Ушастый нянь

      — Пижама и щётка в рюкзаке, — в очередной раз повторяет Антон, поправляя на плечах Кьяры лямки.       — Тош, а я точно не могу забрать с собой Печеньку? — голубые глазки часто-часто моргают, а нижняя губа демонстративно выпячивается вперёд. Девочка знает, что это обычно работает безотказно.       — Точно, милая. У Тео появилась аллергия, и мы пока не можем понять, влияет ли на неё шерсть животных, — Катя ласково приподнимает шапку и заправляет прядки, выбившиеся из косичек, после чего чуть стягивает на лоб, чтобы не сползала на брови.       — Эх, ну ладно. Тоша, не забывай её кормить, Серёжа, следи за ним и контролируй, чтобы он не насыпал слишком много еды. И нужно будет вечером вычесать шёрстку, не забудьте! — Кьяра раздаёт указания, и каждому в комнате кажется, что рядом с ними мини-копия Попова.       — Всё понял, записал и не забуду, — обещает Шастун, несколько раз ущипнув кончик носа, чтобы не рассмеяться.       — Кать, во сколько завтра её забирать? — вмешивается Матвиенко, поцеловав Кьяру в макушку.       — Вечером, часов в семь, думаю. Я напишу, если что, у нас в планах поход в кино и за горячим шоколадом.       — Карапуз, веди себя хорошо. Не балуйся, — наказывает мужчина преувеличенно строго.       — Серёжа, ты каждый раз это говоришь. Ну когда я баловалась? — ангельскому выражению детского личика мужчина пытается противостоять с момента рождения девочки.       — Тебе перечислить все разы? — Антон, в свою очередь, раскусил все её приёмчики сразу же, а потому не ведётся так легко, как Матвиенко.       — Ой, всё, мы побежали. Катя, идём, — она хватает женщину за руку и тянет в сторону двери, но, уже открыв её, замирает. — Серёжа, а эта девушка, которая с утра от тебя уходила, мне не понравилась.       Как только дверь захлопывается, воцаряется тишина. Это было неожиданно. С некоторых пор у девочки появилась привычка просыпаться чуть раньше, чем приходит Антон, и смотреть в окно, наблюдая за сменяющимися охранниками, за тем, как иногда из дома Серёжи выходят знакомые, с которыми он проводит ночь. Шастун заметил это, когда вернулся. И как бы ни спрашивал у неё, для чего эти ранние подъёмы, ответа не получал. До сегодняшнего утра.       — Мелочь, ты уже не спишь? — он приоткрыл смежную дверь, но на кровати оказалось пусто.       — Нет, Тош, иди сюда, — тихий шёпот исходил откуда-то справа. Антон вошёл, Кьяра сидела на подоконнике, поджав под себя ноги. Она так и не сняла свою розовую пижаму с котятами, но распустила косичку, с которой обычно спит. — Смотри, от Серёжи снова ушла тётя. Почему он до сих пор не женат?       Вопрос поставил в тупик мужчину. Он не был готов к нему. А потому не нашёл ответа, лишь перевёл тему, позвав собираться. И она как будто поняла, что не стоит продолжать, поэтому стала ведомой. Пошла переодеваться, после чего спокойно спустилась.       — Снова началось, — горестно вздыхает Сергей, круто разворачиваясь на пятках. Он даже не заметил, что Шастун завис в воспоминаниях.       — Ты о чём это? Не хочешь кофе? Или же твой любимый энергетик, — они направляются на кухню, не сговариваясь. Матвиенко шагает к холодильнику, доставая оттуда «адреналин», а Шастун щёлкает чайником.       — Где-то год назад Карапуз вдруг начала спрашивать о том, почему я не женат. И почему у меня нет детей. Как бы я не пытался объяснить, что мне хватает её, Савины, Софы с Робертом и Тео, она не слышала. Представляешь, в прошлый Новый год заявила, что подарки ей не нужны, она просто хочет, чтобы я был счастлив, и женился, — негромкий «чпок» и следующее за ним шипение, шум чайника. Это всё, что разряжает тишину кухни.       — Тебе нужно поговорить об этом? Ну, точнее, есть желание? — аккуратно спрашивает Антон, усаживаясь на стул по другую сторону барной стойки.       — А ты что же, хочешь побыть психологом? Учти, я шарлатанам не плачу, — как обычно, Матвиенко прячется за маской шута, как только речь заходит за тему, которая бередит его раны.       — Ой, нет, психолог из меня не очень, но вот слушатель — вполне себе.       — Ты же зелёный пьёшь, правильно помню? — Серёжа первый подрывается, когда чайник щёлкает ещё раз.       — Ага, правильно.       И снова молчание. Антон переживает, что лезет не в своё дело, что ступил на дорожку, пройти которую нет возможности, ведь препятствия там чересчур для него. Но Матвиенко не раз помогал ему, поэтому хочется дать что-то в ответ.       — Тут не будет какой-либо душещипательной истории. Я просто люблю быть один. И секс люблю, поэтому девушки у меня на одну-две ночи. Их это устраивает, меня это устраивает. И всё прекрасно, — немного нервный смешок вырывается у него непроизвольно, после чего он ставит перед мужчиной дымящуюся кружку, и садится на своё место.       — И что же, за всю жизнь у тебя не было никаких серьёзных отношений? — Антон отпивает любимый напиток, наслаждаясь его обжигающим, терпким вкусом.       — Конечно были. Шесть лет мутил с девчонкой, но как только она надавила, заставила съехаться, мне сразу же надоело. Мне уютно в своей берлоге одному. И как только со мной рядом на постоянке появляется женщина, я начинаю злиться. Непроизвольно. Просто становится мало места. Тогда я и понял, что лучше буду счастлив в своём одиночестве, чем буду делать несчастными девушек, которые будут рядом. Свою любовь я могу подарить Кьяре, Арсу, Позу, Воле. Их детям. Кому угодно. Но лучше буду один. Вот такой я легкомысленный, — Антон вскидывает бровь, опускает кружку на столешницу, и обводит большим пальцем ручку.       — Как по мне, так ты наоборот очень даже осознанный.       — А поподробнее? — взгляд карих глаз становится заинтересованным, появляется искорка.       — Ну, это же хорошо, что есть осознание: в отношениях ты забираешь, а не даёшь. Поэтому сразу говоришь о своих намерениях. Порой человек создан, чтобы кайфовать от жизни. И спутница жизни ему не нужна.       — Ты действительно так считаешь? — впервые за всё время, что Антон знает Сергея, мужчина полностью серьёзен. Шаст кивает, не понимая, на самом-то деле, в чём вопрос. — Спасибо тебе. Оказывается, приятно, когда тебе не пытаются навязать своё мнение. Я парней люблю, но они иногда перебарщивают. Для них семьи — самое важное и главное. И поэтому они не понимают, что мне для счастья этого не нужно.

