Ушастый нянь

      Антон внимательно наблюдает за шоколадной пеной, что лениво собирается в узком горлышке турки. Сам кофе его мало волнует, а вот лицо Арсения, когда он разбудит того, пусть и таким стереотипным «кофе в постель» — да. Попов кофеман, в полном смысле этого слова, ещё и с большой буквы. Любит терпкий напиток в любом виде. Шастун мог бы не заморачиваться и сварить в кофемашине, но там получается не такой насыщенный аромат. Да, у того больше месяца назад был гипертонический криз, но если держать его в узде, то от пары чашек кофе ничего не будет. Он знает это наверняка. Ладно, Шаст заморочился и посоветовался тогда с Леной Журавлёвой. Девушка по Facetime, конечно, долго смотрела на него красноречивым взглядом и сложив губы уточкой, чтобы не рассмеяться, но рекомендации дала профессионально. И, перед тем, как попрощаться, добавила, что Арсению не помешало бы побольше положительных эмоций.       У Антона вырывается смешок, интересно, может ли давление Попова скакнуть от невинного отсоса, и тут же трезво — или не очень — рассуждает, что оргазм ещё никому не причинил вред.       С небольшим подносом в руке, стараясь не расплескать свежесваренный кофе и зелёный чай, Шастун бесшумно проскальзывает в свою спальню. Арсений спит на животе, обхватив руками всё ещё единственную подушку на постели Антона. Они уже полтора месяца спят здесь, не считая пятидневную поездку на Сейшелы и тех пары раз, что Кьяра засыпала у Попова, и тому приходилось ложиться с ней.       Вопрос о второй подушке никогда не поднимался. Они без труда помещались на одной. Удивительно, но спать в обнимку вошло в привычку, несмотря на то что каждый раз это удивляло Антона. Они взрослые люди, привыкшие спать в одиночестве. У каждого были свои позы и какие-то правила в собственных постелях. Шастун предпочитал спать на левом боку, и Попова это полностью устраивало, когда он прижимался горячим торсом к его спине и, засыпая, неторопливо выцеловывал вихрастый затылок. Арсений во сне обнял подушку, когда Антон пятнадцать минут назад выскользнул из тёплой постели. Словно Попов за это время разучился спать без объятий.       Предусмотрительный и негласный устав заводить будильник на смарт часах остался. После того утра, когда Кьяра перед поездкой в санаторий обнаружила их в одной кровати, разговор о том, что пора всё объяснить девочке, больше не поднимался. Но оба понимали, что он неизбежен.       Обычно им везло. Попов уходил перед самым подъёмом Кьяры, предварительно практически облизав Антона с ног до головы и заставляя последнего мчаться в душ, чтобы подопечная не застигла его «готовым на всё».       Белоснежный лонгслив Арсения задрался почти до лопаток, обнажив поясницу. Пижамные штаны сползли, туго натянувшись на крепких ягодицах. Опустив поднос на прикроватную тумбочку, Антон проскальзывает под одеяло — кстати, тоже одно — и, набросив его на нижнюю и такую аппетитную часть тела, властно сжимает её широкой ладонью. Попов слегка вздрагивает. Стискивает зубы, чтобы подавить хриплый стон и зарывается лицом в подушку.       Шастун перемещается выше, проводит ногтями по голой коже и на пару сантиметров запускает пальцы под резинку штанов, с интересом наблюдая за лицом Арсения, когда тот, всё ещё не открывая глаз, поворачивает голову в сторону, чтобы не задохнуться. Впрочем, это действие практически не помогает. Он хватает ртом воздух в спальне и, изогнувшись немного назад, хватается за руку Антона, то ли требуя остановиться, то ли умоляя продолжать.       — Утро, — хрипит Попов, переворачиваясь на спину. Его рука всё ещё крепко сжимает кисть Шастуна.       — Доброе, — Антон наклоняется и припечатывает улыбку к губам Арсения.       — Пока не очень, — Попов тянет руку Шастуна ниже, укладывая на свой твёрдый член. — Вот теперь самое то.       Грудь Антона раздирает беззвучный хохот. Его двухметровое тело так сильно трясётся, что даже кровать без малого начинает ходить ходуном.       Но в центре солнечного сплетения не только смех, там огромное чувство, которое поглотило его целиком. Эти эмоции не в нём, он сам — полностью — погряз в них, утонул уже давно. Без возможности, да и без желания, выплыть. Осознание, что его любовь к Арсению самая что ни на есть первая, наполняет его тело детской радостью. Словно ему снова семнадцать, словно мир снова лежит перед его ногами.       Потому что Попов и есть его мир. Эти мужчина и маленькая девочка, что за стеной досматривает в этот ранний час свои волшебные сны.       Арсений зарывается рукой в пушистые локоны и тянет лицо Шастуна к своему.       — И я тебя, — успевает прошептать Попов, перед тем как их губы встречаются.       Первое время Антон избегал утренних поцелуев, здраво рассудив, что запах изо рта у обоих — это не романтично и неприятно. Но когда высказал свои мысли вслух, получил от Арсения возмущенный взгляд. После этого Попов скрутил его, набросил на них обоих одеяло и наглядно показал, что он думает о гигиенических процедурах ротовой полости после сна. Одним словом, сам «умыл» его.       Шастун откидывается на единственную подушку, увлекая за собой Арсения. Если они считали, что после фроттажа на островах, поцелуев стало недостаточно, то после минета на кухне два дня назад их стало катастрофически мало. Попов уже даже начал задумываться, чем можно таким подкупить Сергея, чтобы тот остался с Кьярой, и он мог украсть Антона на ночь.       Шастун резко отстраняется и переводит осоловевший взгляд на дверь в смежную комнату. Арсению мало, и он скользит губами по шее с острым кадыком, когда понимает, что Антон начинает выворачиваться.       — Подожди, — Шастун упирается Попову в грудь, чтобы притормозить этот настроенный на интимный лад ледокол, запоздало понимая, что Арсений каким-то образом оказывается на спине, а Антон уже удобно устроился сверху. — Мне показалось, я что-то слышал.       Попов придерживает мужчину за талию, помогая слезть с себя, и оба замирают, стараясь уловить в соседней спальне движение.       — Ты принял решение по поводу Кнопки? — осторожно начинает Антон. Появление в их семье нового шерстяного друга ошеломило даже его. И он знает, насколько сильно Кьяра хочет оставить котёнка. Осталось только уговорить котоненавистника.       — А ты что думаешь? — Попов чешет подбородок и переводит на Шастуна задумчивый взгляд.       — Я? — Антон указывает себе на грудь. — Ты хочешь знать моё мнение?       — Конечно, ты член семьи, мой партнёр, — пожимает плечом Арсений. — Твоё мнение для меня так же важно, как и Мартышкино.       — Ох, — какое-то время Шастун даже не находится с ответом. Слова Попова скользят бальзамом по его сердцу. Понимание, что теперь он как полноправный член этой маленькой семьи может высказываться и, скорее всего, даже координировать некоторые моменты, даже громче слов о любви. Это безмолвные, но неоспоримые доказательства. — Оставляем.       — Как скажешь, — кивает Арсений. — Попробуй записать котёнка в ветклинику на понедельник и, наверное, ему понадобится ещё один комплект приданого, — добавляет он, с ужасом вспоминая, насколько уменьшилось пространство дома после того, как они оплатили исключительно необходимые вещи для Печеньки. — Только у меня одно условие.       — Я даже не сомневался, — в притворном ужасе вздыхает Антон.       — Если эта Кнопка окажется мальчиком, мы стерилизуем Волосатую Булку, — парень хмурится, Попов тяжело вздыхает, замечая это. — Шаст, это единственное требование, которое даже не подлежит обсуждению. Я согласен оставить ещё одного кота только на этом условии.       — В понедельник не получится. Я хочу, — Шастун снова поворачивает голову в сторону комнаты девочки, после чего возвращает внимание на Арсения, — в понедельник, — но договорить он не успевает.       — Я тоже хочу. В понедельник, — низко выдыхает Попов прямо в губы Антона, одновременно проскальзывая под его футболку и царапая тугой сосок.       — Арс, — Шастуну хочется смеяться, но вместо этого он — ожидаемо — покрывается алыми пятнами. — Ты только об этом и думаешь!       — О чём? — непонимающий взгляд и резко выдернутая из-под одежды рука.       — Ты понял, — фыркает Антон и уже зыркает по комнате в поисках предмета в пределах досягаемости, которым можно было бы начать обмахиваться.       — Нет, — нахмуренные брови.       — Понял, — крякает Шастун, закатывая глаза.       — Я хотел на следующей неделе заехать к Позовым, решил, что и ты о том же, — безапелляционный ответ. Опровергая собственные слова, Арсений облизывает губы, и температура Антона подскакивает так сильно, словно он нырнул в кратер извергающегося вулкана. — А вот ты, кажется, только об этом и думаешь.       Попов дразнится. Играет. И предсказуемо ведёт в игре. Но, кажется, смущение Шастуна способно возбудить его не меньше, чем отсутствие на том одежды.       — Я кофе тебе сварил, — вспоминает «вдруг» Антон и демонстративно отворачивается. — Я планирую в понедельник съездить в торговый центр за подарками для детей из детского дома и хочу взять Кьяру, чтобы познакомить с ними.       — Шаст, — ласково зовёт Арсений и, невесомо прикасаясь к подбородку мужчины, вынуждает смотреть на себя. — Я не хотел обидеть или смутить. Просто шучу. Ну не дуйся.       — Арс, — словно перекатывая имя Попова на языке, томно произносит Шастун. Пришло время для маленькой сладкой мести. — А на тебе есть нижнее бельё? — он наклоняется над мужчиной, одновременно цепляя пальцем резинку на его пижамных штанах. Слегка тянет вниз, словно желая проверить наличие вышеозначенного предмета на Арсение, который успел взять кружку кофе.       — Нет, — выдавливает из себя Попов, предусмотрительно возвращая кофе на поднос. Его руки настолько дрожат, что он не доверяет себе.       — Помнишь наш первый поцелуй в темноте на кухне?       — Да, — голосовые связки Арсения перестают функционировать, и голос срывается.       — Мы были так злы друг на друга, но я так непозволительно сильно хотел тебя. Ты тоже меня хотел в ту ночь, да? — еле слышно выстанывает Антон, ныряя ещё глубже в пижамные штаны.       Способность членораздельно выражаться покидает Попова окончательно и он тупо кивает, погружаясь в зелёные озёра, которые давно уже играючи покорили его.       — Я даже не могу выразить словами, как адски я хотел попробовать тебя на вкус. Ты испытал позавчера такой мощный оргазм, правда? — гипнотизирующий шёпот подобно песне сирены влечёт его на дно, и тело прошивает огненная молния, когда кончик пальца Шастуна проходится по влажной головке.       Ещё один пьяный кивок. Арсений распадается и буквально позорно тает, как мороженное на сковороде.       — Стерилизовать Печеньку негуманно, да? — Попов в астрале. Он не понимает смысл вопроса. Он слышит только пронизывающую каждую клеточку интонацию. Быстрое дыхание Антона обжигает его. И с совершенно дебильным выражением лица он уверенно кивает, соглашаясь.       — Вот и договорились, — невозмутимо резюмирует Шастун и убирает руку. Довольно падает на спину и складывает руки под головой. — А кнопка девочка! Я сразу определил.       — Ну ты засранец, — кажется, на вдохе рявкает Арсений. — Значит, вот как? Решил добиться желаемого грязными манипуляциями?       — Это доказывает только то, что именно ты, — делая акцент на последнем слове, самодовольно отзывается Антон, — постоянно думаешь о сексе, — но его такой важный тон резко сбивается, когда Попов задирает на нём футболку и припадает губами к солнечному сплетению.       — Кьяра проснулась, замри, — командует Шастун, спихивая с себя Арсения. Падая на подушку, он успевает прикрыться одеялом и зажмуриться, а Попов разваливается на другой стороне постели, аки бедный студент в плацкарте, которому не хватило денег на спальные принадлежности. Дверь бесшумно открывается, и в комнату проскальзывает девочка.       — Печенька, не шуми, — шепчет Кьяра, на цыпочках приближаясь к кровати. И ты, Кнопка, — добавляет она, когда котёнок тонко пищит, судя по всему, у неё на руках. — Смотрите, Тоша снова боялся спать один, — терпеливо объясняет она своим питомцам. На мгновение аккуратно, чтобы не потревожить сон няня, проскальзывает рукой под подушку, и так же тихо скрывается в своей комнате.       — Она что-то положила мне под подушку, — выждав секунд тридцать, чтобы удостовериться, что девочка ушла, еле слышно произносит Антон. Приподнимает бежевый уголок, и два непонимающих взгляда сталкиваются, когда на простыне обнаруживается молочный резец девочки.       — Это намёк, что пора повысить тебе зарплату? — хмыкает Попов, рассматривая зубик. На его широкой ладони тот кажется таким маленьким, что где-то в горле появляется ком грусти от ощущения неизбежности. Кьяра растёт и притормозить это невозможно.       — Нет, дело не в деньгах, — качает головой Шастун, когда до него начинает доходить смысл поступка Кьяры. — Это, ну, блин, — смущаясь, он проводит пятернёй по спутанным волосам и усаживается прямо. — Мы говорили с ней на днях, что зубная фея не только монетку кладёт под подушку в обмен на выпавший зуб. Она исполняет мечты.       — Я всё ещё не понимаю, как это связано? — между бровей у Арсения селится глубокая складка, которую Антон тут же разглаживает большим пальцем.       — Она уступила мне право загадать желание.       — О чём ты мечтаешь, Шаст? — негромко спрашивает Попов, подносит руку того к губам и целует ладонь.       Антон уже хочет ответить, когда смарт часы на запястье Арсения начинают вибрировать. Он переводит взгляд на квадратный экран, и Шастун буквально кожей ощущает, как игривое настроение Попова сменяется тревогой. Он тянется к айфону и быстро принимает входящий.       — Ляся, что случилось? — с беспокойством произносит он. Антон замирает, с волнением покусывая нижнюю губу. Разве с хорошими новостями звонят так рано?       Чётко вылепленная бровь Арсения взмывает вверх, и Шастун синхронно с ним выдыхает, когда черты лица Попова разглаживаются. Антон не разбирает слов, которые быстро проговаривает Добровольская. Арсений чешет бровь, одновременно фиксируя время на смартчасах.       — Мы не против, — Шастун в нетерпении разводит руками. Если в это «мы» входит и он, ему определённо стоит знать, на что он соглашается. — Ляйсан хочет взять Мартышку на сборы сегодня. На две ночи, — прикрывая микрофон, объясняет Антону мужчина. — Ты серьёзно? — уже Ляйсан. Откашливается, глядя красноречивым взглядом на того.       — Что? — произносит одними губами Шастун, в нетерпении подпрыгивая на матрасе.       — Хорошо, я понял, Лясь, через час она будет готова, — подытоживает Попов и прощается.       — Кьяра едет на соревнования? — уточняет Антон, начиная понимать, чем «грозит» им обоим отсутствие девочки.       — Да, в Одинцово, до воскресенья. Это ещё не всё, — хищный оскал даже немного пугает Шастуна, настолько откровенно осматривает его тело Арсений. Плотоядно, так что все приличные мысли мгновенно улетучиваются из его головы. — Ляся предложила нам с тобой провести выходные в их горном домике.

