Ушастый нянь

      Попов реагирует мгновенно. Он подрывается и несколько раз ритмично хлопает Шастуна по спине, пока тот не останавливает его нервным взмахом руки. Антон не удивится, если Арсений применит приём Геймлиха. — Всё, всё, — пыхтит он, выплёвывая на ладонь кусочек яблока. Он так и сидит в центре постели с раскинутыми руками: в одном огрызок, в другом то, что застряло в горле. Одним словом: от заявления Попова он перестал дышать. Точнее не скажешь. Арсений аккуратно сгребает остатки яблока и уходит в сторону кухни и через несколько секунд уже возвращается с чистым мокрым полотенцем. — Предупреждать надо, — ворчит Шастун, вытирая губы и слезящиеся глаза.       — Письмо по электронной почте прислать? — уточняет Попов, ощущая, как к ушату смущения примешиваются нерешительность и раздражение, что никак не получается скрыть: Антон ни капельки не светится от радости и предвкушения. Глупо сейчас терзать себя вопросами, почему он так бурно отреагировал. Даже начинать не стоит. Буйная фантазия Арсения в купе с больными мыслями уже практически пришли к неутешительным выводам за него.       — Если ты пришёл в себя, то я, — прочищает горло, — я сказал, что собираюсь сделать тебе минет, — повторяет он. С кухонной стойки Попов вернулся не только с полотенцем, захватил свой планшет. И после того, как Шастун приводит себя в порядок, опускается на высокий стул возле кровати и кладёт девайс на колени. — У меня есть несколько вопросов, — с умным видом произносит он, и Антон чувствует себя на документальной презентации. Или как на приёме в КВД. Ну или в кожно-венерологическом диспансере на этой самой презентации.       — Подожди, — откашлявшись, тормозит его Шастун. — Это так не работает, — да предложение чертовски заманчивое. Но вот в чём дело — странное поведение Арсения сводит на нет многообещающие начинания.       — Я смотрю здесь вообще ничего не работает. Ни с минетами, ни с вашими этими терминами, — выдыхает он, нервно зачёсывая волосы назад. Осекается, когда до него доходит суть построения предложения. Говорил же, что красноречие не его. — Я хотел сказать, — пытается исправить ситуацию он, но закончить ему не дают.       — Нет, ты продолжай то, что начал говорить, — Антон сжимает зубы так крепко, что кажется вот-вот треснет челюсть. — С нашими? — выплёвывает он, ощущая, как в груди разматывается клубок злости и разочарования. — С пидорскими, ты хотел сказать? Как я мог забыть, что себя ты к нашему обществу не причисляешь. А это что? — вырывает из рук Попова планшет и давит в себе желание разбить его об пол, в последний момент швыряя на покрывало. — Какие нахер вопросы? У тебя с головой вообще всё нормально? — не замечает, как переходит на крик. — Когда я сосал тебе несколько дней назад на кухне, у меня лично вопросов не возникало!       — Сука, — стонет Арсений и яростно трёт лицо ладонями, — я ничего такого не хотел. — Он изо всех сил старается держать себя в руках. Никак не думал, что вечер закончится так. — Мне надо подышать, — Попов поднимается на ноги и натягивает куртку.       Шастун сам бы сбежал. Были бы они дома, он бы просто поменял локацию, ещё и дверью бы хлопнул. А ещё лучше вызвал бы такси и смылся в московскую квартиру, всё равно Кьяры нет. Что за хуйню вытворяет Арс? Антон прикрывает глаза и медленно выдыхает через нос: а сам он что творит? Ну прям как пятнадцатилетняя истеричка. Арсению даже не непросто, ему катастрофически сложно. Без преувеличения он ощущает себя сейчас как после авиакатастрофы, ещё оказавшись на необитаемом острове с пассажирами, которые говорят на неизвестном диалекте. Шастуна затапливает сожаление и отчаяние. Он же обещал не оставлять его, обещал указывать правильное направление. Проще говоря, быть рядом и, как в турецких сериалах, всегда держать за руку. Да, тот неправильно высказался, не подумал, как верно сформулировать предложение. И не надо к бабке ходить, чтобы понять, как много ему понадобилось смелости, чтобы озвучить то, что у него на уме.       — Арс, подожди, — подрывается за ним Антон.       — Ты не хочешь меня видеть, не хочешь сейчас говорить, — глухо отзывается Попов, уже схватившись за ручку входной двери. — Я сам на грани. Не хочу, чтобы это всё вылилось в грязный скандал. Нам обоим надо остыть.       — Нет, мы вчера говорили об этом, — голос Шастуна дрожит, но он упрямо продолжает выдавливать из себя слова. — Помнишь, не молчать. И ещё одно новое правило: не убегать, — он обходит Арсения и встаёт перед ним. — Мне тоже очень хочется слинять сейчас, но тогда мы точно не придём к общему знаменателю, — несмелая улыбка скрашивает до этого хмурые черты лица Антона, и не встретив сопротивления, он стягивает с Попова свой пуховик и возвращает его на вешалку. — Пойдём полежим, — тянет Арсения обратно в постель и увлекает за собой на подушки.       В домике нет часов. Есть смешной будильник в виде утки на кухне. Но он с плавным движением секундной стрелки, а Попову надо за что-то зацепиться, чтобы «высчитать» из головы злость. На Шаста, на себя, на всю эту дебильную ситуацию. Но неожиданно для себя он успокаивается за минуту, просто вдыхая запах волос Антона. Руки сцепляются на резинке спортивных штанов, притягивая того ближе.       Шастун зарывается длинными пальцами в непослушные тяжёлые пряди и слышит, как грохочет сердце любимого мужчины.       — Зачем нам кино? — хмыкает Попов куда-то в курчавую макушку, — у нас тут своя мыльная опера.       — Мыльная опера, ты серьёзно? — негромко смеётся он, отклоняясь, чтобы с «высоты своего современного роста» взглянуть в глаза цвета ласкового океана. — Тебе сколько лет, Арс? Восемьдесят шесть? Сейчас уже никто так не говорит.       — Я вчера ночью прочитал около десятка научных статей, на тему, какой вред могут причинить половому члену зубы, — бубнит Попов, уткнувшись в подушку. — Было бы мне восемьдесят шесть — проблем бы не было. Я бы просто вынул челюсть и положил её на полку.       Блять! И только тут до Антона доходит, что Арсений видимо полночи шерстил интернет, чтобы изучить искусство минета. Да он такой: упёртый в познании чего-то нового, настырный и настойчивый; излишне перфекционист и самую малость сумасшедший. Он добросовестно штудировал технику, чтобы избежать рисков в том, что ещё не до конца принял. И всё это для того, чтобы доставить удовольствие. Чтобы перейти на новый уровень в отношениях. Чтобы доказать свою любовь.       Антону хочется разреветься.       — За какие грехи молодости ты мне дан? — вздыхает Шастун, ещё сильнее прижимаясь к Попову и закидывает ногу на бедро.       — Ещё один старпёр нашёлся. Пенсионный фонд России, — нараспев произносит Арсений. — Посмотрим «Свадьбу в Малиновке?». Как раз во времена нашей молодости снимали.       Антон кусает губу, уставившись в потолок из светлого дерева. Он может поддержать шутку и вечер закончится лайтово и мило. А может… Даже если вечер закончится на той же уютной ноте за просмотром фильма.       — Давай уже свои вопросы, — не позволяя себе передумать, уверенно произносит он. Если Арсению так проще, то он пойдёт ему навстречу, конечно же, пойдёт.       Мужчина рысью вскидывает голову и зависает на лице Шастуна. Ищет сомнение за бескрайней зеленью глаз. Но там спокойно, там ласково и с любовью.       — В планшете, — снова утыкается носом в тёплую шею Антона, предоставляя тому свободу действий, — без пароля.       — Окей, — тянет Шастун. Наощупь находит девайс и поднимает к лицу. Мурлычет про себя, когда находит папку с названием «Кот» и решительно тапает по ней. — Итак, вопрос номер один: уточнить по поводу сосков, в ту, — «ту» пропечатано капсом, — ночь Шаст говорил, что они не особо чувствительные, но я был так пьян, что не могу утверждать наверняка, — с каждым последующим словом голос Антона становится всё тише и тише, пока не срывается окончательно. В ту ночь, когда, после просмотра навязанных Поповым ужасов, они всё выяснили и создали неофициальную ячейку общества, Арсений пьян не был. Шастун знает это точно. Это в переносном смысле. Все эти «вопросы» — некое подобие личного дневника, и сейчас Попов сам, по своей воле, позволяет заглянуть ему в душу.       — Тебе требуется помощь зала? — осторожно шутит Арсений, когда молчание затягивается.       — А, нет, блин, ок, Господи! — стонет Антон. — Я чувствую себя так, словно обсуждаю с мамой порно, причём гейское.       — Шаст, мы можем отложить это, — Попов снова поднимает голову. — Вернёмся к обсуждению, когда будешь готов.       — Нет уж, — кривит губы Шастун, — мне стало принципиально интересно, какие там ещё вопросы. Не смотри. Ложись обратно, — он пытается притянуть голову Арсения на своё плечо, чтобы не встречаться глазами во время обсуждения своих — о боже! — сосков, но Попов не позволяет. Устраивается на боку, ещё и голову кулаком подпирает. Вот же зараза! — Ладно. Ты ущипнул тогда. Это было больно. Я не говорю, что вообще исключаю их из уравнения во время близости, просто с ними надо помягче.       — Я понял. Давай дальше.       — Их тут сколько?       — Сто четыре.       — Арс, ты нормальный? — верещит Антон, но Арсений так неожиданно взрывается от смеха, что сам начинает низко хохотать. — Сумасшедший, — одними губами повторяет он и читает следующий вопрос. — Уточнить, чувствительная ли у него головка и можно ли продолжать ласкать её, когда он кончит. У меня от твоих вопросов уже всё тело чувствительным стало, — бубнит он и, подтянув сзади подушку, усаживается прямо. — Не спорю, ночь предстоит долгой. Арс, давай фильм глянем, — уже хнычет он.       — Шаст, — серьёзный тон Попова и прохладная рука на пояснице под футболкой, что медленно притягивает к крепкому телу, мгновенно обрывают его стенания. — Помоги мне пожалуйста. Больше всего, я боюсь сделать неправильно, боюсь причинить тебе боль или дискомфорт. Мы, конечно, можем обсуждать всё это в процессе, но я предпочитаю слышать из твоих уст только «Да, мой господин», «Быстрее, мой господин» и «Глубже, мой господин», — высокопарно заканчивает он и в разрез со своими словами нежно целует Антона в лоб.       — Будь по вашему, мой господин, — проникновенно шепчет Шастун. — Но ты мне будешь должен за эти вопросы! Да, головка чувствительная после оргазма. Это как удар тока — прикосновения к ней. Но я не скажу, что это плохо. Вопрос номер три: спросить в какой позиции предпочитает заниматься сексом. Я думал это про минет, — разговор никак не выходит нейтральным. Тело Антона горит, словно его температура достигла экстремальных значений. Ещё и палец Арсения, который выводит на его бедре одному ему понятные рисунки. — И так, и так, — ещё пару вопросов, и Шастун — к херам собачьим — утратит возможность выражаться членораздельно. — О, тут ещё пару уточнений. Зря я отказался от джина. Первое: попросить предупредить заранее, когда будет кончать. Второе: попросить не прикасаться ко мне, — последняя строчка в папке, и Антон молча откладывает планшет. — Арс, прости меня, пожалуйста, — а взгляд на Попова поднять стрёмно.       Арсений прикасается прохладными пальцами к подбородку, вынуждая поднять глаза.       — Тебе не за что извиняться, — хрипит Попов и скользит носом по щеке Шастуна.       — Есть за что, — зарываясь пальцами в шёлковые пряди, тянет за затылок ближе, чтобы снова спрятаться на его груди. — Я не хотел кричать. Я был груб. Просто всё это было так неожиданно.       — Я тебе всё прощаю на будущее, — подмигивает Арсений и с громким пошлым звуком чмокает в уголок губ. — На чём остановимся: комедия или фантастика?       Походу сегодняшний девиз Попова А.С. «Возбудим и не дадим».       Пока вышеозначенный Попов А.С. отвлекается, с помощью пульта включая 3D-проектор под потолком, Антон непонимающе сверлит его спину. Вопрос: «А как же обещанный минет?» практически срывается с губ, но он крепко прикусывает их. В конце концов в «афише» не значилась дата. Сказал, что хочет, а когда не уточнил. Шастун сам не понимает, какие эмоции преобладают: желание, непонимание или робость. Ему делали минет. И парни, и девушки. Но Арсений — он особенный. На островах тот сказал, что и Антон особенный для него. Встретились, короче, две особенности, специфические особенности, блять. Нечего добавить. Один боится прикосновений, не в состоянии отпустить прошлое, другой не приемлет их пока. Один в ужасе от интимной близости, другой с трудом понимает, как эта близость вообще осуществляется между двумя мужиками. Полный, тотальный пиздец, одним словом.       — Арс, — негромко зовёт Шастун.       — Я остановился на комедии. Поз советовал как-то, — отзывается Попов и, укладываясь рядом с Антоном, сгребает того в охапку, пока на экране мелькает заставка нашумевшего фильма-мюзикла. — Ты же не против?       — Я нет, — еле слышно с обидой в голосе. Ну и как теперь признаваться, что на хер ему не сдались эти вечерние просмотры, как у пенсионеров. Они что зря сюда приехали? Но Арсений уже полностью погружён в перипетии сюжета, и Шастуну ничего не остаётся, как покорно перевести взгляд на экран.       Хватает его максимум на полчаса. Он крутит голыми ступнями, периодически соединяя большие пальцы на ногах, то натягивает на них обоих тонкий плед, то снова отбрасывает, когда становится нестерпимо жарко. Ёрзает пятой точкой по покрывалу, стараясь найти удобную позу и каждые три минуты тяжко вздыхает. Негромко и протяжно. Да кому он врёт — пыхтит, как паровоз на дизельном топливе. Ещё пару секунд и разразится сигнальным «ту-ту», чтобы на него обратили внимание. А Попову хоть бы хны! Тот не замечает или делает вид, что суетливые копошения рядом его совсем не заботят. Он попутно комментирует сюжет, периодически ругая главного героя за его непроходимую тупость, подпевает, судя по всему, знакомым песням и смеётся так громко, что голова Антона на его груди ходит ходуном.       Шастун считает про себя до десяти, крепко жмурится и, резко подорвавшись, седлает бёдра Арсения. Тёмная бровь в недоумении ползёт вверх, но лицо Попова остаётся непроницаемым. Пару мгновений в зелёные озёра, где постепенно зарождается майская гроза, и его совсем незаинтересованной взгляд через плечо Антона снова вперивается в экран.       — Подожди, сейчас самый сок начнётся, мне Поз вкратце рассказывал, — Шастун хватает пульт и вырубает проектор к чёртовой матери. Попов показательно раздражённо цокает и наконец обращает внимание на Антона. — Я тебя слушаю.       — Мы приехали сюда, чтобы смотреть глупые киношки? — Шастуну немного страшно, он сам не понимает, насколько далеко способен зайти. Конечно, отсутствие смазки и презервативов слегка успокаивает галопом скачущее сердце. И вот теперь он должен что-то сказать Арсению, объяснить, почему отвлёк его от увлекательного — ага! — сюжета, а в голове пустота. — Я хочу, чтобы ты смотрел только на меня, — в итоге выдыхает в чуть подрагивающее губы Попова.       — А где цветы, где конфеты? — хмыкает Арсений складывая руки под головой. — Я, знаешь ли, приличный мужчина. И мы не так близко знакомы.       Расстроенные сапфиры ещё какое-то время пристально изучают непроницаемые глаза напротив, после чего Антон начинает медленно отстраняться. Но крепкая ладонь молниеносно притягивает его обратно. Шастун делает ещё попытку, и снова руки Попова дёргают ближе. И застывают, больше не направляя и не командуя. Губы Антона распахиваются на вдохе, и грудная клетка замирает, словно головной мозг, наполнив лёгкие, забывает, как осуществить выдох. Руководствуясь теперь лишь интуицией, Шастун напрягает бёдра и опять проезжается по паху Арсения. Тот не реагирует, но чутко фиксирует изменения на лице Антона: прикушенный уголок губ, морщинка между бровей и расширившиеся зрачки. И только пальцы, хищно вцепившиеся в ягодицы под плотной материей домашних трико заверяют: всё правильно.       Шастун наконец выдыхает, точно пловец, который провёл под водой долгое время без акваланга. Снова двигается вперёд и скользит назад, не без удовольствия замечая, как Попов теряет контроль. Пока ещё только ниже пояса, но и этого достаточно. Антон округляет спину, и зарывшись носом в тёплую шею, чувствительно кусает кожу на подбородке, тут же зализывая, после чего мягко всасывает укус в рот. Он продолжает двигаться, ощущая прохладные прикосновения к пояснице. Подобно умелым пальцам пианиста, они порхают с ямочек на талии по выпирающим позвонкам до самых лопаток, постепенно задирая футболку вверх.       — Подними руки, Шаст, — шёпотом просит Арсений. Он знает наверняка, если скажет громче, голос предательски подведёт.       Антон, прекращая возвратно-поступательные движения, подчиняется беспрекословно, и ткань поло невесомо скользит по спине и грудной клетке, слегка царапая затвердевшие соски, которые уже забыли, что они совсем нечувствительны.       Поддерживая Шастуна, Попов опрокидывает его на кровать, но не ложится сверху, а лишь нависает, уперевшись на локти, расставленные с двух сторон от головы Антона.       — Чего ты хочешь? — хриплый низкий голос скользит по его коже, когда Попов спускается взглядом до резинки трико и снова впивается в травянистый омут.       — А ты? — на выдохе, практически неслышно. Шастун шагает пальцами от колена Арсения до края лонгслива, подцепляя кончиками, и тянет вверх, помогая тому избавиться от одежды.       Попов молчит, пожирая глазами ровную гладкую кожу. Наклоняется и слегка касается губами того места, где грохочет неспокойное сердце Антона. Он оставляет вопрос без ответа, покрывая поцелуями грудную клетку и впалый живот. Ныряет языком в пупочную впадину и ведёт носом по краю спортивных штанов.       Шастун дышит бесшумно и поверхностно, будто боится реакцией спугнуть Попова. Хочет зарыться пальцами в тяжёлые пряди волос, однако останавливает себя. Он помнит просьбу не прикасаться, но кожа ладоней зудит, а кончики пальцев дрожат, лишившиеся возможности тактильного контакта. Кусает губы, жмурится, прячет лицо в ладонях, но выдержка подводит, когда Арсений накрывает губами сосок и мажет по нему языком. Подушечки пальцев находят другой и мягко перекатывают, вытягивая из Антона тонкий отрывистый всхлип.       Арсений не спешит. Он еле дождался, когда Шаст прервёт просмотр нудного фильма. Терпел его недовольное фырканье и попытки привлечь внимание. Хотел проверить, надолго ли того хватит. Усилием воли подавлял в себе порывы опрокинуть на постель и целовать, пока кровь в голове не начнёт пульсировать от нехватки кислорода.       Попов лениво ведёт поцелуями выше: по напряжённой шее, по острому кадыку, по краю подбородка и, наконец, встречается с губами Антона, который перестаёт контролировать руки, что теперь гладят по голове, словно благодарят за несмелые ласки, обхватывают затылок, чтобы притянуть ближе, порхают на широких плечах.       Арсений скатывается набок, чтобы открыть себе больше места для манёвров. По груди и животу Шастуна стекает прохладный воздух, но широкая ладонь не позволяет ему завладеть Антоном окончательно. Попов тянет зубами его нижнюю губу и проводит языком по острому краю зубов, одновременно накрывает рукой пах.       И Шастун теряется. Они ведь так и не обсудили, что будут делать. Это будет фроттаж или обычная взаимная дрочка? Но он уже завёлся. Головка члена, сдавленная боксерами, горит, требуя прикосновений и разрядки. Да и сам Арсений, судя по частому дыханию, возбуждён не меньше. И Антон убеждается в этом окончательно, когда Попов прижимается крепкой эрекцией к его бедру и трётся, чтобы снять напряжение.       — Я хочу снять с тебя штаны. Ты позволишь мне? — Арсений словно только сейчас появляется в поле его расфокусированного зрения. Шастун нервно дёргает головой, но неуверенный, что это было похоже на согласие, вдогонку несколько раз кивает.       Попов, спускается ниже, и Антону приходится снова убрать руки, с сожалением перестать чувствовать под дрожащими пальцами бархатную кожу и россыпь мелких родинок. Он помогает избавить себя от трико и боксеров, изворачиваясь на постели, что вдруг кажется заскорузлой и грубой.       Арсений ещё ничего не делает, по крайней мере, не переходит те границы, которые они уже очертили. Но этот контраст: мягкой кожи Попова и жёсткого покрывала, горячих губ и прохладных пальцев буквально сводит с ума. И он глотает гортанный стон, когда члена, не прикрытого тканью нижнего белья, касается мужская ладонь.       Арсений только видел, но не прикасался ещё. Нет, он конечно, знаком с тяжестью налитого кровью ствола в руке, знает как тот укладывается в ладонь и как пальцы обхватываю его. На себе. Здесь же совершенно другие ощущения. Но мысли о том, правильно или нет, даже не возникает. Он просто действует, доверившись инстинктам, по наитию, когда наклоняется ниже, и не дав себе возможность передумать, мокро втягивает яркую головку в рот. Замирает в таком положении, точно сомневается, даже выпускает алый кончик изо рта, но только для того, чтобы провести по щёлке уретры языком, слизывая первые капельки предсемя.       Да, чужой член ощущается во рту, как инородный предмет, в полном смысле как чужой из нашумевшего фильма Ридли Скота. Да, эякулят не то чтобы неприятен на вкус, но и на божественную амброзию не тянет. И вообще, это ведь ужасно негигиенично, он читал про этот аспект оральных ласк накануне. Он не почистил зубы, да и за крайней плотью на головке, определённо, есть микробы.       Попов резко отшатывается, усаживаясь на пятки, и вытирает рот тыльной стороной ладони.       — Арс, всё в порядке, — шепчет Шастун, замечая как лицо Арсения меняется. Краски возбуждения на нём тускнеют, обнажая под собой мучительную неуверенность. — Это, — Антону приходится сглотнуть, чтобы голос не дрожал, — это совсем необязательно.       