Ушастый нянь

      Шастун практически не спит ночью. То и дело память подкидывает ему в голову фрагменты прошедшего вечера: горячее тело, прижимающее его к столешнице; мягкие губы, сминающие его собственные; тяжёлое дыхание, опаляющее лицо. И обязательно за каждым таким воспоминанием следует ошарашенный взгляд и абсолютное недоверие к произошедшему в голубых глазах. Арсений был в ужасе. Арсения словно окатили ледяной водой. Арсению будто было одиозно.       С кровати он сползает полностью разбитый, потому что подремал от силы час, всё остальное время занимаясь рефлексией. Наверное, если бы не реакция Попова, ситуация была бы не такой патовой. Было бы проще, легче и все синонимы этого слова. К сожалению, история сослагательного наклонения не знает. И произошло то, что произошло. А именно — полный пиздец.       Душ не бодрит, только прохладная вода затекает в трещинки его разбитости, отчего становится хуже. Антон даже не сушит волосы, только ерошит их полотенцем, промакивает их, чтобы не капало. Натягивает свою любимую толстовку, чтобы почувствовать хоть какое-то тепло, и спортивные штаны. Завтракать не хочется, но Кьяре нужно будет поесть, да и Арсению — исходя из того, в каком состоянии он был вечером, — тоже нужно бы перекусить.       Он едва не скатывается вниз по лестнице, слишком задумавшись. Нога неприятно скользит по ступеньке, а Антон чересчур в своих мыслях, поэтому едва успевает ухватиться за перила, чтобы не навернуться. Его раздирают противоречия. С одной стороны, Шастун в диком ужасе от того, что ждёт его при встрече с Поповым. Как они будут себя вести? Что будут делать? Притворятся, что ничего не было? Или разругаются? А может, Арс не вспомнит об этом?       С другой же стороны, он так по-дурацки счастлив, потому что его желание ощутить чужое дыхание на своих губах осуществилось. Да, это, конечно, не дрочка, которую пророчил Журавль, но поцелуй — хоть что-то.       Смотреть на кухонный гарнитур невозможно, потому что фантазия рисует фантомные образы. Вот Антон делает шаг и кусает. Вот Арсений подаётся вперёд, чтобы поцеловать. Шастун закрывает глаза и трёт веки до момента, пока не видит пляшущие фейерверки в темноте. Разноцветные искры — знак, что можно уже убрать пальцы. Чтобы чем-то занять руки, Антон моет стакан и выкидывает пустую бутылку, оставшиеся с вечера. Лазанью, естественно, в холодильник никто не убрал. Он вчера сбежал с места преступления сразу же после Арсения. Нырнул под одеяло, спрятавшись от реальности. Как будто оно спасло бы его от произошедшего, как в детстве спасало от мнимых кошмаров.       Улыбка появляется неосознанно, Шастун проводит кончиками пальцев по губам, всё ещё ощущая на них привкус алкоголя. Нужно бы взять себя в руки и выкинуть из головы поцелуй, но не получается никак. Ни когда он насыпает Печеньке корм, ни когда начинает готовить панкейки. Алиса включает подборку музыки и энергичная мелодия немного поднимает настроение. Шаст решает просто забить. Проблемы нет, пока они не встретились с Арсением. А случится это не раньше, чем через час, если верить электронным часам на духовке. Всё это время можно провести без самобичевания и самонакручивания.       Шастун пританцовывает, замешивая тесто. Сковорода уже на плите, когда его телефон вибрирует в кармане. «Пост охраны». Брови взлетают от немого вопроса: почему звонят ему? Мгновенный аналитический процесс в голове приводит одному умозаключению. За главного он. Ни Арсения, ни Сергея нет дома. Значит, Попов сбежал ещё раньше, на рассвете. Либо вообще не вернулся ночью.       — Да? — голос хрипит, поэтому приходится немного прокашляться.       — Антон Андреевич, здравствуйте. Павел Алексеевич Добровольский приехал.       — Да, хорошо, спасибо.       Антон идёт к входной двери, чтобы встретить Волю. В голове сразу же разгоняются негативные мысли. Наверняка что-то случилось, иначе, зачем юристу приезжать в начале седьмого утра? Может, у Арсения проблемы? Или они с Серым попали в аварию? Он всё раскручивает и раскручивает клубок негатива, что заставляет сердце ломать грудную клетку.       Паша выглядит помятым. Нет, на нём дорогое чёрное пальто, под которым идеально выглаженные костюм и рубашка, но под глазами залегли тёмные круги, белки покраснели, а волосы всклокочены, будто он взъерошивал их не один раз.       — Привет, — от виноватого голоса бегут мурашки. Что произошло? — Надо поговорить.       — Доброе утро. Пойдём на кухню, я там панкейки жарю. Ты будешь?       Антону очень нужно занять чем-то руки, да и бедный блинчик, вероятно, уже успел подгореть. Он, как самый негостеприимный хозяин, разворачивается и, не дожидаясь Паши, уходит обратно к плите. Да, первый блин у него вышел комом. Сгоревшим таким. Даже дымок появился. Выкидывает своё «творение» в мусорку, просто перевернув сковороду над ведром. Руки трясутся так сильно, что он едва не роняет блинницу.       — Пахнет, — Воля оказывается за спиной абсолютно неслышно, поэтому Антон вздрагивает, когда слышит тихий голос, — горелым.       — Ага, — он нервно фыркает и наливает тесто на раскалённую поверхность. — Следующий будет нормальным. Ты так и не ответил, пробовать будешь?       — Нет, спасибо, я позавтракал. Ты можешь сесть? — Паша указывает рукой на стул, но тот отрицательно мотает головой. Берёт в руки тряпку, начиная натирать столешницу. Да, он неврастеник в некоторых моментах.       — И этот сгорит. Лучше постою, — он опирается бёдрами о столешницу, максимально стараясь не думать о том, что происходило в этом месте меньше двенадцати часов назад. — Паш, что случилось? Ты бы не пришёл без причины в такое время, ещё и ко мне персонально. Что-то с Арсением?       — Ага, он в край ёбнулся, — бурчит Воля, вытаскивая из дипломата какие-то бумажки. В глаза он почему-то старается не смотреть. Говорит, вперившись глазами в барную стойку. — Шаст, ты знай просто, что мы с пацанами этого решения не одобряем. Но это Граф, — он стопорится на несколько мгновений, теребит в руках лист. — Я приехал, чтобы посидеть с Кьярой.       Паша протягивает лист. В заголовке жирным выделено одно слово. Приказ. У Антона ассоциация с вердиктом или постановлением. Решение суда: казнить, нельзя помиловать. Место расположения запятой определено и внесению каких-либо правок не подлежит.       Шастун бегает зрачками по чёрным буквам, даже не моргая, отчего слова сливаются в единое размытое пятно. Приходится перечитывать небольшой текст раз за разом, так как смысл до него никак не доходит. Единственное, что он может выцепить — отвратительное «уволен за аморальное поведение». Дата — 23 октября. Сегодня. То есть, он уволен с сегодняшнего дня. Обухом по голове? Не та фраза. Его словно сбил поезд.       — Да ты издеваешься, — срывается с губ разочарованная усмешка.       Паша, видимо, хочет что-то сказать, но Антон качает головой, всё равно не выловит сути слов. Мужчина хлопает его по плечу и смотрит, как на брошенного на обочине дороги котёнка. Зимой. В минус тридцать. Новорождённого котёнка.       Шастун жалость ненавидит. Как от посторонних людей, так и от себя самого.       — Я пойду, соберу самые нужные вещи. Потом с оставшимися разберусь. А, хотя нет, подожди. Могу я сначала закончить? Кьяре обещал вчера, — он говорит отстранённо, на автомате. Перекидывает оладушек, едва совладав с трясущимися руками. Голова начинает переваривать информацию, выстраивая план действий: дожарить панкейки, собраться, уйти.       — Шаст, прости.       Антон как робот. Эмоций нет вообще никаких. В груди пусто. Всё поглотила чёрная дыра разочарования. Он доделывает блины и, не сказав ни слова, уходит наверх. Собирает самую нужную одежду, закидывая её в спортивную сумку. Невольно вспоминает, как пришёл сюда с вещами. Когда Арсений сам предложил переехать. Вспоминает все моменты, когда он думал, что наконец нашел своё место. Думал, что наладил какой-то коннект с Поповым. Он не понимает, как это произошло. Начинает накатывать злость. На себя — за то что не сдержался вчера. На Арсения — за то что он придурок.       На сборы уходит не больше десяти минут. Он тупо закидывает часть вещей в баул, даже не скажет сейчас, какие именно. Антон тихо заходит в детскую, и невольно накатывают слёзы. Он сдерживается. Взрослый мужик, а раскис, как непонятно кто. Кьяра сопит, уткнувшись носом в спинку Печеньки, которая свернулась в клубочек на подушке. Одеяло сбилось в ногах, наполовину свесившись с кровати. Кошка вскидывает мордочку, смотрит на него, сонно щурясь, и широко зевает. Шастун целует девочку в висок, после чего Печеньку в макушку и, накрыв девочку, на носочках выходит из комнаты, прикрыв дверь.       Тяжело.       Прижимается спиной к стене напротив детской и, с силой прикусив губу, пару раз на пробу стукается затылком. Какой же дурень. Нужно было уйти вчера. Не спускаться, остаться в спальне. Покурить, сходить в душ и лечь спать. И всё было бы иначе. Не пошёл бы на поводу у эмоций. Не повёлся бы на провокации. Не сделал бы первый шаг.       Вот только это случилось. Он спустился, увидел Арсения, потерял голову, повёлся. Он сделал всё это. И теперь пожинает плоды.       Антон не может мыслить рационально. Выходит из дома, так и не сказав ни слова, не попрощавшись с Пашей. Взгляд цепляется за машину Сергея, что стоит во дворе. Не в гараже. Значит, он уже вернулся. Вечером авто не было. Как Воля сказал? «Шаст, ты знай просто, что мы с пацанами этого решения не одобряем». Значит, Попов вчера не просто сбежал на улицу подышать. Он уехал либо к Диме, либо к Паше. Сам вести не мог, Илья уже уехал, можно сделать вывод, что за рулём был Сергей.       Охранник непонимающе таращится на него, замечая сумку. Ещё бы: полчаса назад ведь всё было хорошо. Шастун подходит на пост и толкает небольшое окошко. Оставляет ключи от дома, ворот и именной пропуск. Всё так же не говоря ни слова. Теперь ему это не понадобится. Мужчина спрашивает что-то в спину, но Антон выходит за территорию дома. Его история здесь закончена. Было круто, было интересно, грустно, весело. Было по-разному. До вчерашнего вечера. Грёбаный эффект бабочки. Только тут события не незначительные, следовательно, последствия будут стопроцентно разрушительными.       Он не думает о том, что будет с ним. Он пытается понять, как повлияет произошедшее на Кьяру. Пожалеет ли Арсений о своём решении.       Дорога до дома проходит тяжело. Антона тошнит от рефлексии. Он заходит в магазин и покупает бутылку воды. Желудок сводит. И непонятно: то ли от произошедшего, то ли от голода, то ли потому что укачало. В квартире холодно. И это неудивительно, ведь батареи он перекрыл ещё когда был тут в последний раз, то есть чуть меньше месяца назад. А значит, отопления нет. Сумка так и остаётся около двери.       Сил хватает только на то чтобы скинуть с себя кроссовки. Шастун падает на диван в верхней одежде и с громким в тишине пустующей квартиры стоном закрывает лицо руками. Хочется проснуться во вчера. Изменить всё. Воздух вокруг тяжёлый, он цепляется за лёгкие и оседает маслянистым налётом. Так же резко, как оказался в горизонтальной поверхности, Антон вскакивает и раскрывает окно нараспашку. Достаёт из барсетки сигареты и спички. Закон жанра нарушается — головка зажигается с первого нервного движения пальцев. Прикуривает. Выдыхает. Затягивается снова. Голова чуть тяжелеет, детская площадка напротив начинает двигаться и кружиться. Шаста ведёт, он хватается пальцами за подоконник.       Сигарета заканчивается быстро. За второй он не тянется. Для чего? Легче на душе не стало, пустота не заполнилась. Он всё ещё не думает. Просто отгоняет от себя все мысли, не позволяет разгонять размышления.       Чтобы хоть чем-то занять себя, Шастун решает убраться. Что может быть лучше генеральной уборки в начале девятого утра? Включает батареи и переодевается в старые спортивки и растянутую майку-алкоголичку, которые остались в шкафу. Думает, с чего начать и решает, что нужно бы заказать продукты, иначе придётся тащиться в магазин, а выходить не хочется совершенно. Залипает в приложении доставки с полчаса, после чего ставит на зарядку колонку и подключается к ней. Слушать свой плейлист нет желания, поэтому он включает подборку на основе прослушанного, и откладывает телефон. Пора приступать.       Первым делом Антон берётся за кухню. Зачем-то перемывает всю посуду, после чего остервенело натирает её до скрипа, как самый дотошный бармен. Вытирает полочки, даже залезает на столешницу и избавляется от пыли на самом верху. Снимает сетку вытяжки, забрызгивает её химией и оставляет в ванной откисать. Когда все поверхности кухни начинают сверкать, Шастун переходит в спальную. Тумбочка, книжный шкаф, рабочий стол. Всё тщательно протирается. Антон сходит с ума настолько, что расставляет всю литературу по алфавиту.       С ванной комнатой, которая совмещена с санузлом, он разбирается быстро. Оттирает ванну и раковину доместосом, заливает унитаз им же. Трёт зеркало безворсовой салфеткой, пока не пропадают разводы. После берёт в руки пылесос. Комната подвергается временной перестановке, так как Шастун отодвигает диван, вытаскивает рабочий стол на середину. Мыть полы шваброй не хочется, поэтому он сходит с ума по максимуму: берёт в руки тряпку и корячится добрых двадцать минут, убирая пыль из-под всех шкафов, после чего вооружается щёткой и хлоркой, скручивает ковёр, начиная оттирать каждый квадратный метр линолеума, поражаясь, как тот светлеет на глазах. Руки начинают болеть от химии, так как перчаток дома нет, а кожа остро реагирует на компоненты чистящих средств. Спина ноет от физических нагрузок. Живот рьяно требует еды, но Антон переключает песню на телефоне и решает пройтись ещё и по люстре.       Курьер приносит продукты. Шастун уже собирается сложить всё в холодильник, как приходит понимание, что его-то он ещё не вымыл. Делает всё машинально, как робот, запрограммированный на одно действие: уборка. Вытаскивает полочки, промывает, вытирает, ставит обратно. Он то шепчет слова знакомых песен, то кричит их во всё горло, когда накатывает. Пролистывает те, что хотя бы мало-мальски наводят на мысли о произошедшем.       В двенадцать часов он садится на диван и обводит взглядом пространство вокруг. Всё чисто. Погода решила порадовать жителей столицы: солнце выглядывает из-за тучки, температура поднимается, отчего недавно белоснежный снег превращается в грязное месиво. Шастун переводит взгляд на улицу и понимает, что он не помыл окна.       — Прекрасно, занятие ещё на час, — говорит он сам себе, хлопает по коленям и встаёт.

