Разыграй карту

— Скажите мне, что это не наш случай. — Это определено наш случай. Штольман бросил ещё один взгляд на тело. По убийству в неделю. — Вы уверены? — Увы, да, — кисло отозвался Скрябин и одним взмахом накрыл лицо убитой простыней. — Жаль. Молодая, красивая. — Иван Евгеньевич прошел к умывальнику ополоснуть руки. — Умерла быстро, следов борьбы на теле не обнаружено. Предположу, что она была знакома с убийцей и... доверяла. — Молодая богатая вдова, — задумчиво проговорил Штольман, постукивая пальцами по набалдашнику трости. — Их всех объединяет одно — деньги. Скрябин вытер мокрые руки и прошел к столу. — Все ещё считаете, что мотив — это деньги? — Да, теперь я в том убеждён, мотив очевиден для меня, — загорелся идеей следователь. — Деньги, потраченные не так, не на то. — Объясните. — Они все богаты, а деньги утекают сквозь пальцы. Ребушинский прав — наш убийца действительно Робин Гуд. — Чем не угодил купец? — нахмурился Скрябин. — Транжирой не слыл. — Здесь обратная реакция — прижимист, за лишнюю копейку удавится, а государственный контролёр брал взятки. — Ну, раз с мотивом разобрались, то вам тем более будет интересно. — Иван Евгеньевич поддел пинцетом маленький клочок бумажки и положил перед Штольманом. — Нашёл у жертвы в гортани. С трудом вытащил, так припрятали. Полагаю, послание адресовано вам. На окровавленном клочке бумажки Штольман прочёл: «Найди меня». Буквы были вырезаны из газеты и наклеены на пожелтевший кусок бумаги, или она таковой стала, после того, как побывала внутри убитой, и ее вытащил Скрябин. — Новый уровень, — продолжил врач. — Он знает, что дело расследую я. — Хочет поиграть. — Уверен в своей исключительности. — Он уверен, что вы не поймаете его, Яков Платонович. — Откуда ему известно, что расследованием занимаюсь я? — Не скромничайте, — отозвался Скрябин и, сложив руки на груди, облокотился о край стола. — Вы один из лучших столичных следователей. Увакову по плечу только дело Кукушкиной. Он, кстати, догадался, как связаны игральные карты с ее смертью? Штольман отмахнулся от Кукушкиной и Увакова. — Но откуда он знает, что именно мне поручено расследовать? На какие-то доли секунды они застыли с выражением недоумения на лице и смотрели друг другу в глаза, а затем, сообразив, сказали одновременно: — Если только вы не допрашивали его. — Если только я не допрашивал его. Штольман стукнул кулаком по столу. — Ну-ну! — возмутился Иван Евгеньевич и деланно нахмурился. — Казенное имущество, Яков Платонович, нечего портить! Вы поломаете, а мне что прикажете потом делать? — Он ходит у меня под носом. — Или хочет, чтобы мы так думали. В конце концов, ваш Робин Гуд мог подслушать разговор кого-то из тех, кого вы допрашивали. Штольман мотнул головой. — В любом случае, — продолжал Скрябин, — это только доказывает вашу теорию. Робин Гуд принадлежит к высшему сословию. В самом деле, кто, как не пресытившийся помещик, подумает о голодном, обобранном до нитки мужике! В коридоре послышался шум, затем голос городового и в следующую секунду дверь распахнулась. — Анна Викторовна? — Скрябин вскинул бровь и выпрямился. — В цирке Чинизелли закончились билеты, и вы решили посетить прозекторскую? Анна посмотрела на него с обидой. — Я по делу. — Ваше высокоблагородие! — обратился маячивший за спиной барышни городовой к Штольману. — Не смог остановить. — Понимаю. Можете быть свободны. — Ну, — протянул Иван Евгеньевич, обращаясь к другу, как только они остались втроём, — раз я больше вам не нужен, то смею удалиться... — Убили женщину, — перебила Анна. — Молодую. У неё родимое пятно на шее. Скрябин и Штольман переглянулись. Одним резким движением врач отдёрнул простыню с лица убитой, и Анна, побледнев, отвернула лицо. Она направила указательный палец в сторону трупа. — Она. Да, это она. — Откуда вам известно об убийстве? — спросил Иван Евгеньевич. — Почему мы, Яков Платонович, решили, что убийца мужчина, а не женщина? Скоро я начну думать, что Анна Викторовна водит полицию за нос. Как не убийство, то она уже осведомлена. Анна бросила взволнованный взгляд на следователя, и он недовольно скривил губы. — Думаете, это Анна Викторовна