Разыграй карту

— Совсем не бережёте себя. Штольман потёр заспанное лицо и выпрямился. Сощурился от света лампы. Коробейников давно ушёл, а он решил в который раз просмотреть все бумаги. — Что вы забыли здесь в столь позднее время? — с хрипотцой в голосе спросил сыщик. Скрябин отодвинул стул напротив и сел. — Мыслей много, — ответил он, — домой как-то идти не хочется, а вы, я так и думал, здесь собрались ночевать. Удалось что-то выяснить? Показания графини навели на какие-то мысли? Штольман провёл рукой по лицу, сбрасывая остатки сна. Он перечитал заключение о вскрытии, сравнил с другими и пришёл к выводу, что убийца молод, полон сил, а ещё... — Мне кажется, мы имеем дело с человеком из одного круга, — произнёс он. — Объясните. — Почти все жертвы не сопротивлялись, за исключением последней, но грязь под ногтями могла забиться, когда тело скинули в канаву. — Может быть. На теле Каменской нет синяков или других повреждений, кроме ножевого в сердце. Хотите сказать... — задумчиво начал Иван Евгеньевич. — Жертвы знали его. Скрябин сложил руки на груди. — Налейте-ка мне чай, коньяк не предлагайте. — Когда следователь поставил перед доктором стакан с чаем, тот продолжил: — Круг лиц заметно сузился, Яков Платонович. Все они люди из высшего общества, раз знакомы, то он спокойно посещает графские да княжеские дома. Каменская была убита дома. Остальные — на улице. — Он знатен. — Богат, — добавил Скрябин. — Почему же тогда не пожертвовать своё состояние в пользу бедных или, скажем, построить школу, больницу? — Это ещё один вопрос, над которым я ломаю голову. Если остальные жертвы могли его знать, правда, государственный контроль... — Штольман помедлил, — не просто завести знакомство, но предположим... — А что купец? — перебил Скрябин. — Вы рассуждаете в верном направлении. Вот об этом-то я и думаю. Где бы убийца мог сойтись с Ефремовым? — Да мало ли где, — отпив горячего чая с мёдом, ответил Иван Евгеньевич, — хоть лошадью переедь — вот тебе и знакомство. — Лошадью, говорите? Ефремов за медицинской помощью не обращался, да и вы осматривали тело, он был полностью здоров. — До определённого момента. — Каменская была убита дома. Остальные — на улице. Свидетелей нет. — Неужели никто не видел, как к ней кто-то входил? Коробейников допросил прислугу? — Со всем рвением, Иван Евгеньевич. — Не мог же этот Робин Гуд забраться через окно? Люди такого круга не привыкли лазить по карнизам. В коридоре что-то звякнуло, затем раздался командный голос градоначальника, и дверь в кабинет распахнулась и ударилась о стену. На пороге возник Трегубов. Он с прищуром осмотрел двоих и обратился к дежурному: — Иди-ка ты, голубчик. — Затем, когда закрылась дверь, подошёл к столу. — А-а, господа, отдыхаете? Трегубов заглянул в стакан к Скрябину и, не обнаружив алкоголя, недовольно выпрямился. К приходу Николая Васильевича Штольман успел убрать початую бутылку коньяка. — Чем вы тут занимаетесь? — Убийство расследуем, — ответил Скрябин. Несмотря на высокий пост Трегубова, между ним и Скрябиным установились добрые отношения. Николай Васильевич, человек по характеру добродушный, с людьми по должности ниже держался ровно, без тени надменности, иногда любил побранить, но больше на словах, для порядка, без занесения в личное дело. К следователю относился с уважением, давно оценив его как первоклассного сыщика, и находил тандем Штольман-Скрябин более действенным, нежели Штольман-Коробейников. Но сейчас у Трегубова на душе скребли кошки, и он с радостью выплеснул раздражение на ни в чем не повинного Скрябина: — Особенно вы, как я погляжу. Вас что, Иван Евгеньевич, в штат записать? У врача крутилось на языке, что дамы вперёд — только после Анны Викторовны Мироновой, но тактично умолчал о тайне друга, пока ещё тайне. Рано или поздно до ушей Трегубова дойдут слухи о помогающей в расследованиях сыщику барышне. — Да ведь дело-то интересное, — вместо этого ответил Скрябин, — посудите сами, Николай Васильевич! — Очень интересное. — Трегубов снял головной убор и расстегнул пальто. — Настолько интересное, что уже САМ, — он приподнял указательный палец и понизил голос до шёпота, — обратил своё пристальное внимание на работу полиции. Да-да, Яков Платонович, я вам говорю. Четвёртое убийство! — Градоначальник ослабил ворот мундира. — Мы с вами, господа, все в Сибирь поедем, если не найдём его, попомните мое слово! Скрябин взглянул на Николая Васильевича и вскинул брови. — А вы так вообще побежите! — повысил голос Трегубов. — Помилуйте! — усмехнулся Иван Евгеньевич. — Меня-то за что? — А за то, что полицию отвлекаете чаем от важных дел. Вместо того, чтобы ещё раз проанализировать свои заключениями, вы тут, знаете ли, лясы точите. — Николай Васильевич, — обратился Штольман, — прошу вас посодействовать в одном деле. — Да-да? — живо отозвался градоначальник и опустился на второй стул рядом со Скрябиным. — Слушаю. — Газеты раздувают слухи. Люди и так уже нервничают. — Оставьте, Яков Платонович! На утро страшно будет взять газету в руки! — Чай? — предложил Скрябин. — Чего-нибудь покрепче, не отказался бы. Штольман вытащил бутылку и рюмку, налил начальнику, зная, что