Панацея

— Пожалуйста, Хакуджи, выпей. Мей склонилась над ним с протянутой чашей свежего отвара, который еще вчера она готовила только себе. Хакуджи скривился: угораздило же его чихнуть во сне и ее разбудить. Теперь она только рада вокруг него поскакать да попичкать всякими гадостями. — Я не буду пить эту дрянь, — Хакуджи решил упрямиться до последнего. Даже если он и правда подхватит какую-нибудь заразу, то на это ему было уже глубоко плевать — до дома Мей осталось всего ничего, если что, она и сама доберется, не заблудится. А он приляжет где-нибудь с концами, если совсем идти в никуда надоест. — Но дома ты же пил, — Мей тоже решила поиграть в непрошибаемую. — Пожалуйста, можно мне о тебе хоть немного позаботиться… Ты же обо мне заботишься — вот, согрел меня ночью. Кстати, мне уже намного лучше, спасибо. Хакуджи снова поморщился. Мей смотрела на него так слезно умоляюще, что ему стало тошно. Он не стал говорить, что он рад — эта девка бы точно опять что-то не то подумала. И все же он не мог не почувствовать, как по телу пробежалась волна облегчения, стоило ему вглядеться в большие черные глаза Мей и не найти в них и намека на болезненный отблеск. Ей действительно стало лучше. Или она и вовсе не была простужена, а Хакуджи просто-напросто что-то почудилось. Хакуджи в последнее время много чего мерещилось — он сам себя не узнавал. Нужно было поскорее отпустить эту девку, тогда, может, и голова у него прояснеет. Вот только Хакуджи был в этом не сильно-то уверен. — Хватит ко мне лезть со своей дрянью. И вообще… хватит ко мне лезть. — Ты чего? — Мей в искреннем удивлении похлопала глазами. — Какой-то ты сегодня нервный. Все-таки переживаешь, что мы скоро расстанемся, да? Знаешь, я тоже об этом много думаю. Я тоже не хочу с тобой расставаться. Хакуджи промолчал. Ему вдруг захотелось плюнуть на все и уйти куда-нибудь вглубь леса. Ему вдруг захотелось идти-идти-идти — плевать куда. Главное, не возвращаться. Главное, не отвечать на вопросы Мей. Потому что ответ Хакуджи был уже и так очевиден. И ему, и ей. Он тоже. Тоже не хочет. Но иного выбора у него не было. — Ты готова? Привал будет только к вечеру. Сама знаешь, где. Мей потупила взгляд. А затем подошла к Хакуджи опасно близко. — Скажи, тебе не страшно со мной прощаться? Хакуджи даже от удивления вздернул бровь. Может, насчет сносного самочувствия Мей он все-таки ошибся — с головой у нее сейчас явно что-то было не в порядке. Впрочем, как и обычно. — Что ты несешь, — он даже не подумал начинать злиться. Все-таки он все еще немного верил в то, что они спокойно дойдут до деревни Мей. А дальше оба наконец получат свою долгожданную свободу. — Я же вижу, тебе плохо, — Мей между тем нахмурилась. Ей тоже совсем не хотелось ссориться с Хакуджи под конец пути, но просто закрыть рот и засунуть свои волнения куда-нибудь поглубже она не могла — это было не в ее характере. — Да. И ты знаешь, почему. Так что помолчи. — Но тогда мне тоже будет плохо. А тебе — лучше уж точно не станет. Хакуджи закатил глаза. Мей будто намеренно его на что-то выводила. Чтобы он действительно сейчас задумался и бросил ее прямо посреди леса — дал себе вольную раньше времени. Но Хакуджи продолжал стоять на месте и лишь испепелять Мей напряженным взглядом. Затыкать ей рот, огрызаться в ответ — даже на эти простые манипуляции у него не было ни сил, ни желания. — Я выпью эту твою дрянь, только если ты до конца пути будешь молчать. Хакуджи выжидающе взглянул на нее и потянул руки к чаше, но Мей внезапно отступила на пару