Выбор имеет последствия

      Близятся каникулы, и Саймон с тоской думает о них, уныло склонившись над своим листом с тестом. Он пытается сформулировать ответ на вопрос, цепляя из памяти куски информации из учебника, который читал весь вечер после работы, но они отказываются складываться в цельный ответ. Саймон вздыхает и отворачивается к окну, чтобы сосредоточиться на низком сером небе, как будто оттуда на него сейчас упадет правильный ответ. Чуда не происходит, и Саймон оглядывается, чтобы посмотреть, сколько еще бедолаг сидят и тупо пялятся в свои листы, и почувствовать с ними мысленное единение. Хлоя все еще дуется на него, демонстративно занимая места подальше, поэтому за партой он сидит один. Она, к слову, сидит вместе с подругой, низко склонившись над листком, и торопливо что-то пишет. Джон сидит рядом с Биллом и задумчиво хмурится, грызет ручку. Почувствовав на себе взгляд, он бегло смотрит на Саймона и улыбается, но потом снова возвращается к тесту.       Урок заканчивается, Саймон сдает свой листок и видит, как Джон уходит со своими приятелями. Он досадливо поджимает губы, прогоняя злость – все-таки Джон не обязан всегда быть с ним, у него, в отличие от Саймона, есть куча других знакомых.       В коридоре Саймон видит Хлою, медленно идущую в сторону нужного класса в одиночестве. Общение с Джоном научило его более спокойно относиться к тому, чтобы проявить инициативу в разговоре, поэтому он говорит:       – Привет.       Хлоя тут же поворачивается к нему:       – Да, привет.       Раньше она, как Джон, могла подолгу рассказывать что-то, всегда первая начинала разговор. Теперь этого нет, и Саймон чувствует себя неловко под ее ожидающим взглядом, понимая, что она ни слова не скажет без необходимости. Она и так с ним не разговаривала все время после той ссоры, а прошла уже неделя. Но извиняться ему не за что, хотя он и чувствует вину, и вместо этого сразу предлагает:       – Ты завтра свободна? Может, встретимся вечером?       На ее лице мелькает гамма эмоций, но она только фыркает и скрещивает руки на груди:       – Прости, вечером мы с девочками встречаемся у меня.       – А в воскресенье?       – Я тоже... Занята.       Саймон прямо смотрит ей в глаза. Даже причину придумывать не стала, просто «занята».       Хлоя отводит взгляд.       – Я буду с Биллом. Мы договорились, – говорит она уже мягче.       Это обидно и неприятно, и Саймон до сих пор не может поверить, что из всех парней в школе она выбрала его, но он проглатывает это чувство, когда проговаривает:       – Мне жаль, что я тебя обидел. Больше мне извиняться не за что.       Он вцепляется в лямку рюкзака и уходит в противоположную сторону. Что ж, он пытался. Следующий шаг, если захочет, сделает она. Если нет – Саймон и так привык быть один.       Все больше удаляясь от Хлои, он чувствует себя тупо, потому что им в одну сторону на один урок, но лучше он сделает пару кругов по школе, бродя по коридорам, чем пойдет сразу в класс и будет сидеть с ней в одном помещении, неловко ожидая, когда начнется занятие.       Когда Саймон все-таки заходит в класс, то видит, что Хлоя сидит вместе с Биллом. Ну и ладно, ну и ничего страшного... Он занимает самую дальнюю от них парту и принимается сосредоточенно раскладывать вещи. Обида и разочарование давят на плечи, и он чувствует, как сутулится и пытается съежиться. С другой стороны, если Билл сидит не с Джоном, значит...       – Ты грустный, – заявляет Джон, когда подсаживается к нему. Он всем корпусом поворачивается к Саймону, положив локоть на парту и подперев щеку ладонью. Его озабоченный взгляд напрягает, но все же это приятно, когда кто-то замечает перемены в настроении. Особенно если этот кто-то – Джон.       Саймон сразу пытается сесть более естественно и неосознанно расправляет плечи:       – Все нормально.       Джон вряд ли ему верит, потому что слегка прищуривается и принимается внимательно его разглядывать, но обсуждать что-то такое за пару минут до занятия в полном классе совсем не хочется. Впрочем, Джон сам меняет тему:       – Надеюсь, химия тебя взбодрит. Кстати, знаешь, мы проводили эксперимент в прошлом году на занятии. Кислота, спирт и соль. Симпатичная реакция в пробирке. Но довольно... Скучная, – Джон усмехается, – под присмотром учителя, строго по его инструкции... И я немного отошел от нее. Случайно! Нужно было осторожно и медленно вливать жидкости, чтобы они образовали два слоя с четкой границей. Я влил... Не так осторожно, как надо было. И соли добавил чуть больше. Зато как было эффектно, ты бы видел.       Джон мечтательно улыбается, предавшись, видимо, крайне приятному воспоминанию, а Саймон, пользуясь тем, что на него не смотрят, залипает на этой улыбке.       – Потом в пробирку попала бумажка. Понятия не имею, как так вышло, но взорвалось неплохо, – Джон невинно отводит взгляд, а Саймон скептично изгибает бровь, но никак не комментирует, – меня, правда, потом после уроков задержали и провели беседу... И предложили вместо опасных экспериментов записаться на внеклассные занятия по химии.       – Господи, Джей, я ни за что не поверю, что ты мог сделать такое случайно.       Саймон прикусывает щеку. Само вырвалось. Глаза у Джона на миг расширяются, а потом он склоняется чуть ближе к нему.       – А ты ничего не докажешь, – он понижает голос и оказывается так близко, что Саймон чувствует его горячее дыхание на щеке и запах мятной жвачки, когда он усмехается и говорит почти шепотом: – Кстати, милое прозвище ты мне дал, Сай.       Джон отстраняется, а у Саймона теплеют щеки, и он пихает его локтем:       – Заткнись, это случайно вышло.       – Как скажешь, Сай.       – Перестань меня так называть.       – Ну Сай...       Саймон глубоко вздыхает и запрокидывает голову, выдыхая. Он старательно делает вид, что его это бесит, и, может быть, ему даже удалось обмануть Джона, но от самого себя приятное покалывающее тепло в груди скрыть не получается. Пусть повторяет его имя сколько захочет. И когда захочет.       