Панацея

Мей проснулась от запаха гари. Едва разлепив глаза, она подскочила с постели и побежала, громко шлепая босыми ногами по полу. Что-то горело на улице — прямо за окном. — Что… Что ты делаешь?.. — Мей оторопело уставилась на Хакуджи, который расселся посреди двора у уже догоравшего костра. Он не обратил на нее совершенно никакого внимания. — Ты что, вещи жег?.. — Мей протерла глаза. Хакуджи снова не посчитал нужным одарить ее и взглядом. Только нахмурился. — Не мое дело, да? — осторожно ответила сама себе на вопрос она. — А ты… давно тут? Давно вернулся? Я не слышала, чтобы ночью ты… — Что ты здесь забыла? Стеклянный голос Хакуджи мгновенно сбил всю сонливость. Мей встрепенулась. Ворох непонимания мертвым грузом осел на плечи, один-единственный брошенный вопрос уже поставил ее в тупик, пробил на уже привычную, щемящую сердце дрожь. — Что? На лице Хакуджи не дрогнул ни один мускул. Сейчас даже непроходимая тупость Мей и ее идиотские вопросы в пустоту его нисколько не трогали. — Проваливай отсюда. Ты здесь больше не нужна. Мей сморгнула. Растерялась, совсем не нашлась, что и ответить. Хакуджи явно был не в себе: это она уже заметила по его подрагивающим рукам, сжимающим ошметки оби, которые он еще не успел бросить в костер. — Ты сказал, что еду сегодня принесешь. Я… есть хочу, Хакуджи. Ты — тоже. Тебе поесть нужно. И поспать. Пожалуйста, пойдем в дом. Ты уже все дожег почти, пойдем. Мей подошла еще ближе. Ее рука сама легла Хакуджи на плечо. Тот едва вздрогнул. Зашипел. — Ты… совсем страх потеряла? — процедил он не поднимая головы. Мей не сводила взгляда с черноволосой макушки — все ждала, когда Хакуджи сам встанет и отдернет ее руку — вырвет к черту. Но Хакуджи даже не думал подрываться с места. Мей сейчас была для него чем-то вроде назойливой мухи — не более того. — Нет. Мне страшно. Мне очень страшно, Хакуджи. Хакуджи дернул плечом — Мей вздрогнула. Сама отпрянула. — Я второй раз повторять не буду. Убирайся. И Мей убралась. Вернулась домой, случайно громко хлопнув дверью. Хакуджи просидел во дворе, пока совсем не рассвело. Мей снова опустилась на футон. Хаотичные, бьющиеся о спутанное сознание мысли все никак не удавалось собрать в одну кучу. Мертвая тишина дома то и дело перебивалась заунывным режущим урчанием желудка. Чем дольше Мей вслушивалась в беззвучное тиканье вставших часов, тем сильнее она убеждалась: о еде ей придется позаботиться самой. Обо всем ей теперь придется позаботиться самой. Мей снова выбралась на улицу, когда солнце уже стояло в зените. Хакуджи продолжал бездвижно сидеть у потухшего костра, цепляясь пустым взглядом за то и дело поднимавшиеся на слабом ветру песчинки пепла. Мей со скрипом отворила с трудом поддавшуюся калитку — Хакуджи даже не обратил внимания. И не подумал останавливать. Мей выдохнула. Ей разрешили, ее отвязали. Мей шла медленно, даже не думая переходить на бег. Нельзя привлекать к себе внимание — иначе точно влипнет в неприятности. Днем деревня Хакуджи оживилась: теперь даже дома, облитые солнцем, и вовсе не казались полуразбитыми трущобами. Да и люди, периодически показывавшиеся во дворах, вовсе не выглядели страшно и враждебно. Причины всех этих удивительных перемен легко можно было объяснить тем, что Мей наконец-то смогла хорошо выспаться: и не где-то в кустах под деревом, а на теплой расстеленной постели — теперь мир казался ей каким-то другим, более приветливым. Дорога перед глазами больше не размывалась, а тело не вело из стороны в сторону. Отлично. Осталось только успокоить пустой желудок. Сделать это было уже сложнее, чем просто подарить организму долгожданный сон. Если бы они сейчас были в лесу, Мей без труда бы нашла чем поживиться. Сейчас же она совсем не знала, куда бежать, куда податься. — Он что, тебя уже за порог выставил, или ты сама, умная, деру дала? Мей нервно дернулась, едва