оставила мне записку в горле убитой? — Записку? — подалась вперёд Анна. — Вам написал убийца? Теперь она поняла, почему дух женщины показывал ей газету и вырезанные буквы. — О чем записка? Скрябин молчал и смотрел на Штольмана, тот вздохнул и кивнул ему. — Покажите. Иван Евгеньевич выложил перед Анной записку. Она смотрела на текст недолго. — Буквы вырезаны из «Петербургского телеграфа» Ребушинского, — сказала Анна. — Первый номер, посвящённый Робин Гуду. — Уверены? Она кивнула. Да, она видела, как кто-то педантично кромсал газету и склеивал буквы, в память врезалась дата опубликованного номера. — А ведь Ребушинский первый о нем написал, — вспомнил Скрябин. — И именно он назвал убийцу Робин Гудом. Давно мне стоило пообщаться с ним. — Думаете, ему что-то известно? — Опросить его лишним не будет. — Кем была убитая? — спросила Анна. — Богатой помещицей, — угрюмо отозвался Штольман, — долгое время с мужем жила в Париже. Когда муж заболел, вернулись в Россию, здесь он и скончался. — А дети? — Девочка умерла в первый месяц после рождения. — Вы связались с родственниками? — Я дал утром указания Коробейникову. Анна нерешительно приблизилась к трупу, всмотрелась в обмороженное лицо. Сколько бедняжка пролежала на земле, обдуваемая ледяным, декабрьским ветром, пока ее не нашел дворник или случайный прохожий? Да, сомнений никаких — к ней приходил дух последней жертвы Робин Гуда. Взгляд скользнул ниже, где было перерезано горло, прямо по родимому пятнышку. — Что думаете, коллега? — поинтересовался, приподняв брови, Иван Евгеньевич. На что Анна недовольно сложила брови домиком. — Жертва доверяла ему, — сказала она. — Где вы нашли тело? — На мостовой, недалеко от ее дома. Мороз побежал по коже, заложило в ушах, перед глазами все поплыло, и Анна провалилась в видение. Она увидела со стороны, как подъехала и остановилась двуколка. Высокий мужчина спрыгнул с козел, наклонился, обхватил двумя руками что-то, обмотанное в черный плащ, и скинул в снег. — Выбросил тело в снег, — тихо произнесла Анна и потупилась. — Верно, — согласился Скрябин, — поэтому нет следов от удара. — Почему он так жесток? — Анна вскинула грустные глаза на Штольмана. — В чем она виновата? — В нецелесообразном расходовании собственного состояния, Анна Викторовна. — Убийца знает, кто расследует дело. Вы в опасности, Яков Платонович, — с ужасом произнесла она. Скрябин, тонко улыбаясь, с интересом посматривал. Жаль, здесь нет Нежинской. Она многое пропускает. Как все-таки это романтично — встречаться со своим рыцарем в прозекторской! Есть только вы двое, ну, еще покойница, но она уже никому не скажет. Ах, да, и он, но он-то точно будет молчать. — Спишь на посту, Евграшин? — прогремело за дверью. — А, шельма! Из-за таких, как ты, город наводнили преступники. Открывай! Дверь ударилась о стену. Евграшин, напуганный и белый, как полотно, мелькнул в дверном проеме и исчез. — Что здесь? — ворвался на всех парах Трегубов. Он так спешил, отчего забыл даже снять суконную черную шапку. — Опять? Убийца — не ревнивый муж, не обманутый любовник, не пьяница-вор? — С надеждой в голосе спросил Николай Васильевич. Он подошел к столу и, глядя на убитую, перекрестился. — Да когда же это кончится, Господи, помилуй? Сколько ещё он убьёт? Я вас спрашиваю, Яков Платонович! Пятый труп на моих руках! — Я работаю над этим. — Работаете? А мне что прикажете делать? Ниц падать перед министром? И так уже спина не разгибается! Трегубов оторвал взгляд от трупа и только сейчас заметил притихшую Анну. Какой конфуз! Он поспешил к ней сгладить кошмарное впечатление о себе и заодно о людях во власти. — Трегубов Николай Васильевич, — представился он. — Примите мои самые искренние соболезнования! Мы обязательно поймаем мерзавца, — пообещал Николай Васильевич Анне, приняв ее за родственницу покойной. — Вы, должно быть, плохо себя чувствуете. Вам нужно отдохнуть. — Трегубов взял ее под руку и повёл к двери. — Евграшин! Проводи... — он запнулся и посмотрел вопросительно на Миронову. — Анна Викторовна. — Очень рад, хоть и при таких обстоятельствах. Проводить Анну Викторовну домой сейчас же. Скрябин и Штольман переглянулись. Иван