Разыграй карту

Нина появилась на пороге его кабинета неожиданно — именно так когда-то она вошла в его устоявшуюся, размеренную жизнь, где служба занимала главное место. С тенью надменности она наградила взглядом умных, хитрых глаз Коробейникова, дернула тонкой бровью, тем самым давая понять, что ждет, когда их со Штольманом оставят наедине. — В городе происходят страшные вещи, Якоб, — напряжённо заявила Нина и подставила руки для поцелуя. — Невозможно появиться на улице, — раздосадовано заметила она и позволила усадить себя. — Но ты всё-таки вышла, — усмехнулся сыщик и облокотился рядом о стол, глядя на фрейлину сверху вниз. — Твоя воля, ты бы не выпускал меня из дома, — красные губы ее дрогнули в кокетливой улыбке. Он промолчал, давая ей насладиться эффектом от своих слов и тем самым быть обманутой, ведь правда была жестокой — он никогда не ревновал ее, ибо знал, она никуда от него не уйдёт. — Что тебя привело? — Вот как? Что меня привело? Будь любезен, распорядись, пусть мне принесут кофе. — Она заговорила снова, как только Штольман исполнил ее просьбу. — Ее Величество крайне обеспокоена, три жестоких убийства за месяц. Ты ведь распутаешь дело до Нового года? — Нового года? — нахмурился Штольман, а затем быстро сообразил: — Новогодний бал... — Да, — кивнула Нежинская, словно он должен был догадаться сразу о причине столь сильных волнений. — Я могу заверить Ее Величество, что все будет улажено? — Ты поэтому пришла? — Что же мне оставалось делать? Ты уже несколько ночей не приходишь... — Фрейлина оказалась совсем близко, ее руки скользнули ему под сюртук, — а ведь я ждала тебя... — Тёплые губы мазнули в лёгком поцелуе по гладковыбритой щеке, взгляд следователя вспыхнул, и Нина хитро улыбнулась. — Я жду тебя сегодня. Она вернулась на место, стоило городовому постучать в дверь и возникнуть на пороге с ароматным кофе. Штольман молча кивнул. — Пообещай мне, — сделав пару глотков кофе, — обратилась к нему Нина, — ты закроешь это дело. Три убийства, да каких! А последнее... Ты читал газеты? — Меньше читай желтую прессу, — Штольман вернулся на своё место и погрузился в бумаги. — Другого не остаётся. У тебя есть зацепки, ты кого-то подозреваешь? Следователь приподнял голову и задумчиво качнул головой. Он не понимал, что связывает трёх жертв, кроме крупных состояний, они не были замечены в одном обществе, а купец и вовсе не был представлен двум другим убитым. Каков мотив? Если их убили из-за денег, то почему именно их и кто следующий? Орудие убийства всегда разное, метод — тоже. Если бы убийца убивал всегда одинаково, Штольман бы понимал, он играет с полицией, хочет, чтобы его поймали и проверяет, насколько далеко можно зайти. Но здесь — какая цель? Он изучил личные дела троих и опять-таки не нашёл ничего общего, в то время как и сам понимал, убийца один и он уверенно орудует в столице, что подтверждают заключения о вскрытии. — Знать бы, кто будет следующим... — обронила Нежинская. — Что? — На государственном контролёре дело не закончится, ты понимаешь это так же хорошо, как и я. Если бы ты знал, по какому принципу убийца выбирает следующую жертву... — Хватит, Нина, — раздражился Штольман, — оставь свои досужие рассуждения для будуара императрицы. Фрейлина оскорблено поднялась. — Как скажешь, дорогой. Я лишь переживаю за тебя. — И за Новогодний бал, — хмыкнул сыщик. — Да, — Нина подошла к столу, наклонилась и подставила лоб для поцелуя, и когда губы Штольмана коснулись белоснежной кожи, отстранилась, — я выполняю поручение императрицы, а ты так груб со мной. Представь, что будет, если кого-то убьют во время праздника! Газеты читаем не только мы, но и иностранные подданые... Но тебе виднее, я полностью доверяю... Она умолкла и обернулась на шум: в кабинет, постучав скорее для приличия, влетела, подобно вихрю, Миронова. Вид ее оставлял желать лучшего — она выглядела так, словно за ней гнались последние минут тридцать. Она была бледна и тяжело дышала, в руках нервно сжимала сумочку. Взгляд ее горящих глаз был направлен прямо на Штольмана, будто кроме него никого здесь не существовало, и он один мог понять причину ее внезапного появления. Позади маячил взволнованный Коробейников. От Нины не укрылось, как быстро, чересчур быстро, поднялся навстречу Штольман. — Анна Викторовна, — нарушила тишину фрейлина, все ещё ощущая