Формула любви

Данила умер. По крайней мере ему так показалось, когда он попытался открыть глаза. Утро или день, а может и вечер, началось не с кофе, а с дичайшего похмелья. Клуб, какая-то девушка, злоупотребление горячительными напитками, такси, а дальше... Дальше он ничего не помнит. А в том состоянии, в котором он находился, это очень, крайне, блять, плохо. Кашин просыпается даже не в своей квартире. Шторы мешают пробиться свету в комнату, но её очертания смутно знакомы. Встать с дивана —  целое испытание. Руки трясутся, ноги дрожат, кости жутчайше ломит, во рту помойка, а глаза до сих пор открылись только наполовину. Данила представляет собой жалкое зрелище и проклинает самого себя прошлой ночью за идиотское решение отрываться до конца. Кое-как, по дороге врезаясь в стены и углы, он наугад добирается до ванной. Смотреть на себя то ещё удовольствие: мешки под глазами размером с сумку кенгуру, помятое и белое как лист бумаги лицо, с проступающими блеклыми веснушками, зрачки как у передознувшегося наркомана и радужка больше зелено-болотного, чем голубого цвета. Черная майка почти до колена с надписью "Решала" на всю грудь наводит на определенные мысли. Его кто-то переодевал? Потому что таких несуразных вещей в его гардеробе точно нет. Думать сейчас Кашин отказывается: при малейшей попытке тошнотный комок подкатывает к горлу. Надо успокоиться и завалиться обратно спать. И Данила уже собирается это сделать, выходя из ванной, но грохот, а затем последовавшие маты из кухни заставляют притормозить. Это квартира Руслана. Живое напоминание болезненной стрелой пронзает мозг, и Кашин морщится, внутренне обливаясь холодным потом. Главный вопрос — что он здесь забыл? И не менее важный — что мог натворить? Данила не был уверен, почему мысль остаться наедине с Русланом и не помнить, что случилось, так пугала. Они все обсудили, не так давно кстати, пришли к общему мнению и вроде как мирно разошлись, условившись на январской поездке в Москву. Тогда почему Кашин опять здесь, стоит в ступоре, с колотящимся сердцем, близкий к тому, чтобы оставить скудное содержимое желудка прямо на полу коридора? Виски бешено пульсируют, обрабатывая новую информацию. Вот он, не попадая по кнопкам, с пятого раза набирает код от домофона и вваливается в подъезд. Вот он колотит в дверь, зная, что хозяин квартиры наверняка не спит: это же суббота — время веселья и тусовок. Вот он, понимая, что ему долго не открывают, пишет короткое пьяное сообщение, мол "Это я, впусти". Снова черная дыра вместо воспоминаний. На помощь приходит тактильная память. Его пьяные слова, растерянный Руслан, теплая, пахнущая морским гелем для душа кожа и темнота, окутывающая их двоих. Ничего хорошего совершенно точно не было. И подозрительно забытый отрезок времени, вплоть до того момента, как он проснулся, это подтверждает. Даниле надо выяснить всё, пусть даже правда, с вероятностью в девяносто девять процентов, окажется неприглядной и обернется дальнейшим кошмаром. На негнущихся ногах он забредает в кухню и мгновенно замечает сосредоточенного и начинающего злиться Руслана у плиты. Здесь царит полный хаос: мука рассыпана по всему полу, яичные скорлупки валяются везде, кроме мусорного ведра, молоко капает со столешницы, а окно открыто нараспашку, что впрочем не особо помогает выветриться одуряющему запаху гари. —Ебал я это в рот, — Руслан стоит к нему спиной и, судя по всему, безуспешно пытается перевернуть прилипший к сковороде блин. Данила попал в артхаус. Или до сих пор пребывает в пьяном сне. Других объяснений, почему Руслан готовит блины, а он молча за этим наблюдает, у него нет. Кашин вздрагивает: что-то пушистое трётся об его ногу и слабо мяукает. —Даня, прости, не до тебя вообще, — говорит Тушенцов не оборачиваясь и тут же роняет деревянную лопатку. —Может, помочь чем-то? — от звука чужого голоса наклонившийся Руслан дёргается и резко выпрямляется, ударяясь затылком об выступающую поверхность стола. —Да блять, — он чешет ушибленное место и застывает оленем в свете фар. Неловкую паузу снова разрезает мяуканье Дани, и Кашин, превозмогая головокружение и тошноту, берёт котенка на руки. —У тебя сейчас блины сгорят, — Данила кивает на сковороду, где уже почерневшим пятном расползается тесто. —Вижу, — Тушенцов, явно доходящий до точки кипения, разворачивается к плите и шумно вздыхает. Кашин никак не комментирует это. Он в принципе ничего не говорит и даже старается не дышать, топая к стулу и потрепывая за ухом мурчащего Даню. За окном занимается рассвет, значит поспал он немного. Солнечные лучи проникают в кухню, что для Питера большая редкость. Хотя, в последнее время погожих дней становится больше, чем пасмурных, с застилающими обзор снежными хлопьями. Уютная и чуточку напоминающая семейную атмосфера не вписывается в общую картину понимания Данилы. Но отчего-то сам он прекрасно вписывается: сонный и разбитый сидит и ждёт, пока Руслан мучительно долго кашеварит, а котенок сворачивается клубком и начинает посапывать. Нарушать идиллию Кашин не спешит. Он успел рассмотреть покрасневшие следы зубов на шее, выглядывающие из-за воротника майки. И врядли их