Влюблённым предоставляется лечение

      Знание может быть тяжёлым бременем,

но незнание — это пустота,

которая сжирает тебя изнутри.

             Утро началось с тишины.              Она тянулась с самого вечера, липкая, вязкая, заполненная несказанными словами и несделанными звонками. Тишина, которую не прерывал даже телефон. Тишина, которая уже не казалась случайностью.              Йен не писал. И не звонил. Не предпринял ни одной попытки взять свои слова назад, попробовать убедить Микки, что это всё эмоции, а не обдуманные действия. Не дал даже крошечной надежды на то, что это не конец.              Микки тоже.              Он не хотел быть тем, кто первым пойдёт на встречу, потому что он не был тем, кто развернулся и ушёл. И в тот момент ему было так больно, так неправильно, так чертовски пусто, что у Микки не осталось сил даже кричать Йену вслед. Всё, что он мог сделать, — просто стоять и смотреть, как тот уходит, стирая за собой всё, что было между ними.              Всё, что они построили.              Всё, что, как думал Микки, уже нельзя разрушить.              Но ведь можно, да?              Любую стену можно снести, если знать, куда бить.              Он проснулся утром и долго просто лежал, уставившись в потолок. Квартира казалась чужой. Пустой. Хотя ничего не изменилось — мебель стояла на своих местах, солнце пробивалось сквозь занавески, запах свежего кофе из соседней квартиры витал на лестничной клетке и пробивался в прихожую из-под тонкой щели под дверью. Всё было таким же. Просто Йена больше не было.              А это значило, что изменилось абсолютно всё.              Микки привык к нему.              Привык к тому, как Йен бессознательно тянется к нему во сне. Как иногда разговаривает сквозь дремоту. Как переворачивается на бок, зарываясь носом в его шею.              Раньше Микки не придавал этому значения. Просто принимал как данность.              А теперь, когда этого не было, он осознал, насколько сильно этого не хватает. Насколько сильно Йен стал частью его привычной рутины, центром его жизни, его вселенной.              Случилось то, чего Микки боялся и чего никогда не хотел допускать — поглощение другим человеком. Именно для этого он выстраивал стены, именно поэтому изначально не хотел начинать никаких отношений.              Микки пустил его туда, где никого и никогда раньше не было, даже несмотря на предчувствие несмотря на то, что говорила Мэнди, позволил себе быть счастливым хотя бы раз в жизни, не смотря ни на что.              Но этого, кажется, недостаточно.              Если бы этого было достаточно, Йен был бы здесь.              Но его не было.              И поэтому Микки просто встал с кровати, выпил кофе и поехал на работу, пытаясь не думать. Пытаясь не чувствовать пустоты в районе сердца.              Внутри до сих пор теплилось крошечное чувство надежды, что всё ещё можно изменить. Всегда, когда они пересекались взглядами, у Микки подгибались пальцы ног, а сердце подпрыгивало в горло и начинало часто-часто биться. Он ловил себя на этом каждый раз, когда мельком замечал Йена в коридоре, у стойки регистрации или в кафетерии.              Так что, возможно, Йен почувствует что-то подобное, когда они встретятся сегодня. Хоть бы он почувствовал.       

***

      Больница встретила Микки привычным хаосом и суетой, которая часто бывает после выходных. Но она была такой только с виду, сам же он знал, что врачи и медсёстры всегда спокойны и собраны, и профессионально выполняют свою работу, как и всегда.              Пройдя несколько шагов вперёд, на него налетела пациентка, а потом резко оттолкнула и прокричала что-то злобное на испанском языке писклявым голосом. За ней по коридору нёсся Харпер с таблетками в руках, но, при виде Микки, замедлился, а потом и вовсе остановился.              — Да не собирался я вас убивать, сеньора! — крикнул он ей вслед, но женщина уже успела скрыться за дверьми больницы. — Правду говорят, что понедельник — день тяжёлый.              — Кто говорит? Звезды? — догадался Микки, смотря с Харпером в одном направлении.              Интерн повернулся к нему и нахмурил брови:              — Нет. Так все говорят.              Микки вздохнул и повернул голову в сторону ординаторской неотложного отделения, а в следующую секунду дверь открылась и слишком знакомое лицо мелькнуло в белом свете коридора. У него подогнулись пальцы на ногах, а сердце вместо того, чтобы подпрыгнуть и забиться чаще, болезненно сжалось в груди.              Йен не посмотрел в его сторону, а пошёл к столу медсестры за больничными листами, чтобы потом отправиться на утренний осмотр, как делал всегда.              — Босс, Вы в порядке? — послышался слева голос Харпера. — Вы как-то странно выглядите.              Сейчас Микки не волновало ни то, как он выглядит, ни то, что Харпер в очередной раз назвал его «боссом», коим он не являлся. Его взгляд был устремлён на широкую спину, всегда натянутую по струнке, а сейчас сгорбившуюся над столом.              