***

      — Шастун, а, Шастун, не надоело в комнате сидеть? — Арсений стучится и, не дожидаясь ответа, просовывает голову в небольшую щель. — Хватит кукситься, подумаешь потом. Пошли кино смотреть?       Антон отрывается от ноутбука — в кои-то веки сел продолжить главу, да и тут мешают. Не закончить ему книгу, кажется, никогда — и смотрит на Попова со всем скептицизмом, который только может из себя выдавить. Разговор накануне, да и все эти серьёзные темы, вызывают только лишь головную боль, не больше.       После коротких откровений от Матвиенко они разошлись. Шастун устроился в гостиной с ноутбуком, немного поработал, пообщался с Журавлём, и сел дальше писать. Вот только Арсений, как только вернулся, начал фонтанировать энергией, которая очень тяготила. Поэтому Шаст ретировался в свою комнату, а Попов пошёл доставать Сергея. Видимо, не успел надоесть на работе. Но не прошло и пары часов, как спокойствие няня потревожили.       — Тебе заняться нечем, что ли? Ну серьёзно, Арсений. Смотреть кино? — Антон прикрывает крышку лэптопа, чтобы — не дай бог! — работодатель не посягнул на святую святых.       — Знаешь что, не только у тебя были тяжкие дни. У меня тоже, — Попов даже как-то по-ребячески доходит до кровати и опускается на кресло рядом. — Поэтому предлагаю посмотреть какой-нибудь ужастик, выпустить пар, так сказать.       — Бегу и падаю, — Шастун еле слышно хмыкает, но вполне заметно вздрагивает. — Я ненавижу ужасы, Арсений. Ненавижу.       — Почему это? Боишься, что ли? — Арсений, кажется, сам того не понимая, бросает ему вызов. И кто такой Антон, чтобы не принять его?       — Да кто боится? Просто не люблю этот жанр.       Шастун в глаза не смотрит, подтягивает к себе ноги и щёлкает ночником над кроватью. Как будто ему не хватает общего освещения. И пальцы на ногах сами по себе поджимаются. Арсений высматривает, как опытный сыщик, который подмечает каждую деталь в деле. Видит то, что незаметно другим. Шастун проводит ладонью по и так растрёпанным волосам, после чего прикусывает губу. Секунда молчания превращается в минуту. И каждый продлевает тишину, но у них разные цели. Попов ждёт продолжения, а вот Шастун осознаёт это, как и то, что сдастся. Рано или поздно — вопрос другой.       — Ладно, да, я боюсь. Ненавижу ужастики.       — Все? Или какие-то конкретные? — в вопросе нет насмешки, что удивляет. Действительно изменился?       — Все. Про монстров не люблю из-за скримеров. Слишком резкие и неприятные звуки, а ещё обычно после просмотра мерещится всякое. А вот ужастики про людей, если честно, пугают ещё сильнее. Потому что есть осознание, что такое может быть — и есть — в реальной жизни. Это так, не знаю, отвратительно?       — То есть, я правильно понимаю, ты можешь посмотреть перед сном часовой подкаст про маньяка, каннибала или серийного убийцу, после чего провести спокойную ночь, но пугаешься фильмов? — тёмная бровь взлетает, а на лбу появляются морщинки.       — Да, потому что в тру крайме есть факты, подробности. Иногда бывает холодок по спине. Но в фильмах слишком много визуализации и спецэффектов, понимаешь? — Арсений кивает, но желание каких-нибудь перемен пересиливает.       — Да ладно, Шаст. Недавно вышел новый фильмец, вроде по отзывам не сильно жёсткий. Давай посмотрим. Если будет чересчур страшно — сразу выключаем. С меня попкорн, — Попову остаётся только сложить руки в молебном жесте, посмотреть исподлобья, чуть выпятив нижнюю губу, и похлопать ресницами. И всё. Будет вылитая Кьяра.       — Хорошо. Но я тебя предупреждаю: это очень плохая идея. Я не смогу нормально спать.       — Сможешь. Расскажу тебе сказку, как Мартышке.       — Я буду бродить по дому всю ночь, — Антон предпринимает последние попытки, хотя сам же понимает, что сдался.       — Я крепко сплю. Это не проблема, — невозмутимость и ликование на лице Попова раздражают.       — Тебе придёт огромный счёт за электричество, потому что свет будет включен всю следующую неделю. С утра и до вечера.       — Пойдём уже. Вычту из твоей зарплаты, — Антон фыркает, но поднимается с кровати.       — И мы будем есть пиццу. И запивать её колой.       — Ну уж нет, я приготовлю здоровые закуски и обещанный попкорн, — бурчит Арсений с лестницы, но сам улыбается от уха до уха. Всё-таки решение отпустить на один вечер душевные метания было хорошим.       — Я уже оформляю доставку. И платишь за неё, кстати, тоже ты.       Спустя час они-таки устраиваются перед плазмой. От кинозала Антон наотрез отказывается, потому что слишком замкнутое пространство для такого мероприятия. Поэтому они располагаются на диване в гостиной. Шастун жуёт свою пиццу с пепперони и халапеньо, а Попов окунает в хумус первую морковную палочку. Да, вот такой он принципиальный. Хотя, если убрать привычную, врождённую упёртость, то Арсений признаётся: сам бы с удовольствием съел кусочек — или пару — этой жирной вредности. И запил бы хорошим таким глотком этой чёрной гадости.       — Обещай не смеяться. И не подкалывать потом. Всё, что происходит здесь, должно остаться здесь. В моменте.       На плечи Антона накинут тонкий, ворсистый плед. А ещё он обложился подушками. И включил свет на всём этаже. Полностью. И закрыл все двери, которые только мог. Даже входную замкнул на три оборота. После чего с чувством — почти — полной удовлетворённости нажал на кнопку спуска рулонных штор на панорамных окнах. Попов смотрел на это с лёгкой иронией, но говорить ничего не стал. Если это условие просмотра ужасов, то он принимает его.       — Всё, включаю?       — Нет, стой, не всё. Лучше открыть окна и включить свет на улице. Так будет видно не только нас, но и двор, да? — его потряхивает, а они даже не начали смотреть.       Выполнив все манипуляции, он усаживается и даёт отмашку. Первый кадр — стая птиц, парящая в небе. Фокус спускается чуть вниз, показывая маяк и силуэт человека со спины. Начинается монолог главной героини, а Шастун шепчет себе под нос, что ему не страшно.       Проходит минута. Антон резко отклоняется к спинке дивана, словно на него летит дементор, и прикрывает рукой лицо, оставляя между пальцами небольшую щель. А на экране всего лишь резко сменился кадр. Арсений в этот момент думает о том, что, возможно, Дима не преувеличивал, когда говорил, что Шастун до чёртиков боится фильмов ужасов.       Да, он не просто так придумал эту авантюру. Точнее как, изначально действительно захотел посмотреть кино, без какого-либо второго дна подтекста. Но после, уже изучая топ-100 лучших картин, наткнулся на «Изгоняющего дьявола». И вспомнил разговор с Позом, когда тот рассказывал про то, кто такой Антон Шастун. Он припомнил, как в подростковом возрасте Шаста они ходили на квест. И как тот прилип к Диме, не отходя ни на шаг. По итогу Арсению показалась хорошей идея провести вечер за просмотром ужастика.       — Да подожди ты, там день за окном, а значит, ничего не произойдёт, — не задумываясь, Попов начинает успокаивать своего подчинённого.       Спустя десять минут просмотра Арсению и смешно, и совестливо одновременно. Смешно, потому что он услышал столько матов, сколько не слышал за два с половиной месяца их знакомства, хотя на самом-то деле, не произошло ещё абсолютно ничего. В фильме не было ни одного мало-мальского шажка в сторону завязки сюжета. Совестливо же, потому что Шастуну, кажется, действительно страшно.       Через ещё десять минут, когда экран темнеет, а у главной героини наступает ночь, начинается самое интересное. Антон занимает оборонительную стойку: приподнимает правую ногу, согнув в колене, и немного приближает к груди; одной рукой обхватывает бедро, чтобы было не так тяжело держать ногу на весу, а вторую кладёт на плечо Арсения, всем корпусом склоняясь к нему.       На первом же скримере Шастун выдаёт минутный поток нелицеприятной брани, спрятавшись за спиной Попова. Арс замирает, не в силах даже успокоить его. Там, где лежит ладонь, приятно печёт, точно рука Шаста раскалена. А по хребту бегут мурашки от тёплого, неровного дыхания.       