Евгеньевич оттолкнулся от стола. — Ах, черти! — воскликнул в сердцах, вернувшись, Трегубов. — Что родственница? Опознала убитую? — Анна Викторовна не имеет родственных связей с покойной. Николай Васильевич с удивлением воззрился на сыщика. Он почувствовал себя вдруг страшно глупо, правильно оценив всю комичность ситуации, и обрушился на Штольмана: — Потрудитесь объяснить, Яков Платонович, что тогда здесь делал посторонний человек. — Анна Викторовна проходит свидетелем. — Она видела убийцу? Как ее фамилия? Почему вы мне раньше не доложили? — Нет, преступника не видела. Миронова. — Миронова... постойте, не родственница ли она Миронову Петру Ивановичу? Прекрасный человек! — Его племянница. — Хорошо. Допустим, разобрались. Что же она видела? Штольман подавил вздох. Он уже перестал себя спрашивать, почему позволяет Мироновой вторгаться в расследование, делится с ней секретной информацией, да еще втянул во все Скрябина. Порой она говорила странные вещи, как то: «Я так чувствую», «Мне приснилось», но ее замечания забавляли и делали сложную, опасную работу немного легче. Пусть Штольман не собирался брать ее с собой на рейды, в то же время он не мог отказать себе в удовольствии видеть эту городскую сумасшедшую, как сам ее прозвал при первой встречи. Теперь, когда шел снег, он постоянно сравнивал белые хлопья с пеплом и думал о ней, о ее задумчивом, долгом взгляде в то утро. Почему пепел? Почему она напоминает ему о чём-то далёком, неуловимом и ... несбывшимся... о безвозвратно потерянном? — Пятое убийство, — сетовал Трегубов, — а впереди треклятый бал, устраиваемый великой княгиней. Как прикажете быть? Я сейчас же распоряжусь, чтобы никого не выпускали из города и не впускали. — И тем самыми посеете панику среди горожан. — Да люди уже боятся выходить на улицу, Яков Платонович! Газеты, может, и молчат, да народ у нас ушлый! — вспылил Николай Васильевич. — Молчание газет только подогревает сплетни, и хочу заметить, то была ваша идея. А на том балу все будут разодеты и разряжены как попало. — Бал-маскарад... — пробормотал Штольман, постукивая тростью по полу. — Он будет там. Лицо Трегубова вытянулось от удивления. — Постойте-ка. Вы что же, кого-то подозреваете? Кого? Назовите мне имя и я сейчас же выпишу ордер на арест и обыск. Мы этого голубчика быстро на каторгу отправим. — Пока только предположения, — качнул головой сыщик. — Рано проводить обыск. Если ничего не найдём, то только выставим себя дураками. — Позвольте, кто же это? Я должен знать. Иван Евгеньевич счел за лучшее протереть от невидимой пыли склянки на полке. — У меня пока нет прямых доказательств, — уходил от ответа Штольман. — Говорите же! — Клюев. Андрей Петрович. Скрябин принял бесстрастное выражение лица, когда на него ошеломлённо посмотрел Трегубов, мол, вы весь месяц вообще чем занимались? — Клюев? — Николай Васильевич побагровел, будто его родного сына обвинили в преступлении. — Пока только догадки... — Я регулярно вижу его в лучших гостиных, не так давно имел честь поужинать с ним в ресторане, а намедни он пожертвовал пять тысяч золотых на Воспитательный дом. Благороднее и бескорыстнее человека я ещё не встречал. Выкиньте из головы свои бредни, Яков Платонович, и ищите настоящего преступника! — Он подходит больше остальных, — вспылил в свою очередь Штольман. — Ордер на арест Клюева я вам не дам! Ишь, чего удумали! Меня позорить решили? Вам-то, может, и все равно, что о вас люди думают, а вот мне моя репутация пока дорога. — На кону жизни людей, — запальчиво ответил следователь, — а не ваша репутация. — Прекратить. Развели Содом и Гоморру! Вы ошибаетесь и очень скоро поймете. Ищите лучше, Яков Платонович, а вы, — обратился Трегубов к Скрябину, — узнаю, что потакаете в дурном... ух, я вас всех! Николай Васильевич развернулся и зашагал к двери, но остановился и обернулся. — Я распоряжусь, чтобы увеличили количество городовых на улицах, да дворников нагоним побольше. Будем патрулировать город днем и ночью. Он же убивает ночью, верно? Что касается предстоящего бала, я сам там буду, вы пойдете тоже, Яков Платонович, и будете следить за каждым. — За Клюевым тоже? Трегубов