Разыграй карту

— Ребушинский! Журналист, не оглядываясь, ускорил шаг. Одной рукой он придерживал шляпу, а второй, той, что держал трость, расталкивал людей и протискивался сквозь толпу. — Ребушинский! Стойте! Тучный мужчина пустился бежать, и тогда Штольман вытащил револьвер и выстрелил в воздух: — Полиция! Ребушинский резко остановился, сбив с ног двух женщин. — Следующая будет в спину, Алексей Егорович. — Ледяным голосом пригрозил следователь, по тону было ясно — он не шутит. — Поворачивайтесь. Редактор «Петербургского телеграфа» вскинул руки вверх и медленно повернулся. По пухлым, раскрасневшимся щеках стекали крупные капли пота. Он весь затрясся, стоило Штольману приблизиться к нему. — Я ничего не знаю! Ничего. Я ни в чем не виноват... и права такого не имеете! Штольман огляделся. Вокруг собиралась толпа зевак. Он убрал револьвер и крикнул, чтобы все расходились. — По всей видимости, вам хорошо известно, почему я искал вас. — Знать не знаю! — хлопнул по карманам пальто Ребушинский. — Не того подозреваете, Яков Платонович. В прошлом у них со следователем были недомолвки. Ребушинский всегда оказывался на голову выше других столичных журналистов. Когда в городе высокая конкуренция, читатели пресытились новостями, хочешь не хочешь, а придётся выкручиваться, чтобы оставаться на плаву, кому-то дашь пять рублей ради сенсации, где-то схитришь и подставишь ближнего, но тот сам виноват, нечего рот разевать, а кое-где можно и совестью поступиться. — Не того подозреваю, говорите? — Штольман недобро сузил глаза и сделал шаг. — Что вам известно? Ребушинский поднял руки ладонями вверх. — Как и всем — ничего, — начал он и запнулся, смекнул и продолжил: — А вы, собственно, по какому вопросу? С чего вдруг господин судебный следователь решил пообщаться с мелким журналистишкой, — процедил мужчина, не забыв, как его однажды оскорбили в Спасском участке. Хоть Штольман и не любил вести разговоры на улице, но поблизости находился только кабак, до ближайшего участка ещё идти и идти. — Для человека, сведущего во многих вопросах, Алексей Егорович, сейчас вы демонстрируете удивительную неосведомлённость. Признаться, я давно должен был вас навестить, ещё как только вы опубликовали первый номер о нем, — сделал ударение на последнем слове сыщик. Глаза Ребушинского заблестели от удовольствия, тонкие губы изогнулись в противной улыбке. — Полиция читает «Петербургский телеграф»? — Не юлите. Видите, кабак перед нами? Там и поговорим. — По какому праву? — взбунтовался Ребушинский, но крепкая рука Штольмана недружественно сжала ему локоть, и Алексей Егорович был вынужден покориться. Внутри людей было немного. День, можно сказать, только начался, однако помещение быстро наполнилось шумом вокзальной толпы и едким запахом жареного мяса. — Не делайте лицо, Алексей Егорович, — возразил сыщик и сел напротив, — мне прекрасно известно, какие заведения вы посещаете. — По долгу службы, — уточнил журналист. — Сенсация рождается зачастую в подобных местах, как это не прискорбно. Штольман сощурился, заметив, как в пухлых, маленьких пальцах Ребушинского мелькнул блокнот и карандаш. — Уберите. — Господин судебный следователь, — взмолился тот, — помилуйте, какой выйдет материал! Я вас представлю в лучшем свете, мать родная не узнает! — воскликнул журналист и тут же прикусил язык, а затем, быстро сообразив, елейно продолжил: — Народ хочет знать правду. Газеты ничего не печатают о Робин Гуде, но это не значит, что люди не обсуждают. Кем была последняя жертва? Как он убил ее? Последняя жертва? Штольман зацепился за случайно оброненное слово. Газеты перестали печатать хронику происшествий после убийства государственного контролера, о смерти внука графини редактор, положим, знал, время прошло достаточно, как-то и разнюхал, но смерть молодой вдовы... труп нашли сегодня в пять утра, убили женщину около часа ночи, со вскрытием Скрябин закончил к одиннадцати. О новом убийстве к утру знали лишь в участке, Трегубов, да Анна Викторовна. Навряд ли Анна могла кому-то рассказать... а что, если все-таки Скрябин прав и Миронова — темная лошадка? С чего вдруг у барышни проснулся интерес к расследованию убийств и почему ей порой известно то, что другим не дано знать? — Ее? О