очищать. Я ужасно устала, мои ноги гудели, а голова раскалывалась от постоянных криков и стонов. Помфри нашла в закромах своей кладовой один флакон с обезболивающим зельем, но его хватило всего на час.        Через три часа я наконец-то добираюсь до своего десятого пациента, потому что у предыдущего не переставая шла кровь. Поток был настолько сильный, что мы вместе с незнакомой мне целительницей Кейт еле остановили его. В крови было все вокруг, вплоть до ее светлых волос. Покончив с уборкой, я приближаюсь к спящему волшебнику.        Его волосы перемазаны в грязи, как и вся одежда. На лице черная маска. Никто до сих пор не снял ее. Его рука лежит согнутой под неестественным углом. Кто-то наложил на него оглушающее заклинание, наверное, Падма, зачастую только она здесь использует его.        Я открываю его карту и читаю диагноз. Ничего смертельного. Кажется, он везунчик. Из всех, кто вернулся с задания, у него одного только перелом руки и сотрясение мозга.        — Фините, — тихо произношу я, взмахивая над ним палочкой.       Мужчина открывает глаза и сразу хмурится, прищуриваясь от яркого света.        — Поздравляю, вы живы и с вами все хорошо, — произношу, делая пометки в его карте, — сейчас я вправлю вашу руку, придется немного потерпеть, — сажусь рядом на кровать, чувствуя, как мужчина слегка отстраняется, — Эпискеи, — кости на его руке возвращаются на прежнее место, но он не произносит ни звука. Я встаю и беру с прикроватной тумбочки бинты и ножницы под пристальным взглядом пациента.        Стоя к нему спиной и разматывая бинт, я ощущаю, как мурашки бегут по моим рукам, словно по моей спине прошелся сквозняк. Осматриваюсь, проверяя, нет ли открытых окон. Нет. Странно. Может быть, это от усталости? Я столько времени на ногах, не помню, обедала ли я вообще.        Вернувшись к раненому бойцу, я осторожно беру его за запястье и разрезаю рукав его рубашки. Я чувствую пульс под своими пальцами, а его пристальный взгляд все еще приклеен к моему лицу. Почему он так наблюдает за мной?       Я опускаю глаза и застываю. Из-под черного разрезанного рукава на меня смотрят череп и змея. Черная метка. Пожиратель смерти. Черт возьми!       Я отшатываюсь назад и наставляю на него палочку на случай, если он захочет напасть.       Мужчина медленно поднимает здоровую руку и стягивает с лица черную маску. Теперь на меня смотрит Драко Малфой. Его холодные серые глаза пронзают меня насквозь. Обдают ледяной водой и топят на суше. Я не могу вздохнуть.       — Спасибо за поздравления, — произносит он хриплым голосом.        Я вскакиваю с кровати и бросаю бинт на пол. Джинни все еще нет, крики и стоны вокруг меня почти не стихают, к горлу раз за разом подкатывает тошнота. Я все это время стойко держалась, но Малфой среди моих пациентов — это уж слишком! Я не стану его лечить… Я не могу его видеть.        Я не могу… видеть.        Уши закладывает, и я пячусь назад, пока не врезаюсь в тумбу. Я слышу крики и взрывы вокруг. Закрыв уши и зажмурившись, я пытаюсь прийти в себя, потому что знаю, что это очередной приступ. Я в лазарете… я в…       — Гермиона!       Голос Рона такой живой и настоящий, что я дергаюсь и оборачиваюсь на его крик, но перед глазами белый туман.        — Гермиона, — чувствую, как кто-то сжимает мое плечо.       Я вздрагиваю и закрываюсь руками, ощущая себя потерянной во времени и пространстве.       — Все хорошо, это я, Падма, — ее мягкий голос успокаивает, и, когда открываю глаза, я встречаюсь с ней взглядом. Ее красивое смуглое лицо прямо напротив меня, и она напряженно заглядывает в мои глаза.        — П-прости. Я… я не могу контролировать это. М-малфой…       — Да, я поняла. Раненые больше не поступают, нас троих хватит. Возвращайся к себе, уже поздно, — четко проговаривает она тоном, не терпящим возражений, глядя прямо мне в глаза.       Я перевожу взгляд на настенные часы. Уже давно за полночь. Я провела здесь шесть часов. Джинни до сих пор не вернулась.        — Джинни…       — Я дам знать, если она вернется. Тебе нужно отдохнуть. Я не люблю твою лабораторию, а ты — мой лазарет, — она улыбается, — все хорошо.        Я улыбаюсь в ответ, но, кажется, выходит довольно вяло. За ее спиной стоит ширма, и я догадываюсь, что она поставила ее, чтобы отгородить нас от Малфоя.        — Спасибо.        Покинув, наконец, лазарет, я возвращаюсь в свою комнату. Рози давно спит. Я целую ее в висок и валюсь на свою постель, надеясь, что завтра жить станет немного легче.