не шлепнувшись на ровном месте. Уже знакомая старуха, будто давно поджидая за углом именно ее и никого больше, выплыла из соседнего двора, расплылась в кривой беззубой усмешке. — О-орихиме-сан… — пролепетала Мей и тут же снова замолкла. Внутри все застыло в оцепенении. Сейчас ей очень хотелось попросить о помощи, но она понятия не имела, чем ей вообще могли помочь. Ей нужно было бежать, но страх совсем не вовремя сковал нутро, будто сейчас ее поймали с поличным за чем-то преступно-непристойным. — Сама, значит, — между тем удовлетворенно заключила старуха. — До ближайшей подворотни нашей злачной поскакала? Или до первого борделя какого городского? Что глазенки вытаращила? Не караулила я тебя, я тут в соседнем доме живу. Делать мне больше нечего, как нянькаться с вами малахольными. Что у вас там горело хоть? Вонь какая стоит, глаза с утра пораньше режет. — Хакуджи… вещи жег, — в тупой беспомощности пролепетала Мей. Бабка закатила глаза. Видимо, такими новостями-фокусами ее уже совсем было не удивить. — А я уж надеялась, что это он сам там по дурости угорел. Ну да это еще погодим, пес с ним. Пойдем, посмотрю, как там дом. Что, прям все-все пожег? Мей промолчала. Старуха нахмурилась. — Что ж из тебя все вытаскивать-то надо? Или он тебе уже язык подрезал? Запугал? Сама, видать, и не знала, с кем связываешься. Проблемный он. Дурак. Не поняла, что ли, до сих пор? — Поняла, — пустым тоном отозвалась Мей, опустив глаза под ноги. — Пойдем-пойдем, места у нас нехорошие, нечего молодой девке одной расхаживать — средь бела дня ведь уволокут!.. — старуха схватила цепкой морщинистой рукой Мей за ладонь и уверенно с силой потянула за собой. Мей даже не подумала сопротивляться: в отличие от Хакуджи, этой убедительной пожилой женщине даже не нужен был нож, чтобы заставить последовать за собой. — У него это пройдет, — между тем знающим продолжала она, подходя к уже знакомой Мей покосившейся калитке — недалеко она все-таки убежала. У забора старуха остановилась — на сером ее лице проступила маска пугающей серьезности. — Поскулит и отпустит. Он ведь и так знал, что папаша его не жилец, последнее доживает. Ничего, смирится. Время оно ведь лечит получше моих травок — вам, молодым, пока оно не понять. Может, хоть сейчас этот непутевый за ум возьмется — работать пойдет, а не по чужим карманам шариться, позорник. А то ведь восемнадцать лет уже на свете отжил, а все ни в зуб ногой, с ветром в голове. Мей почти не слушала бурчания бабки — взгляд снова размывался, а мысли путались. Мей была не столько напугана — растеряна. — Ты не здешняя. Убежать всегда успеешь. Надо подумать, что делать с тобой. Откуда он тебя притащил хоть? — Из леса, — бездумно протянула Мей, полностью сосредоточившись на счете шагов. Ее совсем не огорчало то, что уже вторая ее жалкая попытка тихо убежать заканчивалась неудачей. Мей и без причитаний бабки знала: одна она далеко все равно не убежит — оступится, попадется, сломается. Безрассудной и наивной Мей больше быть совсем не хотелось — чревато это. — Час от часу не легче. Лучше б животину-какую лесную съестную притащил — и то больше толку было бы. Бабка отворила калитку и прошла первой. Поморщилась от въедливого запаха гари. А затем сморгнула. — Ну, и где он? Мей в удивлении вместе со старухой оглядела пустующий двор: Хакуджи нигде не было. Бабка и бровью не повела. Хмыкнула. — Меня почуял — удрал. Значит, теперь только к ночи прискочит, блудной. Оголодает — прискочит. Главное, чтоб не натворил чего от большого ума-то. Ну, что застыла? Пойдешь, покажешь, как убралась вчера. Все проверю. Заодно решим, что делать с тобой. Без меня уморитесь вы оба тут. Мей поплелась за старухой, не отрывая взгляда от затухшего пепелища. В груди забилось беспокойство. Меньше всего она бы хотела, чтобы слова этой пожилой женщины оказались правдой. Сейчас