ком вы говорите? — Так Робин Гуд еще не убил? Возможно, мне показалось... Одним резким движением Штольман выхватил под столом трость и ударил ею по ногам Ребушинского, что тот взвыл от боли. Мужчина наклонился ближе к столу и схватился за больное колено, лицо его раскраснелось. В тот же момент сыщик ухватил его за ворот пальто и подтянул к себе. — Говорите, что вам известно, — прорычал следователь, — и не дай бог, вы в чем-то слукавите, Алексей Егорович. — Рукоприкладствуете? — проскулил Ребушинский, не отпуская колено. — Я буду на вас жаловаться! — Да хоть самому градоначальнику! Ну, говорите или сперва в камере желаете посидеть? Журналист бросил испуганный взгляд. Он знал о Штольмане не понаслышке, а лично доводилось с ним сталкиваться. Каменный фараон, лишённый чувства сострадания. Он ему колени точно вывернет. — Ничего мне неизвестно... — рука сыщика сильнее сжала ворот пальто, и Ребушинский быстро заговорил: — Знаю только, что следующая жертва должна была быть молодой женщиной. — Откуда вам это известно? — Он сам о том написал! Штольман на миг опешил. — Вы что же, в переписке с преступником состоите? Почему в полицию не обратились? — Мне не дают печататься! — взвизгнул редактор. — Да вы, судя по всему, не понимаете всей серьёзности ситуации, — угрожающе произнес следователь. — На каторгу захотели? — Я-я? — протянул, заикаясь, Ребушинский. — П-п-помилуйте... почему? За что? — За сокрытие и соучастие. Что он еще вам писал? Где письма? — Он пишет о несправедливости, о том, как грабят простой русский народ, и раз государство, полиция бездействует, то тогда он выйдет на тропу войны. — Он так и написал? — Да, честью клянусь! Штольман скривился. — В вас нет чести. — Ну, господин судебный следователь, не вам судить! Я вас не оскорблял, между прочим. — Рассказывайте. Что еще? Ребушинский сглотнул, осмотрелся и наклонился еще ниже, сбивчиво зашептал: — За народ он, за народ! За нас. Вы не понимаете? Наконец-то появился защитник, тот, кто подумает, заступится. Робин Гуд. Бедных он не трогает. Одной рукой ласкает, другой выносит приговор. Тем, кто не виновен, нечего опасаться. — Так вы поэтому его так обозвали? — Я? — журналист гадко усмехнулся. — Он сам так подписался в своем первом письме. — Когда это было? Почему он пишет именно вам? — У меня огромное количество читателей. — Ребушинский нахмурился и помолчал. — Вы очень любопытны, Яков Платонович. Полиция не хочет поделиться какой-либо информацией для моих читателей? — Если только о закрытии «Петербургского телеграфа». Где письма? Алексей Егорович повел плечами. — У меня дома, разумеется, но я вам их не отдам. Где ваш ордер? — На каторгу захотели? Писем будет достаточно упрятать вас как минимум на десять лет, но я попрошу для вас больше. Вы отдадите мне все письма, но сначала ответите на вопросы. Когда он написал вам в первый раз? До убийства купца? — После. — Дальше, — начинал выходить из себя Штольман. — Что было дальше? — Он велел писать о нем, — наконец, признался Ребушинский, — сообщать читателям в красках о всех его убийствах, а если я решу обратиться в полицию, то он зарежет меня, как свинью. — Так и написал? Как свинью? — Вот вам крест! Штольман откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. Он оказался прав. Убийца хотел, чтобы о нем говорили, обсуждалось последними лакеями, прозвище Робин Гуд по его задумке не должно было сходить с губ. Теперь, когда газетам запретили печатать о серии убийств, преступник находится вне себя от ярости. Желая привлечь внимание общественности, он начнёт действовать более грубо и записка тому подтверждение. Про угрозы Ребушинскому верилось с натяжкой. — Значит, он карает не только богатых, но еще и непокорных? Какой же он защитник всех слабых и обездоленных, либо убийца вас к таковым не относит... Следователь поднялся, а за ним, как по команде, журналист. — Что вы собрались делать? — Для начала вы отдадите мне письма, Алексей Егорович. Если у Ребушинского и появилось желание возразить, то озвучить его он не решился. Часом позже Штольман держал в руках четыре вскрытых конверта. Напрасно Яков Платонович надеялся продвинуться в поиске убийцы по почерку — все письма состояли из вырезанных слов из старых