Выбор имеет последствия

      У Саймона чуткий сон, иначе и быть не могло, если ты живешь с таким ебанутым папашей и вынужден всегда быть начеку. Поэтому просыпаться от малейшего шума для него привычно. Непривычно то, что он не понимает, где находится.       На то, чтобы понять, что вообще происходит, уходит несколько долгих секунд. Во-первых, здесь темно, значит, сейчас ночь. Во-вторых, он лежит на слишком удобной кровати и на очень низкой подушке. И самое главное – он слышит шорох совсем рядом с собой. Саймон мгновенно реагирует на движение, выставляя руки вперед и прикрываясь. Воспоминания одно за другим появляются в голове: он был дома, сидел с мамой в гостиной и смотрел телек, потом пришел отец, ударил его, мама заплакала, он закрылся в комнате, потом вылез оттуда через окно, чтобы прийти... К Джону. Он пришел к Джону, значит, это его кровать, и шумел тоже он. Вот же блядь.       – Тише, это я, все хорошо, – громко шепчет Джон где-то рядом, – черт, я не хотел тебя разбудить.       – Сколько времени?       – Почти четыре утра.       – Мне надо домой, – мысль об отце, который мог заметить его отсутствие, взбодрила получше пресловутой чашки кофе. Саймон встает с кровати, приглаживает волосы и расправляет одежду, проверяет телефон в кармане – пропущенных нет, вроде, пока что все нормально.       В комнате резко становится светло – Джон включает настольную лампу.       – Стой, подожди, ты просто уйдешь? Сейчас?       – Джонни, – отвечает Саймон, жмурясь и прикрывая глаза ладонью, – мне надо идти.       Он вспоминает, что кинул куртку и все остальное куда-то на пол, оглядывается, надевает ее и только потом оборачивается на Джона.       – Мне надо идти, – повторяет он, потому что ему кажется, что Джон этого не понимает.       Он выглядит растерянным и несчастным с растрепанными волосами и в растянутой футболке с каким-то четырехлистником. Больше всего на свете Саймону хочется его обнять, а потом лечь вместе в эту слишком удобную кровать с низкой подушкой, прижать его к себе, забраться руками под футболку и уткнуться в волосы. Но он не может. Ему нужно домой. Он последний раз смотрит на Джона и выходит за дверь, тихо прикрывая ее за собой. Джон за ним не выходит.       На улице холодно и безлюдно, Саймон накидывает капюшон и приподнимает воротник, но все равно мерзнет в своей легкой ветровке. Добравшись до дома, он крадется к своему дереву, постоянно оглядываясь по сторонам, и забирается на него, как делал множество раз до этого. Только раньше он сбегал к Хлое, и возвращаться после этого было не так стыдно, как сейчас, потому что, если бы его поймали, было бы легче признаться, что сбежал к девчонке. Конечно, сейчас он мог сказать, что был у друга, но сложно врать о том, во что не веришь сам.       Забравшись в комнату, он старается как можно тише передвигаться, добираясь до кровати. И только тогда, когда он оказывается под одеялом, он может снять лишнюю одежду, запихнуть ее под кровать, и, наконец, уснуть.       Зачем люди начинают отношения, если знают, чем они закончатся?       Все, кого знал Саймон, несчастливы, у всех в семье пиздец, у него самого – особенно. Если все знают, что это ловушка с одинаковым для всех исходом, зачем добровольно в нее лезут? На что надеются? Неужели считают себя особенными, и что с ними уж точно будет по-другому? Что ж, последние новости – нет, не будет. Если уж решаешь кому-то довериться, то будь готов, что ты, как и все остальные, останешься с разбитым сердцем, а после будешь долго и мучительно собирать его по кусочкам. До следующего человека, который его снова разобьет. И каждый заберет кусочек себе.       Но иногда, лежа ночью в кровати с плеером, или сидя в кресле с книжкой, где-то в глубине души тихий голос, который он предпочитал игнорировать, робко спрашивал: каково это – влюбиться? Каково это – чувствовать, как тебя любят в ответ?       Разумная часть Саймона прекрасно себя чувствовала и без влюбленности. А потом появился Джон. Он постоянно был в его голове, Саймон засыпал и просыпался с мыслями о нем. Когда он читал новую книгу, слушал новый альбом, открывал новую группу или видел что-то необычное на работе, он первым делом хотел рассказать об этом Джону. Ему всегда было что ответить, он мог поддержать любой разговор, а если не разбирался в теме, всегда с искренним интересом в глазах слушал Саймона. Джона тоже было интересно слушать: у него было полно крутых историй, он смешно шутил, но самое главное – на многие вещи они смотрели одинаково. Джон, если уж начистоту, был самым классным человеком из всех, кого Саймон встречал. Но знать об этом ему было не обязательно.       Саймон перечитывал его сообщения, постоянно смотрел на рисунок собаки Снупи, используя его как закладку, он даже откопал этот дурацкий комикс, чтобы понять, почему Джону он так нравится. Он стал чаще смотреть футбол с Томми, чему тот не переставал удивляться и постоянно подкалывал его. Все, чтобы быть ближе к Джону и его интересам, чтобы лучше его понимать. Он каждую секунду своей жизни, проведенную не рядом с Джоном, ощущал пустоту внутри, которая только им одним и заполнялась. Его пугало, сколько власти над ним имел Джон.       