***

      Арсений жмурится и отворачивает голову от полоски света, которая назойливо пытается прервать его сон. Но если от солнечных лучей ещё можно спрятаться, то от нахального рингтона скрыться невозможно. Не открывая глаз, он тянется рукой к прикроватной тумбочке, попутно замечая, как нещадно саднит кожа на костяшках, но натыкается ладонью на велюровую поверхность. Проводит по ней кончиками пальцев, ощущая мягкость пушистого ворса. Откуда в его спальне взялся этот материал?       Телефон, звук которого больше напоминает лязг церковного колокола, продолжает своё издевательство. Он наконец принимает более или менее сидячее положение, но тут же опрокидывается навзничь, сдавливая ладонями пульсирующие виски.       — Сука, мы вчера ядерное топливо пили? — губы распахиваются, а нормального голоса нет.       Такое чувство, словно гравий хрустит под колёсами авто: скрипуче, мерзко, а главное — насухую. Попов пытается сглотнуть, но во рту пустыня. Кое-как разлепляет один глаз и медленно оценивает обстановку. Он у Серого. Хорошо хоть не на незнакомой хате. У него такого, конечно, и в молодости не было. Но вдруг решил «наверстать». Старается определить, откуда исходит звук. Обнаруживает аппарат на полу и, едва не скатившись с дивана, цепляет его дрожащими пальцами. Алёна.       — Принесла же тебя нелёгкая, — бубнит он, раздумывая, а не сбросить ли вызов. После этого всё-таки проводит кончиком мизинца, отвечая на звонок.       — Попов, ты чего так долго? — и как этот мерзкий голос он когда-то считал бархатистым? Под приворотом был, не иначе. — Я купила билеты, буду в Москве через две недели, седьмого, около пяти утра. Как всегда дней на десять. Ты же встретишь меня? — и ведь ни разу не вопросительная интонация. Его бывшая жена прекрасно знает, что встретит — Илью отправит. Создаётся впечатление, что он продолжает плясать под её дудку и что она этим пользуется в совершенстве. От этого слюна становится более вязкой и горькой. — Ты меня слышишь вообще?       — Слышу, не глухой, — хрипит он в ответ, спуская ноги на пол. Фиксирует взгляд на разбитых костяшках. Сжимает и разжимает кулак, кожа на котором от натяжения будто хрустит и неприятно зудит. Он вчера с кем-то дрался?       — Горло болит? — интересуется женщина. И Арсений мог бы сказать, что в её интонации проскальзывают нотки беспокойства, если бы не был досконально знаком с нелицеприятной подноготной женщины.       В повисшую после вопроса паузу вклиниваются длинные гудки.       — У меня вторая линия, — с трудом произносит мужчина и, не прощаясь, переключается, скинув первый звонок.       — Арсений Сергеевич, у нас тут, — Оксана на пару мгновений замолкает, давая Попову возможность сложить в логические предложения слова, которые до этого произносила Алёна. У мозга, судя по всему, выходной, — странные результаты годового медицинского осмотра для пилотов. Ой, здравствуйте, — спешит поприветствовать босса девушка. И Арсений уже хочет ответить, но уверен, что соображать будет долго, и не находит ничего лучше, чем просто кивнуть секретарю в трубку. — Это не точно, но одному из пилотов диагностируют расстройство внимания и мышления.       — Оксан, ты звонишь мне с утра пораньше, чтобы сообщить, что один из наших работников тупой? — мозг, считай, в «отставке» и воспринимает информацию частично. Он не злится, он просто чувствует неимоверную усталость. Серёга прав, что пора заканчивать заправляться спиртным по поводу и без. Конечно, исходя из его состояния, повод вчера всё-таки был.       — Арсений Сергеевич, я не про умственное расстройство говорю. У него также выявлено низкое количество тромбоцитов и высокое количество холестерина в крови. Тут в файле много медицинских терминов, в которых я не очень разбираюсь, и все показатели либо завышены, либо их не хватает, — терпеливо объясняет Оксана. Клонировать бы её — настолько она ценный и незаменимый сотрудник, — но кто ж позволит. — И, по мнению нашего врача, всё это в совокупности указывает как минимум на вторую стадию хронического алкоголизма.       — Это сейчас шутка такая? — до Попова начинает доходить смысл её слов, и он моментально покрывается липким потом. Это же конец всему: его делу, авиакомпании, его репутации. Стоит только этой новости просочиться в СМИ, даже неподтвержденной, его прихлопнут как назойливого комара. И он уже никогда не встанет на ноги, о полётах можно будет забыть.       — Разве я бы стала шутить на такие темы, — в голосе помощницы скользит тень обиды, и эта эмоция словно перезагружает Арсения.       — Подготовь приказ об отстранении на две недели и запиши его в независимую лабораторную клинику для обследования, — на автомате раздаёт инструкции Попов. Он чувствует себя первоклашкой, которого разбудили ночью, чтобы проверить таблицу умножения. Вызубрить-то вызубрил, но конкретно в суть не въехал. Поэтому слова льются нехотя и с запинкой. — Передай в пиар-отдел, чтобы контролировали там прессу. И звони Добровольскому. Срочно! Пусть в лаборатории подпишут договор о неразглашении данного конкретного случая.       — Я так и планировала, — спокойно откликается она. Надо узнать, может, по-тихому всё-таки получится клонировать. — Он же у вас и в данный момент недоступен.       — У меня? — ошарашенно переспрашивает Попов, внимательно осматривая гостиную, даже под журнальный столик заглядывает — ну, а вдруг. Пашу он там, конечно, не обнаруживает. Зато натыкается глазами с полопавшимися капиллярами на стакан воды и две таблетки обезбола. Ну Серый, ну настоящий друг.       — Он написал мне сообщение ещё около пяти утра, что едет к вам в поселок и, скорее всего, задержится, — мозг снова предпринимает попытку сделать более или менее рациональные умозаключения, выстраивая логическую цепочку из поступающей информации, но в диалог опять врываются длинные гудки.       Арсений отнимает от уха аппарат и с трудом вглядывается в экран: мама.       — Оксан, перезвони через пару минут, — он бы проигнорировал вызов и набрал родительнице позже, но та, зная вечную занятость единственного сына, предпочитает общаться с помощью мессенджеров: сообщениями или посредством видеосвязи, когда хочется посмотреть на внучку. Звонит в исключительных случаях — в основном по праздникам. Значит, сейчас случай именно такой. Попов переключается на входящий: — Да, мам, привет.       — Сынок, здравствуй, у нас всё хорошо, — именно так начинают разговор те, у кого есть неприятная новость. Арсений мысленно подбирается. — Папа попал в больницу со стенокардией, но сейчас он в порядке.       — Что врачи говорят? — принципиально хотелось бы, чтобы вопрос казался «дежурным», но мужчина не может отделаться от мысли, что, несмотря на их затянувшуюся одностороннюю вражду с отцом, он за него переживает.       — Сейчас стабилен, назначили капельницы и больше позитивных эмоций, — Попов, вполуха слушая рассказ, попутно закидывает ярко-красные капсулы в рот и за пару глотков осушает стакан до дна. Планируя сходить на кухню за добавкой: обезвоженный организм требует поступления жидкости, он вытирает губы тыльной стороной ладони и, не сдержавшись, шипит, заставив мать настороженно замолчать. — Что-то случилось? — меняет тему она.       — Что-то с губами: саднят и, — подносит пальцы к глазам и недоумённо хмурится, замечая капельку крови на подушечке большого, — лопнула?       — Ох, ты с детства постоянно облизывался на морозе, а потом ходил с обветренными губами, — мамы есть мамы. А дети — всегда дети. Даже если это дитё через несколько лет уже разменяет пятый десяток. — Надо купить бальзам — гигиеничку — и постоянно смазывать.       — Ага, если я начну пользоваться помадой, моя репутация приобретёт слегка голубоватый оттенок. Так что, спасибо, мам, обойдусь.       — Хотя бы контролируй себя на улице, сынок. А вообще, пора бы уже повзрослеть: если ты будешь заботиться о своих губах, это не испортит твою репутацию. Мажь дома, — вздыхает женщина. — У вас как дела?       В телефоне раздаются длинные гудки, по всей вероятности, Оксана, и Попов давит в себе неодолимое желание разбить айфон об стену. Естественно, если у него тяжёлое утро, то все захотят с ним поговорить, он понадобится кому-нибудь разом в нескольких местах одновременно.       — Мам, мне из офиса звонят, не могу не ответить, — оставляя совет матери без ответа, произносит он. — У нас всё в норме. Алёна возвращается. Всё, целую, — переключается на секретаря. — Фамилия.       