на коже след его поцелуя, и в то же время неприятное предчувствие сдавило горло, — что вы здесь делаете? Только сейчас Анна заметила Нежинскую и занервничала ещё больше. — Нина Аркадьевна, — слегка кивнула барышня и снова посмотрела на следователя. Нина прищурилась. — Что случилось, Анна Викторовна? — Штольман вышел из-за стола и приблизился, оставив фрейлину стоять позади. — Я... — начала Анна и осеклась, она посмотрела на него с мольбой, и сыщик, не зная почему и зачем, кивнул на немую просьбу, повернулся к Нине и произнёс: — Мне нужно работать. Нежинская вскинула брови, метнула взгляд на Миронову и натужно улыбнулась. — Передайте особе, — продолжал следователь, — которой вы служите, я постараюсь сделать все от меня зависящее и даже больше. — Непременно, — ответила фрейлина и протянула руку для поцелуя. — Надеюсь, к вечеру, — выделила она, — что-нибудь прояснится. Она ушла, мучимая сомнениями, съедаемая ревностью. Устраивать скандал Нина не собиралась, только не на глазах у Штольмана, да и ему выдвинуть претензии лишний раз боялась. Анна Миронова. Что она о ней знала? Чудачка из Парижа, наследница баснословного дядюшкиного состояния, приобретённого через женитьбу на Головлевой. Сирота. Что она забыла в полицейском участке, у Штольмана? Нина вспомнила убийство в театре, Якоб тогда допрашивал Мироновых лично и отпустил их чуть ли не первыми. Покидая участок в мрачном настроении, она столкнулась со Скрябиным. — Нина Аркадьевна. — Иван Евгеньевич. — Уже уходите? — Вы что-то хотите мне сказать? — Никогда не думал, что прозекторская может послужить местом для романтических встреч юной барышни и ее кумира. O tempora, o mores! Нина разомкнула губы для следующего вопроса, но Скрябин лишь зло усмехнулся и исчез в дверях участка. Что он имел в виду? Нежинская мотнула головой, прогоняя дурные мысли, и села в повозку. Она вернётся к этому позже, сначала нужно успокоить Ее Величество, а что до Мироновой — она обязательно решит эту назойливую проблему. — Что у вас стряслось на сей раз? — допытывался меж тем Штольман, усаживая Анну. — Может, воды или горячего чая? Не успела Анна отказаться, как Коробейников сунул ей в руки стакан с водой. — Вы что-то узнали по делу? — Да на вас лица нет. Погода разыгралась не на шутку, — уточнил Коробейников. — Да вы выпейте воды, Анна Викторовна, или всё-таки чай с мёдом? Мёд отменный! Сейчас, одну минуту. Штольман сморщился от навязчивости своего подчинённого, поставил стул напротив Мироновой и сел, пока Коробейников суетливо делал чай. — Он не остановится на этом, — еле слышно проговорила Анна. — Вы о деле? Вы очень остро реагируете на все, Анна Викторовна, тем более, после такого насыщенного вчерашнего дня. — Нет, — она замотала головой, — я чувствую... я знаю... я... — она подняла на него перепуганные глаза, — я видела... я знаю, кто будет следующим... точнее, думаю, он уже мёртв. Штольман отстранился и скептически оглядел ее. Опять ей что-то приснилось? Немудрено, насмотрелась вчера всякого! — Второе убийство за сутки? — Не знаю... возможно, оно было раньше. Никто не писал заявления о пропаже человека? — Конечно, писали, — сухо ответил следователь, — у нас в день столько заявлений, вам и не снилось! — Нет. Я говорю о человеке из света. Штольман снова прошёлся по ней взглядом и нахмурился. — Выпейте воды, вам станет легче. Анна не стала спорить, поднесла стакан, но зубы стучали о стекло. Ее пальцы дрогнули. Стакан вылетел из рук Анны и разбился о пол. Вода разлилась по деревянным половицам, напоминая густую лужу крови. Ее замутило. Она не расслышала слов Антона Андреевича, не заметила, как молодой сыщик засуетился. Она подняла голову и попала в капкан серых, напряженных глаз. Комната закрутилась перед ней, звуки превратились в невыносимый гул, все перестало иметь смысл, кроме сосредоточенных глаз напротив. Его рука сжимала ее ладонь, но Анна чувствовала лишь холод и боль. Она смотрела ему в глаза и понимала, что теряет связь с реальностью: очертания кабинета смазались, чернота заполнила собой все пространство, гул за спиной рассеялся, и тогда Анна услышала... Истошный крик новорожденного прорезал мёртвую тишину холодного замка в январскую ночь 1048 года. Младенец кричал в полную силу своих легких, абсолютно игнорируя усилия служанок успокоить его. В то время как две ополаскивали