И будто этого было мало, он пришел к нему скрестись под дверь, непонятно на что надеясь. Раньше он сбегал к Хлое, но она никогда не знала, как себя вести рядом с ним. Он понимал, что она хочет его поддержать, но ее от слов становилось только хуже, потому что она лишний раз озвучивала то, что он и так знал, а от жалости в ее глазах хотелось спрятаться. Последнее, что ему было нужно, это жалость, и он чувствовал себя одним из бездомных псов или котов, за которыми Хлоя присматривает в приюте. Но она никогда ни в чем его не винила, не смеялась над его наивными планами, и Саймон был ей благодарен.       Он понимал, что что-то неуловимо изменилось, чувствовал, как привязался к Джону еще крепче. Он его поддержал, не стал издеваться над ним или типа того, он был рядом, он обнимал, он молчал, как знал, что Саймону не нужны никакие слова жалости, он уложил его спать... Он помнил незнакомое слово, и, хотя не знал его значения, то, как тихо и трепетно оно было произнесено, дало ему понять, что это что-то ласковое, что-то, что Джон вряд ли сказал бы ему в других обстоятельствах. Саймон и раньше удивлялся тому, как Джон умело находит к нему подход, но это было уже слишком. Он помнил это чувство, оно поразило его своей интенсивностью: Джон будто собирал все его разваливающиеся части воедино, удерживал их своими объятиями. Саймон не знал, каково это – почувствовать опору, зацепится за что-то, что удерживало бы в реальности и не давало сорваться в бушующую реку тревоги и сомнений. Это было так странно – заземляться и успокаиваться от ощущения твердого теплого тела рядом, опираться на него, чувствовать ласковые прикосновения, которые без слов говорили: «Я здесь. Я с тобой. Ты будешь в порядке, а я буду здесь, пока тебе не станет лучше».       Но Саймон знает эту стратегию: сначала я сделаю все, чтобы ты расслабился и успокоился, понял, что мне можно доверять, а потом ударю так сильно, что ты не найдешь в себе сил встать и жить дальше. За шестнадцать лет он выучил ее лучше всех.       Саймон повторяет это себе каждый день. Каждый раз, когда мысли неизменно возвращаются к Джону, он повторяет себе, что ничего из этого не выйдет. Джон уйдет и разобьет ему сердце, это ясно, как дважды два. Просто вопрос времени.       Зачем вообще люди это делают? Показывают себя с лучшей стороны, скрывают недостатки, влюбляют в себя других людей обманом. А потом, когда понимают, что человек достаточно привязался, начинают показывать истинное лицо. Саймон все ждал, когда Джон, наконец, покажет свое.       Весь следующий день Саймон так или иначе возвращается к прошлой ночи. Он умывается, ищет одежду для работы, заваривает чай, идет в магазин, открывает коробки, раскладывает товар, берет себе растворимую лапшу на обед, снова раскладывает товар, идет домой, сидит с родителями и братом за столом, что-то говорит, идет в комнату, делает задания для завтрашних занятий, слушает музыку. Но все это время в голове, как надоедливый фоновый шум, были воспоминания. Руки чесались проверить телефон – вдруг Джон звонил? Вдруг оставил сообщение? Чем чаще он говорил себе не трогать телефон, тем назойливее было это желание, в конце концов оно становилось таким невыносимым, что Саймон, проклиная все на свете, доставал мобильник из кармана, чтобы снова убедиться, что ничего не появилось. Волнение и трепет менялись на злость и облегчение так часто, что Саймон не успевал следить за этим. Он не знал, что делал бы, если бы Джон и правда позвонил или написал, но не получать совсем ничего было даже хуже. Джон его почти поцеловал, вообще-то, неужели ему нечего сказать?       На следующий день Саймон рано приходит в школу, садится за парту и ждет. Он гипнотизирует дверь, терзая зубами едва зажившую ссадину и громко щелкая ручкой, пока в него не кидают комком бумаги, и надеется, что вот-вот зайдет Джон. С каждым вошедшим человеком сердце замирало, но это был кто угодно, но не тот, кого он ждал.       Но вот, наконец, в проеме появляется его фигура, и Саймон тут же принимает незаинтересованный вид, листает тетрадь и упирается в нее взглядом. Он чувствует, как Джон проходит мимо, и на какую-то сумасшедшую секунду ему кажется, что он сейчас подсядет к своим дружкам и расскажет им, как славно на днях посмеялся над Саймоном и узнал много нового о его жизни. Но потом он снова слышит шаги, а после рядом ставится стул, на который тут же садится Джон. Саймон чувствует его запах, и воспоминания о той ночи накрывают так сильно и ярко, что ему кажется, что голова стала прозрачной, и если кто-то посмотрит на него, то увидит в подробностях каждое их взаимодействие.       – Еле успел, а то еще минута, и пришлось бы весь урок слушать из коридора.       Саймон поворачивается к нему. Джон выглядит как обычно. Почувствовав на себе взгляд, он тоже поворачивается и улыбается. Ничего в нем не выдает того, что в субботу ночью случилось что-то особенное. С другой стороны, вряд ли Джон стал бы что-то спрашивать в классе, полном людей, в паре столов от своих дружков, чьи насмешливые взгляды Саймон до сих пор каждый раз ощущает, когда сидит вместе с ним. Он поджимает саднящие губы, а потом говорит:       – Опоздай в следующий раз, хочу на это посмотреть.       