Джон ерзает и наклоняется за рюкзаком. Саймон чувствует особенно сильно его запах: какая-то приятная смесь чистого белья, дезодоранта и одеколона. Он чуть склоняет голову в его сторону, и, когда Джон достает нужную вещь и выпрямляется на стуле, упирается взглядом в участок его шеи между коротко стриженными каштановыми волосами и белым воротником рубашки. Он немного теряется от ощущения, и зрение будто обретает еще большую четкость, потому что он вдруг фиксирует детали внешности Джона: он аккуратный, у него выглаженная форма, чистая кожа, даже ногти в порядке. Саймон и раньше это замечал, но будто только сейчас в полной мере осознал, что Джон, вообще-то, симпатичный. Даже красивый. Он резко представляет, как сам выглядит со стороны со своей жилеткой, которая как-то слишком тесновата в плечах – скорее всего, опять схватил первую попавшуюся и перепутал с жилеткой брата, не в первый раз уже, – с лохматыми волосами, которые пора уже стричь, на одеколоны и прочую поебень ему было всегда плевать – дезодоранта и того, что вещь чистая, было более чем достаточно, – и самое страшное, о чем он думает, это руки, которые он каждый раз забывает отмыть как следует от машинного масла, и оно остается на коже бледными, но некрасивыми пятнами.       Саймон резко прячет ногти, сжав кулаки и опустив ладони под парту. Конечно, он следит за тем, чтобы выглядеть опрятно, но рядом с Джоном, который, очевидно, много времени уделяет своему внешнему виду, он чувствует себя чуханом. Появляется совсем ему не свойственное желание заняться своей внешностью, может, взять немного денег из копилки и купить новые вещи... Робкое желание потратить немного заработанных денег на одежду резко отрезвляет Саймона, и он мотает головой, удивляясь, что такая чушь вообще могла прийти ему в голову. Тратить деньги на какие-то тряпки в его ситуации – расточительство и блажь. Он и так со скрипом берет часть на сигареты и иногда на музыкальные диски. Каждый раз он думал, что и на это тратиться не стоит, но музыка была его единственной радостью в жизни, а на сигареты он успел подсесть.       Начинается занятие, и Джон быстро переключает все свое внимание на предстоящую лабораторную работу. Саймон завидует ему в такие моменты: мало того, что у него была куча интересов, у него еще и получалось все легко и играючи, будто он ни для чего на самом деле не прикладывал усилий. Это бесило и восхищало одновременно.       Незаметно занятие заканчивается. Так почти всегда бывает, когда он сидит вместе с Джоном. Ему бы хотелось чаще сидеть вместе, но обычно Джон все-таки старался держать баланс между днями, когда он полностью проводил время со своими дружками, и днями, когда он выбирал Саймона. Это было обидно, но Саймону самому было стыдно признавать, что он хотел его полного безраздельного внимания, поэтому продолжал молча дуться, когда Джон выбирал не его.       – Слушай, – говорит Джон, когда заканчивается последний урок, – пойдем ко мне? Ты в прошлый раз отказался, а что насчет сегодня?       Саймон задумывается. Сидеть с Джоном на уроке – хорошо, болтать за обедом – тоже неплохо, идти вместе из школы – окей, но прийти к нему домой, остаться с ним наедине вне школьных стен, не под предлогом составить ему компанию в забегаловке, без других людей рядом – это заставляет сильно нервничать.       – Зачем? – спрашивает Саймон просто для того, чтобы еще немного подумать.       – Игры, чувак, – Джон широко усмехается и задорно смотрит на него, – я не успокоюсь, пока не увижу, как ты играешь в Mortal Kombat.       Звучит вполне безобидно, и Саймон соглашается.       Они вместе выходят из школы и идут к Джону домой. Саймон уже был здесь, но еще никогда – внутри. Почему-то побыть наедине с Джоном в его комнате ощущается как перешагнуть очередную грань.       – Располагайся, – говорит Джон, когда они заходят в его комнату, и кидает рюкзак на пол. Он снимает пиджак и небрежно бросает его на кровать, включает компьютер, садится на стул у письменного стола и расслабленно откидывается на спинку.       В комнате бардак: вещи на дверце шкафа, на кровати, на кресле в углу комнаты, а на столе вокруг компьютера высятся стопки книг и тетрадей. Его собственная комната тоже не образец чистоты, но до такого отец никогда не позволял доводить. Саймон садится на краешек заправленной – спасибо и на этом – кровати, прямо напротив Джона, и обнимает рюкзак, потому что не знает, куда деть руки.       – Мило тут... у тебя.       Джон смеется:       – Да ладно, я знаю, что тут бардак. Не успел прибраться. Не ожидал, что ты согласишься.       Саймон кивает, рассматривает обстановку. Над столом висит пара плакатов и какой-то флаг, на настольной лампе кепка с логотипом, наверное, футбольной команды, на тумбочке у кровати толстый блокнот и куча ручек и карандашей, плеер с наушниками. Он помнит, что Джон неплохо рисует, и его одолевает сильное любопытство и желание узнать, что в этом блокноте. Джон, будто прочитав его мысли, говорит:       – Там рядом блокнот есть, можешь полистать, если хочешь.       – А ты всем, кто к тебе приходит, предлагаешь полистать блокнот?       Джон прыскает:       – Нет. Ты будешь первым.       Саймон хмыкает, делая вид, что его не смутила двусмысленность, и тянется за блокнотом. Открывать его все еще неловко, будто это слишком личное, и Саймон не имеет на это права. Он на всякий случай снова смотрит на Джона, но тот уже встает со стула и принимается отбивать мяч коленом. Наверное, там нет ничего личного, поэтому Джону все равно, и он решает дать Саймону время утолить любопытство.       Он открывает блокнот с самого начала, медленно листает, внимательно разглядывая незнакомые лица. Видимо, блокнот старый, и Джон вел его, когда еще жил в Глазго. Он рассматривает рисунки под мерный звук отбивания мяча. На очередной странице небрежно изображена какая-то тактическая футбольная схема, и Саймон вдруг спрашивает:       – За какую ты команду болеешь?       