Ruination of Lucifer

Аластор застыл в такой унизительной позе на целую минуту, пока его позвоночник горел мучительной болью, посылая болезненные всполохи огня в каждый нерв его тела. Но самое отвратительное для него было то, что холодный палец ноги Люцифера был единственным, что держало его связь с реальностью. Он медленно и тяжело втягивал в себя воздух, содрогаясь при каждом вдохе, и с невероятным трудом подавляя желание прижаться лицом к чужой прохладной коже. Когда Люцифер убрал ногу, с последним мимолетным касанием по его подбородку и линии челюсти, Аластор заскулил от потери, вытягивая шею, как животное в попытке дотянуться до источника чистой воды. По телу прокатилась сокрушающая боль, и Аластор понял, что не может двигаться, словно марионетка, которой перерезали веревочки. Улыбка на лице болела, слишком тугие швы едва удерживали ее на месте. – Я отзываю твое право приближаться ко мне, пока тебя не пригласят, – холодно отчеканил Люцифер, и Аластор взметнул на него взгляд, в неверии смотря широко распахнутыми глазами. – Очевидно, тебе нельзя доверять, ты не способен держать свое слово, – слова Люцифера пронзали как острые иглы, и от агонии Аластор не мог найти в себе силы сказать хоть что-то. Его плечи дрожали, руки беспомощно лежали по бокам, а когти вывернулись и застыли под странным углом. Аластор поднял на него глаза, Люцифер возвышался над ним, словно держа в руках его жизнь. – Ты уничтожил последние крупицы моей доброжелательности к тебе, – говорил Люцифер без злорадства. Аластор думал, что болит только физическая оболочка, но внутри него тоже все сжималось и наполнялось тяжелым свинцом. Люцифер даже не выглядел злым. Не было его привычного дерганья глазом или раздраженного изгиба губ, только полная апатия. – Ты мне отвратителен, – произнес он все тем же пустым спокойным тоном. Аластор смотрел не моргая, что-то острое кололось в уголках его глаз. Он зашел слишком далеко - задел за больное. Взгляд Люцифера не хранил в себе разочарования, только холодное безразличие. Он почувствовал, как несуществующие ледяные когти сжали его изнутри, тело била дрожь, пока иней покрывал руки и ноги. – Пока ты не научишься хоть капле уважения, я не обращусь к тебе. Аластор дрожал, замерзший, жалкий и напуганный. – А теперь убирайся с глаз долой. Аластор раскрыл рот в немой, невысказанной мольбе. Его сейчас вышвырнут - выбросят - изгонят- С почти ленивым взмахом руки Люцифера, тень Аластора была вырвана из его тела, и радио на каминной полке ожило, разразившись вспышкой помех – извергая мучительные, разрывающие горло крики, в которых Аластор узнал свой собственный голос, чистый и не измененный радио-фильтром. Его тело растворилось в вихре бьющихся в панике теней, и его вытолкнуло через стену; он ударился о твердую поверхность, но его протолкнуло дальше, через стену, через шахту лифта и складные решетки, пока он не приземлился в своей комнате изодранной кучей целостной магии и дрожащей аморфной плоти. Радио в его комнате взорвалось дождем огненных искр. Он приказал своему телу подчиниться, сформироваться обратно – но безуспешно. Зловещие символы шипели и трещали в воздухе, заклинания распадались на всполохи бессильного света, и превращались в мелкий пепел, который сыпался, как может сыпаться только снег в Аду. Его сознание заперто в этой дефектной оболочке, связи между молекулами растянулись слишком далеко. Он пытался заставить свою плоть повиноваться, и если бы у него был рот, окна в его комнате уже бы разбились от крика. Бесконечно медленно, мучительный сантиметр за сантиметром, он пытался собрать себя в единое целое, но превратился лишь в извивающийся вихрь теней, клубящихся