Ему не надо объяснять, девушка всё сама поймет. Уже несколько лет она совмещает в себе функции двух помощников для него и Поза — у Воли в отделе свой секретарь. Даже Матвиенко успевает курировать. Она безошибочно, а главное — быстро, переключается с одной задачи на другую, при этом ничего не забывая.       — Да, конечно, — реагирует девушка, — минуту, я открою письмо на почте. Итак: пилота зовут, — пауза. — Простите, Арсений Сергеевич, Павел Алексеевич звонит, мне ему ответить или сначала вам?       Фамилия работника определённо интересует его, но он снова случайно задевает губы и рефлекторно сжимает зубы, чтобы не застонать.       — Реши вопрос с Добровольским и пиар-службой, потом отчитаешься мне, желательно в смс.       — Хорошо, всего доброго, — отзывается девушка и вешает трубку.       Блаженная тишина наконец снисходит на Арсения. Она впитывается в каждую клеточку страдающего от интоксикации организма, будто ласково поглаживает по голове, снова и снова «напевая» свою мелодию безмолвия и спокойствия. Вкупе с обезболивающим эта тишина действует на него как колыбельная. Попов бегло проводит по губам кончиками пальцев, вызывая лёгкое жжение. Снова облизывается и, упав на подушку, блаженно прикрывает глаза.       Он упускает момент, что надо внести в рабочий график Ильи встречу Алёны в аэропорту. Это подождёт. По поводу пилота, который, оказывается, предполагаемо не один год бухает, предварительные меры приняты, и он моментально забывает, что требовал у секретаря назвать его имя. Отец под присмотром врача. Мартышкой занимается Шастун. Все эти мысли спокойствие словно объедает по краям. Нервные клетки ранок на руке, поддаваясь действию таблеток, перестают посылать в мозг сигнал о боли. Арсений уже не чувствует зубодробильную пульсацию в висках. Фокус смещается к губам. Он снова и снова касается тонкой корочки подушечкой большого пальца. Так и засыпает с ладонью на губах.       Сердце мощными толчками нагнетает кровь по артериям до самых мелких капилляров. Стучит так быстро, что, кроме этих звуков, кажется, других не существует. Глубокий конвульсивный вдох сквозь влажные губы напротив. Запрокинутая голова, острый хрящ кадыка и подёрнутый зелёной пеленой желания взгляд. Губы так близко. Зовут и манят попробовать себя на вкус. Юркий язык проходится по ним, точно приглашает, даёт обещание: он не пожалеет, это именно то, чего он так сильно хотел последние несколько сотен часов. Наклоняется ещё ближе, чувствуя на лице горячее дыхание. Но навстречу ему не торопятся. Ждут, предоставляя возможность сделать выбор. А в глазах неутолимая жажда, в глазах призыв и даже вызов. Только тебе решать, точно шепчут они. Вспыхивают в ожидании, лучатся от предвкушения. И, наконец, блаженно смыкаются, когда он властно накрывает эти губы своими…       Неконтролируемая вибрация проходится по телу, откликаясь мелким тремором в кончиках пальцев, когда он касается пылающих щёк того, кто принимает поцелуй. Кожа шеи горит и плавится под его ладонями. Грудная клетка под тонкой материей часто вздымается, после чего замирает, словно он выпил весь воздух с тех губ, которые ему так давно снились. Будто он присвоил себе не только кислород хозяина, но и его волю, его отвагу — всего его целиком. Овладел в своё полное распоряжение, сделал в итоге своим. Медленное — на пробу — движение языка, который гостеприимно встречает другой. Неторопливо, тягуче, до дна. Край зубов, горячие дёсны, бархатная внутренняя поверхность щёк. Именно то, что нужно: долгожданно и правильно.       В бешенный стук сердца вплетается ещё один. Стон. Невольный, протяжный хриплый. Рождается на желанных губах и ударяет его в низ живота, где начинает разгораться стихийный пожар. Его пламя поглотит их обоих, он в этом не сомневается, но остановиться уже не может. Как наркоман, который открыл для себя волшебную героиновую вселенную. Сколько губ было в его жизни? Тонкие, накачанные ботоксом, пунцовые от яркой помады. Но только эти самые желанные.       Словно утопленник после процедуры искусственного дыхания, Попов резко распахивает глаза и судорожно шумно втягивает в себя воздух. Кладёт руку на помятую сорочку, чтобы как-то успокоить рычащий мотор в груди. Садится, попутно замечая, что от похмелья не осталось и следа, разве что только сухость во рту и неопрятная вчерашняя одежда.       — Ну пиздец, мне снова пятнадцать? — еле слышно выдыхает он, замечая внушительный стояк. — Это что же мне такое снилось?       Тянется к телефону. С последнего звонка из офиса прошло не больше часа. Решая для себя, что пора заканчивать незапланированный «отпуск» и возвращаться в строй, он плетётся к ванной комнате, попутно расстёгивая пуговицы на рубашке. В доме Сергея, в небольшой кладовой, откапывает свои вещи: джинсы, лонгслив с надписью «Всё крутится вокруг меня» — шуточный подарок от Матвиенко, — упаковку с новыми носками и ещё одну — с новыми боксерами. Прохладная вода из тропического душа бесследно стирает вчерашнюю ночь. Хотя Попов и так её не помнит, точнее, ту часть, что была после третьей бутылки. Но свой организм он уже выучил: максимум к вечеру память вернётся. Остаётся только надеяться, что он не совершил никаких противоправных действий, а если и совершил, то это не попадёт в интернет.       С полотенцем на голове он пересекает расстояние между холостяцкой берлогой друга и особняком, ёжась на ветру. Дом встречает непривычной тишиной. Заключив, что Мартышка с Антоном, скорее всего, занимаются — как его обозначил нянь — «Окружающим миром», он направляется прямиком на кухню, чтобы употребить такую необходимую сейчас дозу кофеина. Заходит в помещение, залитое солнечным светом, и непонимающе замирает на пороге: за барной стойкой Кьяра и Сергей. Дочка лениво ковыряется в тарелке с кашей, игнорируя любимые ею панкейки, заботливо прикрытые стеклянным клошем. Шастун пёк, не иначе. Матвиенко сидит, подперев подбородок кулаком и рассеянно смотрит в окно. К слову, появление главы их маленького семейства оба оставляют без внимания.       — Доброе утро! Чего такие кислые? — голос ещё слегка хрипит, но энтузиазма в нём явно прибавилось. Проверив резервуар кофемашины на наличие воды, он вставляет капсулу с капучино и нажимает кнопку. — Серый, причёска, конечно, зачётная, но лучше бы ты не под ноль брился. Не поздновато для завтрака, дочь?       Ложка с громким звоном встречается с тарелкой, и Кьяра переводит на отца хмурый взгляд. Но Арсений упускает этот момент, в ожидании уставившись на прозрачный пузатый стакан. Он даже что-то мурлычет под нос, окончательно придя в себя после небольшого загула. Последние капли ароматного напитка падают в центр воздушной пенки, и мужчина оборачивается к ним, попутно пригубив кофе.       — Папуля, где Тоша? — тоненько и еле слышно, нижняя губа дрожит, и девочка досадливо прикусывает её, чтобы не расплакаться, чтобы быть взрослой. Но ей только шесть, и все её эмоции читаются на лице, как в открытой книге. Неожиданно непонятная Попову обида сменяется беспокойством, и она спрашивает уже громче, слегка подаваясь вперёд. — Ты упал, что-ли? У тебя синяк на губах.       Рука с зажатым в ней стаканом начинает дрожать так сильно, что капучино выплёскивается, попадая на белоснежную ткань, и на груди расплывается коричневое пятно. Арсений, не чувствуя боли, аккуратно отставляет кофе на столешницу и непонимающе пялит на Матвиенко, который продолжает его демонстративно игнорировать.       Вот чего не хватало в его «уравнении» с губами. «Переменной» в нём был Антон. Взрывной волной на него обрушиваются воспоминания: мучительные, разрозненные, горькие. Картинки вчерашнего вечера всплывают в памяти одна за другой. Они хаотично вращаются в затуманенной голове, словно их внедряют туда, подключив его мозг к аппарату из дешёвого фантастического фильма.       — Карапуз, можешь не доедать, — наконец реагирует на присутствие Попова Серёжа. — Иди в игровую, расставляй фигуры, я давно обещал тебе партию в шахматы.       — Но…       — Иди, иди. Я скоро догоню, — девочка понуро сползает на пол и, наверное, в первый раз за то время, пока животное есть в их семье, не заметив Печеньку, плетётся на выход.       Арсений сгибается пополам, крепко прижав ладони к животу. Кожа на руке снова начинает отдаваться болью. Теперь он знает откуда ссадины на костяшках.