ничего не ответил и удалился. Он не стал бы ужинать с убийцей. Может, у него не такой нюх на преступников, как у Штольмана, но в случае с Клюевым он не ошибается. — Лихо, — прокомментировал Скрябин, рассматривая колбу, насколько хорошо протер. — А все-таки, ответьте, зачем потакаете Мироновой? Штольман сурово взглянул на врача и расправил плечи. — Только не говорите мне, что она ценный свидетель. Вас не смущает, откуда она знает, как убили последнюю, да и про родимое пятно упомянула? Его многое в ней смущало. Взять хотя бы случай с «Малинником» или с разбитым зеркалом в театре. Анна ведь так и не рассказала, что случилось на самом деле. Штольман понимал, куда клонит Скрябин: сумасшедшая или сообщница. Он бы скорее поверил в первое. — Пришлете заключение. — К вечеру. Штольман покинул Скрябина и направился к Ребушинскому. Они были давно знакомы и из всех столичных журналистов сыщик больше всего не выносил именно редактора «Петербургского телеграфа». Навряд ли у того есть важная информация для полиции, но допросить его необходимо. Штольман полагал, прозвище пришло на ум Ребушинскому случайно, для красного словца, а потом народ подхватил, и Робин Гуд с легкой руки ушел в массы. Анна вернулась домой рассерженной, толкнула ногой дверь в спальню и скинула на пол пуховой платок. — Аннетт! — почти сразу за ней торжество вошёл дядя в спальню, будто попал на приём к императрице. — Ты уже отдала все танцы на предстоящем балу-маскараде? — О чем ты? Петр Иванович чуть не наступил на платок, быстро поднял и поинтересовался: — Куда ты ездила? — В покойницкую, — заявила Анна и села на постель. На миг дядя опешил. — Со Штольманом виделась? Послушай, моя дорогая, есть ведь другие места, где могут видеться мужчина и женщина, необязательно при покойниках. — Ко мне приходил дух убитой. Пятое убийство, дядя! Ее убили сегодня ночью. — Как убили? Постой. Но в газетах ничего нет об этом, пишут про карманников, да пожаре на Выборгской стороне. — О нем и не напишут. Так решила полиция. — Серийный убийца... — растерянно сказал Миронов. — М-да... Он глянул исподлобья на племянницу и подумал о Париже. Зачем вернулись? Ради кошмаров и духов? Серийного убийцы? А если Анна станет следующей жертвой? В Петербурге, в имперской столице, небезопасно, что же тогда творится на окраинах? Петр Иванович ослабил галстук. — Так о чем ты хотел поговорить? — Не хочешь вернуться во Францию? Анна вскинула голову и упрямо сжала губы. Спорить с ней бесполезно. Он уже заведомо проиграл, в тот самый момент, когда согласился на безумную авантюру уехать из теплого, дорогого сердцу Парижа. — Нет. — Жить здесь становиться опасно. Мы не в безо... — Я останусь здесь и... — И будешь помогать Штольману в расследованиях? — примирительно улыбнулся дядя и погладил ее по голове. Тяжело вздохнул и кивнул собственным мыслям. Помолчав, продолжил: — Твой первый танец. Он уже отдан? — Нет. Я оставила его для тебя, — хитро улыбнулась Анна. — Отлично! — потёр радостно руки Петр Иванович. — Отдай его другому господину. — Клюеву? — Нет. Андрей Петрович, наверняка, присвоил все танцы себе, да и последний тоже. Нет, речь идёт о другом господине... Миронов заговорщически подмигнул, а Анна решила, что он намекает на Штольмана. Штольман попросил дядю о танце с ней? Анна тряхнула волосами. Нет, не может такого быть. Яков Платонович не стал бы искать посредников и спросил бы ее прямо, да и потом, он ведь не танцует. — Некий господин, — загадочно продолжал тем временем Петр Иванович, — просил меня об одолжении. — Кто это? Я знаю его? — О, он просил остаться инкогнито, ты узнаёшь все на балу. Так ты не против отдать первый танец? — Мужчине, чьего имени я не знаю? Да, разумеется! — Вот и замечательно! — воскликнул довольный Петр Иванович и засобирался к выходу. — Просто замечательно! — Дядя! — Анна свесилась с постели. — Ты мне действительно не скажешь? — Не могу! — для убедительности Петр Иванович прижал руку к сердцу. — Я дал слово. Слово дворянина, джентльмена, в конце концов. — Второй рукой он начал шарить за спиной в поисках дверной ручки, повернув ее, сказал: — Ну, отдыхай, не буду тебя боле отвлекать.