Панацея

— Ты как? Только не вставай, пожалуйста, а то тебя снова вырвет. — Где я? — Хакуджи поморщился. Знакомый девичий голос резанул по ушам будто ножом. Перед глазами все расплывалось, а лицо склонившейся над ним Мей маячило светлым пятном. Хакуджи давно не было так паршиво. — Орихиме-сан разрешила оттащить тебя за двор в сарай. Кажется, у тебя солнечный удар — ты, когда падал, чуть не сломал наш новый поставленный забор. Хакуджи краем уха услышал всплеск воды, а затем резко облегченно выдохнул: Мей положила ему на горящий лоб холодную, смоченную какой-то пахучей зеленью тряпку. — Дай воды, — пробормотал он, прикрыв глаза: даже выдавить из себя пару слов для него сейчас было запредельным усилием. — Держи, — Мей поднесла ему чашу со студеной водой, в которую Хакуджи тут же вцепился, будто у него ее кто-то собирался отобрать. Сделав с десяток жадных глотков, он наконец остановился, посмотрел на Мей. Та уселась рядом и продолжила перебирать корзину с какими-то травками — видимо, в отличие от него, ей бабка не дала внеплановую вольную. — Я долго тут пролежал? — Часа три где-то, — задумчиво ответила Мей. — Думаю, уже завтра ты придешь в себя. — И мы уйдем с тобой отсюда. — Думаешь, Орихиме-сан нас так просто отпустит? — Эту бабку никто и не спросит, — без особой уверенности заявил Хакуджи. Действительно, если эта ушлая женщина придумает ему еще какую-нибудь работу, то так просто они от нее не сбегут. Но идти на поводу у этой уже давно выжившей из ума старухи он не собирался. Хакуджи и так сделал больше, чем достаточно. Он закрыл свои долги и больше никому ничем не был должен. Никому, кроме Мей. Хакуджи начинало раздражать, что они с ней еще даже не вышли за порог, а у него уже все шло не по плану. Конечно, он понимал, что бабка сейчас специально придумывала им новые работы — никуда она их так просто не отпустит, очень уж ей нравилось шушукаться с Мей про всякие травки и болячки да нагружать свою работницу все новыми и новыми заданиями. А эта наивная дура только и рада была идти у старухи на поводу. Один Хакуджи чуял, как тут все дурно пахло. Одному Хакуджи хотелось как можно скорее попрощаться с этим местом. — Орихиме-сан очень переживает за тебя. — Переживает, что больше не на ком ей будет ездить. Мей покачала головой, Хакуджи же закатил глаза: эта девка знала бабку всего ничего, а он — всю свою сознательную жизнь. Да и в людях он явно понимал больше ее. — Нет, она переживает, что ты нигде больше не прибьешься. Ты все-таки ей не чужой. — Это все не ваше дело. Ты вообще о другом должна сейчас думать. Мей отложила перебранные травы. Все-таки поспорить с Хакуджи ей было всяко интересней и важнее, чем закончить с последними работами Орихиме-сан. — А я и думаю. Думаю, дома по мне все уже очень соскучились, — Мей мечтательно прикрыла глаза, на что Хакуджи только покривился. — Тебя там уже давно похоронили. Мей ничего не ответила. Даже она понимала, что ее внезапное возвращение домой, мягко говоря, всех удивит. Бабушка от такой новости от радости даже может раньше положенного отойти в мир иной. Обычно те, кого похищают, не возвращаются затем домой целыми и невредимыми. Да еще и с похитителем за ручку. Хотя Мей даже не сомневалась, что Хакуджи доведет ее только до сарая, а дальше она уже доплетется до родных мест сама. Все-таки Хакуджи не самоубийца, прекрасно должен был понимать, что ему у нее дома не будут рады. И все же Мей не могла не тревожить мысль, что Хакуджи вместе с ней уходил куда-то в никуда. У него не было целей, не было планов — он просто хотел поскорее покинуть родной дом, вырваться наконец из своего душного прошлого. Хакуджи собирался окончательно потеряться. И Мей сомневалась, стоило ли ей вообще лезть не в свое дело и пытаться его останавливать. Нет, Хакуджи сам в себе разберется, не маленький. Если ему хватило сил принять потерю отца, когда-нибудь он сможет принять и себя самого. По крайней мере, ни во что другое Мей не хотелось верить. Несмотря на то, что Хакуджи выдернул ее из привычной жизни, она желала ему только лучшего — желала ему найти новый дом. Найти и больше никогда не терять. — Я буду очень рада удивить своих родных. Если ты мне поможешь, конечно. Хакуджи хмыкнул. В горле у него снова запершило. Мей снова поднесла ему чашу с водой, которую он снова тут же выхватил из ее рук. Мей быстро поняла, что Хакуджи снова нужно было оставить в покое. Он и правда во всем разберется сам. По крайней мере, им обоим хотелось в это верить.