оставил сам Руслан. Черная дыра постепенно рассасывается. Утром ты пожалеешь об этом. Чужое загнанное дыхание ерошит рыжие волосы, а руки слабо цепляются за его плечи. Те неясные видения в голове Кашина трансформируются в реального и настоящего Руслана, выстанывающего под ним. Алкогольное безумие тащит за собой, толкает на невообразимые вещи. Или это его скрытые желания? Копаться в этом он не собирается, есть риск вытащить наружу неприятные факты из собственной биографии. —Выпей, полегче станет, — на стол опускается стакан воды с двумя таблетками активированного угля, и Данила вздрагивает, застигнутый врасплох. На лице у Тушенцова ни намека, ни подсказки, ни даже смущения. Словно все так и должно быть. Кашин же, от осознания масштаба пиздеца, едва держится, чтобы не выбежать из квартиры прямо сейчас. Распинаться перед Русланом и списывать свое поведение на водку с текилой нельзя — алкоголь отягчающее обстоятельство, а никак не смягчающее приговор. То же самое, если он сядет за руль в нетрезвом состоянии и собьёт человека. А потом будет отправдываться: "Товарищ судья, это всё две промилле в крови, да и товарищ пешеход в неположенном месте дорогу переходил. Отпустите, а?" Но Данила не водитель, а Руслан не пешеход. Они два взрослых человека, потерянных и запутавшихся в расплывчатых чувствах. И, пока те не пустили корни ещё глубже, Кашин намерен их обрубить. Перестать измываться над собой и терзать химика, закрыть тему раз и навсегда. Звучит неубедительно. И абсолютно безнадежно. Руслан наконец перекладывает ароматные блины на тарелку, закрывает окно и одним движением сбрасывает весь мусор со стола в ведро. —С чего вдруг такое рвение к готовке с утра пораньше? — хрипло спрашивает заинтересованный Данила. Явление и вправду удивительное: Тушенцов не похож на великого  кулинара, скорее на человека, который первый раз видит электрический чайник. —Не знаю как ты, а я с похмелья всегда хочу есть. И желательно, чтобы это было что-то посытнее и пожирнее. Надеюсь, ты любишь блины, — Кашину кажется, что его огрели чем-то тяжёлым по голове, потому что болеть она начинает в раза два сильнее. Руслан сделал это для него. Пыхтел здесь несколько часов и даже ни разу не упрекнул его, Данилу, за все причиненные неудобства. —Люблю, — Кашин прочищает горло: голосовые связки никак не хотят приходить в норму. —Со сметаной или с вареньем? —Со сметаной. Руслан открывает холодильник, извлекая оттуда неначатую банку "Брест-Литовска". —Давай заберу его, — уснувшего котенка Руслан осторожно снимает с коленей Данилы и уносит в другую комнату. Кашин утомлен — и похмельем, и проклевывающимися обрывками воспоминаний, и тем, что теперь происходит — поэтому нисколько не удивляется и берёт горячий блин, сворачивая его треугольником. И едва не мычит от удовольствия: на вкус это ощущается как пища богов, а тонкий блин буквально тает во рту с кисло-сладкой сметаной. —Вкусно? Не ешь всухомятку, я чай сделаю, — Руслан возвращается быстро и уже лазит по навесным шкафчикам в поисках пакетиков. —Это охуенно, — Данила испытывает почти ребяческий восторг: веет чем-то домашним и теплым, как в далёком детстве, когда мама пекла пышные оладушки, и он просыпался от восхитительного запаха сдобы, а после, протирая глаза, бежал к столу. —Приятного аппетита, — Тушенцов оставляет закипать воду в чайнике и как-то скованно садится напротив Данилы. —А ты не будешь есть? — Кашин сворачивает уже третий блин по счёту и бросает на Руслана внимательный взгляд. —Я не голодный, — Руслан отводит глаза в сторону, с преувеличенным энтузиазмом посматривая в окно. Данила рано расслабился— завтрак завтраком, но поговорить надо. Пока кто-нибудь из них снова не натворил хуйни, и они не разбежались по разным углам, рыча друг на друга. —Руслан? Не расскажешь, что случилось ночью? Я лишнего перебрал, ничего не помню. Только как к тебе ехал и в подъезд заходил. — Кашин начинает издалека, надеясь, что на нужную им тему Руслан выведет самостоятельно. —Тебе в подробностях? — он держится молодцом, только дернувшаяся губа выдаёт внутреннее напряжение. — Ну, во-первых, ты чуть не выбил мне дверь. Тебе повезло, что я не спал и был дома. Мог бы не у меня проснуться, а в обезьяннике. Во-вторых, тащить тебя на своем горбу тяжело, это я на будущее. А в-третьих, блевать надо в тазик, а не мимо него. —Это всё? — кажется, он кое-что забыл упомянуть. Так, сущий пустяк. Всего-то, что они снова целовались. —Ну если ты ничего не вспомнишь, то да — всё. Прекрасная актёрская игра, Руслан Сергеевич, на десяточку. И Данила бы похлопал, но вот незадача — противный звон в ушах усиливается и мешает сосредоточиться. Если тебе не все равно, то я облегчу задачу, и мы забудем про эту случайность. Фраза из недавнего разговора всплывает неожиданно, как спасительный маяк, сияет холодным безжизненным светом, привлекая к себе. Один раз — это случайность. Больше одного — ебучая закономерность. Кашин молится, чтобы это был очередной шанс, ведь обстоятельства так хорошо складываются. Руслан не горит желанием вспоминать, а он удачно делает вид, что забыл. И клянётся себе в том, что это больше никогда не повторится.