Хакуджи явно был потерян не меньше нее, его нужно было удержать, найти, остановить от глупостей. Но сейчас Мей даже не думала податься за ним в никуда — бессмысленно. Хакуджи она все равно не найдет — отыщет только очередные проблемы на свою голову. Кроме одной единственной странной женщины, которая почему-то решила не бросать их на произвол судьбы, Мей здесь никого не знала. Не знала, где Хакуджи вообще мог сейчас быть. Да и важно ли это? Будто Мей могла на него повлиять. Нет уж, проще было бы воскресить отца Хакуджи из мертвых. — Хорошо хоть дом не разнесли. Садись. — Зачем? — Мей сморгнула, только сейчас заметив у старухи в руках небольшую корзинку с накрытой тряпкой. Та недовольно фыркнула. — Кормить тебя буду, — просто ответила бабка, проходя вперед на кухню. — Я лепешек еще вечером напекла. Много получилось — не выкидывать же. У этого непутевого тут и пожевать-то нечего — все травой давно поросло. Ну, что опять стоймя в дверях стоишь? Проходи давай. Посуду доставай — вижу, не поленилась, отмыла ее вчера. Мей достала чаши, поставила на стол. Словно по приказу опустилась на стул. Бабка между тем поставила лепешки. Мертвую тишину тут же разрезало пронзительное завывание где-то под ребрами. Мей побледнела. — Это хорошо, сейчас поешь, может, хоть немного поживее будешь, — подметила старуха, пододвигая тарелку с едой прямо под нос Мей. Мей взяла в руки первую лепешку — теплую, воздушно-мягкую. Приготовленную явно не вчера — час-два назад. Мей сделала один-два укуса, прикрыла глаза. По телу мгновенно разлилось тепло: этот травяной сладковатый вкус она знала с детства — они с бабушкой перед походом в лес готовили обычно такие же лепешки. — Еще захнычь мне тут, — впервые по лицу бабки пробежало что-то наподобие косой улыбки. — Ешь давай, лепешки мои только не залей. Мей встрепенулась, свободной рукой коснулась влажных щек и тут же смахнула две дорожки слез. Лицо вспыхнуло стыдливым румянцем — не хватало еще разреветься перед едва знакомой женщиной, которая, как ни странно, оказалась так добра к ней. В комнате снова разлилась мертвая тишина. Бабка сидела высматривала по углам остатки сбитых паутин, а Мей пыталась не задавиться очередным кусочком теста, который теперь совсем не лез ей в горло. — Задарма я вас кормить не буду — отработаете. Оба. — деловито сообщила старуха. Мей поперхнулась. — Ты сама-то хоть на что годишься? Что умеешь? Мей подняла глаза — бабка смотрела на нее пристально, не отрываясь. — Я — лекарь. — Лекарь… — задумчиво пробормотала бабка, щурясь. — Это я вроде слышала уже, запамятовала. Ну ладно, посмотрим. Работу-то я тебе все равно найду. Уже сегодня найду. — Я… Спасибо вам, Орихиме-сан, я отработаю все, но… Мне домой нужно, — на последней фразе звонкий не дрогнувший голос Мей совсем затих. Послышался тяжелый вздох. — Знаю, — буркнула старуха, тоже закинув себе в рот кусок лепешки. — Тебе не место тут, завянешь, усохнешь. Но сама пока удирать никуда не вздумай. Поймают. Худо будет. Я знаю, о чем говорю. Мей смолчала: возразить ей тут было нечего, даже если бы хотелось. — Ты сама подумай: этот тебя небось только голодом морил, права я? — бабка сощурилась, решив все-таки разжевать «малахольной девке» нечто очевидное. Мей лишь нехотя кивнула: она и так все прекрасно понимала. Действительно, из всех угроз Хакуджи исполнил только одну — насильно повел ее за собой. Он не сделал ей больно, пусть и несколько раз обещал страхи-страшные. — Ну, правильно, — между тем удовлетворенно пробормотала бабка, — на большее этот непутевый и не способен, в этом деле он недогадливый: ты же не мешок с деньгами, чтоб с тобой возиться. — Что мне делать, Орихиме-сан? — прямо спросила Мей, совсем не надеясь услышать ответ. Бабка нахмурилась: она и правда была очень не рада, что на голову ей свалилась такая зубодробильная проблема — мало ей