шагов, замотала головой. — Нет, Хакуджи. Сегодня мы будем разговаривать. Потерпи, пожалуйста, сегодня же наш последний день, да? Мей слабо улыбнулась — от этой ее гримасы у Хакуджи что-то перевернулось внутри: стало горько, противно — а ведь он еще даже не заглотнул эту ее травяную жижу. — Я не буду с тобой трепаться, не надейся. — Мне будет достаточно того, что ты меня слышишь и слушаешь. Хакуджи скривился: какой же она была одновременно наивной и самоуверенной дурой. Таких он всегда особенно не переваривал — слишком уж эти умалишенные были далеки от реальной жизни. От его жизни. Но Мей все упорно старалась пробиться к нему — не собиралась сдаваться. В отличие от Хакуджи. — Твой бред невозможно слушать, — процедил он, стряхивая с кимоно прилипшую после ночлега листву. Мей между тем качнула головой: с этим она и не думала спорить. — Ты просто еще не привык. — А должен? — А ты хочешь? Брови Хакуджи сердито сошлись у переносицы: если они так и продолжат препираться на пустом месте, то за сегодня они точно не дойдут до родных пролесков Мей. И никто из них не то чтобы этому расстроится. Хакуджи и сам невольно начал замечать, что чем ближе они продвигались к дому Мей, тем чаще она замедляла шаг. Видимо, просто так она и правда отпускать его не собиралась — все-таки этой пришибленной очень уж хотелось выговориться напоследок. И Хакуджи не особо-то спешил затыкать ей рот. — Пошли уже. Эту свою дрянь сама допьешь. Или в кусты вылей — я тебя ждать больше не буду, — Хакуджи демонстративно накинул на плечо свой полупустой мешок с остатками съестных припасов и скрылся в густой листве. Мей сделала пару больших глотков и тут же побежала за Хакуджи, еле пробираясь через заросли. В голове ее набатом зазвенела лишь одна мысль: чтобы снова разговорить Хакуджи, его нужно было сначала хотя бы догнать.

***

— А может, ты со мной пойдешь? Мей добралась до Хакуджи только ближе к полудню, когда он сам решил остановиться для привала и что-нибудь закинуть съедобное в рот. Из скромных пожитков осталась только пара слипшихся лепешек, которые уже начинали весьма подозрительно попахивать, но Хакуджи было на это плевать — его желудок и не такое когда-то уже переваривал. — Что? Я и так с тобой иду, если ты слепая. Мей неуверенно помотала головой, Хакуджи же уселся на землю и невозмутимо начал запихивать оставшиеся лепешки себе в рот. Привкус у них был такой же противно прокисший, как и у тупых вопросов Мей, от которых Хакуджи уже начинало подташнивать всяко сильнее, чем от порченых лепешек. — Я не об этом, Хакуджи, — Мей между тем подсела рядом, скрутив в руках засохший стебелек. — Может, ты… Пойдешь со мной ко мне домой? — Тебе, что, голову напекло? — губы Хакуджи растянулись в противной гримасе, а взгляд невольно перевелся на небо, застланное густыми серыми облаками. — Хочешь, чтобы я как «хороший человек» еще и с повинной к твоей родне пошел? Хочешь, чтобы я им сам еще и топор наточил, которым они меня потом и приговорят? Думаешь, я тут с тобой настолько спятил? Мей стушевалась, опустила голову. — Я не думаю, что ты спятил, Хакуджи. Я думаю, что тебе все равно некуда идти. — Я лучше в канаве сдохну, чем в твой лес снова зайду, — уже без тени насмешки выплюнул Хакуджи. Ему совсем не нравилась эта тупая идея, которая, кажется, уже успела прочно засесть в больной голове Мей. Нет, никуда он с ней не пойдет — он же не совсем отбитый самоубийца. — Я предлагаю тебе пойти не в лес и не к моим родным — ты просто можешь пойти со мной. — Ты сама себя слышишь? — Я знаю, что ты