Как только девушка на экране смотрит в зеркало и видит сзади мраморную статую, плачущую кровавыми слезами, которая за секунду оказывается у неё за спиной, Антон подпрыгивает, выпрямив ногу, и судорожной хваткой цепляется за его плечо.       — Еп твою за ногу, блять, нахуй, вырубай эту херню, — орёт он, чуть отвернув голову в сторону Попова, но всё-таки не смыкает пальцы, перекрыв обзор. Смотрит. Из любопытства.       — Уверен? — Попов самому себе ещё не готов признаться, что ему приятно. Слишком много принятий и откровений за последние дни.       — На все сто, если ты не заметил. Выключай. Я же говорил, говорил тебе, что потом не усну. Всё, не видать мне спокойствия теперь. Спасибо, блять.       — Да ладно тебе, Шаст, — он поворачивается в сторону Антона, но тот лишь отсаживается, заметив, в какой позе сидит. — Ты чего, реально так сильно испугался?       — Да ну тебя.       Шастун, кажется, ещё и обиделся. Берёт кусок пиццы, сердито стачивая его за несколько секунд. Он толком не жуёт, а просто поглощает лепёшку, лишь бы отвлечься от леденящего холода, который заставляет дрожать изнутри. Арсений включает первый попавшийся стендап, чтобы немного разрядить обстановку. Тишину разрывает громкий стук в прачечной. Антон подскакивает на месте, за мгновение оказываясь на диване с ногами, укрывшись по подбородок пледом.       — Что это было? — зелени радужки практически не видно, потому что её всю затопила стеклянная чернота расширившегося зрачка. Антону действительно жутко. Это не напускной страх, который появляется после самовнушения. Это реальный факт: в доме кто-то есть, кроме него и Арсения.       — Не знаю. Что-то упало, — Попову же становится смешно.       Он взрослый мужчина, не подверженный панике. А потому его рациональный — взрослый и разумный — вывод таков: Антон закрыл в комнате Печеньку, которая очень любит прятаться на нижней полке, где стопкой сложены чистые полотенца. И кошке очень не понравилось, что у неё теперь нет свободного доступа к миске и лотку.       — Пойду проверю, — он не успевает встать, когда его запястья касаются горячие пальцы.       — Ты же уже написал завещание, да? — в вопросе столько искренности, что Попов теряется. Чего, блин?       — Антон, — страдальчески тянет он, закатывая глаза. — Это наверняка Суфле балуется.       — Ты так и не планируешь называть её Печенькой?       — Нет, проверяю свой словарный запас.       Он добирается до двери и слышит за ней копошение. Какая-то глупая, навеянная страхом Антона мысль мелькает на заднем фоне. Ну, не может же перед ним сейчас оказаться та самая рыдающая скульптура? Да ну, бред какой-то. Он даже немного мотает головой, сгоняя наваждение.       Громкое, протяжное «мяу» развеивает все сомнения. Открывает дверь, которая издаёт тягучий скрип, отчего Антон подтягивает плед до носа, и заглядывает в комнатку. Два — почему-то — красных неона смотрят снизу вверх довольно укоризненно.       — Ну что, Пушистый Демон, испугала Антона? Иди теперь, извиняйся.       Кошка, словно понимая слова хозяина, вальяжно вышагивает в сторону мужчины, держа хвост трубой. Запрыгивает на диван и начинает жамкать лапками бедро, укутанное в плед. Вот только его толщины не хватает, чтобы не пропустить острые коготочки, которые впиваются в тонкую кожу ляжки. Шастун измученно шипит, но кошку не убирает, на что Арсений смотрит с негодованием и непониманием.       Они всё-таки досматривают выступление не слишком эрудированного комика, который, по большей части, шутит про члены, женщин и алкоголь. Попов всё-таки утаскивает несколько кусков пиццы, клятвенно обещая себе отработать их в зале прямо с утра. Ближе к двенадцати они вдвоём убирают со столика и расходятся по комнатам. Антон предусмотрительно включает ночник. Из душа выбегает и, как в детстве, тут же ныряет под одеяло, укрываясь с головой. Печенька тут же тычется мокрым носом в шею и тихо тарахтит.       Из приоткрытого на микропроветривание окна в комнату врывается поток воздуха, но с таким ужасным, а точнее, ужасающим свистом, что Шастун зарывается носом в длинную шерсть и бесконечно повторяет себе, что это всё не по-настоящему. Перед глазами, как назло, всплывает картинка полуразрушенного маяка.       Антон - личность творческая. И это прекрасно настолько, насколько и ужасно. Страх — негативная составляющая созидательной натуры. Мозг, без желания его владельца, рисует образы, ситуации, сюжеты. Мысль о том, что он не поставил старичка на зарядку, заставляет раскрыться и с тяжёлым вздохом потянуться за зарядкой. Вот только тихий хлопок где-то на первом этаже влечёт за собой кромешную темноту. Антон к такому готов не был.       — Да ну что за бред, почему именно сегодня? — непонятно, кому предназначен вопрос. Скорее всего, Вселенной. Стоя в кромешной тьме, он задумывается о том, как хорошо жить в мире с электричеством. Можно сказать: «Борщик, включи подсветку лестницы и свет в коридоре». И всё будет исполнено. До чего дошёл прогресс… На яблоке осталось семь процентов зарядки, что тоже угнетает. С его-то батареей, хватит на минут пять, не больше. Включает фонарик и направляет его на кровать. — Ты со мной пойдёшь? — спрашивает он у животного. Но Печенька лишь флегматично смотрит на него и сворачивается клубочком, чётко показывая, что идти куда-либо не намерена. — Подумаешь. Ну и ладно, он тебя всё равно любит какой-то особенной любовью. Дожили, разговариваю с кошкой.       Монолог вслух отдаляет унизительную ситуацию, которая явно произойдет через пару-тройку минут. А ещё за разговором не так страшно идти в тёмный коридор. Была бы дома Кьяра, они бы не смотрели этот ужасный фильм. И не было бы так страшно. И он бы уже спокойно спал.       Освещая себе путь, Антон выглядывает в коридор, осматривая его с двух сторон, словно собирается переходить пешеходку без светофора. Босыми ногами шлёпает по холодному полу и тут же думает, что надо бы добавить температуру подогрева пола. Зима в этом году пришла чересчур рано. А после вспоминает, что нет электричества.       Поднявшись на третий этаж, он замирает. И разворачивается, собираясь вернуться в свою комнату. Ну, не маленький же уже.       Делает два шага в сторону спальни. Но он ведь предупреждал Попова, что боится.       Останавливается, делая шажочек назад. Несмотря на их разговор и воцарившееся — очередное — перемирие, не слишком ли будет прийти к нему ночью? Ведь это личное пространство мужчины.       Снова приближается к нужной двери. Теперь им руководит интерес. Антон ни разу не был в спальне Арсения. И это подстёгивает двигаться вперёд.       Еле слышно стучит и про себя отсчитывает от десяти до нуля. Не ответит — уйдёт.       — Да заходи уже, барабашка. Топаешь, как слон. А мыслишь ещё громче.       Антон заходит, оказываясь в полной темноте. За окном то ли дождь, то ли снег. Погода всё ещё не может определиться с тем, какие выдавать осадки. Тем не менее, света с улицы нет. Не помогает ещё и то, что окна выходят в сторону леса. А потому никаких фонарей. И луны никакой.       