***

      Он даже сообщение парням набрал не с первого раза, настолько руки ходили ходуном. Пальцы не слушались, а Т9 заканчивал за него и исправлял неправильно написанные слова. Он выскочил на улицу, попутно замечая, как на крыльце друга зажёгся свет — это означало, что тот уже собирается. Рациональное мышление ещё не оставило его: он понимал, что за руль сесть не сможет, и практически бегом направился в сторону небольшого, отдельно стоящего гаража, где Сергей поселил свой Porsche. Подлетел к стальным воротам и со всей дури впечатал кулак в стену из керамических блоков.       Один раз, второй, третий.       — Арс, что случилось? — сказать, что Матвиенко напуган — ничего не сказать. Попов мог быть несдержанным, но его ярость обычно проявлялась в ледяном тоне и гневных взглядах. По крайней мере, так было до того момента, как в их жизни появился Антон. С ним он не сдерживался, мог орать до посинения. Но никогда не позволял себе того, что охваченный паникой Сергей наблюдал в тот момент.       — Остановись! — мужчина схватил его за плечи и развернул к себе. Выражение его лица тут же изменилось. Из настороженных глаз ушёл страх, но там поселилось нечто иное.       — Что ты натворил, Арс? — разочарованно прошептал он, уставившись на исцарапанные красные губы друга.       — Увези меня отсюда, — это всё, что мог выдавить из себя Попов, ныряя под начавшие ход вверх ворота.       — Садись, мы едем к Воле. Поз будет через сорок минут.

***

      — Серый, я не мог, — обречённо скулит Арсений, чувствуя, как горло сдавливает железным обручем осознания. — Это был не я.       — Ну конечно не ты, — бубнит в ответ Матвиенко. — Ещё скажи, что это Антоха всё начал: пил на моей кухне, поносил тебя, не совсем нормально проявлял ревность.       — Я не ревновал его! — Попову хочется кричать и биться головой об стену. Разодрать ногтями грудь и вытащить из него сердце, выдающее сейчас нечто среднее между тахикардией и аритмией.       — И ты только это услышал? — огорчение в голосе Серого бьёт под дых, и Попов начинает хватать воздух пересушенными губами.       — Ты сейчас упрекаешь меня в том, что Шастун полез ко мне целоваться? — шипит он, надвигаясь на Матвиенко. — И это называется дружбой?       — Я не хочу продолжать этот разговор в таком тоне. Пока ты окончательно не придёшь в себя, — устало и, кажется, равнодушно, отзывается Серый.       — Прекрасно! Я ещё и не в себе! И с какого перепугу ты побрился налысо? — вставляет Арсений, нервно тыкая пальцем на полное отсутствие волос на голове у мужчины.       — Да пошёл ты! — выплёвывает Матвиенко. — Ещё не до конца протрезвел?       Попов с силой трёт веки, возвращаясь мыслями в тот день, когда решил принять Антона на работу.

***

      — Не сомневайтесь, мои условия вам понравятся больше. Жду вас завтра у меня дома в десять часов вечера, — уверенно произнёс Арсений, но вспомнил — так своевременно — о том, что Шастун не приемлет приказы. — Если вас это устроит.       — Устроит, — уже смелее ответил Антон.       Арсений вернул сотовый Диме:       — Учитесь, студенты.       — В больничку не надо? — хмыкнул Сергей.       — Обойдусь, — негромко рассмеялся Попов.       — Он долго не продержится, ты выгонишь парня через пару месяцев, — нарушил вдруг общее приподнятое настроение Добровольский. Иногда Паша мог «всё испортить» парой слов. Но в той ситуации с ним был относительно солидарен и Матвиенко.       — Согласен, но, уверен, Антон сам уволится ещё до наступления зимы. Такого, как ты, можем терпеть только мы, — он обвёл пальцем их троицу. — У нас просто выбора нет, — с серьёзным видом добавил он. И Дима, не сдержавшись, зашёлся в громком смехе.       — Под стол не упади, Поз, — когда Серый смотрел вот так — сощурившись, Позов не то что хохотать, он улыбнуться боялся. — Серьёзнее надо подходить к спору. Твоя версия?       — Ох, нет, без меня, я буду принимать ставки, — поднял руки вверх, точно сдаваясь. — Арс?       — Если Шастун уйдёт сам — Воля набьёт себе тату, — а чего мелочиться, пари в их компании заключали хоть и нечасто, но всегда с фейерверками. Паша прикрылся какими-то документами, усиленно делая вид, что его здесь нет. — А Серый сострижёт этот ужас на голове, — указал на хвостик Арсений, но тут же повысил ставку, — нет, он побреется налысо, если няня уволю я.       — Добровольский, ну нахрена ты вообще начал этот разговор? — но стон Серого поглотил коллективный гогот.

***

      — Скажи мне, что я этого не сделал, — Попов прикрывает глаза и с силой давит на глазницы, словно решил, что это всё сон — жуткий кошмар — и стоит ему понять, что это осознанное сновидение, как он сразу проснётся.       — Ты такой херни вчера натворил, брат. У меня просто слов нет. Вы могли бы сесть и поговорить, как два нормальных человека, — выделяя последние слова, сетует Матвиенко. — Всякое бывает. Злость и алкоголь ещё никогда не становились причиной чего-то разумного и стоящего. Ты своими действиями всё испоганил.       — Я уволил Антона, — словно только сейчас всё окончательно встало на места и приобрело логичные очертания. Но не успевает Арсений закончить предложение, как ему в грудь острым клинком врезается тоненький всхлип.       — Мартышка, — голос снова подводит, когда он нетвёрдой походкой идёт в сторону дочери, протягивая раскрытую ладонь.       Но её громкий крик: «Я ненавижу тебя» беспощадно разрывает его сердце в клочья.