Попов прикрывает глаза и облизывает губы, ощущая на них солоноватый привкус. Он любит этого парня, в этом сомнений нет. Он необходим для полноценного дыхания. Его дом, которому не хватало тепла и уюта, наконец, обрёл душу. Его жизнь больше не пестрит чёрно-белыми скучными тонами. Но в этой любви Попов подобен эгоисту. Он принимает бесценный дар, которым одарила его Вселенная, но разве поездок на острова и дорогих телефонов достаточно, чтобы выразить благодарность?       Антон так много сделал для него. Привнёс в его жизнь радость и беззаботный смех. Он тот человек, который позволит снова мечтать. Тот кто заставил поверить, что сказка — это не просто буквы на глянцевой бумаге.       Арсений распахивает веки. На кровати перед ним лежит самый прекрасный мужчина. Глаза цепляют, внимательный любящий взгляд, быстро вздымающуюся грудную клетку, торчащие тазовые косточки и практически полностью опавший член. Он снова наклоняется, уже без сомнений берёт его в рот и начинает сосать как леденец. Мокро, громко, разрезая тишину в домике пошлыми звуками. Но это больше не имеет значения. Остаётся только стук сердца Шаста, что долбит в солнечное сплетение изнутри, когда Попов кладёт на него ладонь.       Член моментально тяжелеет на языке. Вены вздуваются, пульсируя синхронно с сердцем. Арсений скользит губами по шву, утыкаясь носом в мошонку. Возвращается обратно и снова, втягивая щёки, накрывает головку ртом.       Он не может взять глубоко, пока это за гранью его возможностей, и на периферии мозга проскальзывает мысль, что он обязательно научится этому, потому что сам помнит, как дрожали ноги, когда головка его собственного члена упиралась в горло Антона.       Поясницу Шастуна оглаживают первые волны оргазма. Низ живота тянет, словно там начинает скручиваться тугая мощная пружина, а пальцы на ногах поджимаются. Но время у него ещё есть. И он молчит, не отстраняет Попова. Только руки мечутся по ставшему горячим вдруг покрывалу, ищут за что зацепиться. Пальцы натыкаются на член Арсения, натянувший материю пижамных брюк, и наконец обретают покой, ласково оглаживая крепкий орган. Попов мычит, посылая по члену Антона низкую вибрацию, которая срывает тормоза Шаста. Он усилием мысли сдерживает бёдра, что так и норовят толкнуться в горло Арсения глубже, и прерывисто шепчет:       — Я скоро, я скоро.       Попов пережимает член Антона у основания и поцелуями спешит наверх. Терпение Шаста лопается, как тонкий лёд под лезвием фигуриста, он высвобождает колом стоящий ствол и начинает ему дрочить.       Всё на острой грани. И воздух вокруг точно пульсирует, нагретый их телами. Антон сбивается с ритма руки Арсения и изливается себе на живот, до крови прикусывая нижнюю губу. Попов не мешкая перемещает ладонь на руку Шаста, пачкая его спермой, оборачивает прохладные пальцы вокруг тёплых и наращивает темп. Застывает, вытягиваясь в струну, и едва успевает накрыть приоткрытые в неподдельном удовольствии губы Антона ртом, как его разбивает оргазм.       Он жмурится, позволяя себе навалиться сверху, больше не проявляет осторожность, да и сопротивления не встречает. Шастун гладит чистой рукой взмокшую спину, и словно по памяти снова находит подушечками пальцев каждую родинку.       Какое-то время они лежат, вслушиваясь в успокаивающиеся сердца друг друга. Арсений думает о том, что это и есть самое веское доказательство его любви. Нет, конечно, не сам отсос, в общем смысле, а то, что можно переступить через гордость, через предрассудки и заочное осуждение половины населения планеты, чтобы подарить необходимому и такому важного человеку капельку счастья.       — Надо в душ, иначе мы прилипнем друг другу, — не поднимая головы хрипит он в мокрую шею Антону.       — На это и расчёт, — хмыкает Шаст, вызывая низкий усталый смех у Попова.       Арсений стаскивает штаны и поднимается на ноги. Антон такой красивый. Разнеженный и раскрасневшийся кот. Зелёные радужки горят, будто светятся изнутри, а на нижней губе кровоподтёк. Но лёгкая боль не мешает ему искриться задорной улыбкой. Попов тянет его за руку и увлекает в ванную комнату.

***

      — Ты можешь объяснить мне, что это была за прелюдия с фильмом? — устало произносит Шастун, прижимаясь ближе к горячему телу. По молчаливому обоюдному согласию, они легли спать обнажёнными, так, как хотелось уже давно. Пусть только одну, эту ночь, чтобы чувствовать кожу друг друга, чтобы руки продолжали лениво ласкать. — Мы могли бы не тратить время на него.       — Ты должен был сам принять решение, — голос Арсения звучит приглушённо, он поднимает голову и опирается на сжатый кулак. — Дать зелёный свет мне.       — Я не понимаю. Это как-то связано с тем, что ты ещё не до конца принял всё это?       — Нет, это из-за тебя, а не из-за меня. Я уже всё принял, ты просто не оставил мне выбора, — Попов наклоняется и в полутьме находит губы Антона, осторожно зализывая ранку. — Я сделал вывод, что в обычной жизни ты ведомый, но всё что касается горизонтальных поверхностей, скажем так, тебе сложно отдать бразды правления в чужие руки, — Арсений не видит реакции на свои слова, но по замершему Шастуну чувствует, что тому нужны пояснения. — Я, может, не математик, но дважды два сложить умею, — гладит большим пальцем подбородок Антона, чтобы смягчить следующие слова. — У тебя были токсичные отношения, я помню. И полный карт-бланш с твоей стороны, не то что обжёг тебя, он спалил дотла. Я прав? — Шастун кивает, прижимая ладонь мужчины к щеке. — И я не хочу быть тем, кто толкает тебя, принуждает к тому, к чему ты не готов. Ты чувствуешь себя комфортно, когда руководишь. Смотри. Ты поцеловал меня в лесу за домом, ты взял всё в свои руки на островах, и даже нашу милую игру в ту первую ночь ты начал первым.       — Не, — тянет Антон, — это ты меня поцеловал.       — Но ты меня укусил, забыл уже?       — Точно, я укусил, — со смешком соглашается Шаст.       — Я буду вести и доминировать только тогда, когда ты будешь готов, и это не значит, что я не хочу и или не могу проявить инициативу. И чтобы вопросов не возникало в будущем: я тебя всегда хочу, — проникновенным голосом заканчивает Попов, щёлкнув Антона по носу. — А теперь спать, — уже чмокает в нос и укладывается рядом.       — Арс, — зовёт Шастун, находя под одеялом руку Арсения, и переплетает пальцы в замок. — Ушастый Нянь — это ты.       — Не думаю, что я похож на него, — медленно отвечает Попов, но Антон слышит в его интонации улыбку.       — У меня не было псевдонима, до того, как я устроился к тебе, я писал в стол, — Шастун оглаживает большим пальцем тыльную сторону ладони Арсения, чтобы показать, как важно для него всё, что он говорит. — Я стал Ушастым Нянем, потому что ты меня так назвал. В первый день. Когда домой пришёл.       Попову хочется пошутить: потребовать процент с будущих продаж или выразить радость, что не назвал ушастой шпалой, например, такой псевдоним вряд ли бы оценили. Но он молча притягивает Антона ещё ближе и до хруста костей прижимает к себе.       Шастун смеётся, прерывисто, потому что Арсений практически перекрыл ему кислород, и, когда тот ослабляет хватку шепчет, спрятав лицо на плече.       — Я тоже очень люблю тебя, Арс.