Фонарик освещает малую часть комнаты, и даёт больше полумрак. Но этого хватает, чтобы выцепить какие-то детали. У Шаста челюсть отвисает. Он даже забывает о том, почему именно стоит на пороге чужой комнаты. Спальня огромная и стильная. Более того, явно проработана если не дизайнером, то самим Арсом точно. Тёмная, но не мрачная. Одинокая, но тёплая. Столько контрастов, что кружится голова. Вот только рассмотреть всё нет возможности — не хватает света. Зато он прекрасно видит королевского размера кровать, в изголовье которой установлены стеновые панели с рельефом. В изножье стоит тахта под цвет комнаты.       — Долго рассматривать будешь? Может, скажешь уже, чего пришёл? — Попов уже, кажется, засыпал, либо просто привык к темноте, поэтому теперь щурится, когда рассеянный свет фонарика освещает его лицо.       Антон вдруг сосредотачивает на нём внимание и залипает. Попов без футболки. Неизвестно, есть ли на нём что-то, кроме трусов, потому что ноги прикрыты одеялом. Чёрным. И на фоне постельного белья его кожа кажется совсем прозрачной и светлой. Он лежит, откинувшись на локти. У Шастуна голова идёт кругом от того, что видят его глаза. Был бы он художником — нарисовал бы, был бы фотографом — сфотографировал. Но вот только он просто Антон. И он может только постараться запомнить всё, что сейчас видит. Руки у Попова крепкие, подкачанные. Сквозь тонкий шёлк кожи виднеются чётко очерченные ключицы и ямка чуть ниже. Шастун боится опускать взгляд ниже, но ничего поделать с собой не может. Приходится прикусить губу и думать о статуе. Той самой, противной. Иначе у него встанет. И как тут можно абстрагироваться от своей влюблённости, когда перед тобой такое. И да, когда он как-то размышлял о том, есть ли у Арсения кубики, он был прав. Есть.       — Антон, так пялить неприлично, — Арсений смотрит не без ехидства, но с искоркой. — Либо говори, либо иди к своим страшилкам во тьме.       — Во всём доме нет света, думаю, выбило пробки. И я не знаю, где щиток. Сходим проверить? — почему голос больше похож на писк мышонка перед котом, непонятно.       — Ты шутишь, что ли? Половина первого, Шаст. Ложись и спи.       — Я не усну же без света. Предупреждал тебя, — Шастун не то чтобы в том положении, когда можно диктовать свои правила. Но и характер не дремлет.       — Ладно, давай подключим логику. На улице подсветка идёт от другого щитка. Ты можешь позвонить охране и попросить включить свет. Думаю, этого хватит, чтобы в комнате было не так темно, — Арсений поворачивается на бок, спиной к окну и подкладывает руку под подушку.       — Нет, ты не понял. Во дворе тоже нет света, — Попов смотрит на Антона, лицо которого практически не видно. Но по интонации понимает: тот в растерянности.       — Значит, электричество вырубили везде. Бывает иногда.       — А чего делать-то? У меня зарядки на телефоне нет, долго не продержится, — в подтверждении слов экран гаснет, как и фонарик. — Вот.       Арсений и сам не понимает, что делает, а главное, для чего. Но при этом откидывает одеяло с другой стороны постели, приглашающе похлопывая по простыне. Он надеется, что Шастун поймёт его без слов. И не придётся ничего говорить.       Темнота на Антона давит со всех сторон. Она такая вязкая, гнилая, как будто скрывает в себе всех тех монстров, которых рисует воображение. Да, он взрослый. Ну и что. Иногда он может позволить себе быть ребенком. С другой стороны, трезвый рассудок говорит, что ещё рано. Они только на днях наладили отношения с Арсом. Их спокойствие слишком шаткое. И подписано было пером без чернил по воздуху.       И всё-таки страх пересиливает. Он оттягивает край футболки, пытаясь чем-то занять руки. В непроглядной темноте сложно ориентироваться, тем более в незнакомом пространстве. Шастун отсчитывает семь шагов, прежде чем замечает очертания кровати и упирается в неё ногами. Опускается на неё, залезая под одеяло.       Ему жарко. Очень, слишком жарко. И душно. Он вытаскивает левую ногу. Но это не помогает. Раскрывается. Всё ещё чересчур. Поворачивается на бок. Но так неудобно. Из-за того, что он лёг слишком близко к краю, теперь нет возможности согнуть колени — свисают. Подушка слишком большая. Он на такой не привык спать. А матрас чрезмерно жесткий. Он знает, что не должно быть эффекта пуховой перины, но всё же. С тяжёлым вздохом возвращается в исходное положение.       — Ты успокоишься, нет? — у Арсения голос с хрипотцой. И непонятно: то ли от усталости, то ли приболел, то ли пить хочет.       — Мне жарко, — говорить тяжело, потому что воздух в комнате как будто становится терпким, пропитанным ароматом самого Попова. И только сейчас понимает, что мужчина буквально пробирается в лёгкие, растекается по венам, как наркотик, дурманящий рассудок. Так сладко, но не приторно, не банально. Скорее как сладость от цитруса. Она есть, но раскрывается не сразу, её нужно суметь почувствовать.       Попов встаёт — слава всем богам он в пижамных штанах — и приоткрывает окно. На улице всё-таки снег. Потому что некрепкий морозец пробирается в комнату, щиплет за пятки и отрезвляет. Он в кровати Арсения. Того самого, в которого влюбился. Приплыли.       Непонятно, сколько проходит времени. Обычных часов в комнате нет. Либо же они — как и всё в этом доме — навороченные, бесшумные. Антон собирает стадо из пятисот баранов. Размышляет, какого размера должно быть поле, чтобы им было комфортно. И понимает, что это уже клиника. Пытаясь не задумываться о том, что где-то в параллельной вселенной по дому ходит статуя, Шастун нечаянно вслушивается в равномерное глубокое дыхание справа. Помимо этого замечает, что мужчина каким-то образом стал ближе. Не в философском смысле, а в прямом. Задремав, он чуть сдвинулся ближе к середине кровати, а потому теперь прохлада дыхания ритмично касается его плеча.       Почему-то становится холодно. Антон чуть натягивает на себя одеяло, но его тут же сгребают в охапку, оставляя Шастуна с — уж простите — голым задом. Он возмущённо хватается за край ткани и тянет на себя. Арсений тут же подскакивает, непонимающе оглядывая комнату.       — Ты чего это не делишься? — Попов явно не проснулся. Иначе объяснить обиженный детский тон Антон не может.       — Замёрз, — он прикусывает губы, чтобы скрыть улыбку, но понимает, что в такой темноте всё равно ничего не видно, а потому отпускает себя и освещает комнату, становясь похожим на Чеширского кота.       Арсений едва не рычит, но встаёт с кровати. Антону кажется, что он видит крылья лопаток, очертания позвоночника и даже родинки. Но, наверное, ему всё-таки только кажется. Окно плотно закрывается, и Попов, уже повернувшись корпусом, возвращает руку на оконную ручку, открывает на микропроветривание.       — Так. Либо ты сейчас лежишь спокойно, либо идёшь обратно к своим демонам, — мужчина бурчит это, уткнувшись в подушку, а потому звучит это всё приглушенно.       — Арс, я не могу уснуть, — жалобно канючит Шастун, тяжко и шумно вздыхает, после чего, слегка подтягивает свою подушку вверх и, упираясь на неё спиной, усаживается в постели.       — Антон, всё хорошо, — спокойной ночи по всей видимости ему уже не светит, но Арсений буквально видит, как в комнате становится совсем чуть-чуть светлее от блеска его доспехов — он ощущает себя настоящим рыцарем, который отважно защищает молодого красавца от всех призраков этого и другого мира. — Я же рядом и не позволю никаким химерам подойти к тебе.       — Да это не из-за фильма, — шёпотом, словно их могут подслушать, признается парень.       Попов обречённо качает головой, и пусть в темноте выражение его лица разглядеть невозможно, он пытается придать ему сосредоточенность, готовый выслушать. Должно быть, сейчас ему придётся спасать няня от ещё каких-нибудь демонов. Он зеркалит его позу и кивает. После чего спохватывается и вполголоса произносит:       — Рассказывай.       — Это из-за тебя.       Шах и мат. Оказывается, самый главный демон Шастуна — это он сам. Слегка обидно, конечно, но совсем не удивительно. Накануне он искренне — наверное в первый раз жизни — просил прощения. И, по всей видимости, его простили. Словно на автомате Антон снова начал называть его по имени. Но они так и не поговорили. Время собирать камни пришло.       Арсений тянется к прикроватной тумбочке, включает фонарик на телефоне и ставит на"яблоко" прозрачный стакан воды, отчего по тёмной спальне — по стенам и потолку — разлетаются всполохи, чем снова до чёртиков пугают Антона — в темноте было как-то проще, комфортнее, что ли.       — Я не знаю, как теперь себя вести. С тобой, — быстро уточняет он и упрямо смотрит куда угодно, только не на Попова. Рассматривать бутафорские созвездия над головой ему видимо сейчас важнее.       — Мы же вроде всё решили, — мужчина хмурится: не простил до конца. Да он и сам уже не раз ловил себя на мысли, что не достоин этого прощения. По факту, ещё ничего не сделал, чтобы заслужить его. — Или нет?       — Я не знаю, что между нами? Мы теперь общаемся друг с другом в качестве кого? — Арсений резко поворачивает голову в сторону няня и даже слегка тушуется, сталкиваясь с двумя лесными озёрами, в которых до краёв плещется тотальное отсутствие понимания происходящего.       Если бы он сам знал. Да, он принял факт влюблённости в человека собственного пола. Признал, что тот его физически привлекает. Но ни разу не задумался о том, что с этим делать дальше. Будто он был слепым, на ощупь знал предметы, которые его окружают и вдруг одномоментно прозрел. Смотрит на ту же тёрку, а что это и для чего она предназначена сообразить не может. И вот Антон сам стал этой тёркой. Он нужен. Он необходим! Но, как бы это банально сейчас не звучало, Попов даже понятия не имеет, с какой стороны к нему подступиться.       — Блять, — потеряно выплёвывает Арсений. Абсурдные аналогии напрашиваются сами собой. Он только что сравнил парня с кухонным инструментом для измельчения продуктов. Одним словом, достиг пика собственного идиотизма. Ну а что делать? Рядом с Шастуном он уже давно утратил способность мыслить здраво.       — Ты осознаешь, что своей реакцией закапываешь себя в моих глазах сейчас заживо и глубоко? — дышать становиться мучительно больно. Воздух в спальне делается душным и кислым. Полумрак давит со всех сторон. Когда же он перестанет слепо верить этому человеку?! Его эти эмоциональные качели: «хотел поцеловать — натворил», «прости меня — нецензурная брань в ответ на вопрос: Кто мы друг другу?» буквально сводят с ума. В моменте Антон понимает, что больше не может находится рядом с Поповым. Ни в кровати, ни в доме, ни даже на этой планете. Страх перед фантомными статуями, плачущими кровавыми слезами, становится вдруг бестолковым и глупым. И таким несущественным. Он резко откидывает одеяло и опускает босые ступни на прохладный пол.       — Шаст, стой, я не думаю, что говорю, — Арсений проворно хватает его за предплечье, побуждая вернуться обратно в постель. — Это вообще к делу не относится.       — Возможно, у тебя возникло ощущение, что я навязываюсь, — с заминкой, чтобы проглотить горький ком обиды, восклицает Антон. — Зря я затеял этот разговор, я пойду к себе. Прости, что побеспокоил, — «поддерживая» его решение, снаружи загораются фонари. — Вот и свет дали.       — Если ты сейчас уйдёшь, то оставишь меня во тьме, — хрипло выдавливает из себя Попов. Говорить снова становится сложно, будто слова не хотят быть произнесёнными вслух, цепляются, чтобы остаться на уровне нижней лобной коры, которая отвечает за фонемы. — Ты спрашиваешь, кто мы сейчас друг другу? — он растерянно разводит руками. Для этого ему приходится отпустить Шастуна и с сожалением перестать чувствовать на кончиках пальцев тепло его кожи, которое мгновенно растворяется в остывшей комнате. — Чтобы я смог ответить на твои вопросы, мне самому сначала надо разобраться. А без тебя я не смогу.       Антон на пару секунд прикрывает глаза и долго выдыхает. Попов прав, а он ведёт себя, как обиженная барышня, которой кавалер не перезвонил. Отважно представляет себя на его месте, и его до краёв затапливает стыд. Он тоже принимал участие в том поцелуе. Непосредственное и активное, между прочим. Старается дышать спокойно, чтобы не выдать себя. Воспоминания о той ночи жаром проходятся по всему телу. Точно он нырнул в кратер вулкана.       Шастун снова усаживается на постель. Теперь в разговоре ведущий он. Арсений недвусмысленно просит о помощи. Только сейчас до него доходит, что тот бесцельно мечется в своих мыслях, не в состоянии найти причал. А ведь он также чувствовал себя, когда ещё в средних классах школы осознал, что девушки его совсем не привлекают. Тогда он испытал сильнейший эмоциональный шок. Но он был глупым подростком, мировоззрение которого ещё толком не сформировались, а Попов столкнулся с этим будучи взрослым, устоявшихся в своих гетеро-взглядах мужчиной. Вот он, кризис ориентации во всей своей красе.       — Я тебе нравлюсь?       Антон готов придушить себя. Действительно, это же самый важный вопрос, который он мог задать. Но Шаст лукавит: прежде, чем выбрать стратегию ведения беседы, он должен понимать, на что ему рассчитывать, и вообще, что ему готов предложить Арсений. Есть ли в этом какой-то мало-мальский смысл?       — Нравишься, — шёпотом отвечает Попов и его, всегда такого серьёзного и уверенного в себе, окрашивает яркий румянец.       — Правда? — наверное, Шастуна в полном смысле этого слова можно назвать инфантильным. Пару часов назад он как малое дитё приполз в комнату босса в поисках спокойствия, которым сейчас здесь и не пахнет. А сейчас он как ребёнок радуется простому и недвусмысленному признанию.       — Честное пионерское!       — Арс, тебе сколько лет? — смеётся Антон, и на душе становится удивительно легко. — По моим подсчётам ты был только октябрёнком.       — Но я уже тогда проникся духом социалистического движения страны, — широко улыбается тот, тянется к прикроватной тумбочке и, выключив фонарик на телефоне, добавляет, — Алиса, включи декоративное освещение над изголовьем. Не отвечай.       Комната оживает в тёплом свечении за их спинами. На этот раз Шастун может осмотреть её практически целиком. Его внимание привлекает люстра в центре потолка. Возможно, из хрусталя, Антон толком не разбирается в этом, объёмная и какая-то воздушная. Соединений между прозрачными шариками не видно, от этого создаётся впечатление, что они парят в воздухе.       — С чего начнём разговор? — интересуется Шастун, словно ему самому нужна поддержка.       — С самого начала, — пожимает плечами Попов.       Антон усаживается на пятки и поворачивается лицом к Арсению, после чего протягивает ладонь.       — Я Антон Шастун, и я гей.       Попов, беспрекословно подчиняясь правилам игры, усаживается по-турецки напротив парня.       — Я Арсений Попов, и я гетеро, — крепко пожимает широкую ладонь и добавляет, стараясь не упустить реакцию парня, — но постоянно ловлю себя на мысли, что хочу дрочить на Антона Шастуна.       Антон становится похожим на красную герань. Больше сомнений у него нет. Это проскальзывает в каждом тяжёлом взгляде Попова, в каждом движении, в каждой интонации низкого голоса.       — Я вроде понял, что ты би, — Арсений снова опирается на спинку кровати, принимая удобную позу. Разговор определённо затянется до утра.       — Сложно объяснить, но я попробую, — Шастун трёт руками бёдра до колен и обратно и снова смотрит на люстру, словно та поможет подобрать правильные слова. — Я всегда общался исключительно с парнями. Но отношений серьёзных толком не получалось. Уже здесь, в Москве, после универа я познакомился с мужчиной, — Попов не перебивает, слушает внимательно. слегка склонив голову на бок, однако одно упоминание «другого» им воспринимается, как соперничество. Он допускает, что это ревность, но в конце концов, это прошлое Антона. — Но эта связь была какой-то больной, неправильной во всех смыслах. Сначала он привлёк меня своей харизмой и напором, а потом в его отношении ко мне не осталось ничего, кроме токсичности. После трудного расставания, я зарёкся вступать в отношения с представителями своего пола. Решил попробовать с девушками.       — Удачно? — Шастун внимательно смотрит в лицо Арсения, насколько это позволяет скудное освещение спальни. В вопросе нет ни иронии, ни издёвки — ничего, что было присуще его работодателю ещё несколько недель назад.       — Скажем так, я больше не могу считаться полноценным гомосексуалом, но и притяжения к женщинам нет никакого.       — Хорошо, а когда ты понял, что больше не видишь во мне просто начальника? — теперь, когда Попов знаком с предпочтениями няня, ему безумно хочется знать, когда всё это изменилось до неузнаваемости.       — Наверное, в Питере, — без обиняков откликается Антон. — Там, на берегу Ладоги, а потом на балконе.       — Давно надо было тебя подпоить, — хмыкает Попов, но Шастун не отвечает на шутку, и мужчине не нужно прилагать усилий, чтобы вспомнить подробности их нахождения там. Он не ошибся тогда, он задел парня, и с точностью до секунды может назвать момент, когда именно. — Я тогда растерялся.       — Ты о чём? — Антон словно выныривает со дна реки и настороженно осматривается, не соображая, куда вынесло его течение.       — Я по поводу Авроры. Я обидел тебя своей реакцией на твои объятия.       — Это уже не важно, — неопределённо машет рукой Шастун. Но по глазам и по застывшей позе видно, что ещё как.       — Антон, — парень даже вздрагивает, когда его подбородка касается прохладная рука и заставляет поднять голову, — теперь всё важно, нет несущественных моментов. Если мы планируем начать всё с начала, мы должны разобраться во всём. Без исключения.       — Да, хорошо, — кивает Шастун, но Арсений замечает, что тот на низком старте и готов в любую секунду дать дёру.       — Такая психологическая практика подавления приступов паники действительно существует, и в тот момент, я не мог ничего объяснить даже самому себе. Со мной происходила нехарактерная для меня трансформация, чертовщина какая-то, — он отпивает из стакана, чтобы купировать разрастающееся смущение. Желание слиться и смыться возникает уже у него, но больше он не может позволить себе столь малодушных действий. — И я сделал шаг назад, потому что был не готов к анализу. Единственное, что я видел чётко: мы перестали придерживаться рамок «работодатель-подчиненный», но и в дружбу наше взаимодействие не переросло.       — И ты испугался, — заканчивает за него Антон.       — Скорее, был озадачен, — мужчина крутит в руках стакан, будто человек страдающий аэрофобией, таким рекомендуют держать весь в полёт в руках вещь, которая дарит комфорт: пачку сигарет, женщинам — зеркало, детям — любимую игрушку. — Я привык руководствоваться логикой, и для меня вся эта ситуация была противоречивой и незакономерной. Короче, я терял контроль. И злился от этого.       — Ты сказал, что хотел поцеловать меня ещё в самолёте, это правда? — прозвучало немного с вызовом, но Попов списывает это на нервозность: теперь, зная, что тот предпочитает мужчин, он кристально ясно осознаёт, как часто необоснованно обижал его.       — Чистая, — без задержек и не раздумывая. — Кажется, тогда всё и началось. И я ни в чём не соврал. Меня восхищают твоя преданность делу, твоя стойкость, твой характер и взгляды на жизнь. Я доверил тебе здоровье и жизнь дочери и не жалею об этом.       Если бы рядом с Шастуном сейчас был настоящий иллюзионист, он не удивился бы, превратившись в помидор, потому что покраснеть сильнее, наверное, невозможно. Ему опять становится нестерпимо жарко, так, что даже над верхней губой появляется испарина. Руки не контролируют сигналы мозга и начинают остервенело махать перед алым лицом. Арсений с нескрываемым удовольствием наблюдает за его телодвижениями, но сам едва не падает с кровати, когда слышит невнятное:       — Ты тоже классный, — Попов вздёргивает правую бровь в ответ на неуклюжий, но такой вкусный комплимент. — Когда не включаешь зануду.       — Я такой, — игнорируя последние слова, Арсений по очереди поднимает руки и звонко целует себя в бицепсы, на что Антон заваливается назад и начинает громко хохотать. Впрочем, его смех так же резко затихает.       — Но я буду тебе благодарен, — пряча взгляд, бубнит под нос Шастун, — если ты наденешь футболку.       Попов расплывается — ну, как пить дать, в соблазняющей — улыбке, медленно, словно исполняет приватный танец, поднимается с постели и — пристрелите кто-нибудь Антона — виляя бёдрами, направляется в сторону гардеробной. У самой двери слегка оборачивается и нагло подмигивает няню.       — Ты меня убьёшь когда-нибудь! — вслед ему на французском кричит Шастун и прячет лицо в ладонях.       Арсений возвращается, по пути к кровати натягивая белоснежный лонгслив, от горла до середины груди на котором мелкие пуговицы, но он не заморачивается, бессовестно решая не застёгивать их. И Антону становится совсем нехорошо, потому что так ещё хуже: он видел Попова по пояс голым, и вроде успел изучить его рельефный торс, но сейчас воображение играет с ним злую шутку, и он до боли прикусывает щёку изнутри, когда до него доходит, что на языке так и вертится попросить его нахрен снять эту «ненужную» тряпку.       — Я только не могу понять, тебе нравится смотреть на меня без футболки или нет? — играя бровями, нараспев произносит Арсений. Шастун резко вздрагивает, его глаза с фантастической скоростью расширяются и, неуклюже дёрнувшись назад, он начинает заваливаться с кровати.       В вопросе нет вроде бы ничего странного. Эта ночь уже насквозь пропитала спальню в тёмных тонах откровенным и волнующим флиртом.       