на ковре. Впервые с того дня, как он оказался в Аду, он чувствовал, что его действительно наказывают за грехи. Люцифер не шутил, когда предупреждал Аластора, что есть судьба хуже смерти – быть разобранным на молекулы (и все еще оставаться живым), было в первых пунктах из его списка вещей, которых он полагал, что не сможет вынести. С ужасающей, ломающей кости судорогой Аластор свернулся на ковре в позе эмбриона, прижавшись щекой к ворсу ковра. Все его лицо болело, и он не знал, что стекает по его щекам – кровь, слезы, или смесь того, и другого. Не в силах двинуться, он продолжал лежать, с трудом дышащий и обессиленный. Люцифер был прав – он идиот, ведь только идиот мог так просчитаться в своих шансах на успех. Вымотанный, Аластор закрыл глаза и потерял сознание. У него заняло почти две недели, чтобы восстановиться. Две недели вынужденного пользования лифтом, две недели без возможности использовать радио и транслировать крики раненых, слишком реалистичные, чтобы их можно было спокойно слушать. Четырнадцать дней он избегал Люцифера, да и большинство людей в целом. Он чувствовал себя слишком уязвимым для компании – словно грохочущий мешок с костями, волочащийся за скачущей лошадью. Он провел две недели, содрогаясь от звука беззаботного смеха Люцифера, который звучал каждый раз, когда с ним была Чарли. Чарли дважды подходила к нему, слегка обеспокоенная, и он использовал весь свой театральный талант, чтобы заверить ее, что он как всегда бодр и свеж, и всего лишь недоволен своим утренним кофе и несвежей олениной. На самом деле он чувствовал себя прокаженным, которого избегает общество. Он знал, что это совершенно иррациональное чувство, ведь никто, кроме Люцифера не обращался с ним иначе, но он все еще чувствовал себя как открытая рана, намного более запущенная, чем та, что чуть не убила его после битвы с Адамом. Если все человечество действительно вышло из его чресл, то вообще не удивительно, почему все вокруг такие наглухо отбитые. Вместо того чтобы винить Люцифера, Аластор считал, по своему нескромному мнению, что виноват сам небесный Создатель, который в своей бесконечной мудрости решил, что мизогинная свинья без капли уважения, вроде Адама, это отличное начало для создания новой расы. Не удивительно, что Лилит выбрала Люцифера. Гнев разгорелся внутри него, мощно и неожиданно. Он ведь был так близко, так близко к тому, чтобы заслужить доверие Люцифера. Ну почему он не мог просто сменить тему? На протяжении нескольких дней он представлял себе другие исходы событий – он мог бы начать льстить Люциферу вместо того, чтобы спорить с ним. Мог попросить помощи в попытке найти средство от его неутихающей жажды, разве ангел бы ему отказал? Он должен был попытаться использовать проверенный метод и поймать губы Люцифера своими в поцелуе. По крайней мере против этого он никогда не возражал. Черт, Аластор бы смирился, что его ежедневно пинают под колено. Он бы с радостью совершил паломничество к дверям Люцифера, пил бы его чудесный кофе и с вежливой улыбкой слушал о его старомодных вкусах в музыке. Он бы не оскорблял ни пустоту этой комнаты, ни беспорядок другой. Если уж дойдет до этого, Аластор был готов собраться и пережить унижение от необходимости извиняться, но Люцифер не проявлял никакого интереса даже к утреннему приветствию, не говоря уже о коленопреклонных разговорах. По условиям их сделки, все карты были на руках Люцифера, и решение о том, стоит ли назначать встречу лежало целиком и полностью в его бесчувственных черных руках. Тот, кто сказал, что противоположность любви не ненависть, а равнодушие, был абсолютно прав. Как оказалось, Аластор знал, как и куда направлять