Формула любви

Туманная серость окутывает стадион,  липнет к окнам и тонкими дорожками воды рисует только ей понятные причудливые узоры на стекле. Деревья прячутся в промозглой мгле, и кажется, что за пределами школы нет ни одной живой души. Все резко вымерли, и только их одиннадцатый класс сумел добраться к первому уроку, гася желание остаться дома. Жалюзи закрыты, единственный источник света в классе — яркий проектор, отражающий на доске презентацию. Размеренные интонации химика убаюкивают Илью. Не дают уснуть окончательно шушукание с соседнего ряда и косо поглядывающая на него троица. Давид выглядит взбудораженно, заражая своим волнением Юлика и Никиту. Коля, сидящий перед Ильёй и Денисом, никак на это не реагирует и что-то усердно чертит в тетради. С Ромадовым они поговорили. Без истерик, но на повышенных тонах, тыкая носом в косяки друг друга. А после выдохлись: то ли поняв, что бесполезно искать виноватого и что-то доказывать, то ли под напором раздраженного Коломийца, в моменте гаркнувшего и заставившего замолчать их обоих. К единому мнению они толком не пришли. Оставить все как есть чревато последствиями, пытаться исправить ситуацию — необходим четкий план действий. Света в конце туннеля не предвиделось, и Илья забил болт. Колю на произвол судьбы он не бросит, это даже не обговаривается. Но и выворачивать мозг, в попытках найти правильное решение, порядком подзаебало. Занятия с Семенюком шли своим чередом. Хоть что-то его сейчас радовало и успокаивало. Они встречались после уроков, пили чай, Коряков рассказывал школьные сплетни, а Вова участливо слушал, периодически посмеиваясь и задавая вопросы. Несмотря на усталость, Илья заряжался позитивом, и вернувшись на несколько лет назад, не смог бы и представить себе, что математика настолько увлекательная и многогранная наука. Математик его удивил. Собственным рвением, запалом, искренней взращенной любовью к своему предмету. И наверное Коряков понимал, почему бы тот не вынес работать школе, столкнувшись с каменной стеной чужого равнодушия и безразличия. Илья думает не только про это. Пару дней назад Денис огорошил его одним авантюрным предложением. Илья не отрицал, что ему нравится Ксюша. Так, лёгкая симпатия, какая бывает у всех. Но отношения Коломийца и Арины из десятого класса развивались если не стремительно, то в спокойно-умеренном темпе. И, кажется, сваха Денис не хотел оставлять друга в стороне, а потому и вспомнил о плавающей на горизонте возможности — новогодней школьной дискотеке, куда собирался пойти вместе с Шикиной. —Я не понимаю, чего ты боишься. Арина с ней везде таскается, а ты таскаешься со мной. Отличный повод познакомиться нормально, а не прятаться у меня под юбкой, — Денис стыдит Илью словно мать, пока тот расковыривает заусенцы на большом пальце. —Ты реально думаешь, что это так легко? Это она мне нравится, а не я ей. —Звучишь как жалкий неудачник. Илья, откуда эти загоны? Просто веди себя естественно, представь, что общаешься со мной. —Нихуя ты придумал, — брови страдальчески заламываются, и Илья вздыхает. — Тогда это будет первый и последний наш разговор. —Блять, — Денис тоже не выдерживает, закидывая голову к потолку, и напряженно туда смотрит, будто ожидая, что ответы написаны именно там. — Ну хочешь, я поговорю с Ариной? Они ж подружки, по-любому что-то такое обсуждали. —Нет. Я лучше сам, — Илья во всех красках представляет, что про него может рассказать Денис, поэтому даёт себе право опозориться самолично. Коряков не считал себя уродом или тупым, он был обычным среднестатистическим парнем,  увлекающимся компьютерными играми, посиделками с друзьями, просмотрами футбольных матчей, как и большинство его ровесников. Но отчего-то при виде некоторых представительниц прекрасного пола сердце начинало биться быстрее, язык заплетался и выдавал полную околесицу, а комплексы брали верх, вбивая в сознание, что он какой-то не такой. Может, Денис и прав. Первый шаг к борьбе с самим собой — это выход из зоны комфорта. И лучше сделать и жалеть, чем отойти в сторонку, а потом вспоминать об этом всю жизнь, ведь так? Из лёгкой дрёмы Илью вырывает усиливающийся гул. Давид, не стесняясь никого, звонко хлопает ладонью по парте, и половина учеников подскакивает, сонно озираясь. —Деймур! — рявкает Руслан Сергеевич, отвлекаясь от презентации. — Быстро успокоился. —А то что? — Давид наконец разворачивается лицом к преподавателю и, судя по наглой ухмылке, готов устроить незабываемое представление. —Пойдешь к директору и будешь объясняться там, — химик, очевидно, спорить не настроен, однако и отступать не собирается. —То есть сами вы уже не справляетесь? — Деймур скалится ещё сильнее, и в классе повисает гробовая тишина. Коля отвлекается от черчения, переводя взгляд с Давида на химика и обратно. Илья видит: Ромадов — бомба замедленного действия. Он бы хотел ухватить ее руками, остановить, не дать взорваться, но острый на язык Коля не оставляет и шанса. —Вальнул бы ты ебало, Давид, пока тебе не помогли. И все. Конечная. Кто-то тихо охает, а Руслан Сергеевич столбенеет, видимо потеряв дар речи. —Повтори. — Деймур вмиг сатанеет, переключаясь на хмурого Колю. —С первого раза не дошло? Ебало вальни. Все, что происходит дальше, смазывается в пёструю и ужасающую картину: парта отлетает куда-то в дальний угол, Давид же летит на Ромадова, за ним Юлик и Никита, а с другого конца кабинета несётся химик, закатывая рукава и хватая Деймура за шиворот. Где-то в отдалении, сквозь поднявшийся балаган, открывается дверь, и на подмогу спешит разъяренный физик, который точно не прочь раздать парочку тумаков. —Деймур! Ромадов! Онешко! Гридин! — фамилии скороговоркой отскакивают от зубов Данилы Владимировича, отталкивающего в сторону химика и локтями распихивающего катающихся по столешнице одноклассников. "Ебена мать", — успевает подумать Илья, перед тем как крепко сжать брыкающееся тело Ромадова.