Микки отклеил себя от места, где стоял, и быстрым шагом пошёл вперёд прямо к стойке регистрации. Он не знал, что собирается сказать, но надеялся, что придумает что-то в процессе.              Йен явно почувствовал его приближение. Микки знал это, видел по тому, как напряглись его плечи, как он чуть медленнее переворачивал страницы больничных листов, будто давая себе лишнюю секунду на подготовку. Но, несмотря на это, он не повернулся.              Не взглянул.              Не дал ни единого знака, что заметил его.              Микки сжал челюсть, замедлил шаг и вдруг понял, что не знает, что сказать. Вообще. Он просто стоял, глядя на Йена, в груди билось глухое напряжение, руки чесались схватить его за плечи и заставить посмотреть в глаза. Но Йен не смотрел.              Тишина между ними, которая началась ещё вчера вечером, сейчас была не просто липкой — она стала удушающей.              — Ты так и будешь делать вид, что не видишь меня? — голос у Микки вышел ниже, чем он планировал. Напряжение делало его грубым.              Йен медленно поднял голову, задержал дыхание, но на него не посмотрел. Глаза пробежались по листам в руках, а потом он лишь кивнул Бритни и пробормотал:              — Коляску в четвертую палату, пациенту сложно передвигаться.              — Йен, — голос Микки прозвучал почти срывающимся, и он даже не сразу понял, что причина в злости. — Ты серьёзно?              Йен сжал губы, в глазах что-то блеснуло, но он только молча закрыл историю болезни, взял её в руку и, наконец, посмотрел на него. На несколько секунд. Не больше. Этого было достаточно, чтобы внутри всё оборвалось.              Потому что в этом взгляде не было злости. Ни злости, ни раздражения, ни даже обиды. Было что-то другое. Что-то, от чего стало по-настоящему страшно.              Пустота.              Йен смотрел на него так, словно он был просто ещё одним человеком в коридоре. Будто ничего не значил.              Будто они не провели несколько месяцев.              Будто не делили постель.              Будто не был частью самых счастливых моментов в жизни Микки.              — У меня работа, Микки, — просто сказал он, развернулся и пошёл по направлению к палатам.              Микки застыл.              Мир вокруг словно качнулся.              Это конец? Настоящий конец?              Нет.              Нет, чёрт возьми.              Так не могло быть.              Йен не мог вот так просто вычеркнуть его из жизни. Не мог. Не мог.              Микки развернулся и пошёл за ним, быстрым шагом догоняя его в коридоре. Люди мелькали вокруг, кто-то что-то говорил, но он слышал только биение крови в висках.              — Йен!              Йен не остановился.              Микки схватил его за руку, рывком разворачивая к себе.              — Ты правда хочешь, чтобы всё вот так закончилось? — его голос сорвался, но сейчас он не думал об этом. — Что, мы теперь даже не говорим друг с другом? Просто проходим мимо?              Йен закрыл глаза, выдохнул, но ничего не ответил.              — Поговори со мной, чёрт возьми! — почти выкрикнул Микки.              Йен медленно открыл глаза, в них была усталость. Глубокая, выжигающая изнутри. И что-то ещё. Страх.              — О чём? — спросил он тихо. — О том, что мы слишком разные? О том, что пытаемся строить что-то, что всё равно каждый раз рушится? О том, что я устал, Микки?              Грудь Микки сжалась.              — Ты устал от меня?              Йен покачал головой, но не сразу.              — От нас.              Микки почувствовал, как внутри всё обрушилось.              Йен высвободил свою руку и ушёл.              На этот раз Микки не остановил его.       

***

             Следующие несколько дней Микки практически не помнил. Они пронеслись так быстро, будто их и не было вовсе. Он ходил на работу, разговаривал с пациентами, отдавал распоряжения медсёстрам, заполнял отчёты, делал всё, что должен был делать, но при этом оставался где-то вне реальности. Всё происходило, но не с ним. Будто он просто наблюдал за своей жизнью со стороны, через мутное стекло.              Йен продолжал вести себя так, словно Микки не существовал. Проходил мимо, не встречаясь взглядом, не останавливаясь, не давая ни единого повода для разговора. Он был в этом слишком хорош. Всегда был. Если Йен решал вычеркнуть человека из своей жизни, он делал это так, будто его там и не было.              И Микки это убивало.              Каждую ночь он засыпал на кровати, которая казалась ему чертовски огромной и пустой. Каждый день он просыпался с тоскливой уверенностью, что ничего не изменится. И всё равно каждый раз, заходя в ординаторскую, ловил себя на том, что ищет Йена взглядом. Каждый раз надеялся, что тот хотя бы посмотрит в его сторону.              Но Йен не смотрел.       

