Панацея

— Давай еще раз повтори. — Я должна молча делать свою работу. — Верно. Поставишь моего старика на ноги — большего от тебя и не нужно будет. Не бойся, жить будешь не в сарае. Я тебе кладовку разберу. — А что, если твой отец все-таки узнает, что ты… — У тебя будут проблемы, — коротко в напускном безразличии пообещал Хакуджи. Мей снова притихла: она совсем и не ждала услышать чего-то иного. У Хакуджи как всегда все было просто: молчи, лечи и не трясись. Мей знала наверняка и больше не тешила себя надеждами: ее жизнь в любой момент могла оборваться — по чужой прихоти. Мей уже успела не раз споткнуться о тревожную пугающую мысль: больше она себе не принадлежала. Захочет Хакуджи — отпустит, захочет — оставит при себе навсегда, захочет — продаст. Сейчас он терпел ее только потому, что она была ему нужна. О своем же будущем Мей было даже страшно думать. Она уже сейчас понимала, видела: она Хакуджи совсем не нравилась. Он бы и рад был избавиться от нее как можно скорее, да обстоятельства играли против них обоих. Мей старалась лишний раз не злить его, совсем забыла о любых попытках побега — больше она так глупить не будет — не будет испытывать судьбу почем зря. Терпения у Хакуджи явно оставалось совсем немного. И все же Мей даже не пыталась хоть как-то расположить своего пленителя к себе. Бесполезно, бессмысленно. Хакуджи ее не переваривал, но еще больше он не терпел фальшь. В этом они с Мей очень даже сходились. Поэтому она понятия не имела, как Хакуджи вообще представлял себе их каждодневные спектакли перед его хворающим отцом. — Я сказал ему, что приведу лекаря. Не городского, что в три шкуры денег дерет — деревенского. Играть тебе ничего не надо — просто лечи его, поняла? Он обычно в бреду лежит, и не поймет, может, ничего. Наверняка с нашей бабкой спутает — так даже лучше будет. Хакуджи мрачно усмехнулся, Мей невольно передернуло. Разум снова охватили волнения и неозвученные вопросы. Если отец Хакуджи был совсем немощен, в беспамятстве, то почему Хакуджи вообще тогда переживал, что отец мог воспротивиться ему? Почему сама Мей верила, что он мог помочь ей — освободить, отпустить?.. Отец Хакуджи наверняка, как и всякий тяжелобольной, был сейчас не авторитетнее ребенка. Хакуджи мог совсем с ним не считаться. Мог, но хотел ли? Мей в который раз впадала в пустое отчаяние — она совсем ничего не понимала. Совсем не понимала Хакуджи. — Мне жаль твоего отца, — тихо бросила она, поднимаясь на ноги после их последнего короткого привала. Они почти дошли. Хакуджи все не переставая подгонял ее — они едва не бежали по заросшему душному лесу, путаясь в ветвях кустарников. Мей уже не раз спотыкалась на ровном месте, один раз почти упала — все-таки зацепилось ее кимоно за один из сучков. Хакуджи тогда злобно зыркнул на нее, но все же решил сделать внеплановый привал. Тащить обессилившую Мей на своем горбу он все еще не собирался. Да и у него у самого последние часы то и дело темнело перед глазами. — Себя пожалей, — Хакуджи огрызнулся не сразу. Когда они наконец вышли из леса и стали подходить к какой-то деревушке, Хакуджи сам замедлил шаг. Остановился, пустым взглядом посмотрел на Мей. Та вздрогнула. Пришли. — Помни, что я тебе сказал: никому не ной, ничего не говори. Ляпнешь что-нибудь — сам тебе язык вырву. Мей мотнула головой. Пустая угроза. Если он вырвет ей язык, общего языка с его больным отцом она точно не найдет — это Хакуджи и сам должен был понимать. Видимо, он уже по привычке продолжал бросать ей угрозы, уже даже не особо задумываясь, насколько убедительными они были. Неважно, Мей все равно придется слушаться его во всем. Надо будет — сама себе язык отрежет, куда денется?