никому не понравишься — моей бабушке уж точно. Мне поначалу ты тоже не нравился, помнишь? И я тогда тебе тоже не нравилась… — Ты думаешь, сейчас что-то изменилось? — А ты думаешь, что нет? В заросшей диким кустарником роще воцарилась гнетущая тишина. До слуха Хакуджи даже перестали долетать трели птиц. Тупые выпады Мей, полные какой-то удивительной уверенности, продолжали заставать его врасплох. Хакуджи не знал, что ей ответить. И более того, он не знал, нужно ли было ему вообще тут что-то отвечать: давно уже пора было понять, что все разговоры с Мей были бессмысленны — она жила в каком-то своем мирке, где все было просто и понятно. Даже для Хакуджи. — Мы можем рассказать правду. Моя бабушка если и не примет тебя, то точно поймет. Тебя никто не прогонит и не убьет, я знаю. Ты же привел меня обратно, ты же… все сделал правильно, Хакуджи. — Скажи, зачем тебе все это надо? Почему ты не можешь просто не лезть ко мне, а? Если бы мне от тебя что-то было нужно, я бы уже попросил. И взял. Я не собираюсь заканчивать свою жизнь неизвестно где и неизвестно с кем только потому, что ты думаешь, что мне без тебя некуда податься. Ты ошибаешься. И это не твое дело. — Нет, это мое дело, потому что ты мне не чужой, Хакуджи. И я тебе не чужая. Я уже говорила. — Мне плевать, что ты там себе наговорила. В уши обоим снова забилась мертвая тишина. Которую даже словоохотливая Мей не сразу решилась нарушить. — Скажи, почему ты не хочешь идти со мной? Ты… боишься? Под пристальным выжидающим взглядом Мей Хакуджи и не сразу заметил, как у него вздулась вена у виска. — Что? — Ты боишься начать жизнь заново или боишься начать ее со мной? Хакуджи подавился тугим комом в горле, который тут же вызвал новый приступ тошноты. Слушать Мей сейчас стало особенно невыносимо. — Я еще не умер, чтобы начинать жизнь заново. Хватит забивать себе голову чушью. Если ты думаешь, что я пойду за тобой просто потому, что мне больше не за кем идти, значит ты просто непрошибаемая дура. — Извини меня, Хакуджи. Я не хотела… Тебя задеть. Просто знай: если хочешь, ты можешь пойти со мной. Конечно, я понимаю, что решать это тебе. Просто… Если тебе когда-нибудь нужна будет помощь, ты всегда можешь прийти ко мне. Потому что что бы ты ни говорил, мы друг другу не чужие. Хакуджи сглотнул. Почему-то вспыхнувшее в каждой клетке раздражение внезапно куда-то испарилось — на замену ему уже заплывшее сознание наполнил белый шум. Хакуджи все еще не мог понять, к чему именно клонила Мей. Ему все еще не верилось, что она действительно серьезно предлагала ему этот бред — пойти вместе с ней. Нет, этой дуре просто хотелось до последнего играть в спасительницу. Наверняка она думала, что он с радостью как вшивая побитая собака побежит за ней с высунутым языком прямо на вилы к ее родне. Просто потому, что Мей подумалось, что это будет отличная идея. Там Хакуджи у нее на привязи быстро исцелится, станет «хорошим человеком» — таким, каким она хотела его видеть. Таким, какой он ей и нравился на самом деле. Нет, Мей просто заигралась, утонула в своих же розовых фантазиях. Никуда он не пойдет — лучше уж сразу прыгать в пропасть. Хакуджи, в отличие от нее, прекрасно понимал: ему нигде не будет места. Даже рядом с ней. Даже если он будет послушной псиной — будет таким, каким его хотела видеть Мей. Хакуджи сжал руки в кулаки, мрачно взглянув в сторону горизонта — солнце скоро начнет клониться к закату, скоро они дойдут до первой и последней живой деревушки. Дойдут до того самого сарая. Где все наконец закончится.