***

             Йен не помнил, в какой именно момент всё изменилось.              Когда любовь лёгкая и естественная, превратилась в чулан секретов и недомолвок, словно из живого организма превратилась в холодный механизм, лишнее движение в котором может привести к краху всего.              Он ненавидел себя за это. Ненавидел недоговаривать, придумывать отговорки и даже врать.              Ненавидел за то, что оказался недостаточно сильным. Ненавидел за то, что не смог сберечь то, что когда-то казалось нерушимым.              Ненавидел проживать жизнь без Микки, зная, что тот рядом.              Видеть его в коридорах. Слышать его голос где-то на расстоянии. Чувствовать его присутствие в одном здании и при этом не иметь права даже смотреть ему в глаза.              Но одновременно с этим он понимал, что поступил правильно.              Потому что если бы он этого не сделал, то их сожрали бы вечные недомолвки и ругань.              Йен знал, что вся его жизнь была похожа на одно огромное минное поле.              Минное поле, по которому он не просто ходил — он жил там.              Он научился двигаться осторожно, предугадывать, где может взорваться, избегать слишком резких движений, потому что один неверный шаг — и всё полетит к чертям.              Он хотел рассказать, впустить в свою жизнь хотя бы на чуть-чуть, но так чертовски боялся этого. Если бы только это не ставило под угрозу жизни его и всей их семьи. Но дело в том, что Микки уже знал ту информацию, которую не должен был узнать никогда.              Микки не был осторожным.              Микки шёл напролом. Он никогда не пытался угадать, где опасно, просто двигался прямо, ломая преграды, потому что таков был его способ выживания.              И всё же он продолжал искать его глазами. Продолжал следить за ним, когда был уверен, что никто не видит. Продолжал спрашивать у Бритни, как тот, зная, что медсестра в курсе их отношений.              — Он как ты, — сказала она однажды, нахмурившись. — Только хуже.              Йен опустил взгляд, сжал пальцы.              Он не знал, что делать с этой информацией.              Потому что он ведь должен был чувствовать облегчение, да? Они расстались, всё закончилось, он должен был почувствовать… что? Свободу? Лёгкость?              Но нет.              Он чувствовал пустоту. И холод. Такой пронизывающий, что даже в тёплых больничных коридорах казалось, будто изо рта вылетает ледяное дыхание.              Йен закрыл глаза, а потом тихо сказал:              — Он ест?              Бритни долго смотрела на него.              — Иногда.              Йен кивнул.              — Спит?              Она тяжело выдохнула.              — Тоже иногда.              Йен резко сжал кулаки.              — Чёрт…              — Йен, — Бритни посмотрела на него устало и чуть раздражённо. — Может, хватит уже делать вид, что ты не хочешь быть с ним?              Йен посмотрел в стену. Глубоко вдохнул.              — Не всё так просто.              — А что тут сложного? — фыркнула она. — Ты хочешь его, он хочет тебя. Вам плохо друг без друга. В чём вообще смысл всего этого?              Йен сжал зубы.              — Смысл в том, что я боюсь, Бритни, — выдохнул он наконец, так как не мог рассказать всей правды. — Это как шагнуть с обрыва в пустоту и неизвестность.              Бритни смотрела на него секунду, другую, а потом покачала головой.              — Мне кажется, ты уже там, Йен.              После этого она ушла, а он остался сидеть в своей ординаторской, ощущая, как этот ледяной холод внутри становится всё сильнее с каждой секундой.              Возможно, ему нужен был совет человека, который тоже нёс это бремя на пару с ним.       

***

      Больничная операционная всегда была для Микки особым местом. Здесь не было эмоций. Не было боли, страха, сомнений. Здесь существовали только факты, точные движения и контроль. Здесь не было ни Йена, ни его отстранённого взгляда, ни того ледяного холода, который поселился внутри.              Только пациент. Только мозг, который ему предстояло спасти.              — Давление стабильное, — отозвался анестезиолог.              — Хорошо, — тихо сказал Микки, не отрывая взгляда от операционного стола.              Он чувствовал, как уходит всё лишнее. Как исчезает тревога, страх, одиночество. Как остаётся только уверенность в собственных руках.              Он делал надрез аккуратно, не торопясь, позволяя инструментам двигаться так, будто это не он управлял ими, а они сами знали, что нужно делать.              — Кровотечение, — послышался голос ассистента.              — Спокойно, — Микки не изменился в лице. — Зажим.              Медсестра моментально подала инструмент, он поймал его без лишних движений, обработал сосуд, дал команде продолжать.              Ни единой дрожи в руках. Ни единого лишнего движения. Он не мог позволить себе ошибиться.              Пациент был молодым парнем, двадцати пяти лет, с чертовски сложной глиомой, которая давила на центр речи.              Если бы он ошибся — парень бы больше никогда не заговорил.              Но он не ошибся. Он никогда не ошибался.              — Ткань опухоли удалена, проверяем функциональность, — голос оставался ровным, почти холодным.              Микки кивнул, наблюдая за реакцией мозга на стимуляцию. Осталось только зашить.              Ещё несколько минут — и пациент был передан анестезиологам для вывода из наркоза.              Микки выпрямился, глубоко выдохнул, ощущая приятную усталость в пальцах.              — Отличная работа, Милкович, — сказал кто-то из команды.              — Как всегда, — пробормотал кто-то другой.              Он только кивнул, снял перчатки и пошёл к умывальнику. Вода стекала по его пальцам горячая, обжигающая.              И вдруг он понял, что за всё это время — за все часы, что провёл в операционной — ни разу не подумал о Йене. Но стоило операции закончиться, стоило хотя бы на секунду позволить себе выйти из режима, как имя Йена снова вспыхнуло в голове.              Микки закрыл глаза. Его пальцы сжались.              Проклятье.              Он глянул на наручные часы и увидел, что подошло время обеденного перерыва, а у него накопилась целая гора документации, которую нужно сдать в ближайшее время. Потому Микки отправился в ординаторскую хирургического отделения, ожидая, что там никого не будет, — в последнее время он старался избегать любых замкнутых пространств, куда может прийти любой.              Слишком шумно, слишком многолюдно, слишком много чужих голосов, которые не замолкают даже на секунду. Интерны, врачи, медсёстры — все здесь обсуждали что-то, делились историями, жаловались на смены, спорили о фильмах или книгах, а иногда просто пытались пережить день с помощью кофе и сарказма.              Но сейчас Микки был настолько вымотан, что ему было уже всё равно.              Он лишь хотел сохранить тишину в голове хотя бы немного дольше, учитывая, что в последнее время это редкость.              Но, разумеется, тишина — это последнее, что можно было найти здесь.              Как только он зашёл внутрь, его встретил хаос.              Харпер с упоением жестикулировал, что-то доказывая Ли, который скептически прищурился, скрестив руки. Лу сидела в углу, методично разворачивая упаковку чипсов, и с выражением отстранённого удовольствия наблюдала за происходящим. Рейчел, казалось, собиралась убить кого-то взглядом, и, судя по всему, этим «кем-то» был Харпер.              — Босс, вы уже вернулись? — Харпер заметил его первым.              Микки молча бросил папку на стол, опустился на стул и потянулся за ручкой.              — Не называй меня так, — пробормотал он, не поднимая взгляда.              — О, он в этом режиме, — Ли с лёгким интересом взглянул на него, но тут же переключился обратно на Харпера.              Тот не собирался сдаваться.              — Вы должен есть, иначе от Вас потом никакого толку не будет, — Харпер, конечно же, не мог оставить его просто так.              Как только Микки поднял взгляд, то посмотрел на него так, что даже Харпер на секунду замер, а потом снова склонился над бумагами.              Шум вокруг продолжался.              Кто-то передвигал стулья, кто-то открыл окно, кто-то снова спорил о чём-то совершенно неважном, но всё это было где-то на фоне, не проникая внутрь.              Микки просто читал истории болезни, проверял записи, исправлял неточности. Единственное, что его отвлекало, — мысли, которые никак не хотели уходить.              Мысли о том, что Йен где-то совсем рядом. И что больше Микки не может просто отправить ему сообщение о спонтанной встрече в кладовой для обмена короткими поцелуями около стены, после которых они бы пожирали друг друга глазами весь остаток дня, не в силах дождаться вечера, чтобы нырнуть под одеяла. Больше он не мог написать, как сильно его раздражает Харпер тем, что вечно лезет не в своё дело. Или о том, что ему так плохо, что ком стоит в горле, и он не может есть. Или о том, что курить стал в три раза больше, потому что только это каким-то магическим образом стирает все мысли из головы, пусть даже всего на минуту.              Он думал том, что больше не может жить без Йена. И не хочет. Что он уже простил его, что даже злиться не может.              Предполагал, что Йен тоже, возможно, сейчас сидит за столом, делает записи, ест — или, что более вероятно, тоже пропускает обед.              Что он, может быть, даже думает о нём.              Эта мысль застряла где-то в груди, заставляя пальцы сильнее сжать ручку.              — Микки, Вы точно не хотите есть? — Рейчел вдруг повернулась к нему, тон спокойный, почти заботливый.              — Нет, — коротко ответил он, не поднимая глаз.              Она смотрела на него ещё секунду, а потом только кивнула.              — Окей.              Харпер уже открыл рот, чтобы снова что-то сказать, но Ли успел первым.              — Дай ему передышку, — бросил он. — Видишь, у человека режим самоуничтожения.              Харпер поморщился, но всё же промолчал.              А Микки просто продолжил работать, пытаясь не думать о том, что внутри него разгорается пустота, с которой он пока не знал, как справиться.       