маленькое тельце, третья готовила чистые пелёнки, а четвёртая, смахнув с мокрого лба молодой герцогини бисеринки пота, принялась подбивать ее светлости подушки, вот только герцогиня, окончательно обессилив от длительных родов, прикрыла налитые свинцом веки и погрузилась во тьму. Губы ее были обескровлены и белы, отчего лекарь, страшно перепугавшись, перекрестился и взмолился, как бы та не умерла от родильной горячки. — Герцогиня разрешилась здоровым сыном, ваша светлость, — тем временем низко поклонился старый монах мужчине, почти сразу вошедшему в душную спальню, стоило раздаться детскому крику. То, что родился мальчик, герцог понял и сам. Не удостоив и взглядом младенца, он бросил короткий взгляд на молодую, измождённую супругу. Первые роды оказались тяжелыми и долгими. Даст Бог, следующие будут легкими, и она родит ещё одного мальчика, на этот раз его сына. — Как себя чувствует ее светлость? — громко, даже резко спросил супруг лекаря. — Ее светлость спит. — Вижу. Ее здоровью ничто не угрожает, я полагаю? Взгляд пригвоздил к полу несчастного лекаря, тот хорошо понимал, случись что с герцогиней, ему не сносить головы, но ведь она молода, у неё крепкое здоровье, должна выжить. — Я позабочусь о ее светлости. Ребёнку требуется кормилица... Его светлость сузил глаза, и лекарь вжал голову в плечи. — Вы останетесь здесь до тех пор, пока это будет необходимо, — засим герцог развернулся к монаху и, понизив голос, властно распорядился: — Сделайте, как я велел. Монах сгорбился под суровым взглядом своего господина, не решаясь ни перечить, ни посмотреть за спину — туда, где на тёплых простынях лежала новоиспечённая мать, которой на утро суждено было узнать страшную новость — ее первенец скончался. — Вы уверены? — едва слышно, оробев, спросил монах, не поднимая глаз. — Ваш сын... — Ты знаешь, чей это ребёнок. Он — сын своего отца. Будь это девочка, я бы подумал, но мальчик — нет. Сейчас его не видно в комке пелёнок, но пройдёт время, и он станет крепким мужем и бросит мне вызов. — В чем провинилась невинная душа? — пытался смягчить суровый нрав господина монах. — Разве прелюбодеяние не наказывается по всей строгости закона? — Герцог медленно приблизился к ложу, по бледному лицу женщины танцевали блики свечей, густые влажные волосы разметались по подушке. — Разве Бог не карает за неверность? Монах промолчал, он знал подлинную историю супружеской пары, и кое в чем герцог сознательно привирал. Его господин возжелал чужую женщину, покусился на собственность соседа, убедил короля в измене вассала и лично возглавил против того военный поход, залил кровью чужие земли, лишил детей отцов, у матерей отобрал сыновей, а у женщин — мужей, и все ради неё — той, что сейчас лежала в согретой, мягкой постели. Гизела — красива, как распустившаяся в непогоду белая, чистая роза. Роза, которую грубо сорвали и заточили в холодном замке. Монах исподлобья глянул на герцога, скользнул взглядом по суровому лицу и в последний раз попробовал воззвать к милосердию, но то было чуждо этому опасному, властному человеку. — Обидчик уже наказан, ваша светлость. Его светлость сжал набалдашник трости, пальцы побелели, а губы вытянулись в тонкую нить. Он подошёл ближе к постели. Во время битвы ему мечом рассекли сухожилия и теперь герцог прихрамывал на левую ногу. Мерзавец пал в сражении, и его сын тоже не будет жить. Достаточно того, что он наблюдал полгода, как рос ее живот, и всякий раз, когда Гизела клала на него руку, на лице проступала нежная, мечтательная улыбка. Поначалу он надеялся, ребёнок от него, но мальчик родился крупным и доношенным, тогда как он в первый раз возлежал с ней, взял ее силой, семь месяцев назад. — Сообщите ей, как придёт в себя, ребёнок умер спустя час, как родился. Он вышел в коридор, стража лязгнула мечами и вытянулась. Герцог подозвал своего верного, проверенного временем рыцаря и отдал последние указания. Монах не выполнит приказа, у него старческое малодушное сердце, и за слабость ему придётся поплатиться сегодняшней ночью. В конце концов, он слаб и болен, его смерть не станет ни для кого неожиданностью. Герцог медленно двинулся в сторону кабинета, сильно припадая на ногу. Однако какой пустяк — нога. Он победил, и она досталась ему. Увидев Гизелу раз, он пообещал себе: в этой или другой жизни она будет принадлежать ему.