***

— Смотри, не заведи ее в глушь. И в городе не потеряй. И вообще, с глаз ее не спускай, чтобы добрались спокойно. Я в дорогу девчонке твоей все уже собрала, не будешь нос воротить, с тобой тоже чем-нибудь да поделится. — Мне от тебя ничего не надо больше, — хмуро кинул Хакуджи, на что бабка лишь покачала головой. — Ты свою гордость засунь поглубже, а то ведь и правда даже черствой краюхи из моего мешочка не увидишь. Тогда ведь снова по чужим домам побираться придется да бедных стариков обворовывать, да? Попадешься раньше времени — снесут твою непутевую голову — девчонке-то одной добираться тогда придется. Ты не о себе, о ней подумай. И глупостей, смотри, не натвори. Девчонка-то хорошая, хоть и с придурью: вон, даже тебя не шарахается, все обхаживает. За таких держаться надо, пока в яму с головой не сиганул. Хакуджи ничего не ответил. Он и так злился на себя, что залежался у бабки в сарае до самого вечера и так и не смог по-тихому улизнуть: она все-таки его достала. В последние дни она не слезала с него со своими наставлениями. В последние дни он и без ее непрошенных советов не переставая думал о Мей. Хакуджи тоже надеялся, что в дороге у них все пойдет без приключений. Мей и правда засиделась у него дома, с Мей и правда уже давно нужно было попрощаться. Вот только в последнее время Хакуджи неохотно начинал подозревать, что не особо-то он и торопился ее отпускать. Хакуджи совсем не злился, когда бабка нагружала его все новой и новой работой, тем самым оттягивая его с Мей уход. Хакуджи лишь ворчал на это для виду. Хакуджи не хотел признавать, что за все это время противный запах всяких целебных сорняков и мазей уже успел въесться в каждую его клетку. Как и Мей. Хакуджи не спешил с этим прощаться. Пока Мей крутилась вокруг него, раздражала его, в сознании хотя бы ненадолго просыпалась хоть какая-то ясность. Сейчас он должен починить забор, потом помочь этой отбитой с травами, потом он должен отвести ее домой — тут все было ясно и понятно. А что будет дальше, Хакуджи не знал. Хакуджи не хотел об этом думать, потому что он и так знал: после того, как он расстанется с Мей, его ждала пустота. Идти куда-то дальше, идти цепляться за что-то новое уже не было смысла. Это было не нужно ни ему, ни кому бы то ни было еще. В последнее время Хакуджи посматривал на Мей, которая с каждым днем светилась все сильнее и сильнее, и не мог сдержать зарождающегося тупого раздражения. Ему не нравились ее многозначительные улыбки, мечтательные взгляды. Ему не нравилось, что Мей так не скрывая радовалась своему скорому возвращению домой. Потому что Хакуджи был этому совсем не рад. Хакуджи совсем не знал, что будет делать дальше.