Джон хмыкает и сцепляет руки в замок на столе, расслабленно откидываясь на спинку стула. Эти руки гладили его по лицу, он до сих пор помнит, какими теплыми и сухими они ощущались на щеках.       – Как выходные?       – Как обычно.       – Как дела дома?       Ну вот. Спросил. Саймон дергает ногой, облизывает губы, чувствуя яркий привкус крови, и раздраженно вытирает рот тыльной стороной ладони. На ней остается бледный красный след, который он тут же прячет, натянув на ладонь рукав рубашки.       – Нормально.       Джон внимательно его разглядывает, и, наверное, он сказал бы что-то еще, но в класс заходит учитель, и Саймон никогда еще не был так рад этому факту. Он утыкается в тетрадь с домашним заданием, будто ничего важнее теорем об окружности в мире не существует, но все равно чувствует на себе взгляд Джона. Слова учителя пролетают мимо него, он может думать только о том, что скажет, если – точнее, когда – Джон спросит про ту ночь. Конечно, нужно было поблагодарить его за поддержку. Возможно, даже извиниться за то, что пришел без предупреждения. Или это лишнее? Звучит так, будто это вежливо, но Саймон не чувствует за собой вины, Джон же сам его звал... Если за что и извиняться, так это за побег, но он не мог оставаться до утра, потому что иначе не получилось бы вернуться незамеченным, Джон должен это понимать.       Но дело не в этом. Не совсем. Даже в своих мыслях он ухитрялся избегать того, чтобы называть вещи своими именами. И так легко было думать, что он сам ничего особенного не сделал. Это все Джон – он обнял, он сказал что-то особенное, он почти поцеловал его и уложил спать. А Саймон ничего не делал, даже не отвечал. Но стоит об этом подумать, как сознание сразу подкидывает воспоминания: вот он ластится к ладони Джона, ложится ему на колени, проваливается в сон, чувствуя, как он пропускает между пальцами его волосы. Их всегда было двое в этой игре: один предлагает – другой соглашается, один зовет – другой приходит. Будто иначе быть не могло. Вот и тогда Джон обнял его, и Саймон прижался сильнее. Джон погладил его по лицу, и Саймон прильнул к его руке. Джон наклонился к нему, и Саймон потянулся в ответ. И это Джон был тем, кто отстранился в последний момент. Если бы он этого не сделал, Саймон не уверен, что ему самому хватило бы воли отвернуться.       Легкий толчок в предплечье резко вырывает его из мыслей.       – Не выспался? Там, типа, важную херню нужно списать. А ты завис.       Списать он не успевает, потому что учитель уже стирает запись, чтобы написать что-то новое, и Саймон раздраженно цокает.       – Я спишу у тебя? – спрашивает он из вежливости, одновременно пододвигая ближе тетрадь Джона. Даже его пляшущие буквы и корявый почерк, мятые уголки страниц и закрашенные клеточки на полях кажутся чем-то до боли знакомым и близким. Если его умиляет даже чья-то потрепанная тетрадка, наверное, все совсем плохо, и уже не важно, как он это назовет в своей голове.       Урок проходит как в тумане, Саймон все время витает в своих мыслях, механически списывая с доски.       – Встретимся на обеде, ага? – Джон подмигивает ему и закидывает на плечо рюкзак, присоединяясь к Биллу и Хлое. Саймон замечает, что он сказал что-то перед своим излюбленным «ага», но так быстро, что можно было не заметить, не то что запомнить. Но это точно было не то, что он слышал в субботу. То слово, которое Джон тогда сказал, Саймон неприличное количество времени пытался вспомнить, записывая самые удачные версии в блокнот, а потом стыдливо прятал его под матрас, как порнуху.       Они с Джоном встретились в столовой, потом сидели вместе на следующих уроках, общаясь, как обычно. Действительно, ни к чему придавать особенное значение тому, что было. Саймон был рад тому, что Джон не заставляет его прямо сейчас разбираться во всем этом бардаке в своей голове, но одновременно с этим он ждал от него хоть чего-нибудь, хоть какого-то подтверждения, что та ночь была особенной. Ждал, но не знал, что бы делал с этим, если бы получил.       Саймон приходит домой уже вечером, когда ужин в самом разгаре. Томми салютует ему вилкой с куском картошки, отец удостаивает коротким взглядом, а мама тут же встает из-за стола и начинает суетиться.       Саймон садится рядом с братом.       – Заходил на выходных к мистеру Хейли, – начинает отец, и Саймон крепче сжимает вилку.       – Он хорошо о тебе отзывается. Ты быстро учишься.       Саймон неопределенно мычит. Еще бы, он в этот гараж ходит, как к себе домой. Разбираться в причинах поломки механизмов ему нравится больше, чем копаться в своих чувствах.       – И в магазине твоем был сегодня. Там к твоей работе тоже нет нареканий.       Саймон наконец поворачивается к отцу и смотрит ему в глаза. В чем подвох?       – Рад, что не пришлось за тебя краснеть. Так держать, сын, – буднично говорит он и как ни в чем не бывало продолжает есть. Саймон хмурится и ничего не отвечает, прекрасно понимая, что ответ отцу не нужен, потому что свою основную цель – создать видимость заботливого и благосклонного отца и мужа – он и без этого уже частично выполнил.       – Спасибо за ужин, Лиза. Томми, помню про завтрашнюю игру, – он целует жену в щеку, треплет сына по голове и уходит в сторону гостиной.       