***

      — А почему родители оставляют своих ребёнков? — Кьяра задаёт вопросы с того момента, как Антон оповестил её, что они едут за подарками для детей из детдома. Он, к своему стыду, забил на свои ежемесячные поездки туда, как только попал в мир, в котором существует Арсений Попов.       — Детей, а не ребёнков, Мелочь, — терпеливо поправляет он, сворачивая в нужный отдел в торговом центре. — Просто некоторые люди слишком беспечны. Не понимают, что малыш — это огромная ответственность, к которой они не готовы. К сожалению, такие дети остаются без близких.       — Это, наверное, очень грустно, — тянет она, явно задумавшись. Голубые глазки бегают по полкам с приблудами для рукоделия, пока Шастун вчитывается в список, прикидывая, как они будут всё это тащить. Ведь Макара он отпустил, даже не подумав о том, что подарков будет слишком много.       Арсений был только счастлив, когда Антон спросил, можно ли взять Кьяру с собой. Единственное, попросил скинуть ему геопозицию, чтобы Попов мог присматривать, где они находятся. Шаст на это только закатил глаза, но отправил непрерывную трансляцию локации. Мелочь была в восторге, когда узнала, что познакомится с большим количеством детей её возраста.       И вот, они тут. В огромном торговом центре. Они вошли в него сквозь раздвижные стеклянные двери и в моменте оказались словно в каком-то американском рождественском фильме. Огромная искусственная ель, украшенная миллиардами огней и сотнями, если не тысячами игрушек. Вокруг снуют толпы людей: и кучки подростков, пережидающих непогоду; и семьи, скупающие продуктовые перед праздниками, ведь уже пора начинать подготовку; и милые парочки, что держатся за руки, тайком выбирая друг другу подарки.       Какая-то ненавязчивая новогодняя мелодия звучит откуда-то сверху, разносится по каждому закоулку. Шастун крепче сжимает маленькую ладошку, опасаясь потерять Кьяру в этом круговороте людей. Они уже обговорили — и не раз, — что нужно делать, если вдруг их пути разойдутся. Попова уверяла его, что будет вести себя хорошо и клятвенно пообещала отцу, что не разведёт няня на все свои хотелки.       Спустившись на цокольный этаж на эскалаторе, они оказываются в канцелярском магазине. С Арсом у них произошёл небольшой спор по поводу того, чьи деньги нужно тратить. Попов очень толсто намекнул, — скорее даже, прямо заявил, — что Антону нужно тратить карточку, которая уже очень давно лежит без дела. Шастун держал оборону только первые минуты три. Но сохранять хладнокровие, будучи прижатым к стене, когда чужие губы ласкают шею, довольно тяжело.       В итоге он сдался. Просто вытащил из тумбочки карту, решив, что Попов говорит вполне себе разумные вещи. Потому что купить подарки для одной группы — не слишком накладно, но его финансов не хватит на большее. Как бы не хотелось.       И всё идёт прекрасно, пока они не добираются до настольных игр. Кьяра меняется сиюсекундно. Шастун бы сказал, что в неё кто-то вселился, да в мистику не верит, если только ужастик какой не посмотрит. Девочка хочет себе всё, что только видит то, что он закидывает в тележку. На очередной отказ она складывает руки на груди и демонстративно отворачивается, показывая, что обиделась. Антон тяжело вздыхает и, прикрыв глаза, быстро обдумывает, как правильно объяснить ей всё.       — Мелочь, пойдём, немного поговорим, — он уже готов оставить шоппинг до лучших времён, но Кьяра не поворачивается, а только упрямо качает головой.       — Я хочу эти игры, — бубнит она, указывая на стеллаж.       — Кьяра, — он обходит её, присаживаясь на корточки. На одном уровне. Так разговор пойдёт легче, — у тебя дома огромный шкаф с настолками. Половина из того, что тут выставлено, у тебя уже есть.       — А я всё равно хочу, — фыркает, злится, нос морщит, но стоит на своём. Упёртая, как и её отец.       — Хорошо, для чего тебе эти игры? Если они и так уже у тебя есть.       — У меня коробки другие, а тут красивые, новые. И почему все эти новые игрушки достанутся незнакомым детям, а не мне? — Антон сжимает двумя пальцами переносицу, пытается унять начинающуюся боль в висках.       — Потому что у этих детей нет ничего своего. Мелочь, у них нет родителей, нет братьев или сестёр, нет Печеньки или Кнопки, нет своих комнат или одежды. У ребят нет вообще ничего, понимаешь? И я пытаюсь помочь им, сделать счастливыми хотя бы на мгновение. Чтобы из-за каких-то, — он чуть было не матерится, но вовремя прикусывает язык, — игрушек они хотя бы на секунду ощутили себя обычными детьми. У тебя же этих игрушек — пруд пруди, хотя ты половину даже не используешь. Они пылятся на полках. И ты хочешь ещё больше. Но для чего?       Он понимает, что это ревность. Осознаёт, что Кьяра растёт хорошей девочкой, но эгоизм в ней есть, как и в каждом ребёнке. И тут ещё играет то, что у неё не было сестры или брата, того, с кем можно было бы делиться. Потому что все её друзья из состоятельных семей, у них самих есть игрушки, какие только пожелают. И она не привыкла делиться. Взять только приступ ревности в день рождения.       — Они грустят без родителей? — тихо спрашивает она, опустив голову.       — Конечно, все хотят быть любимыми.       Она долго думает. Проходит по меньшей мере минут пять, прежде чем девочка разворачивается к полкам. Антон встаёт с корточек, ощущая, как затекли колени и икры. Кьяра подталкивает ближе тележку, прикладывает указательный палец к подбородку и долго смотрит. После чего указывает на коробку, до которой дотянуться не может.       — Вот эта игра, думаю, им понравится. Там интересно и играть можно компанией, — размышляет Попова, после чего берёт несколько других игр. Антон выдыхает с облегчением, но подчиняется маленькой командирше.       Они выходят из магазина, нагруженные пакетами. Шастун кивает на лавочку, безмолвно просит присесть. Кьяра опускает два своих пакета на пол, тяжело выдыхая. Антон продумал всё, отпустил Макара, чтобы тот не ходил за ними бесцельно. Но только не учёл количество покупок. Теперь же он идёт за второй партией пакетов, прикидывая, как перетащить всё это в машину. Оставить Мелочь одну в ТЦ, чтобы она присмотрела за багажом, он не может. Но и оставить подарки, уйдя с девочкой, тоже нельзя. Какая-то загадка с козой, волком и капустой.       — Чем тебе не угодил Илья? — раздаётся за спиной бархатный голос. Кьяра со счастливым визгом подскакивает и обнимает отца, что так удачно оказался рядом.       — Ты как сюда попал? — вопросом на вопрос отвечает он, а сам хочет обнять своего мужчину. Но нельзя. Не на людях.       — Через центральный вход, как и вы, — Арсений поджимает губы. Со стороны может показаться, что он чем-то недоволен или нахождение здесь навевает на него беспросветную скуку, но Шастун слишком хорошо его изучил. Попов прячет руки в карманы и втягивает голову в плечи. Чтобы не сорваться и не подойти ближе. Так и стоит, с показательно безразличным видом осматривая обстановку вокруг. — Я кое-кого поймал на стоянке, думаю, рано вы избавились от раб силы, — он панибратски хлопает Макара по спине, когда тот вырисовывается перед Антоном и Кьярой.       — Да, ты прав, — тяжело вздыхает Антон, снова возвращая внимание к груде брендированных пакетов. — Я перестарался, кажется.       — Илья, побудь с Кьярой, — Арсений даёт распоряжение Макару, которого уже оккупировала девочка, с пеной у рта комментируя покупки для детского дома. Шастун слегка зависает на её радужном настроении: от каприз и зависти не осталось и следа. — На верхних этажах открыли новый детский магазин. Я точно не знаю, где он, дочь, — вскидывая указательный палец вверх, чтобы предупредить порыв девочки, отправиться на увлекательные поиски с ними. — Мы сейчас с Антоном сходим на разведку, потом поднимемся вместе, — он ловит сомнение в глазах Шастуна, ведь тот в этом торговом комплексе знает каждый угол — недаром молл находится в одном районе с его квартирой. Но в итоге тот кивает и молча следует за Поповым к лифту.       Магазинчик, который захватили Антон с Кьярой, находится на цокольном этаже, и какое-то время, пока кабинка вальяжно начинает движение вверх, Шастун машет девочке рукой через стеклянную стенку. Всего пару секунд, и вот уже вместо неё непроницаемое полотно бетона.       А в следующее мгновение у Шастуна такое ощущение: словно он на большой скорости врезался в эту каменную стену: Попов, пользуясь тем, что в лифте никого нет, резко притягивает Антона к себе и вгрызается в его губы.       Соскучился.       Он не забыл, как тяжело Антон переносит дорогу, и инициировал сборы и возвращение домой ещё засветло. Буквально ломал себя, потому что хотелось остаться в том потерянном в снегу домике хотя бы ещё на одну ночь. Чтобы бесконечно долго изучать тело Шастуна губами. Чтобы ловить его тихие и словно удивлённые стоны. Просто лежать рядом, просто молчать, в первозданной тишине вслушиваясь, как тот дышит.       Накануне Кьяра, которая успела соскучиться за несколько дней, пол вечера взахлеб рассказывала о насыщенных событиями выходных. В подробностях, в красках. Начиная с того момента, когда её забрала Ляйсан. Начала ещё за ужином, а закончила в своей кровати, где с одной стороны сидел Антон, а с другой мирно спал Арсений. Девочка не обиделась, что у неё остался только один преданный слушатель, но к тому моменту, когда и её глазки начали слипаться, Шастун не рискнул будить Попова, знал, что тому надо вставать на работу раньше обычного.       — Ты сумасшедший, — стонет в поцелуй Шастун. Он знает, у них есть секунд семь, благо лифт, который идёт наверх, не подбирает пассажиров с других этажей. И он старается взять от отведённого им времени всё. Одной рукой пробирается под пальто и, путаясь пальцами в полах пиджака, порывисто сжимает упругую ягодицу, второй зарывается в тёмные тяжёлые пряди и слегка портит офисную и такую скучную укладку Попова. Отдаётся этому поцелую, точно у них есть только это здесь и сейчас.       Кабина ощутимо вздрагивает на нужном этаже, и, резко отшатнувшись под разочарованный рык Арсения, Антон прячет счастливую улыбку за кончиками пальцев.       — Помада смазалась, Шаст? — с ехидцей шепчет Попов и выходит из лифта, сразу же попадая в объятия ожидающих прибытия кабины.       — Тебе надо побриться, ты колешься, — закатывает глаза Антон, следуя за Арсением.       — Ммм, значит, губы у тебя нежнее, чем, — Попов бросает мимолётный взгляд на пах Шастуна, и тот практически сливается цветом с ярким костюмом на фигуре Деда Мороза, мимо которой они идут.       — Не понял, — хмурится Шастун, замирая у эскалатора, — а где тот магазин, о котором такой охуенный спойлер был?       — Магазин? — Арсений аккуратно берёт Антона за локоть и направляет на движущуюся ленту, устраиваясь на ступеньке выше. — Понятия не имею, — пожимает плечом и весь словно светится бесхитростной скромностью. — Мне надо было увидеть своего парня, — хрипло добавляет он на ухо Шасту, — и поцеловать. Я не функционирую нормально без тебя. В офисе сидел и пялился на флайтрадар. Оксана принесла мне документы на подпись, а я пролил на них кофе, — и вздыхает так горестно и тяжко, что Антон только прыскает в кулак.       — До вечера не мог дождаться? — Шастун крепче сжимает кулак и прячет его в кармане, чтобы не сорваться и не приласкать пальцем уголок губ, опушенный в мнимой тоске. — И ты только для этого проехал пол-Москвы?       — Ну, — мнётся Попов и трёт затылок рукой. — Я же тебе говорил как-то, что помогаю дому малютки, разве нет? — тёмные брови взлетают, словно он действительно говорил, но Антон забыл.       — Нет, этот момент из своей биографии ты упустил, — с лёгкой улыбкой тянет Шастун, припоминая, что при первой встрече с Кьярой, Алиса охарактеризовала Попова в качестве мецената. — Я так горжусь тобой, — склонив голову набок, негромко говорит Антон и всё-таки касается тыльной стороной ладони пальцев Арсения, уповая на то, что ворох верхней одежды скроет этот порыв от любопытных взглядов. — Детский дом недалеко, как и моя квартира. Мы с Кьярой навестим деток и поедем туда. Как раз время обеда будет и дневного сна. Ты же не против?       — Я всё чаще ловлю себя на мысли, что не в состоянии отказывать тебе, — льдистый взгляд из-под ярко очерченных бровей. Но Шастуну не холодно, словно он Кай, который в царстве бесконечной зимы наконец нашёл покой. — Илья поможет с подарками и доставит вас в интернат. А я приеду за вами, когда закончу дела. Чёрт, меня же ещё директор дома малютки хочет, — он поднимает руку, которой так тепло было рядом с рукой Антона, и фиксирует время на смарт часах. — Что? — спрашивает, замечает прищуренный взгляд.       — То ли формулировка неверная, то ли кто-то скоро останется без яиц! — рявкает Шастун на французском, — когда они достигают цокольного этажа.       — Мои яйца принадлежать только тебе, — в тон ему отзывается Попов, сверкая глазами из-за плеча.       — Ну что там, что? — подпрыгивает на месте Кьяра, замечая отца. — Мы пойдём в новый магазин?       — Нет, дочь, там оказывается магазин губных помад, — подмигивая Шасту, отвечает девочке Попов. — Я убегаю, заберу вас позже от Антона. Мне надо торопиться в дом малютки.       — Папуля, а кто такие малютки? — егоза, судя по всему, не намерена так быстро отпускать отца. У них так редко получается провести время вне дома.       — Это совсем крохотные детки, от которых отказались родители ещё в роддоме. Младенцы, одним словом, — добавляет Арсений, присаживаясь перед Кьярой на корточки и поправляя любимую шапку с ушками. Была б её воля, она бы спала в ней.       — Папуля, роди мне малютку, — просит девочка, хлопая пушистыми ресницами. И будто решая, что этого недостаточно, обвивает шею Попова руками и крепко прижимается к его груди.       Арсений на автомате обнимает Кьяру в ответ, а сам сталкивается с томящейся безысходностью в зелёных глазах напротив. Как бы Шастун не любил его дочь, он хочет своего ребёнка. Они не говорили об этом, но Попов знает наверняка. Однако малыш появится в жизни Антона, только при условии, если в ней не будет Арсения. Но Попов эгоист, он слишком сильно любит этого парня.