***

— Ты чего-то задержался. Орихиме-сан опять попросила перетаскать дрова из сарая к бане? — Мей сидела за столом и уже заканчивала толочь травы, явно собираясь лечь спать пораньше. Ей все не верилось, что сегодня последняя ночь, которую она проводит здесь с Хакуджи. Уже завтра утром они наконец-то двинутся в дорогу — домой. И все же Мей почему-то не хотелось радоваться этому особенно «громко». Мей почему-то казалось, что Хакуджи совсем не разделял ее радости. Те несколько дней, пока они занимались домашними делами у Орихиме-сан, Хакуджи заговаривал с ней реже обычного да и вообще старался не встречаться взглядом: его что-то беспокоило, и Мей даже догадывалась, что. — Я на реке был, — между тем выдавил из себя Хакуджи и прошел в свою комнату. Постель он не убирал еще со вчерашнего дня. — Правда? Жаль, я бы с тобой сходила. Сегодня такой вечер… Вода, наверное, еще теплая, да? В ответ Мей услышала лишь глухой кашель. Хакуджи как всегда отличился своим нескрываемым желанием поддержать ее разговоры ни о чем. Но Мей решила не сдаваться: сегодня у нее было особенно хорошее настроение. — Ты волнуешься? Мей прошла в комнату, Хакуджи при тусклом свете догорающей свечи уже готовился ко сну. Она без тени смущения смотрела на его напряженную загорелую спину и понимала уже по одному его слабому дыханию: сегодня его ждала особенно тяжелая бессонница. — Спать иди. Будешь завтра тормозить, на руках я тебя не потащу, — Хакуджи уселся на футон, выжидающе скрестив руки на груди. В комнате стало еще темнее — свеча почти догорела. Мей оперлась о стену, едва удержавшись от желания опуститься на прохладный пол. Чувство тревожного возбуждения все не хотело покидать ее. Как и Хакуджи. — Я знаю. Но, мне кажется, мы сегодня с тобой не заснем. — Если ты не упрешься к себе спать — да. — Дело не в этом, — Мей поджала губы. — Я… много думаю о тебе в последние дни. Хакуджи сморгнул. Мей не спешила продолжать, она лишь смотрела на него не отрываясь, словно ждала, что он прямо сейчас не выдержит и наконец выставит ее за дверь. Но Хакуджи не спешил гнать ее куда подальше. Хакуджи пытался понять, к чему она вообще решила сейчас это сказать. И, кажется, он быстро догадался. — Что, боишься идти со мной по глуши? Думаешь, сброшу тебя в ближайшую канаву? — на губах Хакуджи заиграла злая насмешка, от которой Мей тут же стало не по себе. — Я уже давно не думаю о тебе плохо, — Мей попыталась улыбнуться, но у нее не очень получилось. — Я переживаю за тебя. — Зачем? — Хакуджи вздернул бровь. Ему казалось, об этом они уже когда-то говорили. Но Мей все так ни черта и не поняла. Но ничего, ему не сложно разжевать ей еще раз. — Потому что ты мне не чужой человек, ты… — Я — тот, кто выкрал тебя из дома и из-за которого ты сейчас пашешь у какой-то бабки за еду, — грубо оборвал ее Хакуджи. Непрошибаемую Мей этот выпад нисколько не задел и не смутил. — Если бы я тоже видела только плохое, я бы… Я бы так и думала, — Мей осеклась, робко опустив взгляд. — И мне бы было очень тяжело. Но я вижу, что ты… Ты… хороший человек. — Ты меня не знаешь. — Почему ты так считаешь? — Мей поджала губы. Нет, Хакуджи сейчас просто-напросто упрямился, не хотел признавать, что она права. Вместо ответа Хакуджи между тем перевел взгляд на свои руки — на черные позорные татуировки. — Хорошим людям клеймо не набивают, если ты не знала. Мей сглотнула, нахмурилась. В этом убеждении Хакуджи переспорить было сложно. — Хорошие люди тоже могут оступаться. Но они могут и признавать свои ошибки. — А с чего ты взяла, что