***

Мей нисколько не удивилась, что дом Хакуджи находился на самом отшибе и больше напоминал какую-то заброшенную хибару. Ее в последнее время вообще было сложно чем-то удивить. Пока Хакуджи тащил ее к себе через деревню, Мей успела засмотреться и на другие полуразбитые ветхие домишки, из которых так и не показала виду ни одна живая душа. В лесу жизни билось больше, чем в этой маленькой забитой деревушке. В Мей с новой силой вспыхнуло отчаянное желание остановиться, замереть — вернуться домой. Хакуджи шел впереди, периодически хмурясь от слепящих предрассветных лучей. Он был очень даже рад, что они добрались до дома рано утром — меньше любопытных глаз. Хакуджи очень хотелось, чтобы о Мей вообще никто не узнал, но он понимал, что совсем упрятать ее от чужих глаз у него не выйдет. С бабкой Орихиме все равно ей придется снюхаться. Чем ближе они подходили к дому, тем чаще Хакуджи сбавлял шаг. Что-то не так. Он еще издали заметил: свет в окне его дома не горел. В это время его отцу обычно делали растирания, ставя у окна тускло догоравшую свечу. Всегда ставили. Хакуджи ставил. — Постой здесь, — Хакуджи с ноги распахнул визгливо скрипнувшую калитку, оставив Мей у ворот. Мей не долго простояла каменным изваянием — все-таки решилась пройти внутрь двора не дожидаясь приглашения. Ноги ее совсем не слушались, она будто плыла во сне. Притормозила Мей только у небольшого сарайчика-пристройки — тело невольно дрогнуло, а правое запястье призывно заныло. Здесь, здесь он ее привяжет, если она опять его чем-то разозлит. Здесь — ее новый дом. Мей дернулась: кто-то, кажется, ребенок, пробежал мимо по дороге — она не успела разглядеть. Мей обняла себя руками: чувство тупого одиночества сдавило легкие. Она принялась считать секунды — Хакуджи должен был скоро вернуться за ней, совсем скоро она наконец займется делом. Нужно собраться. Мей успела досчитать до четырехсот двадцати секунд, прежде чем со стороны полураспахнутого окна дома раздался громкий резкий звук — что-то разбилось. Глаза Мей расширились, а сердце забилось — но она не двинулась с места. Лицо ее помрачнело, в уши снова забилась мертвая тишина. На улице все еще было тихо. Дома — тоже. Будто этого треска, возни и не было вовсе — почудилось. Вдруг дверь отворилась, Мей не успела открыть рот в немом вопросе, как Хакуджи исчез за изгородью — тоже в одно мгновение развеялся словно видение. Мей не раздумывая тут же побежала в дом — тишина. Никого. На негнущихся ногах она юркнула в первую же попавшуюся на глаза комнату. Чуть было не наступила на осколки битой посуды. Мей пустым взглядом уставилась на затухшую свечу у окна. Застыла. Прошла не одна минута, прежде чем Мей поборола в себе внезапно вспыхнувшее желание подойти и зажечь ее. Нельзя. Хакуджи скоро вернется. Хакуджи все объяснит. Объяснит то, о чем Мей и сама уже успела догадаться. Ее помощь здесь никому не нужна. Больше не нужна. Мей опустилась на пол, бездумно сжала в руках пару осколков. И тут же отбросила, разглядев на полу капли свежей крови. Хакуджи. По телу прокатилась леденящая дрожь. Куда он ушел? Когда он вернется? Каким… он вернется?.. Мей понимала: сама она на эти вопросы отвечать совсем не хотела — страшно. К горлу подкатила тошнота, взгляд невольно остановился на аккуратно собранном в углу футоне. — А ты еще что за гостья? Красть тут нечего — одна пыль да плесень, не видишь, что ли. Мей повернула голову на голос: незнакомая старуха стояла в проеме двери, смотрела на нее исподлобья не отрываясь. Пожилая женщина качнула седой головой и лениво недовольно цокнула языком. Незваных гостей она явно сейчас принимать не собиралась. — Вставай давай, грязно тут. Я как раз прибраться пришла, да, видимо, опоздала. Тряпки показать тебе, где лежат? — Я… Я не… — Мей замотала головой. Старуха сощурилась. На ее морщинистом лице растянулась беззубая беззлобная усмешка. — Значит, это этот непутевый притащил тебя, да? Не припомню, чтобы он сюда девок таскал — совсем разум отбили. Хотя… лучше уж блудные девки, чем пьянчуги всякие, и то верно. Мей едва сдержалась, чтобы не кивнуть бездумно послушно. Эта женщина совсем не вызывала доверия и будто проверяла ее нервы на прочность. — Я… не девка, — в напускной уверенности отчеканила Мей, встретившись с серыми тусклыми глазами. — А кто же ты? — прокатилось по комнате насмешливое. — Залезла в чужой дом, а так и не представилась. М-да, этот непутевый нашел-таки себе ровню. — Я — лекарь, — Мей втянула спертый воздух в легкие. Бабка все не спускала с нее глаз, с неподдельным интересом вслушиваясь в каждое ее слово, в каждый ее вздох. — Я пришла… — Мей запнулась, невольно отвела