***

      Дима провожает взглядом секундную стрелку на циферблате часов в своём офисе. Близится полдень, но у него такое ощущение, что пространственно-временной континуум сбился, и он сидит тут уже как минимум год. Он вскакивает с места. Подтащив к стене стул для посетителей, еле-еле взбирается на него и вытаскивает грёбаную батарейку. Вернувшись к столу, грузно усаживается в своё кресло и поднимает графин, жадно отпивая уже ставшую тёплой — и от этого противной — воду. Этот проклятый день, наверное, никогда не закончится. Позов выдвигает ящик рабочего стола, несколько секунд словно с обвинением смотрит на таблетку нурофена, которую молча принесла Оксана, когда увидела утром его состояние, и снова закрывает. Его организм — без сомнений — с благодарностью примет это подношение, но побочный эффект в виде сильной сонливости отправит его работу коту под хвост. А сегодня за старшего в компании он.       При мысли о Попове его снова начинают раздирать противоречивые сомнения. А у тех будто молоточки в руках, которыми они беспощадно долбят по съехавшему после вчерашней ночи мозгу. Арс его друг — это не подлежит сомнению. Это не нуждается в доказательствах. Они всегда будут стоять горой друг за друга или — в крайнем случае — подавать патроны. Так было, когда Ляйсан ещё до свадьбы с Пашей упала на тренировке и потеряла ребёнка, о котором пара даже не знала. И, попав в водоворот глубокой депрессии, девушка даже хотела расстаться с Волей. Но Дима, Арсений и Сергей были рядом. И своей поддержкой убедили его бороться за отношения. Так было, когда у мамы Матвиенко случился инфаркт, а на ближайший рейс до Краснодара было только одно место, потому что был разгар лета. Тогда они прыгнули в машину и помчались за другом в сторону Армавира. Или когда накануне свадьбы с Катей на мальчишнике Дима потерял кольца и обнаружил это только вечером перед торжеством. И не просто обручальные кольца, а с именными гравировками. Тогда Добровольский, Серый и Попов облазили всю столицу, чтобы ночью найти мастера, который до утра согласился бы сделать гравировку на новые. Это не просто дружба — это братство.       Но и Антон не новый — благодаря Москве приобретённый — друг. Он — сын друзей родителей Димы. Вечно лопоухий и худой, как анорексик, мальчишка, который постоянно попадал с ещё одним Димкой в неприятности. И не потому что был хулиганом и грозой района, просто ему всегда «везло». Когда Шастун в выпускных классах определился с будущей профессией, его мама попросила Позова присмотреть за ним. Большой город пугал её, что уж говорить об Антоне. В первое время он чувствовал себя здесь чужим. Шарахался от громких звуков, даже пытался обходить стороной метро, но быстро понял, что «по земле» передвигаться долго и неудобно. Окончив университет, он был выдворен из общежития, и, когда его мытарство по съёмным квартирам Позова достало, он в ультимативной форме всучил ему ключи от однушки, которая досталась в наследство от Катиной бабушки. Антон — самостоятельный, блин, такой — первое время пытался отмахнуться, мол не хотел причинять друзьям неудобство, но после строгого Диминого «я за тебя отвечаю, мне так спокойней», всё-таки переехал.       А потом случилось то, что случилось. И от весёлого парня осталась только тень. Шастун вырос на его глазах. Он — его младший братишка.       И вот теперь эти два его «родственничка» выносят мозг друг другу, а заодно и Диме.       Позов считал себя до знакомства Арсения и Антона счастливым человеком. К тридцати пяти годам он много добился. Он вылез из своей раковины вечно сомневающегося подростка и стал уверенным в себе мужчиной. Он завоевал девушку мечты, которая подарила ему двух прекрасных детей.       Тёплые и уютные вечера дома — это особый вид наркотика для Димы. Он любит сам искупать детей — сейчас уже чаще только Тео, потому что Савина выросла — после чего втроём устроиться на их с Катей кровати, чтобы почитать своим бесенятам сказку, прерываясь на частые поцелуи и обнимашки. Сына после этого приходится нести в детскую на руках. Уложив детей, они с супругой стараются найти время для себя: посмотреть фильм или поиграть в плейстейшн, которая шла, видимо, в комплекте с Позовым, и любовь к которой Катя не сразу, но разделила.       Интересно, что бы было, если бы вчера, увлекая жену в спальню, он проигнорировал телефон, на который пришло уведомление о входящем сообщении? Но он не смог. Позов сказал Кате, что догонит, но по его изменившемуся лицу она сама поняла, что что-то произошло. И что сейчас Диму надо молча отпустить.       Арс кинул в чат СОС-сигнал. Тот, который появился при передаче ему в наследство авиакомпании. «Мне конец». Этого хватило. Воля ответил сразу же, словно сидел в телефоне и ждал этого. Три слова. «Собираемся у меня». Позов же, прикинув, сколько нужно времени, чтобы добраться, написал, что будет через сорок минут. Последним ответил Матвиенко. Спустя десять минут тот оповестил, что они выезжают.       Схватив из домашнего бара первую попавшуюся под руку бутылку, так как здраво предположил, что она понадобится и что крутиться по Москве в поисках круглосуточного магазина с алкоголем времени нет, он уже через три минуты после того, как погас экран телефона, натягивал в прихожей куртку.       — Прости, я не могу просто забить.       — Всё в порядке, — грустно улыбнувшись, ответила Катя и поправила на Диме воротник. — Просто держи меня в курсе, где ты. И пиши, что с тобой всё в порядке.       — Мы едем к Паше, — клюнув жену в щёку, коротко отчитался он. — Когда вернусь, не знаю.       Позов с трудом отыскал место для парковки на территории элитного жилищного комплекса Добровольских. С бутылкой, как оказалось, джина в кармане парки он поднялся на семнадцатый этаж и нажал на звонок.       — Димон, проходи, — широко распахивая дверь, невнятно произнёс Добровольский. — Арс с Матвиенычем ещё в пути.       Место встречи и спокойная физиономия друга, поедающего почти в одиннадцать вечера бутерброд, наводили только на одну мысль — у него гастрономический бунт. Обычно Ляйсан строго следит за питанием супруга.       — Ляси нет дома, — словно прочитав, о чём тот думает, ответил Паша. — Улетела в Уфу с мелкими до понедельника. Каникулы же.       Позов не успел стянуть куртку, как звонок снова разразился мелодичной трелью.       Небольшое столпотворение в прихожей не позволило рассмотреть лицо Попова, но Серый был слегка мрачен — как будущее планеты после ядерной катастрофы, — что не предвещало ничего хорошего. Если их вечный весельчак не улыбается, то дело явно дрянь.       