***

— Что, в этот раз не будешь привязывать меня? — Нет. Но какую-нибудь тряпку в рот я тебе вставлю, если не замолкнешь. Они снова заговорили друг с другом только тогда, когда наконец добрались до того самого места, где они когда-то оставались на ночлег. Всю дорогу Мей не могла унять растекающееся по жилам чувство вины — ей не нужно было так давить на Хакуджи со своими глупыми предложениями — их разговор так ни к чему и не привел, напротив, стало только хуже. Хакуджи теперь на нее даже не смотрел, чтобы лишний раз не раздражаться. Мей вообще не понимала, почему он все еще не бросил ее и не ушел куда подальше. Он ведь хотел — она это поняла уже только по одному его взгляду, когда только завела с ним этот дурацкий разговор про свою деревню. Конечно, Мей понимала, что никуда бы он за ней не пошел. Да и ее бабуля точно бы пару раз сама попыталась кинуть в него вилами — никакого теплого приема Хакуджи не светило. И все же Мей хотелось предложить хотя бы что-то, чтобы не расставаться с ним… вот так. Они же оба понимали, что как только они расстанутся, Хакуджи ступит в пустоту. И ни ему, ни ей этого не хотелось. Мей не хотелось его отпускать, но и тащить силком к себе она не собиралась — все равно не получится, Хакуджи уже уперся и решил стоять на своем до последнего. — Прости меня. Я правда опять влезла не в свое дело, но пойми меня, пожалуйста, я ведь переживаю за тебя. Я очень хочу, чтобы ты тоже наконец нашел свой дом. — Мне плевать, что ты там хочешь. Не лезь ко мне в голову, если не хочешь дальше тащиться одна. Мей с тупой отрешенностью взглянула на Хакуджи. Если бы он смотрел на этот свой враждебный и жестокий мир чуть-чуть попроще, может быть, сейчас им обоим и дышалось бы легче. Они бы оба, вместе, вернулись домой. — Я больше не буду, Хакуджи. Просто знай, что я рядом. И даже если ты не хочешь сейчас пойти со мной, я буду тебя ждать. Мей печально улыбнулась, поймав на себе напряженный взгляд. Хакуджи хотел закончить продолжение этого пустого разговора как можно скорее, он совсем не хотел ее слушать. Услышать. Потому что меньше всего Хакуджи сейчас хотел засомневаться — в своих словах, действиях, решениях. В себе. Хакуджи шумно выдохнул. Он хотел бы в который раз спросить Мей, зачем ей вообще все это было нужно, вот только он и так заранее знал ответ. Потому что. Потому что Мей хотелось, чтобы в этой жизни все находили дорогу домой. Даже Хакуджи. Потому что в ее мире так было правильно — и по-другому быть не могло. Хакуджи не хотел больше спорить и доказывать Мей обратное — для него очевидное. Хакуджи устал. Устал упрямиться и упираться. Он не хотел, чтобы Мей была права. Но еще больше он не хотел сомневаться в себе. Хакуджи не собирался ничего обдумывать и передумывать — он уже сделал выбор. Нужно было освободить хотя бы Мей. Хотя бы от себя. — Пойдем. Не много осталось. Они снова специально дождались сумерек, чтобы пройти деревню без лишнего шума и не ловя на себе любопытных взглядов — хватит им приключений в городе. На этот раз Хакуджи не собирался никуда пропадать даже на десяток минут — понял уже, что Мей много было не нужно, чтобы влипнуть в неприятности. Не то чтобы его это сильно волновало, но уж очень ему хотелось довести свое дело до конца. Очень уж ему хотелось, чтобы с Мей все было в порядке. Только так он выполнит свое обещание, только так он сделает хотя бы что-то. Прежде чем уйти в никуда. Как только они подошли к уже знакомому пустующему сараю, по спине Хакуджи невольно пробежался табун мурашек: вместе с ночным холодом нутро пронзили и липкие воспоминания. В ушах снова забился тихий девичий плач. Хакуджи обернулся — Мей стояла рядом, тоже в каком-то странном болезненном оцепенении, тоже будто предаваясь не самым веселым воспоминаниям. — Иди, — Хакуджи бездумно потянулся к руке Мей, та неуверенно сжала его ладонь в своей. Стало немного теплее. Хакуджи сделал первый шаг, Мей уже привычно покорно поплыла за ним. В сарае зрение не сразу