номеров «Петербургского телеграфа». — А он, как погляжу, ваш поклонник. Он присылал что-нибудь ещё? — Нет. — Вы писали ему? Ребушинский замялся. Штольман поднял голову и грозно сдвинул темные брови к переносице. — На срок работаете? — Писал. Пару раз. Вы должны меня понять, такой шанс выпадает не каждому! Из всех газет Робин Гуд предпочёл мою, он оценил меня, как передового журналиста. Следователь скептически оглядел мужчину. — Как вы обмениваетесь письмами? Обратный адрес здесь не указан. — Оставлял в своём почтовом ящике. — Как быстро забирали письма? — В тот же день. Штольман выгнул бровь и сказал: — Вы, конечно же, пытались выяснить, кто приходит за письмами... — Разумеется! Но он неуловим, словно призрак. Я грешным делом начал думать, не привидение ли он часом? Никто ведь его не видел, а столько разговоров! — Ребушинский на эмоциях сжал руку Штольмана, чем немало того удивил, и доверительно прошептал: — Яков Платонович, у вас есть подозреваемый? Он всё-таки убил молодую даму? Штольман отдёрнул руку и убрал письма во внутренний карман сюртука. — А вы спросите его об этом сами. — Вы забираете письма? — Это вещественные доказательства. — Помилуйте, Яков Платонович, а если он узнает о вас, о нашем разговоре... — Алексей Егорович вдруг переменился в лице и побледнел. — Он придёт за мной... смерти моей хотите? Вы же из полиции! Вы должны защищать людей, а не толкать их в объятья убийцы. — А вы попробуйте написать о черством фараоне в следующем выпуске. Из города не выезжать. Заметите что-то необычное, сообщите. Штольман покинул дом и направился в участок. Он прикажет приставить за Ребушинским наблюдение. Сажать его в камеру сейчас нельзя, Робин Гуд быстро сообразит, чьих рук дело, да и сокрытие улик не потянет на большой срок, только жизнь человеку калечить, пусть и такому навозному жуку, как Ребушинский. Что же до писем... вырванные фразы из текстов серийного убийцы вставали перед взором следователя, пока он добирался до участка. «Мир давно прогнил. Чистилище здесь». «Каждый изнеженный прихвостень понесёт справедливое наказание. В левой руке я держу весы, в правой — меч». «Вы все искупите свои ошибки». «Народ поднимется с колен, сбросит путы помещичьего деспотизма и провозгласит новое время. Начнётся другая эпоха». «Революция близко, Алексей Егорович. Вы слышите отдалённые раскаты? Так рушится старая, прогнившая власть». Робин Гуд — освободитель? Второй Робеспьер, да правда, пошёл другим путём — сам отбирает жизни, вот только Штольман хорошо помнил, чем закончилась для Робеспьера французская революция. Теперь, когда портрет убийцы стал более чётким, сыщик почувствовал внутреннее облегчение и жадно втянул носом морозный воздух. — Антон Андреевич, — сказал, войдя в кабинет, Штольман и начал снимать верхнюю одежду, — вы сообщили родственникам убитой? — Сообщил, Яков Платонович, дяде и тёти, родной сестре, Глафире Никитичне, та после замужества переехала в Орловскую губернию. Будем надеяться, в ближайшее время она приедет в Петербург. Следователь вытащил из нагрудного кармана четыре письма и протянул Коробейникову. — Что это? — От нашего убийцы. Состоял в тайной переписке с Ребушинским, делился своими планами и в подробно расписывал, как убьёт следующую жертву. Антон Андреевич побледнел и сел обратно на стул. — Как же это? Все это время преступник с Ребушинским заодно? — Не совсем. — Сыщик прошёл к своему столу. — Да вы почитайте, нам нужно внимательно все изучить. Теперь я отчетливо вижу преступника, его мышление мне стало окончательно понятным. К вечеру Иван Евгеньевич предоставит заключение о вскрытии. Вы опросили жильцов? Никто ничего не видел? — И не слышал... — пробормотал в смятении Коробейников. Помощник нерешительно раскрыл первый попавшийся конверт из четырёх и вытащил письмо. Штольман заметил у себя сложенную записку, раскрыл и оттуда выпала Пиковая дама... без головы. Обезглавили. Яков Платонович обернулся, сжимая пальцами карту. — Кто принёс записку? Коробейников вскинул голову и увидел даму Пик. — Посыльный. Мальчишка. — Он растерянно поднялся и приблизился. — Я и не посмотрел... вам адресовано... Яков Платонович, я думал, от Нины Аркадьевны... мальчишка-то в то же время пришёл... как обычно...