Когда расселись в просторной гостинной, вспомнили о стаканах. Но заморачиваться с посудой уже не было терпения. Поэтому Добровольский с Димой просто передавали бутылку друг другу в ожидании объяснений. Арсений от выпивки отказался. Он сидел на диване, уперевшись локтями в колени. Сложенные в замок пальцы прикрывали нижнюю часть лица. Пустой — и явно нетрезвый — взгляд был устремлён под ноги.       — Рассказывайте, что стряслось, — на правах старшего решил прервать эту затянувшуюся молчанку Добровольский и отложил в сторону небольшую аптечку. Он обработал костяшки друга перекисью. О том, откуда взялась разбитая рука, они ещё поговорят. — Кто-то умер?       — Хуже, — выплюнул Сергей, и у Паши создалось впечатление, что он пытается прожечь своим взглядом в Попове дыру.       — Кто-то восстал из мёртвых? — кажется, на вдохе вставил Дима.       Потянувшись через журнальный столик, Матвиенко отобрал у него бутылку. Позов не умел пить от слова «совсем», а сейчас им нужен коллективный трезвый ум. Ну почти коллективный. И почти трезвый. Судя по событиям, которые привели их к Паше, Арсений свой где-то просрал.       — Они сосались, — сжав челюсти, выдавил из себя Сергей, с громким стуком опуская джин на гранитную поверхность стола.       — Да ладно, — хором произнесли Добровольский и Дима.       Пашино удивление понять не сложно. Они все гетеросексуалы. Даже когда друзья проводили время в лагере или на даче у деда Попова, их взрослеющие юношески гормоны не бунтовали. Они были друзьями, без каких либо «но». Шок самого Позова обуславливался скорее фактором неожиданности, а не произошедшим.       После этих слов Арсений откинулся на спинку дивана и устало прикрыл глаза, явив Позу и искусанные опухшие губы, и небольшую кровоточащую ранку на одной из них.       — Не может быть, — уже практически не слышно прошептал Позов.       Антон не мог. Его ментальные блоки не позволили бы ему этого. Парень так долго варился в ПТСР, вскакивал по ночам от чудовищных кошмаров и обивал пороги психологов-шарлатанов, по его собственному мнению. Он ещё несколько лет назад зарёкся вступать в какой-либо контакт с мужчинами. Конечно, пробовал и с девушками, но успехов не добился. Шаст только относительно недавно начал снова смеяться, какие поцелуи.       — Так, понятно, — откашлявшись, протянул Паша, — не совсем, но понятно.       — Арс сегодня просто взбесился от ревности и до «этого» успел накидаться у меня, — как прилежный свидетель начал описывать события Матвиенко. — После ушёл поговорить с Антоном. И вот, — неопределённо указал рукой в сторону Попова, — «поговорили», блять.       — До этого было не совсем понятно, а теперь стало нихуя не понятно, — Добровольский разворачивается лицом к продолжающему хранить молчание Арсению. — Вы поцеловались с Шастуном?       Кивок.       — Ты уже был пьян?       Ещё кивок.              — До этого вы ругались?       Ещё один уверенный кивок.       — Кто первый это начал?       — Он, — Попов на этом суде обвиняемый, а не пострадавший. Он всеми силами пытался оправдать себя. Потёр виски, точно старался воссоздать события вечера. И видимо это сработало, потому что после нехитрой процедуры, он обвёл покрасневшими глазами друзей и еле слышно поправил сам себя: — Я.       — А с рукой что? Я надеюсь, Антон отделался такими же искусанными губами, а не разбитым лицом, — ну не вытравить из Паши юриста с замашками Эркюля Пуаро. Арсений мог уйти в глухую несознанку, но Воля расколол бы его на раз-два.       — Я слегка отмутузил стену гаража Серого, — с интересом рассматривая разбитые костяшки, словно видел их впервые, ответил Попов.       — Зачем ты это сделал? — голос Димы — тусклый и обречённый — перетянул внимание друзей на себя. — Назови хоть одну вескую причину.       — Не знаю, — Арсений подхватил бутылку с журнального столика и припал губами к горлышку. По гостинной разлился болезненный стон, когда алкоголь попал в ранку. — Я с ним как на американских горках. Иногда всё нормально: мы говорим, смеёмся, в Питер гоняли. А потом, точно спичкой чиркнули, всё вспыхнуло, и я, как больной, готов его придушить. Серёга считает, что это ревность. Бред какой-то, — он снова откинулся на спинку дивана и с силой потёр лицо.       — Знаешь, Арс, — осторожно начал Матвиенко — медленно, словно боялся взрыва, который неминуемо последует за его словами, — всё это чертовски напоминает, — на пару мгновений замолчал, почесал бороду, зачем-то взял бутылку в руки, хотя пить не собирался, — короче, моё мнение: втюрился ты в парня.       Он ещё не успел договорить, как Попов разразился едким громким хохотом, одновременно осуждающе качая головой.       — Совокупность симптомов этой «болезни» говорит о влюбленности, брат, — согласился с Матвиенко Паша. Он положил ладонь на плечо Арсения и крепко сжал, подпитывая того своей поддержкой. — Слушай, если не можешь разобраться… Да хоть тест в интернете пройди, там таких много.       — Воля, ну а ты куда? Ты самый нормальный среди нас, — Арсений даже не заметил, что перешёл на крик, — какого хрена ведёшь себя как идиот? Вы все тут с ума посходили? Какая нахуй влюблённость? Это розыгрыш такой, да? Вы сговорились, пока мы ехали с Серым сюда?       — Арс, успокойся, — Матвиенко пересел на диван, чтобы оказаться ближе к другу, который решил видимо единолично прикончить бутылку джина. — Мы тебе не враги. — Серый снова не успел закончить мысль, как Попов вскочил с места и исчез в рабочем кабинете Паши. — Тест пошёл проходить? — спросил он у друзей, на что те в недоумении пожали плечами.       Арсения не было минут десять. За это время в комнате никто не издал ни звука, зато на гранитной столешнице появилась ещё одна бутылка, на этот раз виски.       — Вот, завтра утром отвезёшь ему, — протягивая Добровольскому белый лист с печатным текстом, заявил Попов. — Я останусь у Серого. А ты посиди с Кьярой, пожалуйста. Одну её оставлять не хочется, а перегаром на ребёнка дышать — такое себе.       — Что это? — спросил Паша, принимая листок и уже догадываясь, что там написано. — Я не буду передавать ему это. Парень заслужил хотя бы разговора после того, что ты сделал.       — Уверен, он сам не желает больше общаться, — безапелляционно заявил Арсений, — эта ситуация омерзительна ему в той же степени, что и мне. Так будет лучше.       — Для кого, Арс, будет лучше? — разочарование пропитало каждый слог, каждую букву в словах Димы. Он всегда был и будет на стороне Попова. Но в той ситуации друг был не прав. И тогда Позова в прямом смысле разрывало. — Твоя совесть успокоится после увольнения Антона?       Арсений, откупоривая бутылку с любимым алкогольным напитком, предпочёл проигнорировать вопрос.