Саймон раньше велся на все эти манипуляции отца, робко радовался, когда он был в нормальном расположении духа. Иногда они выглядели как нормальная семья. Почти. Но всегда, стоило Саймону хоть на секунду в это поверить, все снова возвращалось.       Но он все равно ничего не может сделать с тем теплым чувством, которое, как сорняк, всегда упорно пробивалось через стены, которыми он отгородился от отца. Чувством, что его заметили. Что его старания оценили. Потому что отец, его мудак-отец, от которого ничего нельзя добиться, кроме презрения и отвращения, его похвалил.       Отец трудился не покладая рук, Саймон не мог это отрицать. Благодаря ему они живут в этом районе, он и Томми ходят в эту школу, а работать они начали только потому, что захотели сделать матери подарок.       Он был из семьи рабочих, и теперь, когда выбился в люди, стремился во всем это показать. Саймон иногда думал, как сложилась бы их жизнь, если бы бабушка и дедушка были живы. Был бы у него такой стимул работать? Может быть, это бы его отец сейчас держал автомастерскую в двух шагах от закрытия, и там работал бы какой-то другой школьник, которому можно платить меньше, чем квалифицированному специалисту. Может, он бы работал на заводе или на стройке, куда пошел бы и Саймон. Может, он бы вообще не работал и получал пособие, спился бы и сдох, а Саймон никогда бы не появился. Это уже не важно, потому что здесь и сейчас его отец сидит в кабинете с утра до ночи, обеспечивая всю свою семью, и считает, что из-за этого может вести себя дома, как хозяин.       Дни идут один за другим, жизнь идет своим чередом, но у Саймона появляется новое хобби, которое он всячески скрывает.       Все началось с того момента, когда он первый раз записал в блокнот по памяти произношение слова, которое Джон сказал ему той ночью. После этого он взял в библиотеке словарь, быстро убрал его в рюкзак, пока никто не заметил, и весь путь до дома небольшая старенькая книжка ощущалась тяжелым булыжником, который хотелось сбросить и сделать вид, что вообще никогда его не подбирал. Будто он нес не гребаный словарь, а наркотики, и его прямо на месте остановили бы и арестовали.       Джон каждый день называл его тем или иным словом, и Саймон каждый раз старался запомнить его произношение, чтобы позже, когда Джон не видит, записать его и уже дома попробовать отыскать значение в словаре. У него уже вошло в привычку перед сном лежать в кровати с книжкой, блокнотом и ручкой, записывать удачные версии и думать, насколько они близки к правде.       Он не знает, почему его так сильно трогает то, как Джон называет его. Это будто что-то глубокое, первородное, что-то, что вырывается из самых глубин его души. Это что-то только его, личное и сокровенное, это слова, которые он слышал с самого рождения, язык, на котором он научился говорить. И эти слова – они оттуда, из самой глубины, из самого сердца. Саймон хочет быть его сердцем.       В один из очередных скучных учебных дней он как обычно договаривается с Джоном встретиться в библиотеке, чтобы вместе сделать домашнее задание. Джон задерживается, и Саймон выходит покурить в свое любимое место за школой. Это место облюбовал далеко не только он, и сюда постоянно стекаются стайки учеников, чтобы впопыхах покурить между уроками. Саймон всегда старался спрятаться, поэтому даже здесь заходил за угол здания, даже если это значило стоять рядом с мусорным контейнером. Зато его, в отличие от многих, так ни разу и не спалили. Вот и сейчас он спокойно делает затяжку за затяжкой, уже думая, какую книгу можно взять почитать домой, когда слышит шаги и женские голоса. Девушки останавливаются ближе к школьному двору, не заходя за угол, как раз в том месте, куда он привел Джона на Хэллоуин. Он слышит приглушенный смех, возню, чирканье зажигалки. Они начинают переговариваться, не особо стараясь остаться незамеченными, и Саймон закатывает глаза. Ему нет дела до сплетен, поэтому он докуривает и уже собирается уходить, когда внезапно слышит имя Джона. Против воли он замирает, прислушиваясь.       – Он с кем-то встречается?       – Никто точно не знает. Вроде, нет, но как-то не верится.       – Уверена, он с этой стервой Мэг.       – Может, это Саманта?       – Наша Сэм? Не верю.       – Ну-ну, Мэтт недавно закатывал вечеринку типа для своих, и вот я слышала, что они постоянно вместе уходили.       – Не-ет, Джон на такую не посмотрит даже... Слушай, а может он с этим...       – «Этим»?       – Ну кто за ним таскается все время?       – Райли? Ты на физкультуре перегрелась? Что за бред?       – А почему они все время вместе? Вряд ли ему от Джона только дружба нужна. Помнишь историю со Смитом?       – Я уверена, что Джон его просто терпит. Может, он для него что-то делает, не знаю.       – И надеется, что ему что-то перепадет за это?       – Ему-то? Ну, пусть надеется...       – Но Джон же с ним общается, так? Может, поэтому и не встречается ни с кем, ты не думала?       – Я уверена, он бы нашел кого-то лучше.       Ладно, он услышал достаточно. Саймон выходит из своего укрытия, натянуто улыбается и салютует девушкам рукой с зажигалкой. Он понятия не имеет, кто это, но успевает заметить смущение на их лицах. Возвращаясь в школу, он намеренно вызывает в памяти все особенно яркие моменты, связанные с Джоном. Вот Джон выбирает его в пару для проекта, провожает до дома после вечеринки, приглашает домой, прижимает его к себе так крепко, но бережно, будто важнее Саймона для него ничего нет.       