привыкло к кромешной темноте, в то время как в ноздри быстро забился терпкий запах недавно убранного сена. Наконец-то хотя бы сегодня они будут спать не на земле. Хакуджи, недолго думая, опустился на «постель», подложив руки под голову. Мей, немного мешкая, уселась рядом. На Хакуджи она старалась больше даже не смотреть, но его это не особенно напрягало. Хакуджи сейчас хотелось только одного — не забивать себе голову погаными мыслями, которые все так и норовили тараном прорваться в его сознание. — Можно лечь с тобой рядом? Хакуджи поморщился. Уже по голосу Мей он понял: она задавала этот вопрос вовсе не для того, чтобы получить разрешение. Так, приличия ради. — Ты больше не болеешь, — он тоже должен был возразить ей приличия ради. — А ты? Хакуджи прикрыл глаза. По телу снова пробежалась дрожь, как только он почувствовал теплое дыхание у своего плеча. Хакуджи вдруг стало одновременно хорошо и паршиво. Он вдруг осознал — это будет последняя ночь, когда ему было тепло. Хакуджи едва слышно выдохнул: Мей снова осторожно сжала его руку в своей. Казалось, сегодня она тоже хотела побыть с ним как можно ближе, как можно дольше. Тоже. Хакуджи сейчас тоже этого хотел. Хотя бы в темноте ночи он мог не врать ни ей, ни самому себе. Хакуджи повернулся к Мей лицом, не отпуская руки. Она тоже совсем не хотела спать — смотрела на него не отрываясь. Будто чего-то ждала. Чего-то неотвратимого. — Ты можешь остаться со мной. Я хочу… чтобы ты остался. Хакуджи сам не заметил, как прижал Мей к себе ближе. Ее горячий лоб уткнулся ему в грудь. Хакуджи тоже стало жарко — прямо как тогда, у костра. Вот только сейчас он понимал, что даже тогда дело было совсем не в распалившемся рядом кострище — дело было в нем, в ней. В чем-то незримо неотвратимом. В чем-то, о чем он не смел даже задумываться. Да, он хотел. Хотел бы остаться, хотел бы пойти следом за Мей. Но только не в ее деревню, нет. Хакуджи просто хотел бы остаться рядом с ней. Остаться хоть в этом полусгнившем сарае — плевать. Лишь бы рядом, лишь бы вместе. Лишь бы им обоим было тепло. Внутри Хакуджи что-то сломалось, дрогнуло, стоило ему почувствовать теплое дыхание на своих губах. Мей была слишком близко, Мей была… больна. Но сейчас он был совсем не против заразиться. Хакуджи не сразу ответил на ее короткое невинное касание, которое даже поцелуем нельзя было назвать. Это все было чем-то неправильным даже для него. — Ты чего? — глубокие глаза Хакуджи расширились: во взгляде Мей он читал подозрительную решимость — она действительно была сейчас в здравом уме и твердой памяти. Она действительно сейчас хотела его поцеловать. Услышать наконец от Хакуджи ответ, который устроил бы их обоих. Ответ, который они оба хотели друг другу дать, но все не решались. Мей осмелела быстрее. Сейчас ей, как и Хакуджи, было уже нечего терять. — Ты хочешь остаться со мной, — Мей не спрашивала — Мей знала, понимала. Наконец-то она его понимала. — Ты об этом пожалеешь, — горькое жесткое обещание само сорвалось с его губ. Хакуджи вглядывался в каждую черту Мей, будто все пытался найти хотя бы малейший намек на сомнения, страх — нет, Мей действительно хотела, чтобы он остался, хотела, чтобы он был рядом. Хотела, чтобы он ответил ей тем же. — А ты? Ответа на свой вопрос она так и не получила — Хакуджи впился грубым рваным поцелуем в ее губы. В первые мгновения Мей забыла, как дышать — Хакуджи целовал ее неумело, жадно, чуть прикусывая язык. Они оба не понимали, что именно происходило сейчас между ними, они знали, что это было неправильно. Но им обоим было все равно — они были вместе, они были рядом. Это главное. Ни Мей, ни Хакуджи ничто другое больше не волновало. Горечь, сомнения и неуверенность выбило напрочь из сознания вторым, третьим поцелуем. Мей зарылась руками в черных колючих волосах, прижимая Хакуджи к себе все ближе и ближе, будто боясь, что вот сейчас он отстранится, чертыхнется, уйдет — передумает. И она останется одна со своим выбором без