Звук прекращается, и Саймон смотрит на Джона. Тот аккуратно пинает мяч в угол комнаты и красноречиво указывает взглядом на большой черно-белый флаг над своим письменным столом.       – Думал, ты сразу заприметил, – усмехается он.       – А ты думал, я знаю весь миллион этих тупых команд?       – А зачем спросил? Захотелось узнать хоть одну? – Джон еще шире усмехается.       – Захотелось узнать твою любимую, – Саймон контролирует голос и спокойно листает страницы, как будто для него это в порядке вещей – спрашивать о чьей бы то ни было любимой команде. Как будто ему не насрать на футбол.       – «Куинз Парк».       – М-м... – Саймон неопределенно мычит. Ничего ему это название не дает, кроме новой маленькой детали, из которых он мысленно складывает образ Джона.       – Ты вообще не любишь спорт?       – Не.       Джон подходит к столу, разворачивает стул спинкой вперед и садится.       – А я с детства играю в футбол... – он рассказывает о своем детстве, об отце, который привел его в футбольную секцию в школе, о братьях, с которыми играл. Саймон слушает его, разглядывая особенно интересную страницу: рисунок стилизован под комикс, где парень набивает кому-то морду, а в конце у обидчика эффектно вылетает зуб. Все пустое место на странице забито фразой «иди нахуй», яростно нацарапанной красной ручкой, и Саймону интересно, что послужило вдохновением для этого рисунка.       Саймон понимает, что долистал до момента, когда Джон уже переехал, потому что видит знакомые пейзажи и здания. На одном из рисунков он узнает Хлою, ее большие глаза и длинные волосы. Он оценивает, насколько хорошо Джон передал ее обычный доброжелательный взгляд и улыбку, когда переворачивает страницу и замирает. Во весь лист изображены злые глаза, очень похожие на его собственные. Страница стертая и грязная, видно, что здесь много раз стирали и рисовали заново. Саймон неловко перелистывает, чувствуя прилив тепла и внезапную дрожь в ладонях, сжимает их в кулаки пару раз, и снова возвращается к листанию. Пару раз он снова видит себя – сидящего за партой и опершегося на ладонь, хмуро смотрящего в сторону, подпирающего стену и запихнувшего руки в карманы... Он не может вспомнить, когда это было и как Джон мог разглядеть в этом что-то, что следует запечатлеть в своем блокноте. Саймон уже понял, что Джон рисует все, что как-то ему запомнилось, и он вовсе не особенный.       А еще Джон, конечно, интересно ведет блокнот: на одной странице у него может быть до смешного злое лицо пожилой миссис Браун, а на следующей – крупным планом со всеми анатомическими подробностями женская грудь. Саймон очень надеется, что Джон рисовал ее не с натуры, потому что если это Мэг, чье лицо тоже пару раз мелькало, было бы хреново. Саймон запихивает эти мысли подальше, и вновь листает. Следующий рисунок, который он видит, заставляет его сердце биться чаще. Это кусок тетрадного листа, приклеенный цветным скотчем к странице блокнота. На нем снова Саймон, но на этот раз он сидит за столом и улыбается. Рядом нарисованы маленькие мультяшные собаки – такие же, как на том листке, который Джон дал ему месяц назад в столовой и который Саймон, как последний дурак, до сих пор бережно хранит между страницами «Дракулы».       Разговор о детстве незаметно перетекает в разговор о планах на будущее, и Саймон кусает щеку. Зря он согласился прийти к нему. Стоило заранее подумать, что в своей комнате, без лишних взглядов и ушей, Джон может расслабиться и поднимать слишком личные темы.       – Я никогда не говорил, но хочу попасть в SAS. Это из-за моего брата, – он тепло улыбается, – я даже пробовал поступить, но не выходило. Ничего, я попробую по-другому. Но это такой бред, что нужно ждать несколько лет просто потому, что не подхожу по возрасту! Я так-то совершеннолетний...       Саймон сжимает ладонь, которой придерживает страницу на рисунке с улыбающимся собой, в кулак, а другой продолжает листать блокнот. Странно, что Джон с его амбициями не хочет стать президентом Вселенной.       – Но мама, конечно, против. Мягко сказано! До сих пор надеется, что я все-таки передумаю и брошу эту затею. Не брошу. И однажды вернусь обратно в Глазго, там вся моя семья. Только мы с мамой здесь. Нет, я люблю маму и все такое, но она очень импульсивная и не любит сидеть на одном месте. Она и сюда переехала почти без раздумий, но там был повод... Может, расскажу тебе как-нибудь эту историю, ага... Короче, я-то не хочу торчать в этом городе и дальше, ничего меня тут не держит. А ты, Саймон? Чего бы ты хотел?       «Ничего меня тут не держит», – эхом повторяется в голове, и Саймона бесит противный укол в груди, который он получает, когда слышит эти слова.       А что он, в самом деле? Какой у него выбор? Университет ему не нужен, поэтому старшая школа – мимо. Государственный колледж, чтобы хоть какую-то профессию получить, и тратить на это два года? Или сразу после школы идти работать хоть в тот же автосервис, магазин, мясную лавку? Шикарный выбор, покруче, чем у Джона.       Саймон вообще нигде себя не представляет. Даже из школьных предметов ему ничего не нравится, и планов на будущее у него примерно никаких. Что он будет делать после того, как достигнет цели, он не знает. Наверное, когда он окажется в новом доме вместе с мамой и Томми, весь мир исчезнет, и он останется один в бесконечно пустом, белом пространстве.       Саймон молчит, только хмуро рассматривает рисунок самого себя. Джон его видит таким? Он осторожно проводит пальцами по нарисованной улыбке, понимая, что Джон ждет его ответ, но голос будто отнялся, и от мозга не поступает сигнал ко рту, чтобы он мог сказать хоть слово.       