взгляд. — Я сама сюда пришла, чтобы помочь отцу Хакуджи. — Поздно ты, — женщина не переменилась в лице. Лишь уголки обветренных старостью губ на мгновение дрогнули. — Помер он. Еще на прошлой неделе. А этот… Куда делся? Что, сразу с горя по старым делам повадился — чужие карманы обчищать? Ловили уже его, а ему все одно. Добегается ведь, черт. Мей не смогла выдавить ни слова в ответ. Она будто совсем не понимала, о чем вообще говорила эта странная женщина, смысл слов до нее совсем не доходил — не хотел доходить. От бабки это глухое замешательство тоже не укрылось: она покряхтывая прокашлялась, бросив взгляд на помутневшее от слоя грязи окно. — Пойду я… Поищу его. Тряпка с ведрами в сарае. Тебя звать-то хоть как, «лекарь»? Бабка снова посмотрела на нее пристально-пронзительно: будто ей и правда было позарез важно узнать имя девчонки, которую приволок в свою дыру проблемный-непутевый Хакуджи. — Мей… Мей Оота, — тихо проронила Мей, не опуская глаз. Бабка хмыкнула, поджала губы. — А меня Орихиме-баа-чан зови. Мы с тобой, наверное, еще свидимся. Если этот тебя не придушит сдуру — он может. Осторожней ты с ним, раз уж ввязалась. Мей сглотнула. Бабка, покачиваясь неваляшкой, пошаркала на улицу. Мей лишь на мгновение захотелось попросить ее остаться — не оставлять одну. Хакуджи скоро вернется. Хакуджи уже знает. Мей снова обессиленно опустилась на пол, тело мелко затрясло. Отец Хакуджи мертв, все было напрасно, они бы не успели — все равно бы не успели. — Что… теперь? — из горла невольно вырвалось отчаяние. Мей прикрыла глаза. Страшно. Что будет дальше — страшно. За себя — страшно. За Хакуджи — страшно. Мей просидела на полу не меньше часа, прежде чем ее потянуло обратно на улицу — в сарай. Больше всего ей хотелось сейчас чем-нибудь себя занять: ждать возвращения Хакуджи было невыносимо, каждая секунда будто тянулась вечно-бесконечно, сводила с ума. Мей нужно было держать себя в руках. Она быстро нашла ведра, тряпку, воду. Еще быстрей собрала осколки, оттерла пятна уже успевшей засохнуть крови. Мей и не заметила, как с головой ушла в уборку. Не услышала, как спустя пару часов во дворе снова противно заскрипела калитка. Мей замерла, согнувшись с грязной тряпкой в руке, когда Хакуджи прошел мимо нее, не заметив. В доме застыло мертвое молчание. Хакуджи стоял посреди комнаты и тупо смотрел на собранный футон. Мей смотрела в одну точку вместе с ним. Хакуджи вздрогнул, вышел из оцепенения только тогда, когда Мей случайно боком задела косяк двери. Он посмотрел на нее и тут же отмахнулся рукой, словно от наваждения. Мей дернулась, вытянулась. Только что выжатая тряпка выскользнула из рук прямо в грязное ведро с водой. Послышался всплеск. Мей зажмурилась. — Ты что тут делаешь? — наконец не своим тоном бросил Хакуджи не оборачиваясь. — Полы мою, — ничего другого для ответа Мей придумать не смогла. Послышался сдавленный вздох. — Мне жаль. Хакуджи снова перевел взгляд в угол — туда, где всего неделю назад испустил дух его отец. Мей взяла ведро в руку, сжала покрепче. И вышла вон. Хакуджи нужно побыть одному, а ей — отсидеться в сарае. Подумать, что делать дальше. Мей сама закрыла за собой дверь сарая, опустилась на сеновал, спрятавшись за рядом аккуратно сложенных поленьев. Только сейчас она почувствовала, как сердце ее бешено билось, а в висках клокотало. Она едва держалась на ногах. Мей старалась отогнать ворох мыслей, разрывавших сознание — она устала, ей нужно отдохнуть. Ей нужно принять то, что произошло. Ей нужно подумать, что делать дальше. Мей вынырнула из своих невеселых мыслей только тогда, когда ее грубо тряхнули за плечо. Хакуджи пришел следом за ней — и десяти минут не дал отсидеться. Отдышаться. — Я сказал, что в сарае ты жить не будешь. Поднимайся. Мей не шелохнулась. — Тебя, что, волоком тащить надо? — Хакуджи, ты… — Мей поперхнулась воздухом. Рука Хакуджи с ее плеча опустилась вниз и тут же сжала запястье. Мей подскочила. Вернувшись домой, они оба больше не проронили ни слова. Хакуджи расстелил постель, зажег свечу. Мей тем временем стояла, прислонившись к стене — совсем забылась. — Еда завтра будет, — бросил пустым тоном Хакуджи, кидая на Мей мутный нечитаемый взгляд. — Куда ты? — тихо спросила она, стоило Хакуджи подойти к входной полуоткрытой двери. Меньше всего Мей сейчас хотела остаться одна — остаться здесь. Хакуджи не переменился в лице — при свете свечи оно показалось особенно жутким, неживым, отекшим. — Тебя не касается. Догоравшая свеча погасла почти сразу же, стоило Хакуджи хлопнуть входной дверью. Мей обхватила себя руками, на цыпочках подошла к разложенной постели. Страшно, душно, холодно. Неспокойно.