Мой, – звучит в голове, – мой, мой, мой.       Пусть думают, что хотят, вспоминают и дальше его прошлогодний позор и строят теории, это не имеет значения, потому что несмотря ни на что именно с ним Джон хочет общаться. И ему даже не пришлось ничего делать для этого. Ни Мэг, ни Сэм, ни одна из этих девчонок, ни кто-либо еще до сих пор не занял его место. И не займет.       Саймон заходит в библиотеку и сразу оценивает обстановку. Здесь никого нет, кроме нескольких его одноклассниц, которые сидят неподалеку. Тишина и почти полное отсутствие людей делают это место его любимым в школе.       – Здрасьте, миссис Уильямс, – он приветствует библиотекаршу коротким взмахом руки и садится на ближайший стул.       – Здравствуй, Саймон. Ты давно ничего не брал.       – Нет времени. Ну, вы знаете, экзамены скоро, нужно готовиться...       – Все я знаю. И все ваши отговорки мне давно известны, – Саймон отводит взгляд. Раньше он действительно гораздо чаще брал книги, а сейчас ходит сюда только для того, чтобы сделать домашнее задание с Джоном, – но, помнится мне, ты брал словарь недавно... Что насчет шотландской классики? Я уверена, тебе понравится Вальтер Скотт.       – Да мне не надо, я просто...       – Нет ничего дурного в изучении истории и культуры. Твой интерес похвален, – стоило всего лишь взять словарь, как его тут же записали в любители классики. Все, что он помнил про Скотта, – рыцари, эпичные битвы и восхваление Шотландии.       – Ладно, давайте, – он вздыхает и опирается локтем на стойку.       Он оглядывается по сторонам, будто кому-то вообще есть дело до того, кто и что берет в библиотеке, и расписывается в бумажке, забирая увесистый том. Он садится за ближайший ко входу стол, чтобы Джон сразу его заметил, и кладет перед собой книгу. В голове все еще крутится подслушанный разговор. Я уверена, Джон его просто терпит. Сегодня он спросит, думает он, листая страницы и бегло просматривая содержание. Обязательно спросит обо всех этих словах, которыми Джон его называет. Интересно, как он это объяснит. В любом случае, всегда можно свести все в шутку. Ему просто нужно убедиться. Нужно точно знать, что он это не выдумал, и он действительно особенный для него.

***

      Джон давно усвоил, что если он сам не начнет что-то делать, то ничего в жизни не поменяется. И хотя отец так явно не считает, но Джон хорошо осознает, что с неба ничего не падает, и только упорством и старанием можно чего-то добиться. Это касалось любой сферы его жизни, будь то мечта о военной карьере или подход к отношениями.       С отношениями было сложно. Джон понимал, что если он не сделает шаг, то и Саймон тоже. И не потому, что не хотел, а потому что не мог по какой-то причине сделать его первым и рассчитывал на Джона. Будто ему не хотелось брать на себя ответственность за такое решение, и он сбрасывал ее на одного Джона. Но, возможно, как он понял после той субботней ночи, причина была более глубокой.       Джон тогда сразу же после его ухода лег в постель, с головой укрываясь одеялом и утыкаясь в подушку, еле уловимо пахнущую сигаретами. Уже к утру запах исчез, как будто Саймона вообще здесь не было, но Джон все равно утыкался в нее лицом каждую ночь до тех пор, пока не поменял постельное.       После этого Саймон, конечно, с ним не связывался, а Джон снова давал ему время. Да и себе тоже: как себя теперь вести рядом с ним? После того, как он уснул у него на коленях, после того, как Джон назвал его своей любовью? Нет, ему не было стыдно. Нихера подобного. Это не было громкой фразой, сказанной на эмоциях, не было под влиянием момента. Он сказал именно то, что имел в виду. То, что его сердце уже решило, а мозг смог принять только сейчас. И если придется, он повторит это столько раз, сколько нужно, чтобы Саймон, наконец, понял тоже. Он готов к сложностям на все сто. На все двести. Но ему нужно точно знать, что Саймон к нему что-то чувствует.       В первый учебный день Джон никак не показал, что что-то случилось, хотя внимательно следил за поведением Саймона, потому что давал ему возможность пожить с этим осознанием и не тревожил лишний раз. Но сколько ему нужно еще времени? Не могут же они вечно это игнорировать. Но он не мог. С Саймоном всегда так: одно неосторожное движение – и приходится начинать все сначала. Никаких чекпоинтов. Джон был очень осторожен в своих словах и действиях, но оставил себе хотя бы это – возможность называть Саймона так, как хочется, но таким способом, который он не поймет. Джон бы рассказал ему, вот только он никогда не спрашивал, поэтому просто продолжал ласково называть его, утешаясь хотя бы этим.       Уже позже, целую кучу унылых дней спустя, они договорились встретиться в библиотеке и сделать задания по химии. Джон быстрее бы решил их дома и сам, но у них уже сложилась традиция время от времени оставаться после уроков в библиотеке, чтобы сделать домашнее задание. Они отлично сработались: помимо обычного разделения заданий Саймон часто помогал Джону с написанием эссе, а Джон был рад помочь с химией или физикой. У них впереди были экзамены, поэтому такая помощь была очень полезной им обоим. А еще это была очередная возможность побыть вместе.       