Как же это все сложно. Его жизнь была трудной, но понятной, он думал, что точно знал, чего хочет и чего не хочет. Даже отношения с Хлоей помогли понять, что ему не интересно с кем-то встречаться и сближаться. Но потом пришел Джон, и с тех пор каждый день он переворачивает его понятный структурированный мир с ног на голову. Саймону хочется спрятаться, исчезнуть, чтобы не отвечать даже самому себе на вопрос: почему ему так важен Джон? Он знает ответ, в глубине души он с самого начала это знал, но пока он не признался в этом даже самому себе, пока это не было сформулировано даже в его собственной голове, этого не существует. Думать так – спокойно и безопасно, и Саймон не собирается от этого отказываться.       И вот он сидит, слушает размышления Джона, какая у него чудесная большая семья, какие у него амбициозные планы на будущее, и самое главное – как там нет места для Саймона.       – Саймон? Ты тут?       Саймон поднимает голову. Джон обеспокоенно смотрит на него, и в освещении комнаты голубые глаза особенно ярко выделяются на его лице. Пара верхних пуговиц на рубашке расстегнуты, а рукава закатаны, обнажая обычно скрытые крепкие предплечья и широкие запястья. Волосы немного растрепаны от того, что он часто ерошил их, энергично что-то рассказывая. Джон сейчас такой красивый, что у Саймона ноет под ребрами.       Ему очень обидно, больно и стыдно. Он чувствует себя полным неудачником. То, что они вообще начали общаться и успели так сблизиться, выглядит как охуенная шутка от судьбы. У таких, как Джон, в жизни нет места для таких, как Саймон. Но и у Саймона не было места для Джона – тот сам себе его каждый день упорно выбивает. Непонятно зачем.       Саймон чувствует слишком много. Он не хочет больше здесь быть.       – Извини, мне нужно на работу, – выдавливает он, откладывает блокнот в сторону и резко встает. Краем глаза он замечает вытянувшееся от удивления лицо Джона, но ему сейчас плевать, насколько тупо звучала его отмазка, потому что он хватает рюкзак и выходит из комнаты.       Выйдя из его дома, Саймон сразу идет в автосервис. Ничего, поработает сегодня немного дольше, мистер Хейли не будет задавать лишних вопросов. Продолжать сидеть в комнате Джона, на его кровати, в окружении его вещей, видеть его совсем рядом, такого уже знакомого и близкого, и слушать, как он рассказывает про свои большие планы, в которых для него места, конечно, не нашлось, было выше его сил. Если бы даже Джон сказал, что только из-за него можно назвать город не таким уж плохим, Саймон бы все равно сбежал. Он до сих пор не может понять, что для него хуже: равнодушие Джона или его слишком пристальное внимание?       Уже вечером, когда Саймон сидит в своей комнате и как раз решает спуститься в гостиную, чтобы посмотреть телек, ему приходит СМС.       приходи сегодня, будем играть всю ночь ;-) дом свободен до понедельника       Мобильник трещит от того, как сильно Саймон его сжимает. Джон даже не сомневается в том, что он придет. Если ему так нравится играть на его чувствах и сначала говорить, что ничего в городе его не держит, а потом приглашать к себе на ночевку, как будто лучшего применения для пустующего все выходные дома он не сможет найти, – пусть. В эту игру можно играть вдвоем. Он запихивает телефон под подушку и выходит из комнаты, оставляя СМС без ответа. Да, это глупо, но Саймон ничего не может поделать с этим дурацким желанием показаться холодным и равнодушным.       Саймон сидит с мамой в гостиной и смотрит телевизор – почти закончилась очередная серия их любимого кулинарного шоу. Но когда домой заходит отец, идиллия рушится, и мама сразу вскакивает к нему. Он в своем обычном пятничном состоянии – пьяный. Он проходит мимо жены на кухню, открывает холодильник, а потом захлопывает дверцу.       – Лиза, где пирог?       – Какой пирог, дорогой? – мама пытается звучать спокойно, но Саймон видит, как расширяются ее глаза и как она кусает губы. Он встает с дивана, но отец пока даже не смотрит на него.       – Такой, который я ем каждый ебанный раз после каждой ебанной игры в пятницу. Ты за столько лет не могла запомнить?       – Я помню, н-но ты просил запеканку, она лежит в холодильнике.       – А ты не могла додуматься, что одно не исключает другого? Я разве женился на тупой идиотке? Ты тупая идиотка, Лиза?       Нужно прекращать этот цирк, потому что, если не вмешаться, мама пострадает.       – Мама приготовила, что ты просил. Имей уважение к ее труду, – громко говорит Саймон и буквально чувствует, как фокус внимания отца смещается на него, и теперь он стоит, будто под прожектором.       – Не лезь не в свое дело.       – Это мое дело.       Саймон стоит на месте, вскинув подбородок. Если отца выбесить, он сорвется на нем, а не на ней.       – Сынок, не надо...       – Что «не надо»? Говорить ему правду?       Отец подходит к нему и хватает за волосы, потянув вниз и запрокидывая его голову.       – Пока ты в моем доме, ты засунешь язык в жопу и будешь благодарен уже за еду на столе и крышу над головой, – цедит он, бегая глазами по его лицу, – ты понял меня?       Отец отпускает его, но Саймон молчит. Он заставляет себя насмешливо усмехнуться, потому что знает, что за этим последует. И оказывается прав: отец отвешивает ему такую затрещину, что начинает звенеть в ушах.       – Я спрашиваю: ты меня понял? – повторяет он, подходя совсем близко.       Во рту скапливается кровь, густой металлический вкус вызывает тошноту, и Саймон хочет плюнуть отцу в лицо. Было бы эффектно. Но тогда получить может не только он.       Вместо ответа Саймон продолжает смотреть ему в глаза, равнодушно перекатывая слюну во рту. Какое-то дикое веселье одолевает его, и он с азартом ждет, что еще выкинет отец. Когда и вторую щеку обжигает болью, Саймон даже разочаровывается. И это все?       – Будешь лезть во взрослые разговоры – будешь получать. Ты это знаешь. Благодари бога, что я сегодня в хорошем настроении, и убирайся с глаз моих, ублюдок, – он толкает его и отворачивается, после чего обращается уже к жене: – Чтоб утром пирог был. Я не собираюсь отказываться от своей традиции только из-за того, что у меня тупая жена.       