***

      Прошла неделя, и слухи поползли по больнице, как вирус после дождливого и ветряного дня. Никто не говорил вслух, но всем было ясно: два ординатора, которые когда-то явно были вместе, теперь ведут себя так, будто не замечают друг друга. Микки сосредоточенно утыкался в бумаги, избегая встречаться с Йеном взглядом. А тот задерживался на секунду в дверях, прежде чем зайти, если Микки уже был в комнате. Они оба стали тише, угрюмее, отстранённее.              Казалось, что даже пациенты начали замечать: один пожилой мужчина спросил Йена, не болен ли он «выглядите так, будто не спали неделю». Медсёстры шептались в коридорах, гадая, что именно произошло. Кто-то уверял, что видел одного из них с красными глазами, а кто-то говорил, что видел ссору собственными глазами.              Но всё это были фантазии, потому что два ординатора вели себя практически так же, как в то время, когда только начали работать вместе, за исключением вражды. В основном они игнорировали друг друга, избегали по возможности, но когда пересекались по рабочим моментам, то вели себя как коллеги, которые не ладят, но и не ненавидят друг друга.              В воскресенье Бритни сказала Микки о том, что Миранда ждёт его на серьёзный разговор и пребывает в плохом расположении духа. Телефон Милковича зазвонил в кармане в сотый раз за неделю, все вызовы были с незнакомых номеров, поэтому он лишь глубже затолкал мобильный в карман медицинских штанов, возвращая своё внимание к Бритни.              — Как думаешь, это из-за слухов про вас с Йеном? — тихо шепнула девушка, пряча лицо за кофе, который ей принёс Микки из кафетерия.              В последнее время они начали хорошо ладить. Казалось, что обе старшие медсестры, одна из которой являлась его младшей сестрой, были одинаково озабочены состоянием Милковича, и, возможно сговорившись, по очереди носили ему кофе или еду, между делом пытаясь узнать новые новости про них с Йеном.              — Не знаю, — выдохнул он, накрывая лицо рукой и с силой надавливая на глаза. Он так чертовски устал.              — Расскажи мне потом, как прошло. Если что-то пойдёт не так, то мы с Мэнди готовы встать на твою сторону, — ободряюще сказала она и протянула руку, чтобы легко сжать ладонь Микки.              Он вскинул брови и уставился на Бритни.              — И давно вы стали лучшими подружками с моей сестрой?              — Нет, но должны были. Мы уже два раза ужинали на этой неделе, и я знаю про её ситуацию. Кстати, мы планируем организовать вечеринку в твоей квартире, будем есть мороженое и смотреть фильмы, — с гордостью сообщила она.              — Мне кажется, или вы обе крутитесь вокруг меня всю последнюю неделю не просто так? Хотите сделать меня третьей подружкой? Этого не случится, — сказал он, хотя ничего против вечера кино не имел.              — Не ворчи. Ты не выгоняешь меня из ординаторской и ешь мою еду, значит, я тебе не так уж и надоела.              — Пока, Бритни, — буркнул он и выпрямился, забирая со стола папку с отчётами.              Если быть честным с самим собой, то ему нравилось их странное, магическим образом образовавшееся трио хотя бы потому, что все разговоры про Йена моментально сводились на нет. Но это не отменяло того факта, что и Бритни, и Мэнди до смерти хотели знать подробности, которых не было.              Микки поднялся на лифте на нужный этаж, постучал в дверь и сразу же вошёл. Миранда сидела за своим идеально организованным столом, перебирая бумаги.              — Закрой дверь, Милкович, — сказала она, поднимая взгляд с непривычной для неё строгостью.              Микки закрыл.              — Ты, наверное, догадываешься, зачем я тебя вызвала, — он пожал плечами, но внутри всё уже неприятно сжалось. — Слухи, — сказала Миранда. — О тебе и Галлагере.              Микки стиснул зубы, но промолчал.              — Надеюсь, ты не забыл, что отношения между сотрудниками больницы запрещены?              — Мы не в отношениях, — ответил он ровно. — И я хочу заметить, что это просто слухи, которые нельзя воспринимать буквально.              — Надеюсь, ты не пытаешься сейчас меня учить, — Микки нахмурился, но Миранда не дала ему времени на ответ. — Смотри, мне не важно, что было между вами раньше. Но я не потерплю, если ваши личные разборки начнут сказываться на работе.              — Они не сказываются.              — Пока, — жёстко сказала она. — Но, если всё так и продолжится, долго это не продлится.              Она пристально посмотрела на него поверх очков.              — Я не хочу вмешиваться. Но если ситуация не изменится, мне придётся. И ты знаешь, что это значит.              Микки прекрасно знал.              Либо кто-то из них уйдёт из больницы. Либо их обоих ждёт выговор.              — Ты находишься на хорошем счету и мне не хочется делать того, о чём я потом пожалею, так что не давай мне повода.              Микки кивнул и вышел из кабинета, как только получил на это разрешение. День только начался, а уже был испорчен.              День только начался, а у Микки не осталось сил.              После разговора с Мирандой внутри всё горело глухой, бесцветной злостью — не потому, что он считал её неправой, а потому что ненавидел сам факт того, что их с Йеном обсуждают. Их чёртовы личные дела стали достоянием больничных коридоров, словно они не врачи, а персонажи дешёвого сериала. Он не мог позволить, чтобы из-за этого его работа пострадала.              Так что он сделал единственное, что мог — загнал эмоции глубже и пошёл дальше.              Он провёл день так, как будто ничего не изменилось. Принял несколько пациентов, провёл операцию, заполнил отчёты, проигнорировал пару вопросов от интернов, сжал зубы, когда услышал, как кто-то в коридоре опять обсуждает их, и сосредоточился на том, что действительно имело значение.              Йен.              Мысли о нём постоянно крутились в голове, но Микки знал, как отодвигать их на задний план. Привычно отгонял, как назойливых мух, — он не смирился с тем, что они больше не вместе, а просто начал привыкать. Это получалось легко, пока руки были заняты работой, пока мозг сосредотачивался на чётких, выверенных движениях, на диагнозах, на хирургических швах.              Но к вечеру даже этот щит давал трещину.              