Когда Джон приходит, Саймон уже сидит за столом и листает какую-то книгу.       – Пойдем подальше, не хочу сидеть на входе, – говорит Джон, пытаясь рассмотреть обложку.       – Да, давай, – Саймон тут же закрывает книгу и прячет ее в рюкзак.       Саймон как обычно ведет его вглубь зала, и Джона умиляет, что он всегда выбирает один и тот же стол – тот самый, за которым они делали проект в сентябре.       Саймон сейчас очень мило выглядит – он постригся, и теперь волосы не прикрывают его глаза, поэтому можно как никогда отчетливо видеть, как он хмурится, пытаясь вникнуть в условие задачи, которую нужно решить. Он тяжело вздыхает и нервно трет шею, забираясь пальцами под воротник рубашки. Джон запоминает его такого, мысленно отмечает особенно яркие детали, чтобы позже попробовать нарисовать.       – Джонни, – Саймон возвращает его в реальный мир.       – Да, бонни?       Саймон тут же несчастно отвечает:       – Ты можешь нормально разговаривать? Я и так нихера не понимаю.       – Ты всегда можешь спросить, буду рад научить чему-то новому.       Джон тактично молчит о том, что Саймона и самого не всегда легко понять, особенно когда он нервничает и начинает быстро бубнить, проглатывая слоги, и приходится сильно постараться, чтобы разобрать, что вообще он говорит. Но, справедливости ради, ему пришлось привыкать к произношению не только Саймона, а вообще всех своих новых знакомых.       – Лучше научи меня разбираться во всех этих формулах... – Саймон снова уходит от темы, но Джон видит, как он мнется, будто на самом деле хотел спросить, но не стал. Вместо этого он говорит: – Мне вообще насрать на экзамены, я не собираюсь поступать в университет.       – А если не сдашь?       – Мне насрать, – твердо повторяет он, – пойду на стройку. Буду укладывать трубы. Плевать.       – Как скажешь, мэйдал. Это твой выбор, – Джон озвучивает это на всякий случай, потому что Саймон так воинственно произнес свою речь, как будто считал, что Джон осудит его за такое отношение к своей жизни. Не осудит. Джону тоже плевать на экзамены. В конце концов, у всех свой путь и свои цели.       Саймон опускает голову, начинает рисовать какие-то абстрактные завитушки в тетради.       – М-м... Мэйдал? Мэйдал, – вдруг произносит он, запинаясь.       Окей, слышать, как Саймон пытается повторить слово, чтобы сказать что-то на его языке, это... делает с ним что-то. Что-то, что вызывает мурашки и отчего расцветает в груди.       – Мне нравится, как звучит, – тихо признается Саймон, – что это значит?       Что ж, когда-нибудь это должно было случиться. Хотя сердце на миг замирает, он всегда точно знал, что ответит, когда Саймон, наконец, решит спросить.       – Так называют друга. Или родственника, – прямо говорит Джон, не отводя взгляда, – кого-то, кто тебе близок. Это значит «дорогой».       Карандаш замирает над листком, крепко стиснутый в пальцах. Саймон неуловимо напрягается, но Джон ни секунды не жалеет о том, что решил сказать правду. Его слова можно интерпретировать и как желание дружбы, и как желание чего-то большего. Джон с замиранием сердца ждет его следующих слов. То, что он сейчас скажет, определит дальнейший вектор развития их отношений. Он никогда не давил на него, осторожничал, боялся отпугнуть правдой, которую Саймон не был готов слышать. Пора признать, что это не сработало.       – А той ночью... Что ты тогда сказал?       Саймон помнит. Видимо, даже не просто помнит, а запоминал специально, и только сейчас решился прямо спросить. Джон не хочет говорить это здесь, в библиотеке, в школе, там, где кто-то может их услышать и помешать. Но вместе с этим его одолевает странная решимость.       – Мо грай, – говорит Джон второй раз в своей жизни, и Саймон наконец отрывается от тетради и смотрит на него. Сейчас или никогда, – это значит «моя любовь».       Чувство отвержения и унижения рядом с Саймоном Джону уже знакомо, и он знал, что Саймон сделает, еще до того, как это произошло. Но знать и чувствовать – разные вещи, поэтому видеть, как Саймон жмурится и мотает головой, пряча покрасневшее лицо, судорожно сгребает вещи в рюкзак, а потом сбегает так резво, что чуть не роняет стул, оказывается тяжелее, чем он ожидал. Это обидно, это разочаровывает, это злит.       Джон закрывает глаза и запрокидывает голову, глубоко дышит, безуспешно пытаясь успокоиться. Лицо Саймона застыло перед глазами. Этот взгляд, который непонятно, о чем умоляет – о том, чтобы Джон сказал правду, или о том, чтобы снова свел все в шутку, чтобы они и дальше могли притворяться, что ничего особенного не происходит, продолжая игнорировать огромного слона в комнате. Зачем вообще спрашивать, если не хочешь знать ответ?       Джон со злостью захлопывает учебник и дергает молнию рюкзака. Он собирает вещи и выходит на улицу, накидывает капюшон, пока широко и быстро шагает в сторону дома. Злость раздувается в нем, как воздушный шар. Как его угораздило так вляпаться? Из всех возможных вариантов он выбрал самый сложный и неподходящий. Саймон опять не знает, чего хочет, опять сбегает, чтобы потом прийти обратно.       