Он еще что-то бубнит, когда поднимается по лестнице, но Саймон понимает, что его запал иссяк, и он вырубится, как только ляжет на кровать. Эта схема работает безотказно, Саймон проверял ее на себе уже кучу раз. Причина не важна – некрасивая стрелка на брюках, недостаточно счастливый вид после врученного подарка, слишком счастливый вид без объективной причины, – потому что всегда работает простое правило: дай мудаку сорвать злость на ком-то, кого не жалко. Маму и брата Саймон никогда не отдаст ему на растерзание, поэтому всегда провоцирует первым, не оставляя ему выбора.       Саймон провожает взглядом его пошатывающуюся фигуру, пока не слышит хлопок двери, и только потом смотрит на маму. Она никогда не вмешивается, но Саймон привык относиться к ней так, как будто это она ребенок, которого нужно защищать.       – Все нормально?       – Когда ты прекратишь его злить, милый?       – Лучше пусть он поколотит тебя?       – Пусть лучше меня, – говорит она и опускает голову. Когда она поднимает взгляд, по ее щекам текут слезы, которые она тут же смахивает привычным движением, – не надо, Саймон, мы сами разберемся.       – Я знаю, как вы разбираетесь, – он тоже уходит, вбегая вверх по лестнице. Ему не нужны благодарности, за такое вообще не надо благодарить, его никто не просит вмешиваться и лезть на рожон, но такая реакция гораздо больнее любых тумаков от отца.       Он заходит в комнату и закрывает дверь, опирается на нее спиной и медленно сползает на пол. Нижняя губа пульсирует и ноет, и Саймон рассеянно трогает ее. Отняв ладонь от лица, он видит, что на подрагивающих пальцах осталась кровь. Машинально облизывая губы и трогая языком ранку, он намеренно давит на нее, вызывая боль и новый толчок крови. Дерзкое веселье понемногу отпускает, и Саймон начинает чувствовать себя опустошенным и разбитым. Он подтягивает колени к груди и обнимает, опираясь на них подбородком.       Он давно чувствует себя слишком взрослым для своего возраста, ему пришлось таким стать, но нигде он не мог найти одобрения, даже от собственной матери. Да, она его любит, поддерживает, как может, но все, что касается семьи, всегда вызывает у нее только одну реакцию – «не делай этого».       Ему так хочется сбежать куда-то, где его примут и поймут. Раньше, будто целую жизнь назад, он сбегал к Хлое. Она не понимала его, но была рядом и не осуждала ни за что. Этого было почти достаточно, чтобы успокоиться и продолжать жить дальше. Но теперь даже мысль об этом кажется смешной.       Саймон старался не думать об этом, правда, старался, но Джон все равно забирается в его мысли даже сейчас. Особенно сейчас. Стоило позволить себе на секунду представить, что он просто отвечает ему на СМС, как его будто накрывает волной тщательно сдерживаемых раньше чувств. Да, ему это нравится. Ему охуеть как нравится, что Джон всегда сам проявляет инициативу, как будто ему правда интересен Саймон и он хочет сблизиться с ним. И что бы Саймон ни говорил, но ему приятно, что такой парень, как Джон, уважает его и одобряет то, что он делает.       Саймон подходит к кровати и достает из-под подушки телефон. Уже поздно, и он понятия не имеет, что будет делать, если Джона вдруг не окажется дома, или окажется, но вместе с кучей своих друзей. Но оставаться тут не хочется еще больше, поэтому он кладет телефон в карман и открывает окно, прямо под которым удачно растет любимое дерево. Сердце колотится от страха быть пойманным, но Саймон хватается за толстую ветку и осторожно спускается. Спрыгнув вниз и почувствовав под ногами твердую землю, он понимает, что назад пути уже нет, поэтому надевает капюшон на голову и тихо выскальзывает в безлюдную улицу.

***

      Настроение весь день было отвратительное. Джону не хотелось что-то делать, с кем-то разговаривать и даже просто кого-то видеть.       Джон не мог сидеть сложа руки, если вдруг происходило что-то, что его так сильно беспокоит и раздражает. И главная тупость ситуации была в том, что он знал, в чем причина, но ничего не мог сделать.       С того самого момента, как Саймон выбежал из его комнаты, Джон не прекращал думать о причинах его поведения. Он прокручивал их разговор снова и снова, вспоминал каждое свое слово и действие, но не мог понять, что он сказал не так. Ближе к вечеру, когда Саймон, по прикидкам Джона, должен был идти домой, он снова приглашает его к себе, но примирительное СМС остается без ответа.       Позже звонит телефон, и Джон берет трубку.       – Братан, у Мэтта родители умотали, зовет всех к себе. Пойдешь? – это Билл. Иногда даже его приятно слышать.       – Да, конечно.       – Окей, встретимся позже.       Билл сбрасывает звонок. Джон решает, что это отличная возможность развеяться: шумная вечеринка и немного алкоголя должны помочь выбросить из головы грузящие мысли. Если ему что и не нравится, так это бегать за кем-то и унижаться, выпрашивая внимание. Саймон ответит, когда остынет, чем бы это состояние ни было вызвано.       Мама уехала к подругам на выходные, поэтому Джон сегодня без машины, но и пешком идти недалеко.       Когда он приходит на место, в доме уже полно народа и громко играет музыка. Атмосфера веселья и суматохи быстро поглощает его, и Джон, наконец, может спокойно вздохнуть. Он здоровается и общается с разными людьми, обсуждает последние сплетни, рассказывает о прошедшем матче.       В одной из компаний он видит Сэм, милашку из десятого, и переключает на нее внимание. Он познакомился с ней в один из своих первых дней в новой школе, и с тех пор они иногда общались. Она смеется над каждой его шуткой и охотно шутит сама. Ему даже удается отвлечься, потому что ее нескрываемая заинтересованность льстит, она милая и обаятельная, но каждый раз, когда он смотрит в ее большие карие глаза, мысли снова сворачивают на опасную дорожку.       