я оступался и ошибался? В комнате повисла тишина. Голос Хакуджи звучал угрожающе уверенно — словоохотливая Мей не сразу нашлась, что сказать. — Потому что пока я жила здесь с тобой, ты никому не сделал ничего плохого. Не сделал ведь, правда? Ты честно работал у Орихиме-сан. — Как ты думаешь, за что я тогда получил нож под ребро? Мей перевела взгляд на грудь Хакуджи, которую он уже как несколько дней перестал перевязывать. Рана его почти затянулась, и Мей уже перестала о ней беспокоиться. А зря. Она и правда даже не стала задумываться, где и за что он мог ее получить. Орихиме-сан говорила ей, что они жили не в самых спокойных местах, и Мей быстро решила для себя, что Хакуджи просто-напросто ввязался в пустую драку. Мальчики постоянно дрались из-за всякой ерунды — это она знала еще с детства. Но, кажется, в жизни Хакуджи все было сложнее. — Ты… опять пытался что-то у кого-то украсть? Зачем?.. Хакуджи не сдержал едкий смешок. Он уже и успел забыть, какой Мей была… непонятливой. Недогадливой. Наивной. Дурой, проще говоря. — И что я тебе должен объяснить? Ты вроде бы себя идиоткой не считаешь. Сама подумай. Мей думала не долго. — Люди идут на преступления по разным причинам. Можно мне узнать твою? — Ты же говорила, что и так знаешь меня, — съязвил Хакуджи, на что Мей покачала головой. — Я хочу не просто знать тебя. Я… хочу понять. — Зачем? — Хакуджи вдруг понял, что это был второй и последний раз за сегодняшний вечер, когда он задавал ей этот вопрос. Третьего раза не будет — он точно уйдет ночевать куда-нибудь в сарай, а она… пусть сама отвечает на свои же тупые вопросы. Тем более, Хакуджи был больше чем уверен, что Мей в своих закорках подсознания уже нашла удобные себе ответы. — Потому что ты мне не чужой, — тихо ответила она, отводя взгляд. — А кто я для тебя, ты не забыла? — Ты — тот, кто вернет меня домой, — губы Мей растянулись в слабой улыбке. Хакуджи стало тошно. — Продолжишь трепаться, я передумаю. — Ты говорил, что обещания держишь. — Ворам верят только наивные дуры вроде тебя. — Я поверила не вору, а человеку, который пытался сделать все, чтобы спасти своего отца. Спокойной ночи, Хакуджи. Мей вышла из комнаты. Хакуджи откинулся на подушку, услышав, как хлопнула входная дверь. Все-таки Мей сбежала от него раньше, чем он от нее. Этот факт его не особо порадовал. Из-за нее он снова начал думать обо всем и сразу. Об отце, о прошлом, о будущем. Об этой слепой идиотке, которая жила в каком-то своем сопливом мире, где даже преступника на волоске от смертной казни можно было оправдать. Нет, Хакуджи и правда должен был вернуть ее домой. Таким, как она, в его мире не было места. Таким, как она, в его жизни не было места. Мей ничего не понимала или не хотела понимать. И Хакуджи не должен был что-то с этим делать. Ему вообще должно было быть плевать, что она о нем там думала. Но это было не так, ему было совсем не все равно — это колючее осознание теперь корнями пробивалось в каждой клетке. Больно, противно. Мей было удобно думать, что он — хороший человек. Мей было удобно жить с хорошим человеком, обхаживать хорошего человека, принимать помощь хорошего человека. Удобная ложь, в которую Мей с радостью верила и хотела, чтобы он поверил в этот наивный бред тоже. В его мире нельзя было ни быть, ни стать хорошим: плохие быстро сожрут. В его мире нужно было быть сильнее, злее, опаснее плохих — только тогда ты выживешь, только тогда ты что-нибудь урвешь у этой жизни. Такие, как Мей, этого не понимали. Таким, как Мей, это не нужно было понимать.