ненависть, но вот любовь и равнодушие всегда доставляли ему одни неприятности – первое он не считал чем-то ценным, а из-за второго у него случалась бессонница. Так долго томить его в ожидании, Аластор был уверен – это было наказанием. Но что если… Что если… Что если Люцифер никогда больше его не позовет? Смерть была концом всего по его мнению, но вечность без самого интересного существа, что он когда либо встречал… намного ли это лучше? Аластор не мог теперь слоняться по общим территориям отеля, потому что всегда был риск наткнуться на Люцифера, который участвовал в новых безумных идеях Чарли, чтобы вырасти в ее глазах. Аластору это было отвратительно. Все смотрели на Люцифера так, будто он был забавный рассеянный воскресный папа, хотя на самом деле, все было намного мрачнее и страшнее. Как бы Чарли отреагировала, если бы узнала, что ее отец думает о суициде, а она его последняя соломинка? Какое бы лицо она сделала, если бы Аластор рассказал, как ему понравилось оставлять раны на безупречной коже ее отца, и как он смаковал жидкое совершенство, что осталось на его когтях? Если бы она узнала, что он, хоть и ненадолго, смог заменить Лилит? Как это делала Лилит? Какими способами заставляла его стонать и кричать – он знал про хлыст, но это явно была не единственная вещь в ее распоряжении. В том видении, что он узрел, Люцифер растворялся в наслаждении и был абсолютно доволен мучениями предстоящей бессонной ночи. Теперь ему никогда не представится шанс связать Люциферу руки забытым пеньюаром Лилит и вытрахать из него головы каждое воспоминание о ней. Отель превратился в тюрьму, и даже бесконечная бушующая энергия Ниффти не могла его развлечь. Единственный человек, чьей компании он смел желать – единственная, кому он мог доверять – это Рози. Ее яркая личность была глотком свежего воздуха после ледяного безразличия, в котором он дрейфовал каждый день. Она радушно поприветствовала его со своей привычной любезностью, и потащила в гостиную, суетясь над его изможденным видом, подала ему кофе с подносом небольших канапе на случай, если он проголодается. Фонограф в углу весело наигрывал лучшие песни Артура Коллинза, невероятно задорные мелодии с идеально сочетающимися словами. – Ты кожа да кости, Аластор! Пропускаешь завтраки? Аластор молчал, внимательно смотря на еду так старательно приготовленную специально для него, но на языке чувствовался лишь вкус пепла. – Ох, милый, что случилось? – спросила она с искренним беспокойством и села рядом с ним. Смотря на ее знакомое лицо, Аластор впервые почувствовал спокойствие с момента, как Люцифер совершил над ним обряд экзорцизма. Невольно Аластор вздрогнул, улыбаясь слабой неубедительной улыбкой. – Что-то случилось, – поняла Рози. Это то, что он всегда ценил в ней – она всегда могла прийти к правильным выводам, имея минимум информации. И он был рад, что этот раз не был исключением. – Ты дрожишь. Позволь принести тебе мягкое теплое одеяло, – и она сразу же засуетилась, в энергичных движениях юбки кружились вокруг нее как маленький вихрь. Она изящно накинула одеяло ему на плечи, не тронув ни единого волоска на его голове. Какое же чудо эта женщина. – Вот так, теперь, когда ты хорошенько укутан, расскажешь твоей старой подружке Рози, что у тебя стряслось? Она снова опустилась на стул рядом с ним, аккуратно поправляя юбки, достаточно далеко и достаточно близко, чтобы Аластор мог спокойно дышать и чувствовать себя в безопасности. Пальцы Аластора вцепились в края одеяла, сильнее заворачиваясь в него. – Кто это был? – мягко спросила Рози. – Зестиал? Аластор помотал головой, уставившись перед собой. – Ах, конечно, он достаточно умен, чтобы не