Они сидят на диванчике: с одной стороны – Мэг, с другой – Сэм. Последняя жмется к нему бедром, перекидывает через плечо длинные сладко пахнущие волосы, и Джон едва заметно морщится. Внимание всегда приятно, но вместо того, чтобы сидеть здесь вместе со своей командой и девочками, он бы посидел в своей комнате за компьютером, слушая дурацкие комментарии Саймона насчет его игровых навыков. Он бы показал ему свою коллекцию видеоигр, нарушил бы свою диету и заказал еды, он бы хоть на всю ночь отдал ему свой компьютер в распоряжение, но Саймон отшил его. Опять.       Чужое внимание призвано немного поднять его упавшую самооценку и заглушить обиду, но ничего не получается: даже сейчас, окруженный с двух сторон симпатичными девушками, успевший пообщаться с кучей людей в этом доме, он все равно витает в размышлениях о том, почему Саймон тогда ушел. Саймон, которого здесь даже нет. Саймон, который лучше будет сидеть один и прятаться в своей комнате, или что он там делает, чем соизволит хотя бы просто ответить на чертово СМС.       Джон не привык под кого-то подстраиваться, обычно это он устанавливал правила и их либо принимали, либо делали по-своему, но уже без него. Ему вообще не нравились такие, как Саймон: закрытые, себе на уме. Ему не нравилось осторожничать и постоянно следить, не обидел ли он, не сказал ли лишнего?       Джон часто думал: что было бы, если бы в первый день его не заинтересовала Хлоя? Увидел бы он в Саймоне что-то, если бы не приглядывался специально? Но потом он вспоминает, как часто рисует его именно такого: хмурого, закрытого, недовольного. Как часто вспоминает его взгляд в первый день, его смущение и волнение в присутствии Джона, все эти тщательно скрываемые эмоции, которые он пытается расшифровать правильно. Стены, которые Саймон вокруг себя выстроил, Джон изо дня в день разбирает по кирпичику, и ему все больше открывается удивительный человек. Поэтому, хотя рядом с ним он и контролировал свою речь чаще, чем с любым другим человеком на планете, Джон понимает, что такого взаимопонимания и доверия не удавалось добиться ни с кем больше. Никто в этом доме, на этой вечеринке, в этой школе, во всей его чертовой прошлой жизни не смог вызвать у него подобных чувств. И Джон был на все сто процентов уверен, что у Саймона ближе него никого не было тоже. Что-то собственническое и эгоистичное всегда просыпается в нем, когда он думает об этом.       Джон отхлебывает из банки, и каждый новый глоток все больше успокаивает обиду. Давно пора принять, что Саймон просто сложный человек, который не торопится открываться, с которым нужно обращаться, как с зашуганным котом: одно неосторожное движение – и он шипит и пятится назад, в безопасное место. Шаг вперед – два назад. Саймон расстроился из-за чего-то, что Джону непонятно, значит, он случайно задел какую-то струну в его душе, которую нельзя было задевать. Трогать его сейчас бесполезно, ему нужно время, чтобы остынуть, и все будет нормально. До понедельника Джон не будет его донимать, хотя очень хочется проглотить гордость и прямо сейчас позвонить ему или хотя бы написать.       – Душно здесь, да? Я выйду, пойдем со мной? – Сэм встает и игриво тянет его за руку. Джон кивает и поднимается за ней. Здесь и правда душно, но это не единственная причина, по которой ему хочется отсюда выйти.       На улице прохладно и тихо, а во дворе, на удивление, кроме них никого нет. Сэм достает из кармана пачку сигарет и закуривает. Джон почему-то ожидает тяжелый горький дым, как от сигарет Саймона, но чувствует легкий ментоловый запах, и это почему-то только больше бесит. Он хотел урвать частичку Саймона там, где его не было, искал любые напоминания о нем и жадно за них хватался. Сигареты стали одним из таких напоминаний – его уже не так сильно раздражал их запах, потому что он стал стойко ассоциироваться с вечно хмурым лицом и печальными глазами.       – Не подумал бы, что ты куришь.       – Никому не говори, – она подмигивает ему и затягивается, – можно?       Она кивком головы указывает на банку в его руке. Джон пожимает плечами и передает ее ей. Она медленно отхлебывает, думает о чем-то.       – Ты осторожнее, – говорит Джон, разглядывая ее хрупкую маленькую фигуру, – не пей много, может стать плохо.       Не то чтобы ему есть до этого дело, он предупреждает скорее из вежливости. Сэм хмыкает и будто назло отхлебывает еще.       – Ты с Мэг? – прямо спрашивает она, избегая его взгляда и всматриваясь куда-то вдаль.       – Нет, но... – Джон задумывается. Ему было понятно, зачем Сэм его вытащила, и сказать ей правду значит дать надежду, поэтому, выдержав драматичную паузу, он врет: – Все сложно.       Он включает все свое актерское мастерство и тоже задумчиво смотрит вдаль, аккуратно забирая у нее банку и делая глоток. На самом деле, врать почти не приходится, у него и правда все сложно, но не с Мэг. С ней как раз было очень легко.       Сэм тушит сигарету о стену и выкидывает бычок куда-то на землю. «А Саймон так никогда не делает», – мелькает в голове дурацкая мысль и тут же исчезает. Джон привык к тому, что постоянно всех вокруг с ним сравнивает.       – Можно я тебя поцелую?       Наверное, ему послышалось.       – Что? – спрашивает он, просто чтобы убедиться.       Сэм наконец смотрит ему прямо в глаза, и для этого ей приходится задрать голову. Она выглядит несчастно, и Джон понимает, что не стоило переспрашивать и смущать ее еще сильнее.       – Извини, я просто растерялся, – конечно, растерялся, он теперь постоянно выпадает из реальности, слишком погруженный в посторонние мысли, – но у меня правда все сложно, я не хочу морочить тебе голову. Не трать на меня время. Извини.       Сэм отворачивается, а потом нервно смеется и трет лицо руками.       – Боже, какая я дура. На что я надеялась...       – Эй. Все в порядке. С тобой все в порядке. Просто я правда плохой выбор.       Она качает головой и прячет от Джона лицо.       – Кстати, Мэтт с тебя глаз не сводит весь вечер. Просто заметил. Думаю, тебе стоит об этом знать.       – Не утешай меня, – Сэм грустно усмехается, но теперь хотя бы может смотреть в его сторону, – лучше забудь о том, что я только что сделала самую тупую вещь в своей жизни, хорошо?       