Сил больше не было. Голова гудела, мышцы ныли от усталости, а перед глазами плыло от недосыпа. Он не обедал, едва помнил, как пил кофе утром, и вообще чувствовал себя так, будто внутри него выжгли всё дотла.              Дом. Ему просто нужно было добраться до дома и проспать двое суток. К счастью, у него была такая возможность, потому что Бритни поставила ему принудительный выходной, слишком беспокоясь о физическом и ментальном состоянии друга, и пообещала прийти вместе с Мэнди вечером следующего дня.              Лифт, коридор, лестница, ключи в руке.              А потом он поднял голову.              Йен.              Он стоял у двери, привалившись к стене, руки в карманах, взгляд усталый, но сосредоточенный. Он явно ждал довольно долго.              Микки замер. Не знал, что чувствовать.              Злость? Облегчение?              Блядство.              Он был слишком уставшим для этого.              Медленно шагнул ближе, остановился напротив, не отводя взгляда. Йен тоже молчал. И этого молчания вдруг оказалось слишком много.              — Ты за вещами? — догадался Микки. — Подожди здесь, я уже всё собрал.              Ложь. Наглая ложь, которая соскользнула с языка так легко и бессознательно, что почти застала врасплох. Он хотел их собрать, ожидая, что именно так будет поставлена окончательная точка, но надеясь, что этого никогда не случится. Он не знал, как засыпать, не вдыхая запаха футболки Йена.              Он сделал шаг в сторону, но Йен встал у него на пути, останавливая.              — Нет, я хочу поговорить. Я хочу тебе всё объяснить, пока не стало слишком поздно, — прошептал Йен, опустив взгляд на свои ботинки.              Микки не смог сдержать смех. Он рассмеялся так горько и громко, что по собственному позвоночнику побежали мурашки.              — Ты, блять, издеваешься надо мной? Это шутка такая? — спросил он с недоверием в голосе, пытаясь заглянуть Йену в глаза, но тот избегал его взгляда. — Уйди с дороги. Я отдам тебе вещи, а потом проваливай.              — Микки, прошу тебя, — взмолился Йен и взял Микки за плечи, но тот стряхнул его руки. — Умоляю. Мне так жаль. Я просто не хотел… не знал… не мог впустить тебя, но теперь я хочу.              Микки чувствовал, как внутри что-то закипает.              Глухая, тяжёлая ярость, которая поднималась из глубины желудка, закручивалась в тугой узел в груди и подкатывала к горлу, не давая дышать.              Он смотрел на Йена, и перед глазами вспыхивали все эти дни.              Каждый раз, когда тот проходил мимо него, делая вид, что его не существует.              Каждый день, когда он заставлял себя не смотреть в его сторону, не искать глазами.              Каждую ночь, когда он засыпал в пустой постели, зная, что тот, кто должен был быть рядом, сделал свой выбор.              И теперь Йен стоит перед ним с виноватыми глазами, опущенными плечами, с этими дрожащими пальцами, которыми он только что пытался его удержать.              Теперь он хочет?              Слишком поздно.              Слишком поздно, мать твою.              — Ты не хотел. Ты не знал. Ты не мог, — повторил он. Голос дрожал от ярости, и Микки сам не знал, на кого злился больше: на Йена или на себя, за то, что его ноги до сих пор не двинулись прочь. — А теперь, когда тебе вдруг захотелось, я должен просто открыть дверь и пустить тебя обратно?              Йен молчал.              — Твою ж мать, Галлагер, да с чего ты вообще взял, что у тебя ещё есть это право?              Он толкнул его в грудь.              Не сильно. Не так, чтобы ударить. Но достаточно, чтобы тот сделал шаг назад.              — Ты хочешь мне всё объяснить? — продолжил он, голос сорвался на хрип. — О, вот теперь мне правда интересно, что же, блять, ты можешь сказать такого, что это исправит. Что, Йен? Ты скажешь, что не хотел меня отталкивать? Что ты не сбежал, как последнее ссыкло, боясь разговора? Что ты не понимал, каково это — жить без меня?              Йен склонил голову, сделал ещё один шаг ближе.              — Да, — хрипло ответил он.              Микки замер.              Он сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони, но это не помогло заглушить ту боль, которая резко, как лезвие, полоснула по всему его телу.              — Ну так поздравляю, — он горько усмехнулся. — Теперь ты знаешь.              Йен не отступал.              — И я знаю, что не хочу больше без тебя, — сказал он тише, но упрямо.              Где-то глубоко внутри Микки что-то дрогнуло. Но он не позволил этому выбраться наружу.              Он шагнул ближе так, что их разделяло не больше нескольких сантиметров, и впился в Йена взглядом.              — А я не знаю, — выдохнул он. — Не знаю, хочу ли я тебя после всего этого.              Это было ложью.              Но пусть теперь Йен почувствует, что такое — остаться с пустотой внутри.              Йен не отступил.              Микки видел, как дрогнули его губы, как он сжал челюсть, пытаясь удержать контроль, но в глазах горело что-то слишком живое, слишком искреннее.              — Я не могу оставить всё так, — голос был низким, чуть срывающимся. — Только не после того, что я натворил, не после того, как я всё испортил.              Микки усмехнулся, резко и горько.              — А ты уже уходил. И ничего. Живой, вроде.              Йен качнул головой.              — Нет, не живой.              Микки сжал кулаки.              Чёрт.              — Мне плевать, что с тобой, — он произнёс это холодно, медленно, почти смакуя каждое слово, надеясь, что они причинят боль.              