выбора. Нет, сегодня ее самые страшные ожидания не оправдаются — сегодня с ней не собирались прощаться. Не сейчас. Мей шумно выдохнула, как только Хакуджи отстранился и снова навис над ней. Его взгляд был одновременно ясным и горящим — хищным. Мей это нисколько не пугало — сегодня она была близка с Хакуджи как никогда. Она невольно дернулась, почувствовав его руки на своих бедрах. Внутри все замерло и тут же пронзило обжигающей дрожью. Нет, она уже давно не была маленькой девочкой и прекрасно знала о близких отношениях между мужчиной и женщиной. Если прямо сейчас они сплетут не только свои души, но и тела, значит, больше их связь никогда не разорвется. Они вернутся домой вместе, станут семьей, пройдут один путь рука об руку. По-другому и быть не может. Мей знала, верила: сейчас они оба этого хотели и не думали ни о чем другом. Не хотели думать. Мей потянула Хакуджи на себя, снова поцеловав его тепло, нежно. Сейчас им не нужны были признания, разговоры — сейчас они просто хотели побыть друг с другом. Мей не узнала свой собственный, сорвавшийся полувздох-полустон, когда Хакуджи начал покрывать невесомыми поцелуями ее шею, ключицы — внутри от каждого его короткого касания все трепетало и одновременно рвалось на части. Мей хотелось, чтобы Хакуджи и сейчас не изменял себе — был настойчивей, резче — ни в чем не сомневался. Она хотела быть с ним — неужели он даже сейчас отказывался в это верить? Ей было все равно на его прошлое, будущее — она хотела, чтобы он был рядом с ней в настоящем. Она знала, что они нужны друг другу. Сейчас, завтра, всегда. — Будь со мной, Хакуджи, — Мей приподнялась, мазнув по его лбу невинным поцелуем. Хакуджи пристально взглянул на нее, лицо на мгновение исказилось в мрачном смятении: он все еще не мог до конца поверить, что Мей была в себе. Мей правда хотела быть с ним — не только сейчас. Хакуджи опустил взгляд на свои руки, которыми он совсем недавно прижимал к себе податливое теплое тело Мей. Ему казалось, что только он один все еще видел на них уродливое клеймо неисправимого преступника — Мей эти метки и не собиралась замечать. Мей не собиралась останавливаться. Хакуджи не успел задать свой последний, главный, вопрос — Мей одним робким движением ответила на всё разом, распахнув свое легкое, светло-зеленое кимоно и стянув его с плеч. В непроглядной темноте кожа Мей казалась особенной белой, Хакуджи не спешил к ней снова прикоснуться. Он смотрел на подрагивающее то ли от холода, то ли от жара тело и не мог оторваться. Мей сидела перед ним совершенно нагая, ее кимоно прикрывало только низ живота и подогнутые под себя ноги. Она стыдливо опустила взгляд, вжала голову в плечи — снова чего-то ждала. Снова чего-то неотвратимого. Хакуджи словно в каком-то бреду потянулся к ее белой небольшой аккуратной груди и несильно сжал, накрыв рукой один из торчащих твердых сосков. Мей дернулась, тихо выдохнула, но глаз так и не подняла. Хакуджи теперь отчетливо слышал, чувствовал через ладонь, как гулко билось ее сердце. Мей все еще хотела этого, она доверяла ему. Она хотела быть с ним. И он не мог сейчас оставить ее. Хакуджи снова провел рукой по груди, сжал пальцами другой сосок — снова послышался рваный вздох. Хакуджи свободной рукой взял лицо Мей за подбородок, заставив посмотреть на себя. Ее черные глаза блестели, а губы были поджаты. В этот раз он сам потянулся к ней за поцелуем — не медля, не спрашивая. Сегодня у Мей на все его вопросы был один ответ — «да». Хакуджи недолго думая повалил ее обратно на сено. Только сейчас он заметил, как через дыры в стенах сарая уже пробивался свет полной луны. Сейчас Мей была особенно красива — как тогда, в их первую встречу. Тогда она тоже показалась ему живым бредом. Тогда он тоже не сразу решился поверить, что эта девушка была реальной, что эта девушка и правда сама попалась ему в руки. Сегодня — второй раз. Руки Хакуджи снова потянулись к Мей — она снова задрожала, невольно выгибаясь, подаваясь навстречу. Хакуджи больше