***

      Кьяра окончательно сломалась перед подъездом. Весь непродолжительный путь от детского дома она отважно храбрилась, сжимала кулачки и кусала губы. Шастун молчал, позволяя ей переварить увиденное. Её не испугали дети, у которых нет и, возможно, никогда не будет родителей. Пока Антон общался с социальным педагогом и медицинской сестрой, девочка легко влилась в коллектив сверстников, без труда нашла с ними общий язык. После разрешения воспитателя ребята провели ей небольшую экскурсию по территории: показали игровую и учебный класс, спортзал и свои комнаты. Шастун уже тогда заметил её сосредоточенный вид, словно отгадка на казалось бы простую загадку постоянно ускользала от неё. И только возле дома Антон понял, что ею обуревает не жалость и не печаль. Кьяра была зла.       — Там есть те, которых не бросали, да? — девочка забирается с ногами на лавку возле подъезда, чтобы быть выше, выразить свою взрослость. Это не тот момент, когда ей достаточно, чтобы старшие присели перед ней на корточки или наклонились. Антон не одобряет таких манёвров, а местный «народный контроль» и вовсе поднял бы бунт против невоспитанного поколения, но сейчас Кьяре нужен разговор. Было бы лучше, если бы она дотянула до квартиры, но Шастун понимает, насколько важен для неё вопрос, поэтому устраивает рюкзак на скамью, готовый к диалогу. — Мне мальчик один сказал, что его родители погибли в автокатастрофе, а их с сестрой не отдали бабушке, потому что та болеет. И новые родители их, наверное, никогда не возьмут, потому что его сестре уже пятнадцать, а все хотят маленьких. Почему, Антон?       — Это сложно, — выдыхает Шастун, глядя на заваленную снегом детскую площадку. Хочется курить, до тех пор, пока горький ком в горле не рассосётся. Он прячет руки в карманы и горбится, размышляя, как подобрать верные слова. — Есть правила: бабушка не в состоянии обеспечить им условия, которые предлагает интернат.       — Но с бабушкой было бы лучше. Она же своя, родная, — первые слёзы срываются с длинных ресниц, и Кьяра с раздражением трёт алые щёки шершавой варежкой, царапая нежную кожу. — Если бы я могла, я бы всех их взяла к нам домой.       — Нельзя, Мелочь, — Антон подходит ближе и кладёт ладони на сутулые плечи девочки. — Я понимаю твои чувства, поэтому стараюсь помочь, как могу. Но это всё, что мы можем сделать: показать им, что о них ещё не забыли окончательно.       — Это несправедливо, — Кьяра перестаёт бороться со слезами или просто не замечает, что они уже нескончаемым потоком текут по лицу. — Так несправедливо.       Шастун цепляет лямку рюкзака и подхватывает девочку на руки. Приходится повозится с чипом от домофона и замком на входной двери. Но это именно тот момент, когда Кьяре нужна тактильность и он не в силах оказать ей. В полутёмной прихожей Антон заботливо снимает с неё шапку и зимний пуховик. Она продолжает тихо всхлипывать, переживая отголоски потрясения от увиденного. От выводов, которые сделала в детском доме. Стягивает ботинки и аккуратно пристраивает их на коврик.       Периодически она снова конвульсивно втягивает открытым ртом воздух, а Шастун прячет улыбку, когда замечает неподдельный интерес в голубых глазках.       — Сколько здесь комнат? — девочка замирает в небольшом коридоре, будто в ожидании приглашения.       — Одна. И кухня, конечно, — Антон уже раскладывает импровизированный обед по тарелкам с яркими маками и ставит пустой контейнер, который принёс с собой, в раковину. — Давай перекусим, и надо будет отдохнуть.       — Папа был здесь?       — Был.       — Когда приходил просить тебя вернуться?       Шастун открывает кран, чтобы Кьяра помыла руки и тащит к раковине табурет. Вспоминать о единственном визите Арсения не хочется. Антон до сих пор помнит брезгливое выражение на красивом мужественном лице. Но сразу же отбрасывает токсичные мысли. Прошло практически два месяца, как Попов узнал, что Шастун не гетеро, и пусть тяжело, но достаточно благополучно преодолел кризис ориентации. Можно даже сказать на свой манер, по-арсеньевски, одним словом. А Антон пережил кризис принятия, что такой человек, как Попов действительно способен любить. И не кого-то, а именно его.       — Да, в тот раз, — хочется, чтобы голос звучал уверенно и внятно, но на последнем слове он срывается.              Забравшись коленками на стул, девочка тщательно намыливает ладошки жидким мылом, а сама не сводит с Шастуна пристальный немигающий взгляд.       — Ты любишь папулю?       — Конечно, я вас всех люблю. И тебя, и Печеньку, и папу, и Серёжу с Димой, — намеренно или нет, Антон определяет место Арсения в своём любвеобильном сердце где-то между домашним питомцем и хорошим парнем, который за полгода стал ему верным товарищем.       — Мммм, ну ладно, — Кьяра словно теряет интерес к скомканному диалогу, перебирается за стол и активно принимается за обед. — Ты можешь не укладывать меня, — с набитым ртом выдаёт она, но заметив сведённые вместе брови и замечание в зелёных глазах, глотает и добавляет, — мне надо подумать.       — Ну хорошо, как скажешь, — хмыкает Шастун. Ему всегда казалось, что его уже не удивить. Все стадии изумления девочкой — её речью, её манерой общения, даже этим странным умозаключениям, которые иногда посещают её головку, — он уже прошёл. Но та снова и снова поражает его.       В зале немного прохладно из-за отключённого отопления. Антон велит девочке снять тёплые леггинсы и носки с начёсом. Застилает диван свежей простыню и достаёт из шкафа тёплое одеяло. Кьяра не сопротивляется. Как бы ей не хотелось остаться на солнечной кухне и поболтать с нянем, она и правда устала, да и режим никто не отменял.       — Папуля знает, что ты его любишь? — Шастун невозмутимо поправляет на девочке одеяло. Разговор принимает неожиданный оборот. И в который раз мужчина задумывается о том, что дети видят больше, чем кажется взрослым. И что уже нельзя тянуть с разъяснительной беседой.       — Мы поговорим об этом позже, — ловко увиливает он от ответа и, поцеловав девочку в лоб, выходит из комнаты.       Пока Кьяра спит, время тянется томительно медленно. Антон успевает по второму кругу проверить срок годности на крупах и консервах. Протереть пыль на полках в шкафу. Снять показания счётчиков и сохранить их на телефоне. Помыть посуду и даже почистить почту.        «Как мне зайти, чтобы не разбудить Мартышку? Я буду через минуту»       Сообщение заставляет Шастуна вынырнуть из монотонных действий. Айфон летит на софу, моментально теряясь в декоративных подушках. Кроссовки видимо решили, что они из разных пар и вообще не по размеру, так как наотрез отказываются натягиваться. Пуховик остаётся на вешалке в коридоре. Антон выскакивает в одном худи, в последний момент схватив ключи с комода: ещё ситуации с захлопнувшейся дверью им не хватало. Он практически перепрыгивает одним махом все ступени, что ведут от его квартиры в тамбур и распахивает дверь в подъезде так резво, что едва не попадает Арсению по носу.       Попов ещё толком не сообразил, что за апокалипсис случился, пока его не было, когда крепкая рука втягивает его в подъезд и сразу же, оплетая талию, прижимает к груди.       — Ты чего? — в темноте обонятельные рефлексы реагируют молниеносно, фиксируя знакомый аромат волос Шастуна. Арсений крепко обнимает в ответ. — Случилось что?       — Нет, всё хорошо, — едва различимо бубнит Антон, уткнувшись носом в шею Попова. — Я уже замаялся ждать. Ещё полчаса, и я бы начал ремонт на кухне.       — Прости, — хрипит Арсений, прикрывая глаза. — Директор дома малютки неугомонная. Решила, что сегодня самый подходящий день для отчётов.       — Это женщина? — Шастун вскидывает голову, чтобы посмотреть на Попова, но лампочку над входной дверью разбили ещё в прошлом году, поэтому ему приходится стрелять красноречивыми взглядами на ощупь.       — Ага. И она старше меня почти в два раза, — покорно отчитывается Арсений, но неожиданно его грудь начинает ходить ходуном, когда он срывается на беззвучный смех. — Ты ревнуешь меня, — и это даже не вопрос. Антон хочет возмутиться, фыркнуть и ляпнуть какую-нибудь остроумную фразу в духе фильма про феминисток, но Попов, добивая окончательно, заставляет захлопнуть рот. — К каждому столбу. И вообще, — жаль, что в подъезде темно, и Арсений не может удовлетворить потребность любоваться смущением на лице любимого мужчины. — ты собираешься меня приглашать в квартиру или так и будем обжиматься под лестницей, как перевозбудившиеся подростки?       