Йен моргнул, но не отвёл взгляд.              — Это неправда, и мы оба это знаем. Мне плохо без тебя так же, как и тебе без меня. Микки, я никогда прежде не был счастливее. Ты — самое лучшее, живое и настоящее, что было у меня в жизни. Я ненавижу себя за то, что тогда ушёл. Я не прошу тебя прощать меня, просто выслушай. Я расскажу тебе всё, не останется никаких недосказанностей и секретов, больше нет, — он снова взял Микки за плечи, как будто цеплялся за последнюю надежду.              Микки поднял взгляд и увидел, как в глазах Йена плещутся слёзы, которые он раз за разом пытался сморгнуть, но выходило плохо. Это почти заставило его передумать. Почти.              — У тебя было для этого время и столько шансов, что их уже даже не сосчитать, но ты проебал все. Прости, но мне уже не нужны твои объяснения.              И вот так просто он поставил точку за них обоих. Снова сбросил руки Йена со своих плеч, открыл дверь одним движением и скрылся за ней, прижимаясь спиной к ровной поверхности и крепко зажмуривая глаза.              — Я никуда не уйду, пока мы не поговорим, — раздался приглушённый голос с другой стороны двери через какое-то время.              Микки стиснул зубы, прикрыл глаза и медленно опустился вниз, скользя по холодному дереву. Двигался он бесшумно, но внутри себя знал — Йен слышал. Знал, что тот тоже сейчас сидит точно в такой же позе, опершись на дверь, разделяющую их.              Какое-то время они просто молчали.              Тяжело дышали.              Слушали друг друга сквозь тонкую преграду.              А потом Йен заговорил.              — Я не знаю, с чего начать.              Микки закрыл глаза. Он не хотел этого разговора. Не хотел объяснений. Они были не нужны. И всё же сидел, не двигаясь, слушая.              — Ты знаешь, каково это: жить в постоянном страхе? — голос Йена звучал глухо, но ровно. — Думать, что одна ошибка может стоить жизни не только тебе, но и тем, кого ты любишь?              Микки сжал кулаки.              — А я так живу сколько себя помню. Я родился в доме, где любая ошибка каралась. Где каждый неправильный шаг означал крик, ссору, а потом — холодное молчание, которое было ещё хуже. Я научился жить так, чтобы избегать этого. Чтобы держаться подальше от того, что делает тебя уязвимым, а ты — именно то, чего я избегал и боялся. С тобой я забывал обо всём важном, о своём предназначении, о том, что когда-то пообещал самому себе, — Йен говорил тихо, но каждое слово било в грудь тяжёлым, глухим эхом.              — Ты стал для меня… домом. Тем самым местом, где мне не нужно было прятаться, где не было необходимости играть роли, где я мог просто быть.              Сквозь дверь слышалось ровное дыхание. Йен сидел так близко, что Микки почти чувствовал его тепло.              — И это пугало меня до чёртиков.              Он замолчал на секунду, будто собираясь с духом.              — Я всю жизнь жил, пытаясь предугадать опасность. Всегда ждал подвоха, всегда боялся расслабиться, потому что привык, что мир постоянно забирает то, что мне дорого, — голос Йена дрожал совсем чуть-чуть, почти незаметно, но Микки слышал. — Я думал, если я уйду первым, то смогу защитить нас обоих. Что так будет лучше, проще. Что это защитит тебя от того дерьма, которое я ношу в себе всю жизнь.              Йен замолчал, и тишина окутала коридор, прерываемая только далёкими звуками улицы и их дыханием. Микки неподвижно сидел, слушал, смотрел в пустоту, стараясь не думать, не позволять словам Йена проникать внутрь.              — Ты всегда был слишком сильным, слишком настоящим, слишком… живым, — продолжил Йен тише. — И это пугало. Пугало то, что я могу стать зависимым от тебя, что ты узнаешь обо мне что-то, чего не должен знать никто. Я боялся, что однажды всё рухнет, и это уничтожит нас обоих. Поэтому я ушёл.              Он замолчал, и Микки услышал, как Йен откинул голову на дверь, как будто почти касаясь его затылка.              — Я думал, так будет легче. Но ошибся. Мне никогда ещё не было так больно. Не было так пусто, — выдохнул Йен и замолчал снова, словно собираясь с силами. — Я больше не хочу скрываться от тебя. Не хочу держать на расстоянии. Я не должен был так поступать. Я должен был рассказать тебе всё — про семью, про таблетки, про то, откуда взялся этот страх. Но я струсил. Я решил, что если оттолкну тебя первым, то не успею почувствовать, как это сделаешь ты.              Голос Йена стал тише, Но Микки бы услышал, даже если бы он перешёл на шёпот.              — Моя семья, приёмная семья, помогает людям. Тем, кому больше некуда идти. Тем, кто не может обратиться в больницу, кто живёт в страхе без документов, без шансов. Мы лечим тех, от кого отвернулся этот город, — Йен говорил, и Микки мог представить, как тот сейчас сидит по другую сторону двери, сгорбившись, сжимая кулаки, уставившись в пол. — Я всегда знал, что это моя миссия. Что это важнее всего.              Воздух между ними был тяжёлым, насыщенный словами, которые невозможно было забрать обратно.              — Я крал лекарства, — Йен почти прошептал. — Брал их там, в больнице. Не в том количестве, чтобы это заметили, но достаточно, чтобы хоть кому-то стало легче. Именно поэтому я был в женской консультации с той девочкой, Амелией, но она не дочь наших соседей, а просто ребёнок, который оказался в трудной ситуации. Она думала, что беременна от парня, который её бросил, а ведь она ещё маленькая, поэтому нам нужно было удостовериться, что с её здоровьем всё в порядке. Но, к счастью, всё обошлось, она не беременна. Я не только в больнице беру лекарства, в большинстве своём я покупаю их на свою зарплату, но в последнее время этого становится недостаточно — людей слишком много. А ещё я перечисляю деньги в центры помощи столько, сколько могу. Я езжу на дерьмовой машине и живу в дерьмовой квартире, потому что не могу себе позволить роскошь, когда знаю, что другие живут в нищете и бедности.              Микки не двигался.              — Ты, наверное, думаешь, что я придумываю оправдания, — продолжил Йен, глухо. — Может, так и есть. Но я никогда не делал этого ради себя. И всё равно… Знаю, что это неправильно.              Он задержал дыхание, а потом добавил:              — Но ты был тем, из-за кого я впервые в жизни засомневался, что правильно — это всегда важно.              Йен провёл рукой по лицу.              — Я боялся, что, если расскажу тебе, ты попытаешься меня остановить. Или, что ещё хуже, попытаешься помочь.              Тишина.              Глухая, удушающая.              — Ты всегда шёл напролом, всегда пытался изменить мир. Но, Микки, есть вещи, которые не меняются. Я думал, что защищаю нас обоих, а на самом деле просто бежал от проблем.              Он выдохнул, сдавленно, устало.              — Я не хочу больше бежать.              Микки чувствовал, как внутри него что-то сжимается в болезненный ком.              Но он всё ещё молчал.              — Ты делился со мной всем, не скрывая ничего, в то время как я врал и умалчивал важные вещи. Я настоящий кусок дерьма, который пытался отгородиться от тебя, чтобы уберечь, но сделал только хуже нам обоим. И самое ужасное во всём этом то, что я не приполз просить у тебя прощение на коленях на следующий день, а пытался убедить тебя и себя в том, что так нам будет лучше. Мне правда очень и очень жаль, что я причинил тебе столько боли, что заставил поверить, будто ты для меня ничего не значишь.              Микки сидел, прижимаясь к двери, слушая каждое слово Йена, и чувствовал, как внутри него что-то медленно, но неумолимо трескается.              Он не хотел этого.              Не хотел слушать. Не хотел понимать. Не хотел чувствовать.              Но не мог иначе.              Слова Йена проникали глубже, чем он хотел бы, задевали что-то слишком болезненное, слишком личное.              Приёмная семья, помощь людям, краденые лекарства.              Этот город, этот грёбаный город, который рождал таких, как они — тех, кто не мог просто жить для себя.              Тех, кто видел слишком много дерьма, чтобы делать вид, что его не существует.              Йен всегда был таким.              Микки вспомнил, как смотрел на него, когда они только познакомились — бесконечно яркий, горящий чем-то внутри, неравнодушный.              Вспомнил, как злился на него.              Йен жил ради других, но и он тоже. Он сам знал, каково это — отдавать последнее и не ждать ничего взамен. Они были такими одинаковыми, но такими разными.              Он снова услышал его голос, уже тише, почти срывающийся:              — Ты всё ещё тут?              Микки не ответил.              — Знаю, что тут. Я чувствую тебя, Микки, вот здесь.              Он практически видел, как Йен кладёт руку себе на сердце.              Микки закрыл глаза и прижал ладони к лицу, вдавливая пальцы в кожу, словно это могло помочь сдержать эмоции, которые не должны были вырваться наружу.              Блять.              Он хотел его выгнать, сказать, чтобы проваливал к чертям собачьим, но не мог.              — Думаю, я сказал всё, что хотел. Спасибо, что выслушал.              Микки слышал, как Йен вздохнул. Как его тело оторвалось от двери. Как тихие шаги зазвучали в коридоре.              Он уходит.              Что-то внутри него дёрнулось, разорвалось, треснуло так громко, что показалось, будто это разлетелась в щепки вся его грёбаная жизнь.              Нет.              Тело двигалось быстрее, чем мысли.              Рывок.              Дверь с грохотом распахнулась, ударившись о стену.              Йен остановился. Развернулся, но не успел ничего сказать.              Потому что в следующую секунду Микки врезался в него, схватил за шею и дёрнул на себя.              А потом их губы столкнулись грубо, яростно, отчаянно.              Не поцелуй. Взрыв.              Разбитое дыхание. Судорожный вдох. Разорванные сердца, которые снова стучат в одном ритме.              Йен замер на секунду, будто не веря, но потом ответил так, как будто зависел от этого.              Его пальцы вцепились в куртку Микки, цепляясь за него, как утопающий, который наконец выбрался на поверхность.              Как будто если он его отпустит, всё снова исчезнет.              Но Микки не отпускал.              Потому что без него внутри была только пустота. Потому что только с ним чувствовал себя по-настоящему счастливым.              Его зубы впились в губу Йена, пальцы сомкнулись на затылке, притягивая ближе, ещё ближе, до боли, до хриплого стона, до того, что невозможно вырваться.              Йен не пытался. Он только прижимался сильнее. Только отвечал с той же злой, разрывающей страстью.              Как будто этим поцелуем можно было сшить их сердца обратно.              Как будто этого было достаточно, чтобы загладить все ошибки, всю боль, всю пропасть, что образовалась между ними.              Нет.              Недостаточно.              Но это было началом.