Джон пожимает плечами и говорит:       – Ну, если это самая тупая вещь, которую можно сделать, то ты просто не видела, как я в четырнадцать лет подкатывал к девчонке из группы поддержки...       Сэм посмеивается, прикрыв глаза ладонью от стыда, и Джон, не стесняясь делиться дурацкой историей и выглядеть тупо, рассказывает про этот странный эпизод своей жизни, пока они идут обратно в дом. Уже внутри Сэм благодарно улыбается ему и скрывается в толпе, а Джон ищет парней, только чтобы попрощаться с ними и уйти домой – к своему блокноту, компьютеру и тоскливым пьяным мыслям о Саймоне.       Уже в своей комнате, сидя за компьютером, Джон слышит звонок. Он ставит игру на паузу, чтобы сходить за мобильником, который остался в куртке, и замирает, когда видит, что ему звонит Саймон – первый раз за все время, что они обменялись номерами. Алкоголь и сложный уровень в игре, который он никак не мог пройти, притупили его бдительность, поэтому Джон, не видя в этом ничего странного, отвечает на звонок и сразу же расплывается в улыбке:       – Ага, все-таки не устоял перед игровым марафоном?       – Я уже пришел, пустишь меня? – дрожащий голос Саймона отрезвляет не хуже холодного душа.       – Д-да, конечно, сейчас, – отвечает Джон и быстро выходит из комнаты, чтобы открыть ему дверь.       Перед ним стоит Саймон – еще более хмурый, чем обычно, нервно оглядывающийся, с подбитой губой. Джон пропускает его в дом и закрывает дверь.       – Блядь, Саймон, что случилось? – он ошарашено разглядывает его, а потом складывает кусочки паззла воедино. Только одна причина могла привести его сюда в таком виде и так поздно, поэтому он решает пока не задавать вопросов, а поговорить об этом в своей комнате. – Пойдем ко мне?       Саймон кивает и поднимается за Джоном в его комнату. Здесь, в тишине и темноте, рассеиваемой только белым светом компьютера, Саймон немного оттаивает и присаживается, как днем, на краешек кровати. Джон садится рядом, готовый терпеливо ждать столько, сколько ему нужно, чтобы собраться с мыслями и решиться на разговор. По ощущениям проходит пара минут, когда Саймон наконец медленно проговаривает:       – В моей семье пиздец. Я не знаю, зачем пришел к тебе.       Джон знает об этом, но сердце все равно сжимается, а дыхание перехватывает. И зачем он пришел – тоже знает. Догадывается.       Саймон продолжает говорить, тщательно подбирая слова:       – Все из-за него. Из-за моего отца. Знаешь, как мои родители познакомились? Он нашел мою мать на улице. В прямом смысле. Она попрошайничала на улице, и там отец ее встретил. Ему стало жалко ее, он поговорил с ней, спросил, что она здесь делает. Оказалось, что ее родители сидят на наркоте, подсадили и ее. Лишились работы, влезли в долги, могли потерять дом. Ей было восемнадцать, она только школу закончила, могла поступить в университет. Отцу было двадцать пять или типа того, и его родители были обеспеченными людьми. И так началась великая история любви...       Саймон невесело смеется. Джон чувствует, что это только начало, но в горле уже появляется ком, мешающий нормально дышать.       – Он вытащил ее. Запихнул на реабилитацию, все оплатил. Благородный, типа. Когда она вышла, ее родители уже умерли от передоза. Он забрал ее к себе, позвал замуж. Мама рассказывала, что прямо ей никто ничего не говорил, но было видно, что и родственники, и друзья, и соседи были в шоке, что такой, как мой отец, взял в жены наркоманку из неблагополучной семьи. Потом родился я, через два года – мой брат, Томми. А потом погибли бабушка с дедушкой. В аварии, – Саймон прерывается, и после короткого молчания добавляет: – Наверное, после этого отец сорвался. Появилась проблема, которая до сих пор вредит нам всем: он стал выпивать. Все выпивают, да? У всех же отцы любят зависнуть в пабе, ничего такого? А я помню, что первый раз он ударил маму, когда пришел из паба. Мне было лет десять. И с тех пор он стал делать это постоянно.       Саймон говорит все быстрее и яростнее, голос дрожит, подбородок трясется, но он упрямо стискивает зубы, закрывает глаза и глубоко дышит, и только потом вновь продолжает:       – Мама с этим ничего не делает, Джонни. И не сделает. Ни за что. Она не умеет жить без него, всегда прощает, всегда надеется, что это был последний раз. Когда он пьяный, то придирается ко всему, к любой херне, как будто специально ищет повод сорваться. Если он бухой, я всегда дома. Всегда. Потому что если рядом буду я, то смогу переключить его на себя, и достанется мне, а не ей и брату. А потом он, как протрезвеет, начинает играть в заботливого папочку. Будто ничего не было. Дарит ей подарки, водит по ресторанам... Да и от Томми тоже откупается. Недавно сводил его на матч какой-то. Он про этот матч сраный неделю не затыкался, но отцу ни слова не сказал – боялся даже заикаться об этом, чтоб не получить. А он сам билеты купил, они сходили вместе. Ну красота, отец и сын, два болельщика, идут на матч в субботу... – он горько усмехается. – Он всегда любил его больше. Еще бы, мелкий всегда тише воды ниже травы, только и может, что поддакивать. Да и насрать, я все равно его люблю. Пусть боится, если ему так проще. Значит, я буду смелым за нас обоих. А со стороны кажется, будто мы все в сказке живем. Я не знаю, как он это делает, Джонни, я, блядь, не знаю, почему никто не видит, какой он мудак на самом деле.       И когда Джон надеется, что это все, Саймон добивает его:       – Я все лето откладывал деньги. Я до сих пор работаю каждый ебанный день. У меня нет выходных, Джонни, у меня нет свободного времени, я так, блядь, устал от этого, но не могу это бросить, понимаешь? Я знаю, что не потяну целый дом, я не совсем придурок, но хотя бы снять новое жилье... Подальше отсюда... Хотя бы на время, чтобы мы смогли начать новую жизнь. Уже без него. И я понимаю, что это самонадеянно, и нужно много времени, но я просто... Должен был, – он прерывисто вздыхает, – должен был что-то сделать. Хоть что-то.       