      ***

      Попов сказал Антону, что добираться до домика, который в своё время снял, а позже и приобрёл в собственность Паша, чтобы спасти свой брак, добираться не больше часа. Но ещё в Москве Шастун понял, что за отведённое время они туда не попадут. Область накрыл мощный буран. Со своего места даже сложно было понять, идёт ли снег с неба или ветер поднимает его с загородной трассы. Видимость упала до нескольких десятков метров, заставляя Антона пристально вглядываться в белёсую тьму, разрываемую мощными фарами внедорожника.       Наверное, в такие моменты доверие проходит один из своих важных экзаменов. Шастун знает, насколько опытен Арсений за рулём, его стаж впечатляет. И это даже не страх перед аварией, это глубинное, практически инстинктивное недоверие по отношению к ситуации в целом. Внутри у Шаста скручивается нервный узел. Он чувствует, как сердце барабанит в грудину, и силой воли старается не скатиться в паничку, балансируя где-то на грани навязчивой глубинной тревожности. Щурится, словно берёт контроль над дорогой на себя, горбится и крепко зажимает потные ладони между колен.       Путь ему незнаком, мысленно рассчитать, сколько по времени осталось до пункта назначения не представляется возможным. Он пытается поймать за хвост те ожидания, которые не давали ему покоя, когда он собирался, пока Арсений ехал с работы. То предвкушение, которое оставило следы на искусанных губах. Те картинки, которые уже не один месяц рисует в своей голове. Но мощная вьюга не позволяет этого. И он уже не понимает, отчего заводится больше: от того, что волнуется, доедут ли они до этого домика в целости и сохранности или от того, что подсознательно не доверяет Попову.       Или о том, что произойдёт там.       Непроизвольное движение пальцев к виску, где начинает зарождаться боль, на мгновение отвлекает Арсения от дороги.       — Ты в порядке? — его слегка напрягает такое долгое молчание Шаста. Обычно того сложно заткнуть, благо в последнее время Попов нашёл очень действенный способ — поцелуй. Но сейчас его слегка напрягает тишина в автомобиле. О чём тот думает? Чего боится?       — Нам обязательно было ехать сюда? — горестный вздох моментально накрывает Попова отчаяньем. Что он снова делает не так? — Мы же могли остаться на выходные дома.       — Ляся предложила. Я подумал, тебе понравится провести несколько дней в горах, — Арсений тормозит возле автозаправочной станции. Не доезжая до колонок, останавливается на небольшой парковке.       — Ясно, — сгорбленная спина и потухший расфокусированный взгляд сквозь пассажирское стекло, за которым можно с трудом различить неоновую вывеску и свет из небольшого магазинчика с товарами для водителей.       — Мы можем вернуться, — окончательно сдувается Попов.       — А есть ли смысл? Ещё долго?       — Нет, мы уже въехали в посёлок.       — Тогда зачем остановился? — Антон грубит, не в силах бороться с напряжением. Он понимает, что это просто защитная реакция, как в тот момент, когда он признался Арсению в своих чувствах, а тот предпочёл пока придержать ответное признание до лучших времён. Ему просто надо объяснить причину настроения Попову, чтобы ласковый взгляд и крепкие объятия подарили покой, но он молчит, неосознанно, но бесцеремонно вменяя тому вину за своё состояние.       — Мне нужна щётка для очистки снега, — сдержано отвечает Арсений, — я много лет оставляю машину в гараже, а здесь, у Воли, нет, — чёрт, зачем он это всё объясняет?       Он натягивает капюшон на голову и выскакивает из машины. Шастун провожает фигуру в тёмной парке, которая с трудом пробирается через снежный кисель к супермаркету. Трёт лицо и затылок, после чего откидывается на сиденье под яркой алькантарой. Они уже близко. Но тремор рук выдаёт, насколько он на грани. Надо собраться, иначе он окончательно разрушит ту атмосферу предвкушения выходных вдвоём, что витала во внедорожнике, когда они выезжали из дома.       Попов возвращается через несколько минут. Громкий хлопок дверцы выдаёт его настрой. Он молча пристёгивается и выезжает на дорогу.       Прекрасно! Здесь дорога ещё хуже, и практически нереально разглядеть, где проходит полоса движения для автомобиля, а где начинается обочина. Антон обещал себе успокоиться, но досада и злость разгоняют его сердце подобно мощному движку самолёта.       — Мы на месте, — глухо доносит до него Арсений и хватает с заднего сидения увесистый рюкзак с вещами. Эти резкие движения выбешивают Шастуна окончательно. Попов выходит, и Антон спешит за ним. Серотонин, словно решив, что здесь ему делать нечего, так резко снижается, что тот едва не рычит, догоняя Попова уже на крыльце, что хоть частично скрывает их от колючей, свирепой вьюги. — Ты можешь мне объяснить, что с тобой, — по словам чеканит Арсений, задрав голову слегка вверх, припечатывая Шастуна льдистым взглядом спиной к двери.       — Мне здесь не нравится, — вскидывается тот, вытягиваясь в струну, пытаясь сохранить преимущество в росте. — Для чего мы сюда вообще приехали?       Попова нещадно обжигают эмоции, что отражаются в любимых глазах. С тем, что творится вокруг, зелёный цвет никак не сочетается. И сейчас нефрит в этих глазах горит. Полыхает злостью, раздражением и бессилием. Но там, за более светлыми фисташковыми прожилками Арсений наконец различает то, что всю дорогу пытается скрыть от него Антон: панику. Поэтому он молча толкает массивную дверь, зная, что не заперто, и лёгким касанием к предплечью вынуждает его обернуться.       — Для этого, — хрипло выдыхает он.       Шастун на автомате делает шаг вперёд, и его моментально окутывает гостеприимное тепло. Если назвать это место домиком, то определённо оскорбить его. Он не силён в архитектуре, но шале подходит этому месту больше. В доме только одна комната в виде прямоугольника, в которой два предмета сразу же бросаются в глаза: кровать под плюшевым покрывалом и глубокая чаша, больше похожего на небольшой бассейн — джакузи. Дом и внутри из камня. Антон медленно спускается по ступенькам вниз и подходит к низкой кровати. Но не она владеет его вниманием, а электрические свечки, что отвоевали у основного освещения право гореть в комнате. Они расставлены везде: на небольшой кухонной столешнице, на полках рядом с книгами и даже на полу.       Еле слышное шуршание отвлекает его от маленьких светлячков на батарейках, он вскидывает взгляд, провожая край медленно сдвигающейся вверх панели, которая до этого прикрывала одну из стен. Сначала он не может разобрать, что это, а когда наконец соображает, у него перехватывает дыхание: за панорамным окном в пол непроглядная тьма, в которой извиваются в причудливом танце белые тяжёлые снежинки. Они сплетаются своими пушистыми тельцами, снова расходятся, кружат, цепляются друг за друга на собственной импровизированной сцене в свете ярких «софитов» — мощной подсветки, что установлена, судя по всему на крыше здания.       — Арс, — голос срывается, позволяя напряжению схлынуть, что оставляет за собой бесконечную усталость. — Арс, — хрипло повторяет он, оборачиваясь. Попов стоит в дверях, засунув руки в карманы джинсов. Стоит неподвижно, как скульптура эпохи Ренессанса, созданная для любования. На лице застывшая маска, брови слегка нахмурены, а губы поджаты. Но глаза! Они транслируют такую мощную любовь, что если, увидев стеклянную стену, дыхание Шастуна сбилось, то, омытый этими чувствами, он напрочь забывает, как дышать.       Антон тянет руку, и Попов быстро преодолевает те несколько метров, что разделяют их в данный момент. Шастун впечатывается в его тело, обвивая руками тёплую шею. Стискивает донельзя, насколько хватает силы, упирается лбом в мокрое плечо, где продолжает таять снег, и еле слышно сипит:       — Прости меня.       Арсений слегка отклоняется, убирает со лба непослушную волнистую чёлку и снова прижимает к себе.       — Скажи мне, что не так?       — Всё так, так, — Антон трётся носом где-то за ухом, посылая по телу Попова будоражащие мурашки. — Просто я ненавижу такую погоду, ещё и в дороге. И я, — он замолкает, не в состоянии продолжить, но Арсений всё понимает сам.       — Это из-за бурана? Ты перенервничал? — он мягко гладит сгорбленную спину и зарывается пальцами в пушистые кудри, вынуждая его поднять голову.       — Мне всю дорогу было страшно. Из-за метели. И из-за того, что будет здесь, — последние слова, снова спрятав лицо на плече Попова, произносит глухо и неразборчиво, но тот безошибочно улавливает смысл.       Арсений стягивает парку и вешает на крючок у входа, туда же отправляется пуховик Шастуна. Попов осторожно усаживает парня на низкую постель и опускается на пол между широко раскинутыми коленями.       — Мне тоже страшно, — медленно произносит он и берёт дрожащие руки в свои. Слегка сжимает, оглаживая тыльные стороны ладоней большими пальцами. — Но разве нам обязательно делать это здесь и сейчас? — Антон отрицательно мотает головой. Слишком поспешно, слишком обречённо. — Я знаю, с тобой что-то произошло, то, обо что ты сильно поранился. Когда-нибудь ты расскажешь мне, да? — берёт неестественно бледное лицо в ладони, и Шастун кладёт свои сверху, ещё крепче прижимает их к щекам. Кивает, чувствует, как печёт глаза, а горло першит, как при простуде. — Я подожду. И с этим, и с тем, — указывает глазами на постель. — Я тебе слово дал, что всё будет так, как решишь ты. Я не трону тебя, пока ты сам не позволишь мне, хорошо? Эй, Шаст, ты плакать собрался? — по лицу Арсения проскальзывает показное изумление, на что Антон только скрипуче смеётся, упираясь лбом в лоб мужчины.       — Я могу. Но не сегодня, — с лёгкой улыбкой отвечает он.       Через полчаса Попов выходит из ванны, где принял душ и там же оделся, чтобы не смущать Антона. Да, он просто взрывается, рассыпается, как сверхновая, ощущая на своем обнажённом теле пристальные взгляды. Они оценивают, они волнуют, они — голодные и блуждающие — туманят его сознание. Но сегодня будет просто тёплый и комфортный вечер. Мужчины решили перекусить, чем бог послал, а вернее, той провизией, которой обеспечили их по просьбе Добровольских соседи, присматривающие за домиком. А потом глянуть что-нибудь на широком белоснежном экране, закрывающем одну из стен. Но Антон уснул, уткнувшись носом в подушку. Он не снял джинсы и кольца с браслетами. Вырубился прямо так.       Арсений натягивает на него плед и проводит костяшками пальцев по короткой щетине на лице. Пытается пригладить волосы, но те упрямо пружинят в ладонь. Он глушит свет, усаживаясь на другую половину кровати и берёт в руки планшет. Он обещал Шасту, что не будет работать. И ловкие пальцы, немного поколебавшись, вбивают в поисковик запрос, который даже при желании нельзя было бы отнести к его деятельности.       Антон вздыхает во сне, и, слегка сдвинувшись, утыкается носом в бедро под плотной тканью трико, обхватывает ногу Попова и что-то бурчит во сне.       — Да здесь я, кот, здесь, — хмыкает Арсений, пропуская волнистые пряди сквозь пальцы и опускает взгляд к экрану.

***

             Шастун хмурится, втягивает носом воздух, переворачивается на бок и открывает глаза. Какое-то время с интересом рассматривает интерьер: потушенные светильники, камин, стилизованный под русскую печь, прикрытое наполовину панорамное стекло. Останавливается на мужчине, что, уперевшись локтями в кухонную столешницу, сидит на высоком стуле.       Почувствовав выжидающий взгляд, Арсений вскидывает голову и откладывает телефон.              — Выспался?       Вместо ответа Антон тянет из-под одеяла руку и подзывает его пальцами. Попов хмыкает, но покорно идёт на зов. По правде говоря, он всё утро еле сдерживался, хотелось скользнуть под одеяло, прижаться к тёплому боку и разбудить того поцелуем. Душа рвалась, но разум тормозил. Шасту надо было выспаться, в кои-то веки за несколько месяцев, что он присматривает за Кьярой.       — На мне вроде вчера были джинсы, — хрипит Антон, уткнувшись в шею Арсения носом, ведёт по гладкой коже, после чего оставляет на ней сонный поцелуй.       — Я решил, что тебе будет удобнее без них.       — Который час? — глаза снова блаженно прикрыты, и он вдыхает этот неповторимый аромат, присущий исключительно его боссу.       — Почти одиннадцать.       — Пиздец, — вполне красноречивый ответ, и Попов негромко смеётся, позволяя своему коту обвить себя всеми длинными конечностями, как гибкими лианами. — Почему не разбудил?       — Я переживал, что, если начну будить, мы ещё долго из постели не выберемся, а у меня на сегодня грандиозные планы.       — Прозвучало так, словно то, что касается меня, никак не связано с твоими грандиозными планами, — кривится Шастун и, приподняв голову, смотрит на Арсения одним глазом. — Обидно, однако.       — О, ты можешь не сомневаться, теперь всё связано с тобой.       Попов накрывает его губы своими. Успел соскучиться по этим утренним валяниям на кровати, несмотря на то, что прошли только сутки, как они проснулись вчера дома. Там они постоянно настороже. Пусть эти ласки — практически основной атрибут раннего пробуждения, но здесь всё иначе. Не надо вскакивать по будильнику и мчаться на работу. И нет девочки, от которой приходится скрываться. Здесь они наконец одни. И могут вести себя более раскованно и более свободно. Могут делать всё то, что открыли для себя в последнее время, а могут перейти границы. Эти мысли распаляют Арсения, он углубляет поцелуй и врывается в рот Антона языком. Скользит по ровному краю зубов, слегка прикусывает язык Шаста и начинает мощно сосать его.       Одеяло сбилось в ноги, простыни мнутся, и Попов низко рычит в поцелуй, чувствуя цепкие пальцы Антона, торопливо расстёгивающие молнию на его толстовке. Шастун скидывает ненужную одежду с плеч и проходится горячими подушечками под футболкой. Арсений вжимается бедром в ощутимую эрекцию и ритмично трётся об неё, мечтая послать все планы в далёкое эротическое путешествие.       — Сука! Это приворот какой-то? — протяжно стонет Попов, отрываясь от Антона. Падает на спину и лихорадочно трёт лицо. — Я всё утро боролся с собой, но рядом с тобой походу думаю исключительно членом.       Шастун глотает смешок, продолжая легонько царапать ногтями живот Арсения.       — О каких планах ты говорил? — охрипшим голосом спрашивает он.       — О каких планах? — непонимающе хмурится Попов, поворачивая голову. — Ах, да, — и самому смешно. В такие минуты мозг перестаёт функционировать от слова совсем. — Хочешь покататься на снегоходе?       — Шутишь? — загорается Антон. — Ещё бы!       — Тогда давай завтракать, а то скоро темнеть начнёт, — кивает Арсений, хмыкая от нелогичности собственного предложения и, подскочив с кровати, тянет за руку Шастуна.       Через несколько часов Попов лежит на сидении спиной к рулю, откинувшись головой на приборную доску. На его груди, поставив ноги на гусеничный блок у подседельного багажника, разместился Антон. Солнце, уже практически опустившееся к горизонту, окрашивает и бездонное небо, и снежный покров вокруг оранжево-алыми мазками. На фоне прозрачного морозного воздуха неспешно плывут редкие облака. Погода определенно сошла с ума, свернув метельные дела, и вернув солнечные дни.       — Не знал, что в области есть такие места, — негромко произносит Шастун, словно боится нарушить магию вечера.       — Здесь есть горнолыжные курорты, — в тон ему отзывается Арсений, руками ещё крепче стискивая Антона, одетого в горнолыжный костюм Паши. На нём такой же. Без экипировки здесь никуда — замёрзнуть можно быстро. — Это не горы в полном смысле, как Эльбрус или Кавказские, но для экстрима тоже подойдут.       — Ляйсан рассказывала мне про это место, когда мы были на островах, — Шастун чувствует, как первые морозные иголочки пробираются под комбинезон и ещё сильнее жмётся к груди Попова спиной. — Но я никак не ожидал, что она говорила про такой дом.       — Он и не был таким несколько лет назад, — Арсений ощущает, как Антон ерзает на нём в поисках ещё большего тепла, но минут десять у них ещё есть. — Когда Воля выкупил эту избушку, он полностью перестроил её. Нечасто, но они выбираются сюда вдвоём. Я хотел спросить тебя, — Попов мнётся. Колеблется, не зная, с чего начать, и Шастун считывает эту заминку, сжимает предплечье мужчины, побуждая к разговору. — Когда ты понял, что не такой? — слова вырываются раньше, чем Арсений успевает сообразить, что может задеть такой формулировкой. Откашливается и добавляет: — Как я, — блять, красноречие — не его. — Каким я был до того, как ты пришёл в мою жизнь.       Антон поворачивается корпусом слегка набок и удобнее укладывает голову на плече Попова. С такого ракурса он не может заглянуть в ярко-голубые глаза, которые в данный момент вспыхивают всеми красками заката, просто хочет быть ещё ближе. Настолько близко, насколько это возможно.       — В школе ещё, — наконец начинает Шастун. Он никогда и ни с кем не делился этими мыслями и своими умозаключениями. Дима с мамой просто знают, и всё. Но Арсению захотелось рассказать, не чтобы оправдаться за то, что он такой, нет. Просто потому что тому важно знать. — В девятом классе к нам пришёл новый учитель по географии. Я как раз начал курить, и он застукал меня с сигаретой. Провёл беседу, постращал директором и родителями, а потом как-то само завертелось.       — В смысле завертелось? — хмурится Попов, наклоняясь к Антону. — Что у тебя там могло вертеться в шестнадцать? — Шастун ухмыляется ему в лицо, надо же, запомнил, что он курить начал именно в этом возрасте. — И вообще, это подсудное дело, ты же несовершеннолетним был.       — Остановись, — громко хохочет Антон, притягивая Арсения ближе, и прижимается к сжатым в тонкую линию губам. Ревнует, по глазам видно. — Во-первых, он просто взял на себя некое подобие шефства надо мной. И мы много времени проводили вместе. Меня, что ли, тянуло к нему. Заинтересовал, одним словом. Как более опытный, как мужчина вообще. А во-вторых, он носил обручальное кольцо и постоянно называл свою жену по телефону кисонькой. Конечно, мой гей-радар работал тогда ещё в холостую и с серьёзными перебоями, но по нему сразу было видно, что он играет за «правильную» команду. И тот препод никак не тянул на первый опыт.       — А кто тянул? — Попов пытается сохранить остатки спокойствия, но так умилительно раздувает ноздри, что ощущение важности Шастуна — у самого Шастуна — в жизни этого мужчины разрастается в геометрической прогрессии.       — Один парень в старших классах, — невинно пожимает плечом Антон. — Так, проба пера, некий эксперимент. Впрочем, удачный, — с показной гордостью добавляет он. Дразнить Арсения — вкуснее любимой пиццы.       — Так или иначе, всё это ещё за гранью моего понимания, — бурчит Попов. — Согласен, в отношениях без интима никуда, но анальный секс.       — Арс, никто не долбится каждый день, поверь мне, — хмыкает Шастун в ответ. — Если это не порносериал, конечно. Есть же альтернативы.       — Какие? — Арсений явно тормозит. То ли забыл, что означает термин «альтернативы», то ли всё ещё продолжает пребывать в голубой вселенной, куда его пусть и приятно, но совершенно неожиданно засосало.       — Какие-какие? — передразнивает его Антон, поднимаясь и поправляя на себе верх горнолыжки. — Альтернативы — это то, чем мы с тобой уже занимались, — быстрый взгляд из-за плеча, словно хочет удостовериться, что Попов помнит. И Арсения прожигает этот взгляд насквозь, согревая и заставляя дрожать одновременно.       Он помнит. Прекрасно помнит. И какая кожа Шаста на вкус и на ощупь. И стоны его, и закатившиеся в остром удовольствии глаза. И он может продолжать кричать с каждой крыши, что это неприемлемо для него, но реакции тела говорят сами за себя.       А ещё он устал затыкать голос сердца. С этим товарищем вообще разговор отдельный. Оно то как невменяемое скачет, когда Антон просто рядом, точно пытается проверить грудную клетку на прочность, то пропускает удар, когда тот зовёт и манит, сверкая своей мальчишеской улыбкой. И если полгода назад Попов, заметив странные выкрутасы самой важной в организме мышцы, попёрся бы к кардиологу, потому что «возраст», то сейчас он просто просит его не замолкать, также трепетать и петь рядом с Шастом.       Если бы полгода назад кто-то сказал ему, что он как подросток, который нашёл в комоде у родителей видеокассету со взрослым фильмом, будет течь при виде другого мужика или трахать того в глотку, крепко удерживая за волосы, он бы втащил. Ни минуты не сомневаясь.       — Земля вызывает Арса, — стебется Антон над подвисшим Поповым и спрыгивает на плотный снег, — эй, ты на какой планете?       — Поехали, скоро начнёт темнеть, — отстранённо и как-то потеряно отзывается Арсений, разворачивается лицом к приборной доске и заводит снегоход.       — Не, так не пойдёт, — Шастун ловко поворачивает ключ зажигания в другую сторону и для убедительности прячет его в кармане на груди. — Новое правило: мы больше не молчим. Как я вчера, как ты сейчас. Если есть, что сказать, вэлком, — в подтверждении слов, Антон распахивает руки и широко разводит их в стороны.       — А у нас до этого были старые правила? — скептицизм буквально трещит в морозном воздухе, заглушая собой первозданную тишину вокруг.       — Было одно: не влюбляться в босса, — закатывает глаза Шастун. Он стягивает перчатку из мембранного материала и, игнорируя недовольный взгляд Попова по поводу обнажённых рук на морозе, прикладывает ладонь к его щеке. — Я люблю тебя. Ты любишь меня. А остальное мы перетрём, — Антон специально употребил такой глагол, напоминая про фроттаж на Сейшелах. Арсению же только повод дай прицепиться к словам и поёрничать, но тот молчит. И по черепной коробке Шастуна бьёт молотом: что-то не так. — Арс, — губами мягко приникает к скептической улыбке, — я всё пойму, ты же знаешь.       — Я не знаю, как мне себя вести. С тобой, — сдается Попов, укладывая ладонь поверх антоновой, чтобы согреть. — Я человек, у которого вместо эритроцитов в крови тотальный контроль. А с тобой я его теряю. И меня это конкретно так напрягает. Потому что я толком не понимаю, что и как. Я даже не знаю, ты из тех кто… Блять, — воет он, как пёс после купания трясёт головой. — Если ты тот кто, сука, как это называется…       — Топ? — подсказывает Шастун, прикусив щёку изнутри: теряющий самообладание Арс — особый вид искусства. Но сразу же решает сжалиться, замечая полное непонимание в любимых глазах. — Сверху.       — Я даже говорить не могу на эту тему, чтобы у меня не развилась тяжёлая форма заикания, — горестно вздыхает Попов. — Короче, — он отпускает ладонь Антона, и с нажимом проводит несколько раз от бедёр до колен и обратно. Будто разогревается перед тем, как сбежать. — Если ты сверху и только так, то я даже не понимаю, как дальше будут развиваться наши отношения, потому что я никогда ни при каких обстоятельства, — концовку предложения он трусливо глотает. — Шаст, давай уже ключи, у меня яйца сейчас отвалятся от холода. Я обещаю, мы продолжим эту увлекательную беседу в тепле, — уверенно говорит он, замечая сложенные руки на груди и взгляд с сомнением из-под пушистых бровей, — если я в обморок не хлопнусь. А сейчас, — он протягивает руку ладонью вверх и заискивающе лыбится.       — Ладно, — громко цокает Антон, возвращая ключи. Перекидывает ногу через сидение и, схватившись за плечи Арсения долго елозит по сидушке, придвигаясь максимально близко. Укладывается корпусом на широкую спину и с самодовольным видом накрывает его пах рукой. — Я погрею пока твои яйца, — фырчит на ухо Попову.       Тот уже вырулил с опушки и начал осторожный спуск к основанию холма, где начинается посёлок. Шастун слегка увеличивает хватку, и снегоход виляет, когда Арсений резко оборачивается на Антона. Также быстро возвращает внимание к дороге и выравнивает руль. На что парень только довольно скалится.       Улица деревни открывается сразу за поворотом. Шастун скользит взглядом по однотипным домишкам, облезлой и покрытой шапкой снега остановке и зданию «Магнита», что больше напоминает сельский клуб. Крыльцо у входа оккупировала кучка нахохлившихся от неожиданного похолодания подростков. Те определённо что-то замышляют. Грех не замыслить в субботу вечером. Антон крепче стягивает кольцо рук на животе у Попова, кладёт щёку куда-то в район лопатки и прикрывает глаза.       Думал ли он в возрасте этих тинейджеров, что всё сложится так? Вряд ли. В то время он мало о чём думал: не считая того, где найти деньги на сигареты, как не скатиться в учёбе окончательно и как урвать лишнюю минутку наедине с географом.       Но сейчас, ориентируясь только на слух, мимо которого проплывает шум двигателя снегохода и нестройное пиканье, судя по всему, единственного светофора в поселке, а также на осязание: прохладный воздух на щеках и твёрдую спину под головой. Он счастлив.       Оставив под специальным навесом снегоход, который после их отъезда те самые соседи, что присматривают за домиком, отбуксируют в гараж, довольные, они вваливаются в благодатное тепло.       Выпутавшись из комбинезона, Шастун ловит тот, что бросает ему Попов, когда проходит мимо, и открывает шкаф-купе с зеркальной дверцей, чтобы вернуть горнолыжки на полку. Надо будет потом поблагодарить Пашу с Ляйсан за гостеприимство. Шлегель еле слышно шуршит, когда створка возвращается на место, и Антон предательски вздрагивает, замечая в отражении Арсения. Попов стоит прямо за его спиной и, встретившись в поверхности зеркала с зелёными озёрами, укладывает подбородок Шастуну на плечо. Жаль у него нет с собой фотоаппарата, — старого, советского — который был у его деда. Всего один стоп кадр, чтобы запечатлеть это мгновение: алые от мороза щёки, которые едва ли можно разглядеть через густую щетину, оттопыренные кончики ушей, лохматые волосы и их сцепленные в замок пальцы, когда Арсений скользнул ладонью по животу Шастуна и прижал его к груди.       — Голодный?       Двусмысленный вопрос так и манит ответить шуткой, но Антон сдерживается, желая остаться в магии момента навсегда.       — Не особо, — продолжая цепляться за глубокий взгляд в отражении, отвечает он. — Замёрз, если честно.       Прохладные пальцы выпутываются из тёплых, и, напоследок скользнув по впалому животу по под тёмной водолазкой, Попов разрывает зрительный контакт.       — Раздевайся, — командует он, включая воду в джакузи, — время заплыва.       Мимоходом вслушиваясь в шумные удары потоков воды о чугунные стенки, Шастун послушно стягивает термобельё, краем глаза наблюдая за Арсением. Не хватает томной и тягучей музыки, чтобы стриптиз с Арсом в главной роли сделать идеальным — настолько его тело совершенно.       Попов не мешкает с боксерами, одним движением стаскивает их и, оставив прямо на полу, залезает в глубокую чашу. После чего шлёпает несколько раз ладонью по поверхности воды, приглашая Антона присоединиться.       Шастун долго копошится с носками. Сначала аккуратно выворачивает их на лицевую сторону, после чего складывает, как солдат в первые дни службы и, наконец, пристраивает идеальный клубочек на край кровати.       — Ты можешь прогладить их утюгом, Шаст, — не выдерживает Попов, указывая подбородком на вышеназванный прибор на одной из полок, — и завтра продадим их на местном рынке. Мы постоянно меняемся ролями, — добавляет он спустя пару секунд, ловя сконфуженный взгляд.       — Надо заняться твоим гомооброзованием, — пыхтит Антон, снимая трусы. Проходит по полу с подогревом к чаше и моментально запрыгивает в неё. Устраивается на специальном выступе напротив Арсения и благодарит всех богов, что вода уже набралась наполовину и мастерски скрывает всю его «подноготную». — Вот что ты имел в виду, когда сказал, что мы постоянно меняемся ролями?       — То что мы как будто непрерывно пасуем друг другу мяч неуверенности и смущения, — отважно отвечает Попов. — А ты?       — В нашем случае это значит, что сегодня один сверху, другой снизу, а завтра наоборот, — самодовольно выдаёт Шастун, замечая вытянувшееся лицо.       — Да мне сложно пока с этими топами и верхними. Я ж это, — чешет затылок, желая нырнуть на дно, — начинающий гомосексуалист.       — Гомосексуал, — поправляет его Антон, — гомосексуалист — о другом человеке и чаще всего в негативном ключе, а гей о себе — гомосексуал.       — Я не считаю себя ни тем, ни другим, — решительно вставляет Арсений. Он водит взглядом по закрытой панели, жалея, что не открыл её, перед тем, как приступить к водным процедурам, после чего всё-таки поднимается и, прошлёпав мокрыми ступнями по полу к входной двери, нажимает скрытую за куртками кнопку.       — Это так не работает, — хмыкает Шастун. Щёки уже бледнее на пару тонов. Ну а как иначе, если вся кровь устремилась к члену, который начинает неумолимо твердеть под водой? От вида обнажённого Попова даже кран на ванне может встать. Антон бы не удивился. — Если ты испытываешь интерес сексуального плана к мужчинам, то ты самый что ни на есть гей.       — Не к мужчинам, а только к одному конкретному, — усаживаясь обратно, вскидывает указательный палец «негей», чтобы придать весомость словам. И Шастун ловит себя на мысли, что ему хочется накрыть этот палец ртом и сосать, пока губы не отвалятся. Он резко перемещает взгляд за стекло, где солнце почти скрылось за горизонтом, как комета, оставив после себя на девственно чистом снегу яркий малиновый хвост. — Я проверял.       — В смысле, проверял? — глаза молниеносно возвращаются обратно, и Антон вдруг понимает: он готов сломать палец, что всё ещё убедительно указывает вверх.       — В прямом, — стараясь купировать рвущийся наружу смех, распинается тот, слегка выпятив грудь вперёд. — Я просто думал о других мужчинах.       — Повторюсь: в смысле?! — рявкает Шастун. Заводится, и своим взбешённым видом заводит Арсения, который всё ещё не представляет толком, как и куда, но теоретически-то всё понимает. Там, где есть пестик и тычинка, вопросов нет. И картинка того, как он — чисто теоретически — втрахивает в постель такого раскрасневшегося и ревнующего Антона, срывает крышу.       — Я просто рассуждал, чисто гипотетически. Про тех же пацанов, — решает сжалиться над психикой Шастуна тот, и над своей тоже, что уж греха таить, — просто представлял. Понимаешь, — уже серьёзнее добавляет он, — я их с детства знаю. И видел разными. И в слезах, и пьяными, и голыми. И когда я варился в принятии своих чувств к тебе, — голос срывается на прерывистый хрип, и в груди у Антона горит, словно вода в джакузи стала на несколько градусов горячее, заставляя вскипеть кровь, — я представлял их на твоём месте.       — И? — пищит Шастун и сам себя ненавидит за этот писк. Но по-другому спросить не получается, а знать ему необходимо.       — Только ты, — два слова, но таких нужных — и сейчас и всегда — возвращают на лицо Антона заразительную улыбку. И уголки губ Попова — за компанию — медленно ползут вверх. — Поэтому, не гей, а шастунофил. Или шастосексуал. Выбирай, как тебе нравится больше, — он скользит ногой по дну и упирается ею в лодыжку Антона. Будто слов недостаточно и надо добавить в блюдо необходимый ингредиент — тактильный контакт. — И мы либо сейчас меняем тему, либо я спущу прямо здесь, и Воля меня потом убьёт за испорченное джакузи.       — Хорошо, — уступает Шаст. Он сам на взводе. И он уже не догоняет: то ли вибрация струй воздуха под водой, то ли Арсений, одетый в то, в чём мать родила, так на него действуют.       Чтобы чем-то занять руки, Антон не находит ничего лучшего, чем схватить Попова за слишком активную конечность и поставить ступню себе на грудь. Ну так близко ноги Попова он ещё не видел, поэтому с нескрываемым интересом принимается разглядывать аккуратные ногти и редкие волосы на голени.       — Ты мне расскажешь про зубик Кьяры? — Арсений тянется слегка вбок и перекрывает воду, вместе с многочисленными форсунками. В наступившей тишине вопрос звучит неестественно громко и поэтому кажется неуместным и крайне щекотливым. — Ты можешь не отвечать, — сканируя пытливым взглядом неуверенность Шастуна, добавляет он. — Но мне интересно, как минимум.       — А как максимум? — Антон вскидывает голову, отрываясь от увлекательного занятия: любования ноги Попова. Не глядя проводит кончиками пальцев по мокрым волоскам, выстраивая те в ровную линию.       — Хочу знать о тебе всё. Всё, что ты готов мне рассказать, — поправляется Арсений, чтобы не спугнуть. Шаст и раньше приоткрывал для него створки своей раковины-души, но делал это словно вскользь, мимоходом. Будто старался как можно дольше оттягивать эти моменты.       — У меня есть мечта, — сдается Антон, накрывая лодыжку Попова широкой ладонью и смыкает большой и указательный палец. — Я хочу открыть издательство, а, в идеале, книжный магазин с детской литературой.       — Что? — шокировано отзывается Арсений. Такого он никак не ожидал. Да, в Питере они уже поверхностно затрагивали эту тему. И он мог предположить всё, что угодно: научиться нырять с аквалангом, организовать пассивный источник дохода, побывать в каждой столице мира или переехать на ПМЖ в ту же Францию, но не это.       — Издательство, — спокойно повторяет Шастун и отводит взгляд. То ли не желая продолжать, то ли снова скатываясь в смущение. И по легкому румянцу, что покрывают кончики его ушей, Попов больше склоняется ко второму.       — Ну для этого же не хватит филологического образования, насколько я знаю, — в его тоне нет насмешки, нет сомнения в способностях Антона или пренебрежения к его словам. — Если я хоть немного смыслю в бизнесе, — подмигивает он, — недостаточно подходящего помещения и запуска рекламной кампании, то есть понадобится, — он крутит пальцами в воздухе мысленно подсчитывая затраты — миллион, не меньше. Нужны ещё, если я правильно понимаю, авторы. Хотя бы один для начала.       — Я всё посчитал, — на самом деле Шастуну даже льстит, что он может сейчас обсудить свой бизнес-план с такой акулой бизнеса, как Арсений. Пусть и тот, который пока в мыслях, и в такой атмосфере. Антон загорается моментально, его глаза даже в полумраке домика блестят так сильно, что у Арсения перехватывает дыхание. — Да, мне как раз нужен миллион. У меня уже есть триста тысяч, вернее было, когда я устроился к тебе на работу. Я практически всё отправляю маме. Не думал раньше, что деньги могут быть инструментом для достижения счастья, — хмыкает он. — Но во взрослой жизни получается, что так и есть.       Шастун филигранно пропускает мимо ушей ещё один важный аспект в словах Попова, но как обычно забывает, что от внимания того вряд ли что-то можно скрыть.       — А авторы, с чего будешь начинать?       — Ну вот как раз один у меня есть. Для начала, — он старается отмахнуться от вопроса, снова заинтересованно разглядывая ногу Арсения. — У тебя красивые ногти, — проводит подушечками пальцев по ровному краю, заворожённо наблюдая за тем, как с ногтевых пластин стекают капельки воды. — Ты делаешь педикюр?       — Обычно один раз в месяц, — на автомате отвечает Попов. Ему хочется добавить, что такого комплимента он ещё не получал, но прекрасно видит, что в данный момент его ненавязчиво — и весьма нагло — пытаются увести от темы. — Кто он? У.Н.? Автор книги, что ты подарил Кьяре? Ты тогда сказал, что он твой знакомый.       — Ага, — кивает Антон, склоняя голову набок. После чего скользит ладонью выше и как куполом накрывает колено Арсения, торчащее из воды. Попов прикусывает щёку изнутри, что не остаётся незамеченным, но Шастун снова забыл, кто обычно ведёт в этих играх.       — Уильям Ньютон? Ульяна Носова? — начинает накидывать варианты Арсений, перехватывая шаловливую руку Антона за запястье.       — Ты не отстанешь, да? — закатывает глаза Шастун. — Хорошо, я скажу, только если ты начнёшь ржать, я откушу тебе пальцы на ногах. — Попов отрицательно машет головой. Он не боится, что признание заставит его отказаться от обещания не смеяться. Антон не видит, но к его словам Арсений относится более чем серьёзно. Он уже решил для себя, что окажет ему всю возможную финансовую помощь. Правда осталось ещё уговорить Шастуна, но это мелочи. — Ушастый нянь.       — Неплохой псевдоним, особенно, если учесть, что акцент будет на книгах для детей, — ободряюще хвалит Попов. — А как вы познакомились? — Сейчас либо врать, либо говорить правду. Первое не хочется делать от слова совсем. Одно дело, когда Антон что-то не договаривает, другое, он не может лгать Арсению. Больше нет, ведь они с трудом снова наладили отношения. Собирали обломки, заливали свой форт крепким растворам. Заново учились доверять друг другу. Другое дело — сказать правду. Копошась в сомнениях, Шастун не замечает, как вытягивается лицо Арсения. — Ушастый Нянь — это ты, — восхищенно шепчет он. — Это твои сказки и стихи. — Глупо признаваться вслух, но он прочитал ту книгу в яркой обложке от корки до корки. Дважды. И каждый раз восхищался стилем автора и удачно подобранными рифмами. — Я так горжусь тобой, — тянет Антона за руку, заставляя того переместится к себе на колени.       Он не целует. А мог бы. Несмотря на деликатную тему, Шастун ни на минуту не упускал из виду, что они сидят голыми в одной ванне, и что они одни — если брать в общем — в этом домике, где их никто не сможет потревожить. Но Попов только притягивает к груди, вынуждая Антона слегка согнуться, и укладывает подбородок тому на макушку. Шастуну не очень удобно, и он поднимает лицо, но тут же ловко уворачивается от надвигающихся на него губ и усаживается на крепких бёдрах с комфортом.       — Паша убьёт тебя, сам сказал, — играя бровями оправдывается он, но иголочки удовольствия от слегка разочарованной физиономии, ласково жалят обнажённое тело. И он понимает, если сейчас сдастся, то поговорить нормально они смогут только по дороге домой.       — А тебя нет? — хмыкает Попов, намекая на то, что Антон и сам уже возбуждён через край — почувствовал, когда усадил к себе на колени.       — Ляйсан обожает меня и не позволит мужу причинить мне вред, — мальчишеский задор играет где-то в области солнечного сплетения, и Шастун не колеблясь показывает Арсению язык. — И мы ещё не закончили. Теперь моя очередь. Какая мечта у тебя? — ноги Попова сейчас не очень доступны и он находит под водой его руку, привычно укладывая на грудь.       — Открыть филиал за границей.       Антону понадобилось меньше времени, чтобы добиться ответа, но он тут же мотает головой:       — Если мы говорим о тебе, то это скорее цель. А я про мечты.       — Мечты? — Попов немного сползает ниже и откидывает голову на мягкий валик. В конце лета его уже спрашивали об этом, и он уверенно ответил, что мечты нет. Но рядом с этим практически двухметровым чудом, которое как ураган ворвалось в его жизнь и раскрасило до этого скучное существование яркими красками — с преобладанием голубых оттенков, конечно, — он ловит себя на мысли, что слукавил тогда. — Я хочу хотя бы один день ощутить себя свободным и ни о чём не думать, — наконец еле слышно озвучивает своё желание он. — Вот вообще. Идти на поводу у импульсов. Не оглядываться и не жалеть, — он прикрывает глаза, точно он уже «там», в своих фантазиях. Но тут же распахивает их, когда по телу проходится волна испепеляющего жара: Шастун втянул подушечку большого пальца на его руке в рот и сейчас медленно кружит языком вокруг, то надавливая на распаренную кожу, то едва задевая кончиком.       — Пора ужинать, — с невозмутимым видом произносит Антон и как ни в чём не бывало отпускает запястье. Поднимается, сверкая перед лицом обалдевшего Арсения колом стоящим членом и выбирается из ванны. — Нормальной едой, а ни чем ты там себе придумал, — хмыкает Шаст. Но видимо роль доминанта и соблазнителя ещё туго даётся ему, потому что тут же хватает полотенце с полочки на стене и оборачивает им бёдра. — Вылезай, вода остыла, не хватало мне потом ещё лечить твою чихающую задницу, — последние слова слышаться уже из ванной комнаты, где Антон скрылся, чтобы одеться.       — Ну чума! — хрипит Попов. — Воля меня точно убьёт, — выдавливает себе под нос и, глотнув наэлектризованный воздух, ныряет с головой на дно джакузи.       Через час Антон сидит по-турецки в центре кровати и с наслаждением громко хрумкает яблоком. Он готовил — Арс моет посуду. Всё честно. Палец лениво скользит по экрану, разгоняя новостную ленту в мессенджере. Пожары, наводнения, новые законы, известный певец оказался геем — события проскальзывают мимо его сознания. Он перепрыгивает на другую вкладку: просмотр фильма, который сорвался вчера из-за того, что он вырубился, перенесли на этот вечер. Шастун игнорирует ужастики и триллеры — хватило рыдающих статуй — и тормозит на комедийных новинках.       — Что-то смешное или научную фантастику?       — В холодильнике есть пиво, ты будешь?       Вопросы звучат одновременно, и Антон поднимает голову от дисплея телефона и смотрит на Попова, который уже закончил и вытирает руки цветным кухонным полотенцем.       — Фантастика.       — Не, не хочу.       Синхронные ответы вызывают у Шастуна тихий смех. Он возвращает внимание к телефону, чтобы изучить фильмы.       — У Паши есть ещё джин. И вино белое, видимо, Ляси, — продолжает перечислять Арсений, не без труда обнаружив стратегический запас семейства Добровольских.       — А сам?       — Я не буду, — Попов захлопывает ящик и как грациозный лев подходит к изножью кровати. — Антон.       — Андреевич, — «подсказывает» Шастун, с трудом понимая настрой своего мужчины, который от озвученного отчества слегка зависает и теряется. — Ну ты так официален, что я не удержался, — пожимает плечом он, ощущая, как тёплая атмосфера становится слегка душной и не слегка напряжённой. — Почему ты говоришь так, словно либо пытаешься меня уволить, либо позвать замуж? — нервно и медленно проговаривает Антон, пережёвывая яблоко. — Ещё и выпить предложил. Я так понимаю, за неимением успокоительного.       — Шаст, — Арсений опускается на край кровати и очень надеется, что голос не дрожит. Он ковыряет пушистый ворс на плюшевом покрывале и силой воли заставляет себя смотреть прямо в зелёные глаза. — Я должен тебе что-то сказать.       — Ты меня пугаешь, — еле слышный шёпот с нотками зарождающейся паники пугают Попова ещё больше. Он протягивает руку, чтобы накрыть бедро Антона, но тут же отдергивает её. — Арс, что?       Арсений на какое-то время разрывает контакт. Медленно обводит предметы в домике, глубоко вдыхает и снова впивается в Шастуна глазами замёрзшего Байкала.       — Я хочу сделать тебе минет, — на одном дыхании выдаёт он.       И Антон давится кусочком яблока.