Так же быстро, как появилась, злость сошла, оставляя ноющую пустоту после себя. Он мог так думать раньше, но не после того, что рассказал ему Саймон. И стоит почаще напоминать себе, что он сам все это заварил, следуя своему эгоистичному порыву убедиться, что этот странный пацан с последней парты никак не может тягаться с ним в вопросе отношений с девушками. И где он теперь?       Джон был готов ждать и уступать, но ему нужно было знать, ради чего. Нужно ли Саймону вообще это время, и для чего? Джон не привык смиренно ждать, когда все само как-нибудь разрешится, он всегда делал все, что было в его силах, чтобы добиться того результата, который ему нужен.       Вечером Джон как обычно помогает маме с уборкой на кухне, стоя с полотенцем и вытирая посуду.       – У тебя все хорошо? Ты в последнее время сам не свой, – спрашивает мама, передавая тарелку.       – Все круто, с чего ты взяла?       – Стал задумчивым. С телефоном не расстаешься. Поссорился с девчонкой?       – Да с какой девчонкой, нет, конечно.       – С парнем?       – Мам! Нет у меня никого, давай закроем тему, господи...       – Значит, завтра вечером, когда меня не будет дома, к нам никто не придет?       – Удивительно, что раньше тебя это не волновало...       – Раньше я не замечала у тебя в комнате чужих вещей.       Джон убирает тарелку в шкаф и преувеличенно беззаботно спрашивает:       – Каких вещей?       – Шарф. Не припоминаю, чтобы ты был фанатом «Манчестер Юнайтед». Откуда бы тогда взяться этому шарфу, не знаешь?       – Я...       – Джон, ради Бога, просто успокой меня и скажи, что когда ты завтра кого-то приведешь домой, у тебя хотя бы будут с собой презервативы. Я еще слишком молодая, чтобы становиться бабушкой.       – Я знаю, откуда берутся дети, мам, у меня все под контролем.       Они заканчивают мыть посуду, мама отдает Джону последнюю кружку и говорит:       – Надеюсь на твое благоразумие.       Джон хмыкает. Он никого и не приводил, кроме Саймона. Собственно, это его шарф нашла мама. Его комната – это особенное место, спокойное и безопасное. Ему нравилось встречаться с разными людьми и проводить время в компании, но не звать их к себе домой. Встретиться в городе, прийти к кому-то другому – отлично, дайте два, но вот приглашать к себе – ни в коем случае. И раз уж мамы завтра вечером не будет, можно снова позвать Саймона. Им нужно многое обсудить в этой самой спокойной и безопасной обстановке, но чтобы на этот раз никто не сбегал и не прятался.       На следующий день Джон ловит Саймона в коридоре до начала уроков.       – Нам нужно поговорить, да? Потому что я так не могу.       – О чем ты хочешь поговорить?       – Ты знаешь.       Саймон пожимает плечами.       – Да ладно... – Джон разглядывает его, пытаясь понять, врет он или нет. Саймон смотрит в сторону, будто уже придумывает причину для того, чтобы уйти, и Джон машинально касается его предплечья, пытаясь удержать, – стой, не сбегай. Пожалуйста.       Саймон высвобождает руку:       – Я не сбегаю. О чем ты хотел поговорить?       – Не здесь. Зайдешь ко мне сегодня? Мы будем... Я буду один. Никто не помешает.       – Хорошо. После пяти, – а потом фыркает и говорит: – может, пойдем в класс? Не хочу застрять с тобой в коридоре на весь урок.       – Отказываешься от незабываемого опыта, – отвечает Джон и надеется, что улыбка, которую он выдавил, выглядит естественнее, чем ощущается. Полдела сделано, осталось дождаться вечера.       На уроках он позволяет себе отвлекаться на болтовню с Биллом, чтобы не думать слишком много о предстоящем разговоре с Саймоном, но на тренировке выкладывается как обычно. Он не хочет давать кому-то повод сомневаться в себе и своих способностях, и никакие внутренние терзания и беспокойство не должны сказываться на результатах его работы.       А вот дома нервничать Джону никто не мешает. Он решает прибраться в комнате, чтобы хоть чем-то занять руки и отвлечься, но это мало помогает. Совсем скоро он поговорит с Саймоном, и они выйдут на новую ступень отношений. Таким решительным и одновременно испуганным он себя давно не чувствовал.       Только когда раздается звонок в дверь, Джон может успокоиться. Он ненавидит ожидание – оно всегда нервирует гораздо больше самого события.       Джон оглядывает свою комнату – выглядит приличнее, чем в прошлый раз – и идет открывать дверь. Саймон неловко мнется на пороге, избегая смотреть в глаза, вместо этого оглядываясь по сторонам.       – Не переживай, я один, никаких внеплановых возвращений не произошло, – говорит Джон, и Саймон немного расслабляется.       Они заходят в его комнату, Саймон закрывает за собой дверь, садится на кровать. Джон садится рядом, глубоко вздыхает. Сейчас.       – Я не понимаю, как ты относишься ко мне, – говорит он и чувствует облегчение от того, что наконец-то сказал это вслух, – ты делаешь противоречивые вещи. Мы сблизились, я думаю, ты не будешь отрицать...       Видеть, как Саймон после этих слов напрягается и съеживается, как будто Джон собирается его ударить, а не признаваться в чувствах, немного болезненно, но он упрямо продолжает:       – Я не так себе это представлял, но... ты мне нравишься. Я давно должен был прямо это сказать.       