***

      Позов вздрагивает от еле слышной вибрации телефона. Неожиданный звонок так резко выдернул его из воспоминаний, что ко рту поднялся комок желчи. Или его просто тошнит от действий Попова и от того, как «мастерски» он отвечает за них.       — Лёгок на помине, — бурчит он, принимая вызов.       — Поз, пожалуйста, найди мне хорошую няню, — без приветствий, скрипучим после вчерашних возлияний голосом. Ничего нового. В этом весь Арсений.       — Я уже нашёл тебе самого лучшего няня, Арс, — железным тоном отвечает Дима. — Дальше без меня, — и, не прощаясь, нажимает «отбой».

***

      Проходит чуть больше суток. И Антон уже не знает, чем себя занять. Он заново переставил книги, но теперь уже по названиям. Протёр каждый корешок, выписал в заметки те, что не читал. Нашёл в тех же заметках СПТЗ, ещё от Сергея, после чего горько усмехнулся и удалил за ненадобностью. Да и, что уж говорить, он эти правила, требования и запреты наизусть вызубрил, пока в первые недели сверялся с тем, что можно готовить для Кьяры, а чего нельзя.       Ночью он всё-таки выходит из квартиры, потому что сигареты закончились, а ещё хочется выпить. Антон знает одну круглосутку, в которой 24/7 продают алкоголь из-под полы. До неё идти, правда, больше сорока минут, но оно того стоит. Бутылку мартини он прячет в рюкзак, а ещё берёт три пачки сигарет разом. Пока возвращается, думает о том, что ещё буквально полгода назад с деньгами было настолько туго, что он растягивал эти бедные двадцать папирос на неделю, перебиваясь электронкой, от которой тошнило из-за сладости.       Бутылку Шастун ставит в холодильник, потому что когда приходит домой, его выворачивает от одной только мысли влить в себя хоть что-то. Начиная от воды, заканчивая этим самым мартини. Да и вообще, он не любит пить. Алкоголь — не его. Решает лечь и уснуть, потому что часовая стрелка приближается к четырём. Но сон сначала не идёт, а как только Антон начинает дремать, в голову лезут абсолютно сюрреалистические сны.       Днём звонит Позов, оповещая, что приедет после работы вместе с Журавлём. Шаст заставляет себя пробубнить что-то вроде «замётано», хотя на самом деле хочется послать друга. Просто потому что обидно. Просто потому что в моменте проще свалить все свои беды на него, ведь это именно Димка предложил ему поработать у Попова. При этом рациональная часть мозга — не обиженная Арсением и его поступком — говорит, что это все неправильно, что Поз ни в чём не виноват. Тут чисто его проблемы.       Антон, так практически и не поспав, с самого утра начинает готовить. Он злится, он раздражён, его бесит всё происходящее, поэтому старается отвлечься, снова занимая руки. Второй день подряд. Даже появляется желание заняться таким ненавистным ему спортом.              Мыслями Шастун вообще не в своей съёмной квартирке, а в особняке, с Кьярой. У неё по субботам нет занятий, обычно они занимались домашними делами, играли, бесились. Что она делает теперь? Вопрос о том, рассказал ли ей Арсений, что Антон больше не придёт, объективно гложет. И как объяснил его увольнение дочери? Он же не мог свалить всё на Шастуна? Или мог?       Вопросы драконят ещё больше, а Антон задумывается и уходит в себя настолько, что нечаянно обжигает руку карамелью, потому что забывает подогреть сливки. И вливает холодную жидкость в расплавленный сахар, который уже превысил отметку в 145 градусов. Естественно, всё начинает шипеть, кипеть и бурлить. В результате чего капает на кисть. Шастун громко матерится, подставляя тыльную сторону ладони под ледяную воду, и даже немного пританцовывает, потому что в уголках глаз скапливаются слёзы. От всего сразу. От обиды, от боли, от бессилия. Всё не должно было быть так. Эта мысль в очередной раз лезвием забирается под кожу.       И тут мартини приходится как нельзя кстати. Антон не ест уже второй день, а потому с первых глотков чувствует, как прожигает желудок. Он снова вспоминает, что пить не любит. Точнее, не любит потерю контроля в пьяном состоянии. Да и смысла в этом не видит. Зачем пить, если не можешь полностью расслабиться? Но сейчас ему это нужно, чтобы не думать, чтобы алкоголь затуманил мозг, чтобы притупились эмоции.       Напиток идёт туго. Сначала снова тошнит, после начинает болеть желудок, а третий глоток становится настолько сложным, что Антон несколько секунд стоит изваянием, сдерживая рвотные порывы.       К моменту, когда звонят в дверь, Шастун достаёт из духовки шарлотку с персиками, на плите стоит кастрюля с рассольником, картофельная запеканка и оливье, который почему-то очень захотелось, в бутылке всё ещё недостаёт одной порции. Да, он занял руки готовкой. И кто ему помешал бы? Он даже написал Лене и Кате сообщения о том, что их мужья приедут домой не с пустыми руками.       — Привет, Шаст, — Позов головы не поднимает, смотрит куда-то в район солнечного сплетения.       — Здоров, — Антон протягивает ладонь для рукопожатия и отходит на пару шагов назад, давая больше пространства.       Дима замечает, что Шастун немного пошатывается, потому что мартини — даже жалкие сто грамм — на пустой желудок дают о себе знать. А ещё отсутствие сна и бесконечные раздумья. Мужчина разувается, снимает куртку и хмурится, осматривая друга. Они не виделись давно, но Дима всё равно отмечает, что появились круги под глазами. Антон с какого-то перепуга решил не бриться, поэтому на щеках красуется недельная щетина. Видимо, решил сменить стиль. И, что совершенно несвойственно, пропал блеск в глазах. Тот, который обычно заставлял и его улыбаться.       — Ты же не пьёшь, — то ли спрашивает, то ли утверждает Позов, усаживаясь на кухонный стул и кивая на откупоренную бутылку.       — Я и с мужиками не целуюсь больше. Не целовался, до недавнего времени, — исправляется он, вышагивая по кухне. — Видимо, моя аскеза закончена. Голодный?       — Не очень.       — Дим, ты можешь вещи мои из особняка привезти? Я собрал половину, но покидал всё в каком-то трансе. По итогу всё нужное там осталось.       — Без проблем. В понедельник после работы привезу.       Позов закидывает ногу на ногу и, неодобрительно качая головой, следит за тем, как Шастун раскладывает еду по контейнерам, попутно наливая себе ещё немного в стакан. Но, повертев жидкость, отставляет её. Дима от алкоголя отказывается — хватило попойки на днях. Только отошёл. Они заводят разговор о футболе, о вышедших играх, но никак не трогают тему произошедшего. Словно кто-то негласно наложил табу.       Журавль приезжает через полчаса.       — Хватит так пялить на меня, мужики, — фырчит Шастун, замечая во взглядах друзей жалость. Они возятся с ним, как с треснутой вазой, не дай бог получить небольшой удар — разлетится вдребезги.       — Что делать теперь будешь? — Журавлёв не понимает, как аккуратно подвязать разговор к Попову, чтобы узнать, что произошло. Сообщение от Поза несколько часов назад гласило «Произошёл пиздец. Сегодня едем к Шасту. Он уволен». Более чем красноречиво, вполне в стиле Димы.       — А хрен его знает. Попробую кинуть заявления в какие-нибудь частные школы. Займусь, наконец, книгами, может. Если не выгорит — вернусь в Воронеж. Там учителя всегда нужны, — Антон говорит обречённо, потягивает электронку и практически не смотрит на друзей.       — Так, заебал. Версию этого придурка я знаю. Выкладывай свою, — пояснение, кто такой «этот придурок», не требуется.       — А что выкладывать. Я сам нихрена не понял. Был договор: он приходит раньше с работы, мы с Кьярой готовим ужин. По итогу: время начало одиннадцатого, Мелочь обиженная ушла спать раньше времени, а этот завалился домой пьяный. Начал что-то нести про моё аморальное поведение.       Он замолкает, упирает локти в колени, а лицо прячет в широких ладонях. Димы переглядываются, не совсем понимая такой реакции. Шастун начинает дышать тяжелее, чуть посмеивается и поднимает голову. Он краснеет буквально на глазах: щёки, уши, шея. Всё покрывается красными пятнами.       — Он меня выбесил — я его укусил, — скороговоркой заканчивает мужчина свой рассказ.       Журавлёв срывается первый, начинает хохотать, сгибаясь вдвое. Позов прыскает следом. Ведь Попов упустил это в своём рассказе. А вот Антону не до смеха. Он хмурится, отчего вертикальная складка разрезает верх переносицы. Шастун складывает руки на груди, хотя, если быть честным, будь он на месте пацанов — тоже посмеялся бы.       — Надеюсь, за задницу? — в перерыве между скрипучим смехом вставляет свои пять копеек Дима.       — Да ну тебя, Поз. За губу. Он провоцировал. В открытую. А после он меня поцеловал.       — Пиздец, — выносит заключение Журавлев, откидываясь на диван.       Больше об Арсении не говорят. В течение вечера Антон стойко игнорирует пошлые намёки одного Димы и странные взгляды другого. А после — провожает друзей, вручив каждому по пакету с едой. Себе он наготовит потом ещё, все равно кусок в горло не лезет до сих пор.       А через два дня, в злополучный понедельник, когда он уже успевает и возненавидеть Арсения, и простить, и даже попытаться отпустить, он слышит долгожданный стук, уверенный, что это Позов привёз его вещи.       — Ну наконец-то! — бодро произносит он, широко распахивая дверь. В глазок он — по дурацкой привычке — не смотрит, из-за чего спустя секунду готов шарахнуть себя ладонью по лбу.       Попов готов встретить в глазах Антона всё, что угодно: злость, обиду, облегчение, даже равнодушие. Но он не успевает посмотреть в них. Единственное, чего он не ожидает — это столкнуться нос к «носу» с гладкой поверхностью двери, когда Шастун молча захлопывает её перед лицом — бывшего — босса.