ввязываться с тобой в драку, он осмотрительный старый джентльмен. И Ви, кажется, не доставляют тебе проблем, хотя никогда не знаешь наверняка, когда обозлится обиженный любовник! Аластор усмехнулся. Ви никогда не были проблемой. Кроме Вокса, который разрушил их вполне приемлемые рабочие отношения, заразившись венерическими наклонностями. – Ты ведь не нажил себе врагов на других кругах, не так ли? Аластор вздохнул. – У меня заканчиваются варианты, дорогой, – легко произнесла Рози, подняв чашечку с кофе и окунув туда отрезанный палец. По правде, не многие могут сравниться с Аластором по силе, даже после его семилетнего отсутствия. Покончив со своей закуской, она изящно вытерла рот кружевным носовым платочком. Сделав небольшой глоток, искоса посмотрела на него: – Ты ведь не наступил Люциферу на пятки, верно? Это должно было прозвучать как шутка, и Аластор это понимал, он просто не был готов, что она попадет в цель так быстро. Или что вообще попадет. Предательская дрожь, покатившаяся по позвоночнику, выдала его, и он сжался как испуганный ребенок, уши туго прижались в голове. Чашка Рози со звоном опустилась на стол. – О, Аластор, – сказала она без тени осуждения, – взъерошил перья старого селезня? – спросила она, сочувствуя его незавидному положению. – Видимо, – плоско сказал Аластор. – Милый! – сердечно воскликнула она, и Аластор с радостью принимал исходящую от нее поддержку. – Что с тобой сделал этот горделивый шут? – Разложил меня на атомы, – прямо сказал Аластор. Мягкая улыбка исчезла с лица Рози, уступая место уместному шоку: – Он сделал что? – ее искренняя ярость была словно бальзам на саднящую душу. Аластор ответил ей совершенно пустым голосом: – Он разорвал мою связь с тенями, и швырнул меня, потерявшего свою оболочку, через несколько сплошных стен. Он думал, что ничто не сможет сравниться с мучительной болью его искалеченного до самих атомов тела, но осознание того, что он потерял все рычаги давления на Люцифера, что когда-либо имел, жалило едва ли не больнее. И еще это равнодушие. Люцифер не удостоил его даже взглядом, ведя себя, как будто Аластора не существует. Как будто он никогда не существовал. – Каков мерзавец! – возмущенно воскликнула Рози. – Как он мог быть таким жестоким? – Полагаю, я задел его гордость? – Аластор отчаянно пытался звучать беззаботно, но потерпел неудачу. Медведь в песне грозно зарычал. Рози оперлась на локоть, положив элегантные пальчики на свою бледную щеку. – Мне жаль так говорить, мой хороший, но это было не очень умно с твоей стороны. Когда Рози произнесла это, он уже знал, что это правда. Эта женщина принципиальна и дотошна, когда дело касается личных отношений. – Я уже в курсе, спасибо, – ощетинился Аластор, позвонки в его шее угрожающе хрустнули. Она посмотрела на него сочувственным взглядом и подцепила забытое блюдо с канапе как опытная хозяюшка. – Съешь хоть кусочек, дорогой. Это оленина, как ты любишь. – Печень минимальной прожарки? – спросил он с досадой. – Ага, и очищенный язык. И правда, она слишком хорошо его знает. Под давлением ожидаемого от него поведения образцового гостя, Аластор подцепил кусочек нарезанной кубиками печенки и отправил его в рот. Прекрасная текстура, именно такая, как он любит, но вот вкус… Меньше терпкости, меньше вкуса железа, и больше… абсолютного ничего. Но он все равно проглотил, хоть и не смог сдержать хмурого изгиба бровей. – Что с ними не так? – Рози озадаченно посмотрела на блюдо, – Кажется, мне придется искать другого мясника, это абсолютно неприемлемо. Не беспокойся, дорогой, Рози найдет тебе достойное угощение, дай мне немного времени покопаться в морозильной камере… – Дело не в мясе, – безучастно