не думал — все его мысли, чувства растворились в одном лишь желании: быть рядом. Мей ждала его, Мей хотела его. А он хотел ее. — Пожалуйста, мне… не страшно. С тобой мне не страшно. Ее тихий слабый голос забился в барабанных перепонках, кровь прилила к вискам. Хакуджи, в отличие от Мей, было страшно — Хакуджи не хотел сделать ей больно. Он одним небрежным движением откинул края кимоно в сторону — Мей стыдливо сжала ноги. Хакуджи пошел дальше. Снова в глухой темноте раздался едва слышный стон — он осторожно прошелся рукой по низу живота, опустив ладонь к лобку. Там Мей была особенно горячей, влажной — готовой. Больше не было смысла чего-то ждать, думать, сомневаться. Мей вздрогнула, когда почувствовала руки Хакуджи снова на своей груди. Вскрикнула, когда он прикусил один из сосков, языком пройдясь от ореола до шеи. Он больше совсем не всматривался в ее лицо, в глаза — сейчас его интересовало только ее тело, ее вздохи. Ее желание. Хакуджи коленом раздвинул Мей ноги — на этот раз она и не подумала снова зажиматься. Темное кимоно упало рядом с зеленым — Хакуджи навис над Мей, вслушиваясь в каждый полустон, в каждый хруст засушенного сена. У Хакуджи не было опыта с женщинами — раньше ему это было не важно и не интересно. Сейчас он тоже не испытывал особого волнения — единственное, что его заботило: он не должен был сделать Мей больно. Она открылась ему, она ждала его — он должен был сделать все правильно. — Если попросишь, я остановлюсь. Мей, услышав его хриплое обещание, лишь ломано улыбнулась. Они оба понимали, что уже было поздно. Они оба понимали, что единственное, что Мей может у него попросить — продолжать. Хакуджи приставил свой уже вставший член к ее лону и медленно ввел головку. Снова в ушах застыл слабый стон — лицо Мей скривилось в легкой гримасе боли. Хакуджи замер. Внутри Мей было тесно, горячо — хорошо. Ему хотелось пойти дальше, сделать уже наконец первый, второй третий толчок, но он снова медлил. Снова ждал. Когда же Мей снова скажет «да». И Мей сказала. Она, все так же слабо улыбаясь, обхватила торс Хакуджи ногами, прижимая к себе — прося зайти дальше. И Хакуджи пошел. Мей не сдержала очередного вскрика, тут же потонувшего в всхлипе — Хакуджи наконец вошел в нее полностью. И снова остановился. В черных глазах Мей блестели слезы — при свете луны он особенно отчетливо это видел. Он видел, что Мей продолжала улыбаться — ему. Ждала, когда же он продолжит. Хакуджи сделал еще один толчок — по телу Мей прокатилась мелкая дрожь, она еще сильнее сжала его, закусив губу до крови. В голову ударил жар — он сделал еще пару толчков, Мей выгнулась, простонала, схватившись руками за его крепкую шею. — Пожалуйста… — прошептала она ему на ухо, оставляя у самой мочки и ниже дорожку из влажных поцелуев. Хакуджи не нужно было просить дважды: он видел, слышал, чувствовал — Мей было хорошо. Хорошо с ним. А ему хорошо с ней. Хакуджи еще сделал несколько толчков — напряжение в паху стянулось в тугой узел. Мей под ним все так же дрожала, двигая бедрами в такт, растворяясь в собственных вздохах, стонах. Растворяясь в их неразрывной близости. Хакуджи сжал ее грудь, в последний раз толкнувшись глубже — внизу будто все обожгло огнем. Из груди вырвался полувздох-полурык — в сознании все разом смешалось. Хакуджи навалился на липкое горящее тело Мей, на мгновение застывая в ней. Он не сразу очнулся от покалывающего оцепенения — приятная слабость пронзила каждую клетку. По бедру Мей потекло, смешанное с кровью, белое семя — Хакуджи опустил взгляд, засмотрелся. Будто не сразу понял, что только что произошло. Мей лежала, смотрела в потолок, глотая ртом воздух. Ей тоже совсем не хотелось ни о чем думать. Не здесь, не сейчас. Хакуджи опустился рядом, накрыв их обоих их же кимоно. Мей уткнулась ему в грудь, лицо у нее все еще было мокрым от слез. Хакуджи не сдержался — поцеловал ее в лоб, прижав к себе ближе. Теперь им обоим совсем не было жарко — просто тепло. Хотя бы этой ночью.