Слова легко слетают с губ, и Джон надеется, что не пожалеет о них. Но вид Саймона говорит ему об обратном – вся его поза кричит о том, что он хочет сбежать. Очевидно, он не привык разговаривать о чувствах, Джон не уверен, что кто-то когда-либо вообще садился с ним рядом и пытался обсудить что-нибудь. Джон видит его руки на коленях, то, как побелели костяшки его пальцев, и осторожно накрывает его ладонь своей. Саймон вздрагивает, но не отстраняется.       – Т-ты не... – начинает Саймон, и Джон не знает, чему удивлен больше: тому, как нервно и неуверенно звучит его голос или тому, что он вообще так быстро заговорил. Он крепче сжимает его руку, и Саймон кусает губу, все еще смотря в сторону. На то, как он борется с собой, пытаясь что-то сказать, больно смотреть. – Ты неправильно меня понял.       Оу. Чей-то воздушный замок только что развеялся, как пепел по ветру. Джон, кажется, только что понял, что значит «потерять почву под ногами». Он не может сдержать нервный смешок.       – То есть...       – То есть ты мне не нравишься.       Джон всматривается в его глаза. Саймон нечасто так прямо смотрит на него, и то, что сейчас он это делает, заставляет его думать, что он не врет. Джон вновь и вновь кружит взглядом по карим радужкам, ныряет в зрачки, скользит по светлым ресницам, проходится по нахмуренным бровям, будто где-то там он сейчас обнаружит опровержение его словам. Голос Саймона, на этот раз твердый и уверенный, эхом отдается в голове. Не то чтобы Джон был уверен, что после этого разговора они поцелуются и ускачут вдаль на единороге. Но ему казалось, что Саймон ждет именно от него решительных действий, потому что сам по какой-то причине не может первым делать шаг навстречу. Видимо, он все выдумал.       Джон чувствует себя придурком. Он не мог неправильно понять, это какой-то бред. Но что, если... Просто допустить такой вариант... Тогда все их взаимодействия предстают в совсем другом свете: теперь это выглядит так, будто самоуверенный придурок вновь и вновь подкатывал к одинокому парню, в упор не замечая, как он терпит это все, чтобы не рушить зарождающуюся дружбу, которой ему, наверное, так не хватало. Теперь понятно его желание сбегать и отталкивать. Только осознав это, Джон отдергивает руку, сразу сжимая ее в кулак.       – Вау, – только и может выдохнуть он, с усилием ухмыляясь и вставая с кровати. Он отворачивается от Саймона, трет пальцами лоб, – вау. Я давно не чувствовал себя таким придурком. Прости, что столько времени навязывался. Я... Черт.       Джон неверяще посмеивается, не в силах остановиться и успокоиться, снова и снова трогая лицо и волосы, будто пытаясь спрятаться за своими руками. Неужели он действительно неправильно понял? Ему казалось, что все очевидно.       Смешно вспоминать, как недавно он продинамил Сэм. Он только теперь, наверное, в полной мере понимает ее желание спрятаться и сделать вид, что этого не было. Провалиться под землю и взять минутку или две, чтобы переосмыслить вообще всю свою жизнь и подумать, почему он решил принять такое идиотское решение.       – Ты, наверное, хочешь уйти, да? – спрашивает Джон, изо всех сил стараясь, чтобы голос не звучал умоляюще. Получается плохо.       – Я сказал, что не сбегу.       Джон опускается на стул, больше не рискуя садиться на кровать рядом с Саймоном, и смотрит на него. Он напряжен, но все еще здесь – в комнате Джона, на его кровати, снова обнимает свой рюкзак. С этими своими невозможными тоскливыми глазами и светлыми волосами, уже коротко постриженными. Он теперь не узнает, как они ощущаются под пальцами, и от бессилия хочется сломать что-нибудь.       – Джонни.       Он молча вскидывает голову на дурацкое прозвище, которое кажется самым сладким звуком. Лицо у Саймона смягчается, когда он спрашивает:       – Сыграем в Mortal Kombat?       Саймон неловко улыбается, и Джон так тупо влюблен в него, влюблен в эту улыбку, которую так редко видит, что может только покорно кивнуть и постараться улыбнуться в ответ. Как будто его это совсем не задело. Подумаешь, отвергли, ха. Это не ебанный конец света. Поэтому он снова делает то, что умел делать всегда – болтает и разряжает обстановку:       – Сразу скажу, что если ты будешь жать на все кнопки подряд и выиграешь, то это не победа.       – Смотри, чтобы тебе самому не пришлось жать на все кнопки, чтобы хоть как-то победить.       Джон может услышать эту самоуверенную ухмылку, и он рад, что дрожь и волнение пропали из его голоса. Что ж, Саймон не сбежал и предлагает дружбу. Конечно, Джон согласится на это, но ему никогда не будет достаточно только дружбы. Подавить чувства к нему будет очень сложно. Но все-таки... Он смотрит на Саймона, который увлеченно переводит взгляд с джойстика на телевизор и обратно, очевидно, пытаясь запомнить комбинации, и думает о том, что он ни разу не отстранялся, когда их близость была в шаге от того, чтобы ее было сложно назвать дружеской. Ему не могло показаться. Он не мог поверить, что они понимали друг друга во всем, кроме их чувств друг к другу. Джон не мог неправильно понять. Он чувствует, что Саймон врет, и с причиной этого им предстоит долго разбираться. Им вдвоем, потому что Джон не собирается бросать его один на один с этой хуйней, чем бы оно ни было.