сказал Аластор, – дело во мне. – Совсем на тебя не похоже, – вежливо произнесла Рози, и опустила блюдо с закусками обратно на стол. – Как долго это продолжается? Аластор хотел смеяться. Что именно – его проблемы с едой, которая вся на вкус как пустота, или его проблемы с Люцифером, и кстати обе беды имели общий корень, если задуматься. – Три недели, – сказал Аластор, пытаясь припомнить, когда именно все это началось. – Это же просто пытка! – Рози сжала в руке свое жемчужное ожерелье. – Мой бедняжечка… – Я поглотил то, что не следовало. – признался Аластор, открываясь ей больше, чем кому-либо. Пожалуй, Рози единственная родственная душа, что у него есть. Она серьезно посмотрела на него: – Это же не было… мясо демона похоти, да? – Аластор слегка улыбнулся, когда она понизила голос до шепота, как будто точно знала, как сильно ему отвратительна такая перспектива. Он покачал головой. – О, думаю, это намного хуже. Рози с тревогой взглянула на него и выдохнула: – Это же не королевская дочка? Быть не может, Аластор! Аластор едва не поперхнулся на пустом месте: – С чего вдруг из всех возможных вариантов мне трогать ее? Рози выпустила преувеличенный вздох облегчения: – Ну слава Богам! Потому что это бы скрутило старого змея в узел, скажу я тебе. Аластор прикусил язык. Как оказалось, иметь дело с Чарли было бы предпочтительнее, чем заключать сделку с ее отцом. – Ал… – спокойно произнесла Рози, ее мягкий акцент успокаивал его напряженные до предела нервы, – Что это было? Аластор не хотел об этом говорить. Ни с кем. На несколько захватывающих секунд он почувствовал вкус созидания, только чтобы все разрушить своими собственными неуклюжими руками и длинным языком. Воспоминания о Люцифере, раскрытым перед ним, связанном и истекающим кровью, хлынули, наполняя нижнюю часть тела, как неудержимый губительный потоп. Он бы все отдал за еще одну каплю, за единственный шанс еще раз вкусить истинной силы. Насколько он готов унижаться ради этого? Готов ли он ползать перед ним на четвереньках, облизывать его сапоги, омыть его босые ноги? Мощная волна отвращения подкатила к его горлу. На что он готов пойти, чтобы еще раз увидеть соблазнительно кровоточащие губы? – Кровь, – содрогнулся Аластор. – Это была его кровь. Это всегда была чертова кровь. – Чья кровь, милый? – поинтересовалась Рози, с нежностью заботливой матери. Аластор бросил на нее острый взгляд абсолютного бессилия: – Змея, – прошептал Аластор, – из райского сада. Рози шокировано прикрыла рот, заглушая испуганный крик обеими руками. – И он тебе позволил? – спросила она, наклонившись ближе. Аластор засмеялся, потому что он не знал. Люцифер позволил ему? Или это было искушение с самого начала? Он рассмеялся громче, потому что это уже было неважно – столько границ нарушено, столько кровавых кругов нарисовано, что заклинание уже нельзя было отменить. – Я взял ее, – прорычал Аластор. Рози ошарашенно замолчала. – Я взял его, – признание слетело с его губ, звуча так же отвратительно, как и в его голове. Воспоминания о гладкой коже, разорванной одежде и отчаянных стонах Люцифера заполнили собой каждый опаленный нерв в его теле. Он чувствовал крепкую мускулистую спину под своей ладонью, невероятную шелковистость его спутанных золотых волос, дразнящий изгиб его улыбки, залитой кровью. Эти воспоминания дразнили его. Натяжение цепей и боль в растянутых суставах – и эта неловкая попытка дотянуться до его поврежденного запястья. Вид Люцифера, поворачивающегося к нему спиной. Ощущение холодного мрамора, когда он упал перед ним на колени. – Я обещал, что сломаю его, – пронзительно прошептал Аластор. – Но вместо этого… я думаю, он сломал меня.