Скрябин предпочтёт допивать чай. — Благодарю, Яков Платонович. — Трегубов выпил рюмку для успокоения нервов и посмотрел на следователя. — Так что за дело? — Пусть газеты молчат. Градоначальник кашлянул и переглянулся со Скрябиным. По правде сказать, он не имел ничего против этого доброго малого и его посещений участка в неурочные часы. Николай Васильевич давно знал Скрябина и уважал его, как профессионала своего дела. Таких врачей днём с огнём не сыщешь! — Столица — не провинциальный город. Вместо одной газеты у нас печатаются десятки газет. Если их начать закрывать, по Петербургу поползут слухи... Народ и так у нас много додумывает, а сейчас...! Люди хотят знать правду. — Всей правды даже мы не знаем. Откуда же ее знать тому же Ребушинскому? — вспылил Штольман. — Вы «Петербургский телеграф» закрыть хотели, — напомнил он. — Ребушинский пишет глупость, а люди верят ему. — Закрыть газету не значит избавиться от преступника, — заметил Скрябин. — Не нужно закрывать, ограничить тираж, — пояснил Штольман. — По крайней мере в городе перестанут судачить о Робин Гуде. — Не можем поймать убийцу, так давайте заставим о нем замолчать? Так что ли? — спросил Трегубов. — Дело крайне серьёзное, Яков Платонович. Что вам удалось узнать? — Орудие убийства — нож. Каменская убита ножом в сердце, остальным перерезали горло. Государственный контролёр, по всей видимости, сопротивлялся до последнего, на теле имеется несколько ножевых ранений. — Вы подозреваете кого-то? Штольман замялся и нехотя ответил: — Нет, но есть основания полагать, что убийца принадлежит к высшему обществу. — Вилами по воде, — поморщился Трегубов, — такой ответ не удовлетворит министра. Читать газеты запретить я не могу, выпуск остановить их тоже, а вот не пропускать некоторые номера — да, дам указание. — Он хлопнул перчатками по колену и поднялся. — Что-то ещё, Яков Платонович? Я наслышан о последнем случае. Сегодня меня впервые спросили, не сорвётся ли во дворце Ёлка? — Что вы ответили? — Заверил, что к тому времени убийца будет пойман. — Пир во время чумы, — произнёс Скрябин. — Несомненно, вы, Иван Евгеньевич, на моем месте ответили бы что-нибудь другое. А теперь за работу, господа. — Первый час ночи. — Преступники не дремлют, — продолжил Николай Васильевич. — Мы с вами утонем в крови. Я усилю охрану, увеличу количество городовых на улицах. Штольман промолчал. — Есть возражения, Яков Платонович? — Нет. Однако я склонен считать, что количество городовых никак не снизит процент преступности. — Да? Ну так поймайте его. Убийца играет с полицией в «Кошки-мышки»! Его называют Робин Гудом... В дверь сильно постучали, обрывая пылкую речь Трегубова на полуслове. Двое городовых втащили в помещение избитого мужчину, держа его под руки, один воскликнул: — Ваше высокоблагородие! Поймали! — Кого? — Робин Гуда, — важно заявил полицейский. Штольман, застёгивая сюртук, вышел из-за стола, приподнял скептически бровь, оглядел задержанного и сказал: — С чего вы взяли, что это он? — Так сам сознался, ваше высокоблагородие, когда мы его поймали. Десять рублей украл. Трегубов сощурился. Бедняк, одетый в лохмотья, дурно пахнущий, покачивался, без поддержки того и гляди растянулся бы на полу, громко икнул, рассмеялся и прокаркал: — Я — Робин Гуд! Желваки заходили на лице Штольмана, Трегубов вскинул подбородок и вопросительно посмотрел на следователя. Тишину нарушил Скрябин: — Да он пьян. Бедняк расхохотался пуще прежнего. — Остолопы! Убирайтесь! Оба! — рявкнул градоначальник. — И его забирайте, чтоб глаза мои не видели! — Так точно! Слушаю-с! Городовые, побледнев, схватили под мышки мужика и потащили в камеру. Трегубов обернулся и посмотрел на Штольмана. — Если других подозреваемых у вас на сегодня для меня нет, то я вынужден покинуть вас, господа. Следом поднялся Скрябин. — Честь имею, — ответил сыщик, чуть наклонив голову вбок. — Я тоже пойду, — произнёс Иван Евгеньевич. — Езжайте и вы, Яков Платонович. За ночь вы его не поймаете. — Завтра скажу Коробейникову выяснить, какие дома посещали убитые в последний месяц и запросить списки гостей. — Умная мысль. На том приятели и разошлись. Штольман приехал к Нине около двух часов ночи. Она не ложилась. Свеча в ее спальне не думала гаснуть. Женское чутьё подсказывало ей, что он приедет, и когда в дверь постучали, губы ее растянулись в победной улыбке. Она встретила его в лёгком, прозрачном пеньюаре. Темные волосы лежали на плечах крупными завитками. Глаза ее показались ему сегодня ярче, а губы — решительнее. Босая, Нина прижалась к нему податливым телом и довольно заурчала, как только его руки сомкнулись на талии, и он подхватил ее под бёдра. — Замёрз? Она потерлась носом о щеку и запустила пальцы в курчавые волосы. — Я ждала тебя... — прошептала она сквозь череду поцелуев, пока Штольман нес ее в постель. — Никто не будет ждать тебя так, как я, Якоб, — сказала вдруг фрейлина и прикусила ему нижнюю губу. — Никто. Он приподнял голову. Их взгляды встретились. Что он увидел в глазах напротив? Томление? Радость встречи? Или туман прошлого и несбыточного? Тонкий огонёк последней свечи потух, лёгкий дым потянулся к потолку.