Резонно рассудив, что обжиматься будет удобнее на диване на кухне, Шастун оплетает длинными пальцами запястье Арсения и тянет по ступенькам вверх. В прихожей включает свет и ошарашенно замирает, когда замечает гладко выбритое лицо Попова.       — Заехал в барбершоп по пути сюда, — цепляя своё отражение в зеркале на стене, невинно сообщает он. — Чтобы ты больше не отбивался, когда я тебя целую.       — Кофе хочешь? — уже на кухне, предварительно бесшумно закрыв дверь, спрашивает Антон. Невинные разговоры о поцелуях могут вылиться совсем не в невинное времяпровождение. Они это уже проходили и не раз. К тому же, за стеной спит Кьяра. Хотя, когда это их останавливало? Они уже пару месяцев спят в соседней комнате.       — Тебя хочу, — сипло выдыхает Арсений, прижимая Шастуна к двери. Ей-богу, пещерный человек. Озвучил мысль и собирается приступить к действиям. Попов приближает лицо максимально близко, замерев за пару миллиметров от губ Антона, но не целует. Молчит, лаская взглядом любимые черты лица. Но тело прижимается тесно, не оставляя сомнений в истинных намерениях.       Антон загорается мгновенно. Пульс подскакивает, дыхание ожидаемо учащается, с силой выталкивает кислород из лёгких. Шастун снова и снова облизывает пересохшие губы, пока намеренно не проходится языком по губам Арсения. Сложно сказать, кто первый решил прекратить эту сладкую пытку. Чьи руки первые взметнулись вверх, чтобы притянуть ближе, и чей стон был слизан с губ другого. Попов не разрывая поцелуя, увлекает Антона на софу, пока тот стягивает с широких плеч пиджак. Арсений падает на мягкие подушки заставляя Шастуна оседлать свои бёдра. Впивается прохладными пальцами в поясницу, под тёплым худи ведёт с нажимом вверх до лопаток, оглаживая горячую кожу. Пьёт дыхание Антона, точно не может напиться. Словно если не утолит жажду, просто умрёт, загнётся без живительного кислорода.       Отрываются друг от друга одновременно. Но голодные взгляды продолжают цепляться, будто связаны окончательно и надолго.       — Точно как перевозбудившиеся подростки, — хмыкает Шастун, полностью укладываясь корпусом на грудь Попова. — У меня такого крышесноса ни с кем не было. Никогда.       — И у меня, — пытаясь восстановить дыхание, отзывается Арсений и гладит сгорбленную спину. — Давай лучше кофе, — но не отпускает, продолжая невесомо скользить пальцами уже по плотной материи кофты. — Это когда-нибудь перестанет гореть так ярко? У меня иногда возникают ощущения, что внутренности плавятся рядом с тобой.       — Ты знал, что Солнце однажды весь гелий превратит в водород, а потом под действием собственной гравитации сожмётся до размеров маленькой звёздочки и потухнет? — Антон не поднимает голову, сливаясь с телом Попова окончательно. — Даже оно не будет гореть вечно, как и мы.       — Значит, мы будем пылать вместе с ним, пока оно светит. Сколько ему ещё осталось? Ты знаешь?       — Угу, — Шастун усаживается прямо и берёт лицо Арсения в ладони. Ласкает большими пальцами гладкую кожу скул. — Примерно восемь миллиардов лет. Плюс — минус.       — Восемь миллиардов, говоришь? — Попов хмурится, позволяя вертикальной складке поселиться между бровями и делает вид, что производит в уме какие-то математические расчёты. После чего сам себе кивает и уверенно выдаёт: — Мне подходит.       — Кофе?       — Кофе.       Антон выпутывается из объятий и встаёт на негнущихся ногах на пол. Уже тянется к шкафчику, где хранит стратегические запасы зелёного чая и кофе, но стыдливо отдёргивает руку.       — Арс у меня только растворимый, — понуро сообщает он. — Я даже не подумал купить тебе молотый.       — Шаст, ты шутишь? — Попов обнимает его одной рукой со спины, а другой тянется к шкафу и без сомнений распахивает дверцу. — Я же не родился с золотой ложкой в заднице. И очень люблю растворимый кофе.       — Правда? — Антон смотрит из-за плеча и тут же ловит мимолётный поцелуй в щёку.       — Правда, его вкус напоминает мне о годах, когда я был обычным человеком. Обычным парнем, обычным студентом. До авиакомпании ещё, — он приваливается ягодицами к столешнице и складывает руки на груди, наблюдая, как Шастун наполняет электрический чайник и ставит его на подставку. — Я же тебе рассказывал, когда мы летели в Питер, бесстыже богатым я стал только три года назад.       Антон возится с чашками, достаёт пакетик зелёного чая, всё это время ощущая на себе изучающий взгляд.       — Кьяра спрашивала о нас, — буднично произносит Шастун, заливая кипяток в кружки.       — Что именно?       — Интересовалась, люблю ли я тебя.       — Что ты ей ответил? — Арсений запрыгивает на столешницу и притягивает Антона между колен. Просовывает большие пальцы в шлёвки на джинсах, чтобы удержать на месте.       — Сказал, что люблю, — пыхтит Антон. Его гештальт по поводу того, что Попов не спешит озвучивать свои чувства, ещё не закрыт. — Почти также сильно, как Печеньку.       — О, это определённо где-то близко с обожанием, — хмыкает Попов. — Странно, конечно, что её больше, ведь за мной не надо выносить лоток и я не линяю.       — Арс, ты меня любишь? — Шастуна буквально выворачивает, ломая кости. Он ощущает на молекулярном уровне, что де-факто небезразличен Арсению. Но ему этого катастрофически мало. Ему нужны слова, как доказательства чувств Попова.       — Ты сомневаешься в этом? — Лицо Арсения мрачнеет, но он не злится, его не раздражает этот вопрос. В интонации проскальзывает еле уловимый страх.       — Нет. Не сомневаюсь, — качает головой Антон. — Просто мне очень хочется, чтобы ты сказал это вслух.       Попов лёгким движением пальцев приподнимает подбородок Шастуна, не позволяя отвести взгляд.       — Ты знаешь, как сильны мои чувства к тебе, — поправляет непослушную чёлку, стараясь заправить её за ухо, но та упрямо пружинит на лбу. — Мне физически становится тепло, когда я думаю о тебе. Я лечу домой как на крыльях, чтобы увидеть тебя и рассказать о том, как прошёл мой день. Теперь каждое моё действие, каждый толчок сердца, каждый вздох — не только для Мартышки, но и для тебя. И, возможно, я сейчас окончательно закопаю себя как романтика в твоих глазах, но я всегда считал, что любовь — это мясная котлета, а слова о ней — конфета.       — Бунин с Бронте сейчас нервно курят одну на двоих. Где-то там, — глотает смешок Антон указывая пальцем в потолок. — Ты только что употребил слово котлета и слово любовь в одном предложении.       — Я объясню почему, — серьёзный баритон обрывает веселье на корню. И Шастун бы не удивился, если бы Попов сказал, что любит его так же сильно, как котлеты. С Арсением всё не по-русски, через задницу. И в прямом и в переносном смысле, конечно. — Без протеина наш организм не может функционировать. А сладкое — это так, баловство, на уровне подарить кратковременное удовольствие. И в конце концов любить — это глагол. И выражаться это должно в действиях.       — Хорошо, я понял, — Антон скользит подушечками пальцев по белоснежному хлопку и укладывает ладони на затылок Попова. — Но я сладкоежка, не забывай, пожалуйста.       — Шаст, ты останешься со мной? — атмосфера на небольшой уютной кухне только пару минут назад снова стала тёплой и игривой, и вопрос едва ли не сбивает Шастуна с ног.       — Пока Кьяра будет в Омске? Останусь, — кивает Антон. — Только съезжу на неделю в Воронеж после Нового Года.       — Я не про каникулы говорю.       Шастун хмурится, не улавливая суть вопроса. Вроде простые слова, и правильно выстраиваются в логическую цепочку предложения. Что значит остаться?       — Насколько, Арс? — в итоге озвучивает то, что крутится на кончике языка.              И ответ должен быть единственно верным. Лишённым переносного смысла и подводных камней. В нём не должно быть мелкого шрифта, который сложно рассмотреть. Не должно быть сомнений и запятых. Простой правильный ответ, который так нужен Антону.       — Пока не потухнет Солнце, — выдыхает Попов ему в губы. — Останься со мной навсегда, Шаст.