***

— Остались бы еще на пару неделек, этот-то едва на ногах стоит — того и гляди навернется в яму, и тебя за собой утянет. — Ищи других идиотов, кто тебе крышу чинить будет, — Хакуджи злобно зыркнул на бабку, а затем перевел грозный взгляд на Мей, которая все мешкала, собирая припасы в дорогу. Хакуджи собирался уйти из дома засветло, тайком от этой ворчливой старухи, которая явно не хотела упустить возможности выдать ему очередное напутствие на дорожку. Ее последнее напутствие. Но Мей, которая явно так и не успела выспаться за несколько часов, решила покопаться дома до самого рассвета. Как будто ей было что с собой собирать. Хакуджи понимал, что она специально медлила, потому что очень уж хотела попрощаться с Орихиме-сан. Но вот открыть рот и прямо попросить Хакуджи встретиться с бабкой напоследок она почему-то не захотела. Мей вообще за целое утро так ничего ему и не сказала. Хакуджи чувствовал напряжение, витавшее в воздухе, но он и не собирался хоть как-то пытаться его развеивать. Еще одного разговора с Мей «по душам» он точно не вынесет — точно не сдержит свое же обещание. Зачем вообще заниматься с ней этим пустословием? Скоро они расстанутся, и больше он о ней не вспомнит. Больше он не будет раздражаться. — Спасибо вам большое, Орихиме-сан, я никогда не забуду вашей доброты. Спасибо, что приняли меня. Я буду по вам очень скучать. Хакуджи отвел взгляд: смотреть на все эти поклоны и прощальные расшаркивания Мей перед этой бабкой было выше его сил. — Надеюсь, с этим ты нигде больше не заплутаешь, дорогая моя. Я тоже буду поминать тебя добрым словом. Ну а теперь идите — ты смотри, твой провожатый аж чешется уже от нетерпения. Что, так сложно с бабушкой попрощаться? В последний раз же видимся, ну. И не выпучивай глаза, все я понимаю. За домом твоим я, так уж и быть, присмотрю. Вдруг вернуться еще надумаешь. Хотя не стоит — у нас тут и так дураков хватает. Хакуджи скривился, почувствовав, как под ребрами противно закололо. Ему и правда не хотелось прощаться: было в этом что-то неправильное, обреченное. Лучше уж было уйти по-тихому — сбежать, как в прошлый раз. — Сам разберусь, — выдавил из себя он, так и не сумев заставить себя посмотреть бабке в глаза. Еще немного, и эта прощальная пытка закончится — даже Мей надоест топтаться на одном месте. Мей вспомнит, что она, вообще-то, торопилась в родной дом. Торопилась проститься не только с Орихиме-сан, но и с Хакуджи. Хакуджи вздрогнул, почувствовав, как Мей крепко сжала его ладонь в своей: он и не заметил, как она подошла к нему почти вплотную. — Не переживайте за нас, Орихиме-сан. Вместе мы не потеряемся. — Я помолюсь за тебя, девочка. Хакуджи сморгнул: именно сейчас ему вспомнилось, что эта вредная бабка не раз говорила, что уж ему-то никакие молитвы не помогут — на путь истинный он все равно никогда уже не выйдет. Может, бабка в кои-то веки хоть в чем-то была права: Хакуджи к истинам и к свету никогда не рвался. Поэтому дальше он пойдет один. Вот только прилипалу болтливую скинет — и свободен. Вот только от этой мысли Хакуджи не чувствовал совершенно ничего: ни предвкушения свободы, ни облегчения. Хакуджи было тяжело. Хакуджи не знал, что будет делать со своей свободой. Но об этом он подумает потом. Когда подарит наконец свободу Мей.