одного непутевого, так он еще и эту девчушку трясущуюся сюда притащил. И бросил — как котенка вшивого какого. Дурак. — Подумаем. А пока схоронись. Тебе, смотрю, не сложно будет. Бабка встала и принялась хозяйничать на кухне. Мей тем временем покончила со второй лепешкой, отставив тарелку. Хватит, нужно было оставить Хакуджи. В животе новой волной разлилось приятное тепло — все тревоги на пару мгновений исчезли, испарились из сознания. — Я пойду, некогда мне с тобой нянькаться. Через час к тебе мой мальчонка прибежит: травки мои он уже насобирал. Раз ты лекарь лесной, знаешь, что делать с ними: что на сушку оставить, что перетрешь — учить тебя не надо ведь? Мей кивнула, невольно выдохнув в облегчении. Она была рада, что в ближайшие часы у нее точно появится дело, на которое она сможет отвлечься. Меньше всего она сейчас хотела бы сидеть в четырех стенах и ждать неизвестного — ждать возвращения Хакуджи. — Спасибо вам, Орихиме-сан, — Мей слабо улыбнулась, склонив голову. Старуха тем временем, покачиваясь, прошла к дверям. Обернулась. — Смотри, лекарь, обманешь, испортишь травки мои — защиты моей тебе не видать. Сама в хлеву у себя заморю. Обоих вас, непутевых. Надоели вы мне все. Мей ничего не ответила. Она и правда была благодарна этой женщине, а ее недовольные ворчания больше совсем не пугали. Мей здесь явно не желали зла — иначе не стали бы переводить на нее такие вкусные сытные лепешки. — Я… Я обязательно все сделаю, Орихиме-сан. — А куда ты денешься, — хмыкнула старуха, перешагивая порог. — Смотри, если этот что учудит — кричи. Может, придет на помощь кто. Может, я сюда доковыляю, затрещину этому лбу дам. Он ведь только оплеухи понимает. С детства такой был — тугодумный. Как только дверь за бабкой захлопнулась, Мей опустила взгляд на тарелку с парой оставшихся лепешек. Чувство голода, сонливость — все это уже совсем отпустило. Теперь ей нужно было волноваться и думать о другом. Как отсюда выбраться, не сгинув с концами в первой же подворотне. Эта женщина была права: Мей совсем не знала этих мест, на каждом углу ее поджидала опасность. Она совсем не знала, кого просить о помощи и как помочь себе самой. Попросить Хакуджи отвести ее за ручку прямо домой? Глупее идеи не придумаешь. Хакуджи изначально было на нее плевать. Сейчас — тем более. Неважно, что когда-то он сам обещал ее вернуть домой. То было раньше: когда они еще не знали, что вся их авантюра была обречена на страшный провал. У Хакуджи больше не было смысла держать при себе Мей: он, наверное, и сам был бы рад, если бы она прямо сейчас сама свалила на все четыре стороны — избавила бы их обоих от проблем. Но уходить Мей не торопилась. Нужно было потравить жизнь Хакуджи еще немного. И свою — тоже. Мей понимала: от своей потери Хакуджи оправится нескоро, кровоточить она будет еще долго. И здесь Мей тоже ничем не могла помочь: как залечивать душевные раны, ее никто не учил. Орихиме-сан была права — здесь поможет только время. Хакуджи примет, Хакуджи смирится — начнет новую жизнь. Сейчас ему не нужны были соболезнования и успокаивающие травки — все пустая панацея. Раньше чем к глубокой ночи Мей его и не ждала — пусть побудет один. Подействовать друг другу на нервы они еще успеют. И все же витать в облаках и в своих тяжелых мыслях ей пришлось не долго. Мей нервно вздрогнула, заслышав стук в дверь. Затем второй, третий. Через мгновения все стихло — Мей не сразу заставила себя встать с места и пойти проверить, кто же это был. Точно не Хакуджи. Мей, сжав дверную ручку до побеления костяшек, все же отворила дверь. Никого, двор был пуст — под ногами только две брошенные на пороге плетеные корзины с набитыми доверху травами. Мей облегченно выдохнула, не раздумывая затащила их в дом, тут же закрыв за собой дверь. Теперь она точно знала, чем займется в ближайшие часы. Спасибо Орихиме-баа-сан.