Антона выбивает из колеи другое: язык, на котором был задан этот вопрос.       На чистом французском.       — Какого хуя? — восклицает Шастун, когда Попов его ловко ловит и возвращает в устойчивое положение. — Давно?       — Тебе станет легче, если я скажу, что пару дней? — Арсений поджимает губы в неприкрытом сожалении от обмана. Но видя, что парень не поддерживает его игривый тон, добавляет. — Начал изучать ещё в школе, потом в Щуке выбрал в качестве иностранного языка. А когда поступил на факультет предпринимательства в Университете управления и права вышел на уровень профессионального владения: использую язык для общения в проф деятельности, могу составить связный текст и даже документ. Прости, что не сказал сразу.       — Да я же, я, — пыхтит Антон, прижимая руки к щекам. Вот это он облажался. По полной вляпался в собачью кучку «отходов жизнедеятельности». Он знал, что Попов владеет английским, но чтобы тот ещё и полиглотом был. Это за гранью реальности!       — Да, да, и «язва» и «засранец» и «стриптиз со мной в главной роли».       — Почему не сказал? — упорствует Шастун. Это не прямое предательство, но в данный момент он ощущает себя так, словно Арсений совершил по отношению к нему вероломный поступок, скрыв свои «знания и умения».       — Я хотел знать, что ты думаешь на самом деле обо мне, да я понимаю, что всё выглядит так, будто я нахально подслушивал. Ты был уверен, что я не говорю на языке лягушатников, и эта «игра» приводила меня в мальчишеский восторг.       — Ну чума, — стонет Антон. — Если есть ещё что-то, говори сразу. Ещё одной такой ночи откровений я не переживу.       — Вообще-то есть, — заискивающе скрипит Попов.       — Вообще-то я надеялся, что нет, — передразнивает его Шастун.       — Это по поводу Питера, на самом деле…       — Я так и знал! — перебивают его. — Не было в моём номере в отеле никакого ЧП! Ты изначально забронировал мне место с вами в президентском люксе?       — Нет, нет, — качает головой Арсений, — там, и правда, произошла какая-то ерунда. Я изначально не планировал жить с тобой в одном помещении, это было слишком «близко» для меня. Я не про это, — он жуёт губы, поправляет одеяло, снова берёт стакан в руки, но, поразмыслив, ставит его обратно на тумбочку. — Короче, не было никакого делового завтрака с представителями аэропорта в Египте. Те перенесли его на свою территорию, в Хургаду.       — Когда? — Антон складывает руки на груди и принимает выжидательную позу дознавателя в суде, и у Попова складывается ощущение, что шансов на условку нет: мера пресечения будет высшей.       — Примерно за сутки до того, как я предложил вам с Мартышкой лететь в Санкт-Петербург.       — Интересненько, — щурится Шастун, сканером прошивая босса. — И чем же ты занимался всё утро?       — Гулял, — просто отвечает Арс, пожимая плечами, — просто гулял.       — То есть, поправь меня, если я ошибаюсь, по факту, я был не нужен тебе там, но ты всё равно настоял на том, чтобы я ехал с вами? — Антон самую малость расслабляется. Как ни крути, он не жалеет о том, что познакомился с Северной Столицей, и с другим — настоящим — Арсением там, даже несмотря на паническую атаку и принятие своей влюблённости.       — Я думал, я с ума схожу. Ты носился тут по особняку и вилял своим задом…       — Я не вилял!       — И я решил, что у меня кинк на няню, что мы живём здесь втроём, прям как семья. Родители и ребёнок, — быстро-быстро тараторит Попов. — Не смей ржать! — вскидывает указательный палец, когда видит, как дрожат уголки губ Антона. — Решил, что надо посмотреть на тебя в другой обстановке.       — Посмотрел?       — Посмотрел.       — И я не вилял задом!       — Так, может, стоит уже начать?       Свет снова гаснет, делая темноту между мужчинами тягучей и душной.       Оба тяжело дышат, обоим жарко. Арсений порывается встать и снова открыть окно, чтобы снизить градус напряжения и взрывоопасности в спальне, но еле слышный — с сомнением и толикой надежды — вопрос заставляет замереть на месте:       — Ты предлагаешь мне отношения?       Попов гулко сглатывает. Сейчас ему надо принять решение, которое возможно изменит всю его жизнь. Нет, не возможно, а раз и навсегда. Он не знает, какой высоты обрыв, с которого ему предстоит прыгать, но уверенный, что внизу его подхватят руки Шастуна, он уверенно кивает.       — Мне надо подумать, это непростое решение, — стучит кончиками пальцев по губам Шастун.       — Да ты издеваешься! — воет Попов, кидая в парня подушку. Пытаясь отбиться, Антон резко отклоняется вбок, впечатываясь грудью в плечо Арсения, вследствие чего последний молниеносно отскакивает и вжимается в спинку кровати.       — Арс, мне сейчас неимоверно сложно тебя понять. И прости уж, всё это смахивает на какую-то подставу, — осторожно произносит Шастун, наблюдая странную реакцию Попова на невинное и случайное касание.       — Нет, нет, я, господи, — теряется Арсений, наблюдая искры непритворного разочарования в зелёных глазах напротив, тянется и зарывается ладонью в непослушную копну на голове Антона, зачарованно подмечает, пропуская пряди сквозь пальцы, какие его волосы мягкие, точь в точь как он представлял себе. — Я не разыгрываю тебя.       — Ты легко прикасаешься ко мне, при этом мои прикосновения пугают тебя? — хмурится Шастун. Хочется, подобно Печеньке, включить мырлыку от интимной ласки, но он сдерживается, если сейчас он оттолкнёт Попова неосторожным словом или жестом, мурлыкать он ещё долго не сможет.       — Они не пугают меня. Я воспринимаю их как угрозу, — честно признаётся мужчина. Антон, памятуя о том, что для Арсения всё это ново, можно даже сказать в диковинку и определённо, в некоторой степени пока ещё недопустимо, крепко держится на краю, решая для себя, что повода скатиться в бездну обид и непонимания, пока нет. — Я не знаю, как выстраиваются отношения между мужчинами. Не умею это делать и пока даже не понимаю, реально ли готов к этому всему. Но я хочу — возможно не самое удачное слово — попробовать. Правильнее будет сказать, я готов учиться. Ты вроде учитель начальных классов по образованию, справишься с таким остолопом, как я? — совсем тихо заканчивает он.       — Звучит как вызов, — смеётся Шастун, такого «ученика» у него ещё не было, но он готов рискнуть. Можно потом даже докторскую написать. — Но я так понимаю, есть условия.       — Да, есть. Не представляю даже, как ты отреагируешь на них, но, пожалуйста, дай мне карт-бланш — полную свободу действий.       — Как-то не так я представлял твоё «обучение», — сдувается Антон. — Понимаешь, в моей жизни уже были отношения, когда я волей или неволей предоставил неограниченные полномочия партнёру, и это вышло мне паршивым таким боком. Боюсь, я не смогу так.       — Я понимаю, но ты в любой момент можешь остановить и отстранить меня, — Попов видит, что Шастуну будет неимоверно сложно играть по его правилам, но по-другому для него — это запредельно и пока невозможно. — Просто скажи нет или стоп. Я прекращу. И это касается не только прикосновений — какого-то тактильного контакта. В общем: моего поведения и взаимодействия с тобой.       — То есть ты будешь пробираться по этой территории практически вслепую и действовать путём возможных проб и ошибок? — Антон до сих пор не может вкурить, что от него требуется. — В чём тогда моя роль?       — Наставлять меня, направлять, объяснять, как тебе нравится больше, правильно я поступаю или нет, — по очереди загибая пальцы, оповещает его Арсений.       — То есть руководишь всем ты, но только с моего однозначного разрешения, — он трёт подушечкой большого пальца бровь. А почему вообще он думал, что с Поповым будет легко? Мужчина кивает в ответ. — А я могу применить по отношению к тебе санкции, если тебя занесёт не туда?       — Святые яйца, Шаст, я только пять минут, как нахожусь в отношениях с представителем своего пола, а ты мне уже про санкции. Ты хочешь ещё одного гипертонического криза? Совсем не переживаешь о том, на что способна моя фантазия, заметь не очень здоровая, если мы говорим о каких-то мерах пресечения или наказания в гомосексуальных отношениях?       — Всё-всё, я молчу, — снова звонко хохочет Антон.       — И ещё момент, — Арсений находит в темноте ладонь Шастуна и прижимает к груди, где беснуется неспокойное сердце. — Я знаю, как сильно подвёл тебя и обидел. Я буду сожалеть об этом всегда. Молюсь, чтобы ты забыл, но сам никогда не забуду. Но хочу попросить тебя: доверяй мне. Возможно, я не заслужил ещё твоего доверия. Но я обещаю, что каждый день буду доказывать тебе, что я достоин его.       Антона бросает в жар от последних слов и этого разговора в целом. Он не даёт ответа, никаких обещаний. Но слышит под кончикам пальцев быстрое сердцебиение. Шастун верит ему.       Он понимает, что штурвал сейчас у Арсения. И главный пилот — он. Он отвечает за все действия и за всё, что будет происходить. И сам Шаст — он даже не второй пилот. Скорее диспетчер, который, может не дать разрешение на посадку, и тогда самолёт не приземлится. Эта мысль успокаивает, как бепантен открытую рану. Дарит даже некое умиротворение.       Но Антон понимает, что ошибся с умиротворением довольно скоро. Улёгшись, он раскрывается и закидывает одну руку за голову, из-за чего белая футболка задирается, приоткрывая кусочек кожи. Сам он об этом не задумывается. Но это замечает Арсений. Зрение у него, видимо, лучше, чем у Шастуна. Ловит себя на том, что хочет коснуться его. Дотронуться до мужчины далеко не в платоническом плане. И это желание манит настолько же, насколько и пугает. Но пришло время преодолевать страхи.       Он полностью перекатывается на бок, упирая голову в ладонь, чтобы обзор был лучше. Тянется к чужому телу, что так удивительно манит. Это даже не песня сирены, это влияние наркотика на организм. Если попробуешь — не слезешь с этой иглы. А чем больше будешь брать, тем больше будет хотеться. Арсений в этом уверен, хотя ещё и не попробовал.       Замирая на расстоянии миллиметра, уже ощущая тепло чужой кожи, Попов ненадолго зажмуривается, готовится запустить цепь неминуемых событий. И, на удивление, в голове нет ни одного возражения, ни одного «но», ни одного сомнения. Он делает это. Аккуратно, словно охотник, прицелившийся в оленя, боится сделать резкое движение, чтобы не дай бог не спугнуть. Он всё-таки касается костяшкой тазовой косточки.       Антон вздрагивает, но не открывает глаза. Он рвано втягивает воздух, который за доли секунд превратился в кисель. И кто вообще закрыл окно, почему так жарко? Прикосновение будоражит, поджигает фитиль эмоций, который начинает безостановочно тлеть. Пока что тлеть. Но Шастун понимает, что вскоре вспыхнет огонёк, потому что Арсений не останавливается. Он обводит косточку, доходит до бока и пробирается под футболку, немного задирая её. Продолжает прощупывать почву, проверять границы дозволенного, постепенно расширять собственные рамки дозволенного.       У Шастуна нет восьми — или хотя бы шести — кубиков, нет накаченных мышц. Но он всегда был жилистым и подтянутым. Да, был в жизни момент, когда он себя запустил из-за депрессии, но в такой момент думать об этом не хочется. Да и не можется, если честно. Мысли из головы улетучиваются, как только ледяные пальцы проходятся по дорожке волос под пупком и упираются в резинку. Слишком близко. Слишком откровенно. Слишком неожиданно. Просто слишком.       — Ты в порядке? — даже шёпот у Арсения выходит слишком хриплым и даже… Возбуждённым?       — Да, — и не только у него. У Шастуна во рту Сахара рассыпалась. — Продолжай.       Его удивляет собственная решительность. Несколько лет он не мог. Пытался, старался, но не мог. А тут так легко отдал бразды правления в чужие руки, да ещё и просит — и искренне хочет — продолжения. Арсений слушается беспрекословно.       Опускает ладонь полностью, отчего Шаст неосознанно втягивает живот, не то неосознанно стараясь уклониться, не то от забытости ощущений. Да и, если признаться самому себе, то, наверное, никогда его не возбуждали обычные прикосновения настолько. Поцелуи — да, откровенные ласки — да, но не прикосновения.       Кстати о возбуждении, Антон так и не открывает глаза, поэтому не может знать, как дела обстоят у Попова, но у него неумолимо встаёт. И как бы он не пытался уговорить тело не реагировать так ярко, это не помогает. Головка члена неприятно трётся о боксёры, когда он ёрзает, в попытки получить больше прикосновений. Ладонь прощупывает все рёбра, добираясь до груди. Арсений щипает сосок, но Антон реагирует не так, как он предполагал.       — Не нравится? — переходить на нормальный уровень громкости в такой ситуации — приравняется сразу же к тяжкому преступлению. А потому Арс продолжает шептать.       — У некоторых парней соски чувствительные, как у девушек, но не у меня. Совсем другие эрогенные зоны, — последняя фраза как зелёный сигнал.       Футболка определённо мешается, но попросить Антона её снять — разрушить магию момента. А потому Арсений вслепую добирается до ключицы, очерчивая и её. Хочется сделать чуть больше, переступить уже ту черту, которую сам себе начертил, но после откровений Шастуна появился страх сделать что-то не так. Переусердствовать. Он делает шаг, но не вперёд, а вбок. Перемещает руку на бедро. Попов прекрасно видит, что Антон возбуждён. Он и сам взбудоражен происходящим. И распаляется только сильнее.       Шастун же чувствует, что именно в эту секунду фитиль вспыхивает. Тонкая ткань спальных штанов и мешает, и спасает. От стонов, которые так и рвутся выплеснуться наружу. Облизывает губы, начиная дышать ртом. Не просто дышать. Он хватает губами воздух, который почему-то не хочет заполнять лёгкие. Чужие пальцы оказываются в опасной близости от мошонки, поэтому Антон резко перехватывает руку за запястье.       — Что-то не так? — Арсений искренне не понимает, что сделал не так. Вроде бы все было хорошо.       — Если ты сейчас не остановишься, то мне будет очень стыдно. А в душ я в темноте не пойду ни при каких условиях.       Арсений гортанно смеётся, но всё понимает. В словах Антона есть крупное зерно разума. Они уже не в том возрасте, когда можно обойтись влажными салфетками из тумбочки. Он давно уже привык даже после обычной дрочки идти в ванну. А тут такое.       — Тогда спокойной ночи, Арсений, — он укладывается на бок, изучая тёмный силуэт.       — Спокойной ночи, Антон.