***

Он появился в школе неожиданно. Свалился как снег на голову. С этими распахнутыми карими глазами, щенячьим взглядом, вперившимся в него в их первую встречу в коридоре. С першинкой в горле и едва заметно дрожащими руками в их вторую встречу на педсовете. Со сложным и нечитаемым выражением лица в их встречу в кабинете. С горящими щеками, вросший в стул, в их встречу в актовом зале. С волнением, спрятанным за резкими ответами в их встречу на стадионе. С умиротворением и мечтательным любованием в их встречу у него дома. С испугом и желанием отдалиться в их встречу в ванной. Руслан, Руслан, Руслан... Не привлекающий внимания, обаятельный и слишком молодой. Не возрастом, нет. Душой. Он отличался от всех, кто был в этой долбаной школе. Он не был скромным, только на первый взгляд. Он умел шутить. И совершенно не умел врать. Данила жил и работал спокойно. Прошлое не должно мешать настоящему, потому что это прошлое, и оно забыто, закопано, запрятано за семью замками. Кашин слишком долго  рвался на свободу, подальше от удушливых пут неродного и грязного дома, подальше от смрада гниющих воспоминаний и желания выпилиться. Он приложил все усилия, выжал на максимум и сломал себя, построив на этих обломках сильную и независимую личность. Новое я — Кашин Данила Владимирович. Таким его знают все. Некомпетентный, бестактный, резкий, грубый, агрессивный — это звучало как комплименты из немногочисленных уст. Волевой, уверенный, жёсткий, решительный, прямолинейный — это звучало как констатация факта, подтверждение личности. Слабый, никчёмный, запуганный, сопливый, заплаканный — это звучало как ложь, и тот, кто это мог сказать, уже давно лежал в могиле. Руслан был призрачным напоминанием о старой жизни. Его черты лица, его голос, его пробивающийся характер — Данила видел в нем себя. Словно поменяй рыдающего за закрытой дверью с ножом в руках Даню на Руслана, и целостность картины нисколько не нарушится. Значило ли это, что Тушенцов не был волевым, жестким, грубым, как его новая личность, но был слабым, бесхребетным, зашоренным, как то существо, которое он похоронил? Кашин избавлялся от этих образов в голове, честно. Руслан же не торопился в этом помогать. И ненавязчиво подкрадывался ближе, вызывая в Даниле отвращение. Отвращение к себе из-за неправильных мыслей. Как он мог думать о чем-то похожем на то, что разорвало на куски его детство, достоинство, веру в непогрешимость и его самого? Все это никуда не исчезало. Руслан другой человек, не имеющий никакого отношения к тому, что было раньше. И уж точно не он виноват в том, каким стал Кашин. Данила почти не жалел. Это опыт, болезненный и горький опыт, через который пришлось пройти, чтобы сначала сгореть в душераздирающих криках, а после, как птица феникс, возродиться из пепла. И какое-то страшное осознание, липкими щупальцами заползающее в сердце, едва не заставило сгореть его ещё раз. Будто рамки дозволенного в мозгу расширились и нехотя впустили Руслана, помечая его не как "болезненный для психики объект", а "то самое нужное и верное", а Данила и не заметил. Руслан-школьник, Руслан-учитель, Руслан-друг, Руслан-??? Этот последний пункт с двойственными вопросительными знаками следовало убрать. Как и не следовало усложнять самому себе жизнь. Почти прекрасное и незамысловатое общение — без сучка, без задоринки. Но Данила портил. И ему это нравилось. А одновременно с этим слетали амбарные замки с тех самых запрещенных вещей в потаённых уголках его разума. Это ему не нравилось. Выводило из себя, пыталось превратить личность в маску, за которой не было никакого Кашина Данилы Владимировича, а был лишь маленький, обиженный всеми мальчик, стремящийся доказать, что он сильный и каждый раз обречённый на провал. Если с собой бороться не получается — надо бороться с другими. Но других, кроме Руслана, здесь не было. Все, кого он презирал, ненавидел, хотел уничтожить — все остались там, далеко в травмировавшей его Казани. Данила не мог позволить содрать обгоревшую корку и обнажить пульсирующее нечто перед своим самым большим ночным кошмаром. В том, что он мог сделать на самом деле, признаться было куда страшнее.