Саймон замолкает, и от наступившей тишины у Джона звенит в ушах. Он бессмысленно смотрит перед собой, не в силах осознать и переварить то, что сказал Саймон. Какое-то время слышно только его учащенное неровное дыхание, а Джон просто не знает, что сказать. Впервые за черт знает сколько времени он, мать его, не знает, что сказать. Его будто парализовало, в голове нет ни одной связной мысли, но он делает то, что кажется единственно правильным сейчас.       – Иди сюда, – голос хриплый и тихий от долгого молчания, Джон осторожно касается плеча Саймона, и он сразу, будто ждал разрешения, опирается на него и утыкается лбом ему в грудь. Отросшие волосы щекочут подбородок и сильно пахнут сигаретным дымом. Джон чувствует горячее прерывистое дыхание на шее, как будто Саймон старается контролировать себя, чтобы не заплакать. Джон понимает, что он сидит в очень неудобном положении, весь напряженный и опустивший руки вдоль тела, все еще не рискнувший коснуться его так, как, наверное, хочется – просто обнять и позволить другому человеку обнимать в ответ. Джон первый делает этот шаг, когда аккуратно кладет ладонь ему на спину и мягко поглаживает. Саймон тут же прижимается ближе и неловко, будто никогда этого не делал, обнимает в ответ одной рукой и комкает в пальцах толстовку на спине. Джон болезненно жмурится, прикусив губу. В груди невыносимо тянет, и он никогда такого не чувствовал, никогда не испытывал такого желания защитить и уберечь кого-то. Сделать хоть что-нибудь, что угодно. Что угодно, чтобы облегчить его боль.       – Тише, мо грай, – шепчет Джон и осторожно зарывается носом ему в волосы, – я с тобой.       Он обнимает его двумя руками, и Саймон разжимает пальцы на его толстовке, и вместо этого кладет всю ладонь ему на спину. Джон не знает, сколько они так сидят, но постепенно дыхание Саймона выравнивается, и он потихоньку отстраняется. Он поднимает голову, и они оказываются лицом к лицу друг с другом. Джон боится увидеть слезы на лице Саймона, но он даже сейчас хочет казаться сильным, и его глаза покрасневшие, но сухие. Он снова хмурится, и Джон делает то, что хотел сделать уже давно: касается его лба и мягко разглаживает складку между бровей. Саймон закрывает глаза и робко, почти незаметно льнет к руке, подставляясь под прикосновение. Сердце пропускает удар, а потом начинает биться сильнее, и Джон осторожно опускает ладонь ниже, оглаживая теперь его щеку.       Большой палец замирает над ссадиной на нижней губе, и незнакомые, непонятные чувства затапливают его с головой: он хочет уничтожить каждого, кто причинил Саймону боль, сделать все, чтобы никогда больше не видеть его таким разбитым, несчастным и опустошенным. Джон хочет дотронуться до этой ссадины, осторожно и нежно коснуться ее своими губами, как будто это сможет перекрыть жестокость и боль, стоящие за ней.       Но что-то подсказывает ему, что сейчас нельзя это делать, что он все испортит, и это хрупкое доверие между ними, которое появилось, когда Саймон открылся ему, исчезнет безвозвратно. Он слишком уязвимый сейчас, открытый и беспомощный, он пришел к нему, потому что не знал, куда еще пойти и с кем разделить эту боль. Лезть к нему с поцелуем, который принесет еще больше эмоций, самых разных, будет просто жестоко по отношению к нему, поэтому Джон неохотно убирает руки, и Саймон тоже немного отстраняется. Он выглядит очень усталым.       – Ложись, если хочешь, – предлагает Джон, и Саймон, поерзав и спустившись ниже, ложится и устраивает голову у него на коленях. Джон смущается, потому что не совсем это имел в виду, но просто вплетает пальцы ему в волосы. Движение выходит само собой, но получается таким естественным и правильным, словно так и должно быть. Саймон тихо вздыхает в ответ на прикосновение и потирается щекой об его бедро, укладываясь удобнее. От тяжести его головы на ногах, от теплого, мягкого ощущения, когда он пропускает его волосы между пальцами, по предплечьям бегут мурашки.       Джон понимает, что Саймон уснул, когда его дыхание становится ровным и спокойным. Только теперь он начинает в полной мере осознавать, что вообще произошло. Днем Саймон сбежал от него, позже не отвечал на сообщение, а еще позже среди ночи пришел к нему домой и рассказал какой-то пиздец. Наверное, ему в этот момент был очень нужен кто-то, с кем можно почувствовать себя в безопасности, кому можно доверять и кто не будет над ним издеваться и унижать. Этим человеком оказался Джон, хотя изначально, пару месяцев назад, не собирался им быть вообще, и не думал, что все так далеко зайдет. Хотя уже тогда Джон догадывался о том, что у Саймона в семье не все в порядке, он не знал, что все настолько плохо.       Саймон ерзает во сне, а у Джона сна ни в одном глазу. Скорее, наоборот, после разговора его как ледяной водой облили, и сейчас он слишком взвинчен, чтобы ложиться спать. Он думает, что можно поиграть во что-нибудь за компьютером, и пытается осторожно высвободиться, чтобы не разбудить Саймона, но тот просыпается сразу, как только Джон двигает ногой.       – Все хорошо, я рядом, ты можешь поспать, – шепчет Джон и аккуратно высвобождается, придерживая его голову. Саймон, дезориентированный и растерянный, неуверенно смотрит на него, и Джон берется за край одеяла и приподнимает его: – Ложись под одеяло и отдохни, а я буду прямо здесь, перед тобой, хорошо?       Джон указывает рукой себе за спину, на свой письменный стол с компьютером, и только тогда Саймон укладывается на кровати. Джон наблюдает, как он забирается под одеяло и обнимает подушку, утыкаясь в нее носом.       Джон садится за стол, стараясь не шуметь, и запускает игру. Время от времени он оборачивается в сторону кровати, просто чтобы убедиться, что Саймон спит и с ним все в порядке.       Он надеется, что когда Саймон уйдет, подушка будет пахнуть горьким табачным дымом, будто в напоминание о том, что здесь сегодня произошло. Потому что после этого, Джон точно знает, их отношения уже не будут прежними.